Текст книги "Одна и та же книга"

Автор книги: Макс Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Страшная тайна

Рита выходит из детской, на губах – победительная улыбка.

– Спит! Теперь я могу позволить себе… – она озадаченно умолкает, не в силах описать открывшиеся вдруг возможности, и решительно заключает: – Все! Буквально все что угодно. Например, выпить с тобой чаю, если уж ты его заварил.

– И рому туда плеснуть, – подсказываю.

– Не помешает, пожалуй.

– И лимон. У тебя есть лимон?

– Кажется. Ага, вот. Он, как видишь, немолод. И нуждается в достойном погребении.

– Будет ему погребение, – обещаю, выбирая из полудюжины тупых ножей орудие, подходящее для расправы над увядшим цитрусом. Кое-как распиливаю мученика пополам. Спрашиваю: – А чего Янка так ревела? Что-то случилось?

– Да ну. Скажешь тоже, случилось. И смех и грех.

Рита улыбается, качает головой, разливает темный ром в чайные чашки. Но уже видно, что ей хочется рассказать. Мое дело маленькое – молчу, жду.

– Соседская девочка вынесла во двор фотографию своей мамы в ковбойской шляпе, – говорит Рита. – И сказала, что ее мама «работает в Америке ковбоем». Понимаешь, я немножко знаю эту семью, девочка живет с бабушкой, маму видит два раза в год, скучает, сочиняет про нее сказки и сама в них верит, конечно. Ну, неважно. Другие дети тоже завелись, стали хвастать мамами. Положим, Ренате и выдумывать ничего не надо, у нее мама оперная певица, это почти так же круто, как ковбой, а может и круче, не знаю. А у Аны мама таксист. Это мы с тобой понимаем, что хорошего тут мало, а дети иначе думают. Таксист – ну ты что, это же божество практически! А еще какой-то мальчик сказал, у него мама робот. Как Терминатор в кино, только пока никого не убивает, для этого, дескать, нужно программу поменять. Не знаю, что он имел в виду и за кем повторял, скорее всего слышал краем уха какой-нибудь непростой разговор, а остальное сам сочинил. Но остальные дети впечатлились. И молчание воцарилось в песочнице, или где там они заседали… А теперь прикинь, посреди всего этого великолепия сидит моя Янка, которая не то что соврать или выдумать не умеет, а сам принцип не понимает пока – что значит «неправда»? До сих пор думает, в книжках пишут только о том, что на самом деле случилось. А если не случилось, как об этом можно рассказывать? Ну вот, сидит, значит, она, слушает про чужих мам и понимает, что про меня ей рассказать решительно нечего. Мама как мама, хорошая, но самая обыкновенная, не ковбой, не певица, тем более не Терминатор. И как теперь с такой мамой жить? Дома весь вечер дулась, молчала, а перед сном не выдержала, рассказала все, ревела – ну это ты слышал. Серьезно ревела, наволочку на подушке поменять пришлось.

– И как ты ее успокоила?

Рита вздыхает, улыбается, хмурится.

– Ну как. Подождала, пока она устанет реветь, сказала, нам надо поговорить серьезно. Дескать, я могу открыть ей страшную-страшную тайну, если она поклянется молчать, во дворе не хвастаться и даже самой лучшей подружке по секрету не рассказывать. Спросила, можно ли на нее положиться. Ты бы видел эти глаза! Бедный ребенок чуть не взорвался от готовности любой ценой сохранить мою страшную тайну. Ну, я, конечно, взяла с нее клятву. Она видела в кино, как люди в суде на Библии клянутся; у нас дома нет Библии, но я решила, что подойдет любая толстая книжка. Сняла с полки Уэллса…

Я начинаю ржать, Рита укоризненно качает головой.

– Можно подумать, великое «хи-хи». Ну, Уэллс, да. Но все-таки не кулинарная книга.

– А у тебя есть кулинарная книга?

– Нет. Но, теоретически, могла бы быть. Равно как и Библия. Просто не сложилось. Но Янке-то без разницы. Книга – она и есть книга. Толстая. Такой специальный полезный предмет для страшных клятв. Так что она дала честное слово и, я не сомневаюсь, сдержит.

– Если будет очень мучиться, расскажешь ей историю про царя Мидаса и его цирюльника, – говорю. – Ямка в земле – это выход. Этакий «секретик». Они еще зарывают «секретики»?

– Судя по тому, что конфеты без фольги в последнее время потеряли для ребенка всякую ценность, еще как зарывают.

– Хорошо. Значит, конец света пока не наступит.

– Не наступит, конечно. С какой бы это радости?

– А что ты ей рассказала? В чем состояла твоя «страшная тайна»?

– Понимаешь, сначала я собиралась соврать, что я ведьма. Вся из себя такая страшная-страшная колдунья. Уложу ребенка спать – и ну на помеле над городом кружить, сатанински хохоча. Но вовремя одумалась. Она же все время будет просить, чтобы я кого-нибудь заколдовала. Или наоборот, расколдовала. Таскать мне лягушек, которых немедленно следует сделать принцессами, и все в таком роде. Я, конечно, понимаю, рано или поздно Янке придется усвоить, что такое обман. Но не хочу быть первым наглядным пособием, мне с ней еще долго жить. Поэтому пришлось сказать, что я – инопланетянин. Вернее, инопланетянка. Ну, на самом деле, неважно, потому что у нас на планете нет ни дяденек, ни тетенек. Эта идея, знаешь, ее потрясла до глубины души. Поэтому про восемнадцать полов я рассказывать не стала. Детям про такое знать не надо.

– Про такое даже не всем взрослым надо знать, – смеюсь. – Восемнадцать! У половозрелого хомосапиенса крыша съедет от многообразия возможностей и открывающихся в связи с этим перспектив.

– При условии, что у него есть воображение, – говорит Рита. – А этим не все могут похвастать.

– Янка осталась довольна?

– А то. Она, конечно, спрашивала, где наша летающая тарелка, и когда у меня отпуск, чтобы съездить домой, и возьму ли я ее с собой. И самое главное, можно ли считать ее инопланетянином – по маме. Я сказала, что можно, конечно. А что, мне не жалко. Будем считать. И про отпуск сказала, что нескоро. Дескать, смысл нашего эксперимента в том, чтобы быть человеком как минимум пятьдесят лет без перерыва. Лучше – дольше. Ну, сколько продержимся. На этом месте она немножко огорчилась, но я ей сказала, что я уже целых тридцать лет человек, еще двадцать надо как-то потерпеть, а потом – домой. И твердо обещала, что возьму ее с собой. Клятву принесла, тоже на Уэллсе, конечно. Очень символично получилось, да. Потом мы потерлись ушами на прощание – я сказала, что у нас на планете так принято, вместо поцелуев, – и все. Ребенок спит. Мы с тобой пьем чай. Я почти счастлива.

– А почему почти? – спрашиваю. – Что не так?

– Ну как. Все-таки не по правилам, – вздыхает Рита. – Взяла и разболтала все, не пойми с какого перепугу. Мне теперь с начальством объясняться. Ничего страшного, но муторно… Ладно, ну их, выкручусь как-нибудь.

Как дура

– Понимаешь, – говорит она, – больше всего на свете я боюсь, что у меня будет обыкновенная жизнь. Не обязательно плохая, а просто… Ну, такая, как у всех, понимаешь, да?

Еще бы я не понимал.

– Если не захочешь, то и не будет, – примирительно говорю я.

Это утешение недорого бы стоило, не будь оно правдой. С банальностями всегда так.

– Я не хочу. И не захочу. Но знаешь, мне кажется, этого недостаточно. Нужно еще что-то, кроме желания. Разве нет?

Хороший вопрос, кстати. И ответа я, пожалуй, не знаю. Мало ли что мне кажется. Но вслух говорю:

– Конечно, нужно что-то еще. Например, сама способность поставить вопрос таким образом.

Отмахивается. Правильно, в общем, делает.

– Понимаешь, – говорит, – когда я была маленькая, точно знала, что я не такая как все. Не то чтобы обязательно лучше. Но точно не такая. Другая какая-нибудь. Мне это было ясно, все остальные могли идти лесом. Они и шли.

– Ну и?..

– Что-то мне больше ничего не ясно, – вздыхает.

Я прикусываю язык, чтобы не сказать очередную банальность, которая, конечно, чистая правда, но все хорошо в свое время, правда – не исключение. Какое-то время мы оба молчим. Наконец она взрывается.

– Нет, ну ты тоже заметил, да? Не мог не заметить! Заметил же?!

Приподнимаю бровь. Дескать, я много чего заметил. Ты о чем?

– Я становлюсь все больше похожа на маму, – мрачно объясняет она. – Вообще копия. Одно лицо. Только не говори, что это прекрасно, потому что она красавица и я, следовательно, тоже. Ну красавица, да. И что? Это ничего не меняет… Нет, мама супер, она чудесная, страшно умная и умеет такие штуки, ох, ты бы знал, я никогда не научусь… А все равно. Ну ты же знаешь, как она живет. Как все, так и она. Причем я же вижу, ей не нравится. Она прям бесится от этого. Но ничего не может поделать, живет как самая обыкновенная дура. Такая тоска! И я, получается? Вот так и буду, да? Как дура?! Сама не замечу, как так вышло, все само сложится, нет ну ужас же, а?!

– Да ну, – говорю. – Не сгущай краски. Я твою маму не первый год знаю. Еще с тех пор, когда тебя на свете не было. Все не так просто, как ты думаешь. Вернее, вообще не так. Мало ли что тебе кажется. Мама у тебя та еще штучка, и жизнь у нее невероятная, просто ты не знаешь, и правильно, все имеют право на тайны. Скоро и у тебя их будет много-много. Столько, что ни в одну обыкновенную жизнь не поместятся, а в твою – пожалуй.

– Правда, что ли?

Она только что собиралась заплакать, а теперь почти готова улыбнуться, глядит на меня исподлобья с надеждой: уговаривай меня, убеждай, пожалуйста!

– Конечно правда, когда это я тебе врал, – говорю, осторожно поглаживая ее мягкое, еще детское крыло.

Sweet plum

Когда я сказал: «Поедем автостопом», – Лара и бровью не повела. Зато утром, когда я подогнал к подъезду древний «гольф» цвета разлитой ртути, вздохнула почти разочарованно:

– Так и знала, что врешь про автостоп.

– Это, увидишь, будет самый настоящий автостоп. Программа такая: мы едем, едем, едем в далекие края, до тех пор, пока что-нибудь не сломается. Потом полдня кукуем на обочине, ждем доброго самаритянина, который дотащит нас на буксире до ближайшего автосервиса; пока машину чинят – осматриваем окрестные достопримечательности. Чем серьезней поломка, тем больше успеем увидеть. Правда, я здорово придумал?

– Ничего себе лотерея. А вдруг не сломается? Тогда, что ли, так и будем ехать без остановок, как глупые дураки?

– Ну да, к последнему морю. Но это, знаешь, маловероятно. Машина восемьдесят шестого года.

– Практически ровесница фараонов.

– Вот именно. Причем я, судя по всему, первый владелец, который не испытывает к ней лютой ненависти. Во всяком случае, мой предшественник, добрейшей души человек, в жизни ни с кем, кроме телевизора, не поругался, – так вот, даже он бил это бедное животное ногами за малейшую провинность; говорил, что хуже уже все равно не будет. Он, скажу тебе по секрету, заблуждался. Хуже, теоретически, возможно. Но маловероятно, чего уж там.

– Да, это меняет дело. Автостопом ехать любой дурак может. А такой экстрим только для крутых рейнджеров и законченных придурков вроде нас.

– Вот и я так рассудил. Тем более что эту бедолагу не жалко заправлять богомерзкими отходами алхимических опытов, которые в причерноморских степях выдают за бензин.

– Вот. Это уже как-то похоже на правду, – ухмыльнулась Лара. – Ты – скупой и расчетливый буржуа, прикинувшийся романтическим вагабондом. Я это предвидела; скажу больше, в глубине души я на это надеялась. Только, чур, вести будем по очереди, – почти сердито добавила она. – Я тоже желаю насладиться этим увечным железным телом.

– От таких великодушных предложений, Лариса Сергеевна, настоящие джентльмены в здравом уме не отказываются. – И я проворно распахнул перед ней водительскую дверь. – Чур, ты первая. Я еще не проснулся.

Лара просияла. Немного повозилась с креслом, подвигала его туда-сюда, поправила зеркала, медленно вырулила на подъездную дорожку, попятилась, пробуя заднюю передачу, умиротворенно вздохнула: «Ладно, будем считать, разобрались», – и мы поехали.

Это путешествие я замыслил еще зимой, обнаружив, что дела не дают мне улизнуть от московской слякотной стужи. Вообще-то до сих пор я предпочитал полагаться в таких делах на импровизацию, но зимние ночи почти бесконечны, а сладкие планы на будущее лето – самое эффективное и безвредное снотворное, от такого времяпровождения даже похмелья не бывает, поэтому я успел распланировать свою «крымскую кампанию» до мельчайших деталей. Решил, что это будет долгое, неторопливое путешествие на древней помойке, которая за долгие годы небезупречной службы приобрела в семье прежнего владельца статус родового проклятия. У этой археологической редкости было одно неоспоримое преимущество перед любым другим доступным мне транспортным средством: в случае чего, ее абсолютно не жалко, так что и тревожиться не о чем. Недостаток комфорта – невысокая плата за безмятежность, по крайней мере, для человека вроде меня, чуть ли не от рождения наделенного сомнительным даром заранее просчитывать и предупреждать все возможные неприятности. Дрянная машина, драные штаны и минимум наличности – вот залог полноценного отдыха, мне так всегда казалось.

Разобравшись с приоритетами, я сочинил примерно трехкилометровый плей-лист, выбрал две дюжины книг для пляжного чтения, после некоторых колебаний мысленно положил в рюкзак камеру, маску, ласты и две пары темных очков, или даже три, потому что одну из них я непременно потеряю на третий примерно день, а вторую – ближе к концу отпуска. Составил дивное дорожное меню: гора бутербродов с сыром, идеальная еда для путешествия, чем дольше лежат они на жаре, тем вкуснее становятся. И сливовых самокруток надо будет навертеть побольше, про запас, чтобы не останавливаться потом на обочине ради каждого перекура. И лайм заранее выдавить в каждую бутылку с водой, и два литровых термоса с кофе, непременно два, потому что я прожил очень долгую жизнь, целых тридцать шесть лет, и твердо знаю: один литр кофе – это катастрофически мало.

В феврале ударили лютые морозы, а работы у нас с Мишелем прибавилось, так что даже в Египет какой-нибудь на неделю сбежать от холодов не удалось, и мне понемногу стало казаться, что все эти прекрасные штуки – лето, Одесса, Кинбурнская коса и Крым, даже расплавленные солнцем бутерброды с сыром – существуют только в моем воображении. Но я твердо знал, что если вера моя будет крепка, они своевременно материализуются, сбудутся и превзойдут все ожидания, как бывало уже не раз.

А еще через месяц, в марте, я познакомился с Ларой, и это событие, как принято говорить в таких случаях, перевернуло мою жизнь, но в планы на лето оно не внесло никаких изменений, кроме, разве что, числа бутербродов и термосов. Даже плей-лист перекраивать не пришлось, наши музыкальные пристрастия полностью совпали, а на такую удачу я, честно говоря, рассчитывал куда меньше, чем на возможную встречу с инопланетянами, в скорое пришествие которых окончательно перестал верить еще в девятом, кажется, классе.

Сцепление полетело на окраине Одессы, где я, в любом случае, планировал задержаться. Вообще, это прискорбное происшествие с самого начала подозрительно смахивало на удачу: не прошло и минуты, как у меня за спиной появился ангел-хранитель, смуглый, седой и неопохмеленный. Ангел назывался дядя-вася, в кармане его ветхих штанов небесной флейтой заливался древний мобильный телефон «моторола» весом в добрых полтора кило, а в телефоне задушевно материлось дяди-васино земное начальство. «Тихо, ша, – снисходительно говорил начальству наш ангел, – слушай сюда, у меня тут клиент на иномарке, с шикарной дамой, так что хватай какой-нибудь канат и давай до нас». Мы с Ларой опомниться не успели, как оказались в автосервисе, откуда нашего ангела-хранителя уже давно грозились выгнать взашей за пристрастие к богемному образу жизни, да так и не собрались – на наше счастье. Вознаградив дядю-васю комком мятых гривен, а его усталого, но обнадеживающе трезвого начальника авансом и обещанием приплатить за срочность, я закинул на плечо полупустой рюкзак с чистым бельем и зубными щетками; в ближайшем раскаленном киоске мы обзавелись подробной картой местности и отправились к морю, скупая все персики и помидоры на своем пути, счастливые, замурзанные, хлюпающие соком великовозрастные балбесы, идеальная пара, ничего не скажешь.

Если верить карте, до моря было сантиметров пять, не больше, однако мы шли целых два с половиной часа, палимые бледным от злости послеполуденным солнцем. Но вместо усталости испытывали только нарастающее возбуждение и азарт, словно бы на берегу нас ждали не ребристые топчаны и убогие пляжные шалманы, а как минимум парадный вход в волшебную страну. Наконец пришли, рухнули на раскаленный песок, перевели дух, переглянулись и одновременно рассмеялись – от полноты чувств.

– Слушай, – сказал я после того, как мы, заново рожденные, мокрые и обессиленные, вышли из моря. – Я тебя сейчас разочарую, причем два раза подряд. Переживешь?

– Это пойдет мне на пользу, – заверила меня Лара. – А то что-то я в последнее время какая-то чересчур очарованная, добром это не кончится.

– Будем надеяться, это вообще ничем не кончится. Ни добром, ни злом – в смысле, просто не кончится, и всё.

– Конечно не кончится, еще чего не хватало. Давай, разочаровывай, не томи.

– Во-первых, я вовсе не такой прекрасный романтический придурок, каким стараюсь казаться. А скучный, предусмотрительный хмырь. Все это время делал вид, будто мы несемся на крыльях судьбы навстречу неведомым приключениям, а сам решил, что в Одессе надо будет задержаться дней на пять, и заранее договорился насчет жилья. Здесь отличные квартиры-гостиницы, по-моему, полгорода этим бизнесом живет. Нас ждет однокомнатная квартира с огромной кухней, на тихой улице, до моря десять минут пешком, белые стены, синий потолок и такие же синие простыни, пропахшие лавандой, – я почему знаю, я там уже останавливался в декабре, когда по делам сюда ездил, и в прошлом году весной тоже; в общем, это совершенно неважно, главное – место проверенное, тебе понравится.

– Ну, честно говоря, я так и подумала, что у тебя все схвачено. Так что, если хочешь меня разочаровать, осталась еще одна попытка. Но, боюсь, ничего не получится.

– Зря сомневаешься. Надо верить в безграничные возможности человека. Я, видишь ли, плохо рассчитал дату прибытия. Все с самого начала складывалось подозрительно удачно: ты согласилась подменять меня за рулем, мы так и не заглохли посреди степи, очередь на границе была меньше, чем обычно, нас даже за превышение скорости ни разу не остановили. В итоге мы с тобой приехали почти на целые сутки раньше. Квартира освободится только завтра в полдень. И где мы будем ночевать сегодня, я, честно говоря, пока не понимаю. Можно, конечно, позвонить Ольге, в смысле хозяйке, вдруг предыдущие жильцы раньше уехали. Она этих квартир штук десять сдает или даже больше. А если у нее ничего нет, обзвоню гостиницы, тут на карте, видишь, реклама с телефонами… Но надо понимать, что шансов у нас почти никаких. Начало августа все-таки.

– Ты давай звони, – поразмыслив, сказала Лара. – Хозяйке и вообще всем. Свободный номер в разгар сезона – так, конечно, не бывает. Но мало ли. А в случае чего, пойдем на вокзал. Там бабушки.

– Бабушки, – задумчиво повторил я. – На вокзале. Бабушки, значит. – И тут меня, наконец, осенило: – А, с картонками?

– Ну да. Мрачный клоповник по сходной цене, специально для неприхотливых пассажиров плацкартных вагонов. Ничего, одну ночь продержимся как-нибудь. Я так точно буду спать как убитая, с нежностью прижимая к груди самого крупного клопа, как плюшевого мишку.

– Ужасы какие ты рассказываешь, – вздохнул я и потянулся за телефоном.

Предчувствия меня не обманули. Ольга, высоко ценившая меня за редкую для ее постояльцев готовность самостоятельно заменять перегоревшие лампочки и феноменальную непригодность к хищению хозяйской туалетной бумаги, чуть не плакала, но ничем не могла помочь: нынешние жильцы раньше завтрашнего утра с места не двинутся, а остальные квартиры заняты до конца августа, и ее собственный дом, как назло, под завязку забит родственниками, даже в садовой беседке спит племянник из Новосибирска. Обещала расспросить коллег и перезвонить, если что-то найдется, но на это я, честно говоря, не слишком рассчитывал. На ее месте я бы и сам трижды подумал прежде, чем постоянного клиента к конкурентам отправлять: а вдруг мне там понравится?

Обзвон гостиниц тоже ни к чему не привел. Лара тем временем доплыла до волнореза и теперь бродила туда-сюда, по воде аки посуху, то и дело поворачиваясь лицом к берегу и приветственно размахивая руками – для меня. Но желанного терапевтического эффекта ее пантомима не возымела, я стремительно впадал в уныние. Приключения, кто бы спорил, дело хорошее, а привокзальные старушки с картонками, надо думать, прелюбопытнейшие человеческие экземпляры, и все-таки ночь в съемном клоповнике – не совсем то, что требуется усталым героям, только что преодолевшим тысячу с лишним километров на сомнительном, прямо скажем, транспортном средстве.

Однако когда Лара вернулась на берег, мокрая и счастливая, я незамедлительно воспрянул духом, она всегда на меня так действует, и, честно говоря, не только она. Наедине с собой я угрюм и малодушен, но стоит появиться хотя бы одному заинтересованному зрителю, и я дивным образом преображаюсь, всегда так было, сколько себя помню, а уж ради Лары и вовсе грех не расстараться. Вот и теперь встряхнулся, сказал ей жизнерадостно: нас никто не любит, потому что все дураки, а все-таки быть не может, чтобы мы – и вдруг остались без крова. Не для того мы на свет родились, чтобы пропасть пропадом в прекрасном южном городе, в самый разгар пляжного сезона, меньше чем за сутки до обретения лавандовых простыней. Вперед, скомандовал я, на вокзал, да здравствуют бабки с картонками, наверняка одна из них окажется вдовствующей графиней и сдаст нам фамильный особняк, где по коридорам вместо тараканов бродят призраки невинноубиенных злодеев, от которых всего-то беспокойства – деликатный перезвон невидимых оков, тоже мне великое горе, нас после такого дня из пушки не разбудишь; короче, переживем. Пошли.

Мы сверились с картой, убедились, что от железнодорожного вокзала нас отделяют какие-то несчастные три сантиметра, приободрились, оделись и отправились в путь. Мироздание, изумленное нашей стойкостью, озадаченно поскребло в затылке и решило ниспослать нам награду. Мы еще от пляжа толком не отошли, когда телефон в моем кармане заурчал, завибрировал и наконец запел голосом Макса Раабе: «Ups! I did it again!» Я поспешно ткнул трубкой в ухо и услышал торопливую скороговорку Ольги – а я-то, дурак, на нее не надеялся.

– Нашла я вам жилье, перезвоните мне прямо сейчас, а то с нашими тарифами по московскому номеру очень дорого говорить.

– Ага, – согласился я, все еще не веря своему счастью.

– О, – сказала Лара, – ооооо! Я правильно понимаю, что у нас уже есть ночлег?

– Похоже, есть, – кивнул я, усаживаясь на сизую от солнца и пыли траву.

Ненавижу говорить по телефону на ходу; впрочем, будь моя воля, я бы вообще никогда, ни с кем по телефону не разговаривал, писал бы эсэмэски и горя не знал бы, но если устроиться поудобнее, да еще и закурить, процесс общения с невидимым собеседником начинает казаться более-менее терпимым.

– Ты – без пяти минут доброе божество! – объявила Лара.

– А почему «без пяти минут»? – рассеянно переспросил я, нажимая кнопку вызова.

– Потому что через пять минут ты им натурально станешь. Сразу после того, как узнаешь адрес. Имей в виду: я согласна на все, включая дворовой клозет, лишь бы вотпрямщас. Как-то вдруг сразу ужасно устала.

– Так часто после моря бывает, – кивнул я. – Отходишь от воды метров на двести, и вдруг раз – и срубает. А мы с тобой еще всю ночь ехали, а потом в самый солнцепек через весь город брели зачем-то… Ага, пошли гудки, сейчас мы все узнаем.

– Значит, ситуация такая, – деловито сказала Ольга. – У моей мамы есть подружка, тетя Лида. У тети Лиды был сын Паша, умер зимой. От него осталась отдельная квартира, все удобства, окна во двор, от Дерибасовской буквально в двух шагах. Я это помещение хорошо знаю, тетя Лида его сдавать хочет, понятно, что через меня, но там сначала ремонт надо сделать, я и собираюсь – осенью. А пока хата, конечно, страшная: все-таки мужчина жил один, нездоровый и, насколько я знаю, сильно пьющий… Нет, теперь там все вымыто-вылизано, ни грязи, ни запаха, ни насекомых, но потолок – аж черный, и стены не лучше, и плитка в ванной посыпалась, и в комнате люстры нет, только настольная лампа. И ни телевизора, ни музыкального центра тоже нет. Но окна не битые, дверь запирается, по крайней мере, один из трех замков там точно целый, вода идет, и колонка работает, я проверяла.

– Если чисто и без запаха, все в порядке, – поспешно сказал я. – Это же на одну ночь. Мы сразу упадем и уснем. Хоть на полу.

– Ну зачем на полу, диван там есть, – успокоила меня Ольга. – Тетя Лида чистое белье принесет, постелет. Вы, главное, не бойтесь, Пашка не на этом диване умер, и вообще не в квартире, я точно знаю, – поспешно добавила она.

Вот что-что, а это мне точно было до одного места. Мало ли, кто где умер. Подумаешь – умер. В конце концов, все мы здесь, можно сказать, именно для этого и собрались. Но возражать Ольге я не стал. И пересказывать Ларе все эти душещипательные подробности – тоже. На всякий случай. А то придет к ней во сне призрак мертвого пьяницы, станет клянчить на бутылку, – зачем нам, спрашивается, такое развлечение?

– Спасительница вы наша, – сказал я Ольге. – С меня причитается. Придумаю что-нибудь.

– Ой, да ладно! – отмахнулась она. Но по голосу было слышно, что обрадовалась обещанию, теперь главное не забыть бы, а то некрасиво получится.

– Теперь так, – говорила Ольга. – Тетя Лида хотела с вас за ночлег взять десять евро, а я ей сказала, чтобы брала двадцать, а завтра с вас еще десятку возьму как посредник. Вы уж не серчайте, оно столько стоит. Хата, конечно, страшная, но сейчас самый сезон, так что беру по-божески, дешевле вам только комнату на Слободке сдадут, и хорошо, если без хозяйских курей. Да, только смотрите, больше ей тоже не давайте. Даже и не думайте, а то вы старушку пожалеете, разбалуете, а мне с ней еще работать.

– Нет проблем, – согласился я. – Как скажете. Куда ехать за ключами?

– А прямо туда. Это улица Маяковского, как бы вам объяснить покороче? Ну, где Горсад…

– Знаю, начинается от Дерибасовской, там еще ресторан на углу, «Стейк-хаус», кажется.

– Правильно, бывший овощной. А дальше совсем просто. Идете прямо, по той стороне, где ресторан, метров двести, не больше, видите седьмой номер, заходите в арку, попадаете во двор и смотрите по сторонам. Если увидите старушку во всем черном, как из старого фильма про Сицилию, с Моникой Витти… А! Точно! «Не промахнись, Асунта», так он назывался. Так вот, она и есть тетя Лида. А если ее там нет, звоните мне, что-нибудь придумаю. Но вообще она обещала, что минут через десять-пятнадцать там будет.

– За пятнадцать минут мы сами можем не успеть, – честно сказал я. – Нам еще от моря наверх подниматься и такси ловить.

– Ничего, она подождет, – заверила меня Ольга. – Сколько надо, столько и подождет. В общем, вы устраивайтесь, отдыхайте, а завтра после двенадцати я вас жду на Энгельса. Ну, мы еще созвонимся.

– Конечно созвонимся, – согласился я. – Спасибо вам. Правда, такое спасибо!

От избытка чувств я сгреб Лару в охапку и немножко покружил, но быстро одумался и аккуратно поставил ее на землю. Не до молодецкой удали сейчас, все-таки я здорово перегрелся, до красного тумана в глазах, хорош буду, если свалюсь на полдороге, джигит.

– Голову все-таки надо чем-нибудь прикрывать. – Лара заметила, что я едва устоял на ногах. – В соломенных шляпах у нас с тобой будет дурацкий вид, но мудрое человечество это учло и предусмотрительно изобрело банданы. И бейсболки. Которые мы все равно почему-то не носим… А мы, что ли, правда будем жить на Дерибасовской?

– Почти. В двухстах метрах от нее, если верить нашей хозяйке. Но это всего одну ночь, не забывай. Завтра переберемся поближе к морю.

– Все равно круто. Это же все равно что приехать, скажем, в Питер и не найти ночлега нигде, кроме как на крейсере «Аврора».

– Примерно так, – согласился я. – Пошли искать такси.

Дом номер семь по улице Маяковского оказался на редкость унылым трехэтажным строением свинцово-серого цвета, а ведущая во двор арка, уставленная благоуханными мусорными контейнерами, могла бы на равных состязаться с питерскими подворотнями за гордое звание самого гнилого дупла всех времен. Двор, прямо скажем, не разрушил первоначальное впечатление. В отличие от всех известных мне одесских дворов, зеленых, шумных, до отказа заполненных детьми, котами, старушками, доминошниками, мальвами, собачьим лаем, запахами еды и мокрым бельем, этот был пуст, тих и почти полностью заасфальтирован, только под некоторыми окнами зеленели микроскопические клумбы, засаженные цветными ромашками. Бельевые веревки были натянуты повсюду, но вместо традиционных пестрых футболок и цветастых простыней на них болтались бурые тряпки из мешковины и древний спортивный костюм цвета засушенной фиалки, как минимум шестидесятого размера.

– Ну вот, мы все-таки первые пришли, – разочарованно вздохнула Лара.

В тот же миг из дальнего подъезда выкатился натуральный колобок. Обещанная сицилийская матрона в черном, казалось мне, непременно должна быть высокой, тощей и сутулой, даже согбенной, с косматыми седыми патлами и, желательно, с бельмом на глазу, для пущего саспенса. Однако тетя Лида оказалась маленькой, толстой, румяной и очень приветливой с виду старушкой, ее черное платье-халат выглядело по-домашнему уютно, а на ногах сверкали остатками лака стоптанные красные босоножки.

– Это вы москвичи бездомные? – ласково спросила она.

Лара отвернулась и беззвучно заржала, прикрыв рот рукой, так что вести переговоры пришлось мне.

– Бездомные москвичи – это и есть мы. Нас Ольга прислала. Вы не очень долго ждали?

– Совсем не ждала. Только-только постель застелить успела и окна открыть, чтобы проветрилось. Идемте в хату, я вам все покажу.

Экскурсия по тесной, заставленной старой мебелью, заклеенной блеклыми зелеными обоями «хате» отняла минут пять, но оказалась весьма поучительной. Мы уяснили расположение выключателей, научились управляться с газовой колонкой и страшной, как пищеварительный тракт людоеда, плитой, на которой громоздился древний чайник, чей возраст, по моим приблизительным прикидкам, датировался ранним мезозоем, а форма и размеры заставляли вспомнить все телевизионные передачи о космических кораблях пришельцев, какие мне случалось смотреть. Преисполнившись житейской мудрости, мы отдали старушке деньги и наконец-то остались одни.

Лара тут же упала на диван, застеленный белоснежной, накрахмаленной до состояния черствого коржа простыней. Диван пронзительно завизжал. Лара подскочила от неожиданности; потом, конечно, заулыбалась.