Текст книги "Две золотые полоски (СИ)"

Автор книги: Макс Фальк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Нью-Йорк, февраль 1909 года

Персиваль Грейвз способен выбесить человека за три минуты, если молчит. И за тридцать секунд, если открывает рот.

– Скарборо, отчёта о тяжких телесных с Тридцать второй улицы нет у меня на столе, – говорит он, останавливаясь у стола Мелани Скарборо. Руки в брюки, голова набок, не мигает. Он не спрашивает – где отчёт. Он не спрашивает – почему отчёта ещё нет, и когда он будет. Он констатирует факт с лёгким удивлением.

Как же это бесит.

– Простите, сэр, мистер Даллас поручил мне… – Скарборо жалобно складывает брови, поднимая глаза, и Грейвз белеет.

– Я ваш непосредственный начальник, а не мистер Даллас, – негромко говорит он. В его голосе дрожит сталь, как камертон, и по тону гудения можно легко определять степень его гнева. Сейчас он слабенький, едва дотягивает до “троечки” по десятибалльной шкале. – Вы выполняете мои распоряжения. Я хочу увидеть отчёт до обеда, Скарборо.

– Да, сэр, – вздыхает та, и взмахом палочки тасует документы на столе.

Персиваль Грейвз – самый молодой начальник Отдела расследований магических происшествий за всю историю существования Отдела. Народу здесь всегда не хватает: платят мало, бегать нужно часто, начальства над душой человек пять, и все цапаются друг с другом, потому что Департамент магической безопасности вообще представляет собой образцовый бардак.

Даллас из Отдела артефактов тихо ненавидит Грейвза за то, что тот сдаёт улики и вещественные доказательства только после соблюдения всех формальностей, а не «Даллас, будь другом, забери эту хрень с моих глаз, пока она не взорвалась», как делал его предшественник. Грейвз открыто ненавидит Далласа за то, что тот называет его «сынок» и за «Да что ты возишься, давай я сразу приберу эту штуку, и всем будет спокойнее».

Хантингтон из Отдела ликвидации нарушений Статута ненавидит Грейвза за то, что тот не отдаёт ему своих подчинённых, отговариваясь, что у них и так по горло работы с расследованиями. Это чистая правда, но Хантингтон обожает перекладывать свои заботы на чужие плечи и очень любит подъезжать с предложением «Ну вы же всё равно идёте туда расследовать, вот и приберите заодно, дел-то на пять минут!» Грейвз поначалу отказывал вежливо, потом начал отказывать невежливо, потом сказал при всех «Ну вы же всё равно зайдёте ко мне, вот и отсосите заодно, дел-то на пять минут». Хантингтон после этого начал коситься на Грейвза с опаской и сторониться первым, встречаясь с ним в коридоре.

Бэзил-Джонс из Отдела предсказаний и аналитики предельно вежлив с Грейвзом на людях, а за глаза называет «принцессой», и это самое мягкое – потому что Грейвз еженедельно с наслаждением возит его мордой по ковру на совещании у главы Департамента. За то, что предсказатели почему-то не предсказали ни ограбление лавки летучих ковров, ни гоблинскую перестрелку боевыми заклинаниями, ни внезапное появление в центре города толпы призраков – зато предсказали дождь из лягушек, который так и не пошёл, и необычно раннее цветение гортензий.

Конечно, когда Грейвз устраивает кому-то выволочку – слушать его увлекательно. Делает он это страстно и энергично, каждый раз подбирая такие эвфемизмы для нецензурных выражений, что их впору записывать.

– Эскобедо, сказочный ты умница, – например, негромко говорит Грейвз, щурясь от бешенства, и плечистый Эскобедо прячет глаза, цветом лица и опущенной головой напоминая увядший мак. – Объясни мне, каким образом у Гертруды Вандербильд, маму твою я не имел счастья знать, оказался магический портрет? За какие прекрасные доллары, Эскобедо, отличный ты человек, папу твоего я тоже близко не знал, она им обзавелась? Какой удивительного таланта художник его создал, хотел бы я знать, чтобы отсыпать этому красавцу шоколадных конфет во все отверстия?

– Простите, сэр, – бурчит Эскобедо. Двухметровый мексиканец возвышается над Грейвзом на целую голову, его большое смуглое лицо похоже на плоскую тарелку с кракелюром. Он краснеет и вздыхает, перебирая в пальцах поля форменной шляпы.

– Я поручил тебе разобраться с этим делом неделю назад! – Грейвз говорит тихо, но эффект – будто он орёт во всю глотку. Камертон показывает семибалльный шторм. – А ты приходишь и говоришь мне, что на портрете чары против воровства?.. Ты думал, если ты просто украдёшь его, проблема решится?..

– Ну так ведь тогда портрета у этой дамочки больше не будет… – бормочет Эскобедо.

– Пошёл бы ты погулять в парк! – с чувством предлагает Грейвз. – Найди мне художника, я хочу восхититься остальными его работами. Я большой ценитель искусства, Эскобедо, мне очень хочется поговорить с этим новым Тицианом, мать его удивительно достойная женщина!

Он проводит рукой по волосам, уложенным в модную гладкую волну с пробором, будто снимает с них что-то. Делает лицо спокойным и снова начинает бесить.

Как же он бесит.

Грейвзу двадцать пять. Он красивый, умный, амбициозный, богатый сукин сын из уважаемой семьи. Отец – министр, мать – светская львица, хотя точнее было бы назвать её акулой, потому что она умеет откусывать головы тем, кто ей не нравится. Непонятно, что при такой семье он делает на такой грязной и суетливой должности. Его легче лёгкого представить себе в смокинге, с бокалом шампанского на дипломатическом приёме где-нибудь в Ницце. А не в тесном, пропахшем чернилами и бумажной пылью кабинете начальника самого беспокойного Отдела в Департаменте магической безопасности. Хотя, всем понятно, что он не задержится в начальниках Отдела и рванёт вверх, как только представится такая возможность. Или как только он создаст эту возможность сам.

Грейвз во всём старается быть безупречным. Он всегда гладко причёсан и щегольски одет, он оказывает знаки внимания всем привлекательным коллегам в радиусе видимости, без скидок на пол. Поговаривают, что он интересуется мужчинами, но обычно его видят под руку с женщинами. Ему так и подмывает прилепить жвачку на брюки или испачкать рукав мелом, которым в таблицу на чёрной доске пишется список дел и фамилии авроров, отвечающих за расследования.

– Марш, – Грейвз наконец оставляет в покое Эскобедо и поворачивается.

Лоренс Марш поднимает голову.

Грейвз на долю секунды кривит рот.

Он не любит некрасивых, а Лоренс, увы, некрасив. У него длинное костистое лицо, широкий выпуклый рот, крупный нос и острый подбородок. Ах, да: и отогнутые уши, которые он прячет за длинными вьющимися волосами. Единственное, что он может спрятать – всё остальное остаётся на виду, и Грейвз цепляется за него взглядом каждый раз, как видит. И каждый раз в его глазах что-то мелькает – то ли жалость, то ли неприязнь – не разобрать. Споткнувшись о Лоренса, он слишком быстро отводит глаза.

– Марш, как дела в порту? – спрашивает Грейвз с места. Руки в брюки, взгляд изучает лампу на столе, будто это какой-то бесценный антикварный артефакт, а не предписанная регламентом “Лампа зелёная 1шт., инвент.№ 38/205-3329.82, бронза, латунь, стекло”.

Грейвз редко смотрит на Лоренса дольше одной секунды и никогда не приближается к его столу, будто боится заразиться некрасивостью. И разговаривает с ним мягче, чем с остальными – будто некрасивость делает Лоренса каким-то неполноценным, и к нему всегда надо быть снисходительным.

Лоренс некрасив всю свою жизнь и к двадцати годам уже уверен, что ни одна девушка на него не посмотрит. Ни невзрачная Мелани Скарборо, ни восхитительная Изабелла МакГраф, у которой потрясающие волосы – настоящая чёрная Ниагара, завитая кольцами. Лоренсу хочется однажды провести по ним пальцами, скользнуть ладонью под затылок и наклониться к её поднятому лицу – но вместо этого по ним проводит пальцами Грейвз, небрежно присев к ней на стол, и обменивается с Изабеллой коротким сочным поцелуем. Он встречался с ней в прошлую пятницу. Их видели вместе в ресторане “Воробей на ветке сливы” в китайском квартале. Лоренс завидует и опускает глаза.

Грейвз такое проклятое совершенство, что в нём практически нет недостатков, а те, что есть, только подчёркивают достоинства. Если бы он был пустоголовым, было бы проще. Если бы Грейвз был недалёким, ленивым, нерасторопным и равнодушным… Но он умный, дерзкий, въедливый и страстный. А высокомерное чистоплюйство и позёрство его даже не портят.

– Я нашёл вход в тоннели, – внятно говорит Лоренс, расправляя на столе схему канализационных труб, вычерченную на хрусткой миллиметровой бумаге синего цвета.

– Отлично, возьми кого-нибудь и отправляйся, – кивает Грейвз.

– Я пойду один, все сейчас заняты.

– Что значит – ты пойдёшь один?.. – Грейвз мгновенно подбирается и вскидывает глаза. Его взгляд обжигает. Ого, да тут огня на “пятёрочку”, не меньше. Камертон тревожно звенит. – Я же приказывал выходить на расследования парами!

– У меня нет пары, – Лоренс усмехается своей двусмысленности, и Грейвз тушуется. Хмурясь, поджимает губы и, кажется, отчаянно старается не покраснеть от неловкости. Пинает носком лакового ботинка ближайший стол. Такой мальчишка.

– А где Медельини? – спрашивает он. Вынимает руки из карманов и тут же суёт их обратно.

– Ушёл час назад на переговоры с кланом Зелёной рыбы, – говорит Скарборо, не поднимая головы от отчёта.

– Я могу пойти в порт, – бурчит Эскобедо из-за спины Грейвза.

– Ты можешь найти мне художника! – тихо, не поворачиваясь к нему, говорит Грейвз. – И кстати, почему ты всё ещё здесь?

Эскобедо пятится и исчезает за высокими каталожными шкафами. Грейвз мрачно смотрит на Лоренса, прямо, в упор, и говорит:

– Я иду с тобой.

– Там грязно, – предупреждает тот с усмешкой.

– Это канализация, – Грейвз подхватывает со спинки стула свой пиджак, машинально проверяет палочку в кармане. – Там должно быть грязно.

В порту холодно. Февраль здесь пахнет солёной рыбой и ржавым железом, нефтью, гнилой водой – как из вазы с застоявшимся букетом, только в сто раз сильнее. Из-за решётки канализационного тоннеля тепло и влажно пахнет нечистотами, оттуда ручейком льётся бурая жижа. Грейвз коротко выдыхает, раздувая ноздри и сдерживая гримасу. К его лаковым ботинкам прилипает жидкая грязь.

– Это здесь, – коротко говорит Лоренс, отпирая решётку, которая перегораживает вход.

– Ясно. Держись за мной, – говорит Грейвз и первым вступает в тоннель.

Под высоким сводом журчит вода. Они стараются идти тихо и негромко переговариваются.

– Сколько времени до прилива? – спрашивает Грейвз.

– Два часа, сэр.

– Далеко идти?

– Минут двадцать.

Грейвз держит палочку наготове. Она такая же, как он сам – чёрная, лакированная, накладки с перламутром. У Лоренса – красное дерево, два золотых кольца на рукоятке, шерсть чёрного единорога.

Здесь, под городом, в тоннелях не-магов, куда никто не заглядывает, кто-то разводит огромных пауков. По ночам они выбираются в порт и устраивают панику. С этой проблемой нужно разобраться как можно скорее, пока никто не пострадал, пока всё это ещё можно списать на бред пьяных рабочих.

Они идут за паутинным следом, петляющим по стенам. Два Люмоса освещают склизкие стены с влажными потёками, плесень, мох на каменной кладке свода и тёмную воду под ногами. У Грейвза на брюках оседают белёсые брызги, ботинки наверняка промокли – Лоренс слышит, как в них хлюпает. Но Грейвз этого словно не замечает. Тёплый зловонный ветер приносит откуда-то спереди новый запах, как будто горячей сахарной ваты или пастилы, что-то приторно-сладкое, до дрожи тошнотворное в местном зловонии.

– Кладка, – коротко говорит Грейвз. За время пути он как будто преображается: не выбирает, куда наступить, чтобы поменьше запачкаться, не замечает, как с потолка на пиджак, пошитый в точности по фигуре, капает вода. Он идёт вперёд тихо, пригнувшись, вслушиваясь в отдалённый цокот когтей по камням.

Лоренс ещё успевает удивиться – откуда ему знать, как пахнет паучья кладка? Он же кабинетный хлыщ, что он нюхал в жизни, кроме чужих духов и бумажной пыли?.. Потом удивляться уже некогда, потому что комок паутины на стене – то, что они приняли за комок паутины размером с кулак – выпускает тонкие лапы и кидается вглубь тоннеля.

– Часовой! – с досадой бросает Грейвз, швыряет заклятие вслед, но не успевает – паучок скрывается за поворотом. Грейвз матерится. Без выкрутасов, коротко и зло. – Держи щит, – приказывает он, и на конце его палочки вспыхивает огненный шарик.

Цокот в глубине затихает, тишина кажется удушающей, как зловоние. Потом слышится шорох. Он близится, будто десятки лап крадутся там, в темноте, которую не рассеивает Люмос.

– Скажи, что ты не боишься пауков, – шепчет Грейвз.

– Нет, – тем же шепотом отвечает Лоренс. – А ты?..

Внезапное нарушение субординации проходит незамеченным: не до выканья и не до сэров, когда прямо сейчас на тебя движется шелестящая орда восьминогих восьмиглазых монстров. Каждый размером с крупную собаку, свет отражается в блестящих глазах. Поначалу кажется, что к ним из темноты приближается всего-навсего безобидная стая огоньков. Огоньки заполняют весь тоннель от пола до потолка, и Грейвз матерится ещё раз.

– Много…

– Жалко, они невкусные, – бодро отзывается Лоренс. – Вышло бы отличное барбекю.

Грейвз атакует, как только первые щетинистые лапы останавливаются у круга света. Стена огня с гудением разворачивается из огненного шарика, жар опаляет их лица. В пламени слышится визг и скрежет, кто-то корчится, что-то негромко хлопает – это нежные паучьи тельца взрываются от вскипевшей крови. Грейвз продвигается вперёд по шагу, двигая стену, Лоренс держит перед ними мерцающий щит, под ногами хрустят обгорелые лапы и что-то чавкает – Лоренс предпочитает не опускать взгляд и не смотреть, что именно.

Потом скрежет и визг затихают. Пламя стоит ровно, освещая их лица беглыми бликами. Они переглядываются, и Грейвз впервые не торопится отвести взгляд.

– Хорошо, – говорит он. – Идём дальше.

Лоренс кивает.

Паучья кладка заполняет углы высокой каменной цистерны, стены которой до потолка продырявлены решётками мелких труб. Из них всё время журчит. Здесь нельзя применять огненную магию, потому что именно здесь кто-то проводит эксперименты, и именно здесь надо искать – кто. Лоренс швыряет в пауков-охранников, не покидающих яйца, Режущие чары, отсекая им ноги. Пауки дёргаются, щёлкают жвалами, пытаются подползти ближе, но он добивает их прежде, чем они успевают проползти ещё шаг. Потом вместе с Грейвзом шарит по залу, находит какие-то истлевшие тряпки, начисто обглоданные кости – к счастью, не человеческие – разбитый флакон из-под зелья и ничего больше.

– Этого мало, – Грейвз вертит в пальцах осколок, тот блестит под свечением Люмоса. Лоренс стоит рядом, почему-то сейчас не ощущая себя нескладной каланчой. Он просто аврор, такой же, как Грейвз. Они оба – авроры. – Может, ребята и найдут, что это за состав, но толку…

– Нанэм Иква из Отдела обратных чар может помочь, – говорит Лоренс. – Она может отследить перемещение флакона в пространстве, найти, откуда он взялся.

– Это такая, с кудряшками?.. – изображает Грейвз, глядя на него с интересом. – С островов Диомида?

– Они живут охотой, – зачем-то уточняет Лоренс, глядя на острый осколок, который держат красивые ухоженные пальцы с ровными блестящими ногтями. – Выслеживают китов и тюленей по оставленному следу…

– Понятно, – тянет Грейвз и коротко улыбается. – Ладно. Поговори с ней.

Спрятав стекляшку в карман, он по колено влезает в паучью кладку, выбирает яйцо постарше, с прозрачной кожицей, под которой виднеются тонкие шевелящиеся лапы, и отрывает его от грозди.

– А это отправим экспертам – вдруг найдут, какой заразой их тут поили…

Он заворачивает паучье яйцо в пиджак, путаясь в паутине, бережно прижимает к себе – и остаток кладки они тщательно выжигают, так, чтобы остался только жирный лохматый пепел, который тут же смывает в тоннели поток воды.

Когда они выбираются из канализации на сухую землю, Грейвз преображается снова, будто к нему кто-то применяет трансфигурацию. С коротким злым возгласом он парой заклинаний очищает и сушит брюки, носки и ботинки. Проводит рукой по волосам, снимая с них паутину. С отвращением смотрит на пиджак, куда завёрнуто яйцо, и скрипит зубами.

– Ещё осталось, – говорит Лоренс, прикасаясь к своему затылку.

– Где? – недовольно спрашивает Грейвз, ероша себе волосы. – Не вижу. Сними.

Серебристые нити в чёрных волосах кажутся сединой. Наверное, Грейвзу очень пойдёт зрелость – благородная, выдержанная, строгая. Если не засушится на этой должности, не превратится в чванливого индюка – будет здорово работать в его команде. Грейвз склоняет голову, Лоренс протягивает руку и снимает паутину с его волос.

– Теперь всё? – Грейвз смотрит сердито и ничуть не смущённо. Да врут наверняка, что ему нравятся мужчины. Скорее всего, это Бэзил-Джонс пустил слух, чтобы позлословить.

– Всё, – говорит Лоренс.

И они аппарируют.

Лоренс из хорошей семьи, но хорошая – не значит богатая. Он снимает комнату в Джерси-Сити, потому что там дёшево. Каждое утро завтракает хот-догом в Либерти Стейт парке, сидя на скамейке с видом на остров Свободы, вытирает рот салфеткой и, скрывшись с глаз не-магов, аппарирует на Нижний Манхэттен. Когда он приходит, Грейвз уже обычно на месте – его самого не видно, но в кабинете, отгороженном от зала Отдела расследований, на вешалке уже висит его пальто или мантия, в зависимости от погоды. Дверь в кабинет открыта почти всегда, за исключением случаев, когда там посетитель. Когда Лоренс уходит, Грейвз обычно сидит за отчётами – и теми, что пишут ему, и теми, что он должен писать сам для руководства Департамента.

Он старается держаться с подчинёнными просто, но без фамильярности. За любовь к едким комментариям его побаиваются, за вражду с Бэзил-Джонсом и Хантингтоном уважают. Старожилы говорят, такого порядка в отделе не было раньше: дела раскрываются, архивы не теряются, каждому определены обязанности по способностям и больше нет этого хаоса, в котором можно было заниматься только текучкой, а все расследования, требующие долгого времени, постепенно закрывались «за неимением возможности установить личность преступника». Грейвзом гордятся и в разговорах о начальстве всё чаще непроизвольно проскакивает «наш». Наш Грейвз. Как будто он не человек, а достопримечательность.

После случая с пауками Грейвз больше не смотрит на Лоренса снисходительно. Он даже интересуется его семьёй – мать, две сестры, живут в Олбани – и несколько раз заказывает за свой счёт ужин из ресторана, когда они остаются в отделе последними. Грейвз старается быть собранным, взрослым и ответственным – и у него всё получается, за исключением взрослости. Слишком молодо выглядит и слишком хорошо одевается, чтобы его воспринимали всерьёз те, кто старше.

Иногда Лоренс ему сочувствует. Тот, кого ждут дома, не живёт на работе. А Грейвз приходит раньше всех и уходит последним. Да, он богат, красив и амбициозен, но ни с одной девушкой он не встречается достаточно долго, чтобы она могла на что-то надеяться. По слухам, он ведёт себя с ними довольно корректно и лишнего себе не позволяет, хотя многие были бы счастливы, если бы он распускал руки. Удивительная порядочность для человека, которого так сильно заботит собственное отражение.

Грейвз кажется шкатулкой с двойным дном, и Лоренс пытается его разгадать. Грейвз поддаётся неохотно, вместо ответов подкидывая очередные загадки.

– Хорошего вечера, сэр. Увидимся в субботу, – Лоренс стучит в открытую дверь его кабинета.

Грейвз вскидывает голову, трёт переносицу:

– Да, и тебе, Марш, – автоматически отвечает он и тут же хмурится: – Подожди… Почему в субботу?..

– У Брэдли мальчишник, – напоминает Лоренс. – Он приглашал всех.

– Ох, кому я там нужен, – Грейвз непроизвольно кривится и мгновенно сгоняет гримасу с лица, замыкаясь в спокойную доброжелательность: – Я не хочу вам мешать, развлекайтесь.

– Брэдли будет приятно, если вы тоже придёте, – удивляется Лоренс.

Грейвз почему-то тоже удивляется, потом кивает:

– Ладно. Я загляну ненадолго, просто поздравить.

– Да нет же, – Лоренс заходит в кабинет и останавливается у стола. – Брэдли вас ценит. Ему важно ваше внимание… всем здесь оно важно, – добавляет он, не понимая, почему такая очевидная вещь не понятна Грейвзу.

Тот смотрит в ответ с недоверием.

– Вы многое для нас делаете, – говорит Лоренс, и ему почему-то неловко, что Грейвз, оказывается, этого не видит.

– Это моя работа, – говорит тот в ответ, и смотрит так, будто Лоренс говорит по-китайски.

– Все надеются, что вы придёте.

По лицу Грейвза видно, что он очень хочет спросить то ли «Зачем?» то ли «Почему?», но сдерживает себя.

– Хорошо, – наконец говорит он, так и не задав никакого вопроса. – Тогда до завтра, – и опускает голову к отчёту, будто возвращаясь к чтению – хотя Лоренс ясно видит, что он смотрит в одну точку, не шевелясь.

Это странно. Странно, что он, тратя так много сил для того, чтобы привлечь внимание к своей нескромной персоне, не замечает, что внимания вокруг полно.

Мальчишник отмечают в ирландском пабе, шумно и весело. Все пьют, сколько пьётся, галдят и хватают друг друга за руки, перебивая и перекрикивая. Тосты звучат такие, какие впору произносить на похоронах – о том, что лучшие покидают нас, о том, что по Спенсеру Брэдли будут скучать, и да здравствует уменьшение конкуренции за прекрасные губы Изольды МакГраф, Дакоты Уиттон, Фредерики Леви и прочих замечательных дам. Грейвз, который успел перецеловать всех этих чудесных девушек, сидит улыбчивый, слегка пьяный и отказывается делиться впечатлениями от поцелуев. Подогретые алкоголем, друзья и коллеги рассказывают связанные с женщинами случаи из жизни. Грейвз слушает с любопытством. Лоренс слушает с завистью. Ему нечего рассказать: он ни разу не был на свидании, а целовался только однажды, в глубоком детстве. Он не раз был влюблён, но ещё никому не открывал своих чувств, прекрасно понимая, что в ответ получит либо жалость, либо насмешку.

Он любит компании коллег, потому что мужчинам нет дела до красоты. У Эскобедо лицо изрыто оспинами и морщинами, но они никого не волнуют – точно так же, как никого не волнуют уши и нос Лоренса. Здесь он может расслабиться и не думать, как выглядит со стороны его некрасивая улыбка. Он рассказывает какие-то байки из школьной жизни, постепенно перетягивая внимание на себя, потом разговор скатывается в вечный спор о преимуществах факультетов, который никогда не будет разрешён ни в чью пользу, но избежать которого просто нельзя. Грейвз отстаивает свой Вампус, Лоренс – Рогатую змею. Они спорят долго и увлечённо, даже когда остальные уже потеряли интерес к этой теме и вернулись к обсуждению женщин. Грейвз говорит о воинах духа и стойкости, Лоренс – о верховенстве разума. Грейвз говорит о мужестве и верности, Лоренс – о ясности и поиске цели. Ему всё время кажется, что они говорят об одном и том же, только разными словами. Аргументы Грейвза такие стройные и логичные, что Лоренсу до безумия хочется найти в них изъян, и он азартно спорит, пытаясь его поддеть – а Грейвз увлечённо отбивается, не уступая. Они забывают и про выпивку, и про мальчишник, отмахиваясь от предложений не ссориться – они не ссорятся, они наслаждаются спором. Субординация забыта ещё в начале вечера, у Грейвза горят глаза, он улыбается трезво и радостно – Лоренс никогда не видел его таким. И никогда не чувствовал на себе такой пристальный, жадный взгляд – глаза в глаза, будто Грейвз испытывает почти физическое удовольствие от их разговора.

В этот момент он понимает, что человек, который раньше был лишь начальником, становится его другом.

У магического сообщества свои крупные праздники, у не-магов – свои. Перед днём весеннего равноденствия в конце марта почти весь Отдел расследований разъезжается к семьям. Грейвз никуда не едет – его семья в Нью-Йорке, но, похоже, он с ними не очень-то ладит, поскольку заранее объявляет, что отпускает всех на выходные и дежурить в Отделе будет сам.

Лоренс тоже собирается к семье в Олбани, но решает задержаться на один день, чтобы помочь Грейвзу.

В Отделе непривычно тихо. Во всём здании как будто ненадолго остановилась жизнь. Они вдвоём сидят в закутке на диванчике, перебирая и подшивая в архив папки с делами. На столике рядом стоит бутылка вина и бокалы. Грейвз, положив ногу на ногу, держит палочку на колене, следя, как игла с бечёвкой снуёт по очередному завершённому делу – как раз тому, с пауками. Их разводил один предприимчивый, но недалёкий волшебник – он решил, что ловить сотню маленьких паучат и сушить их на ингредиенты для зелий слишком хлопотно, лучше завести десяток больших. Департамент магической безопасности оценил его новаторство в полтора года тюрьмы.

– А ведь это наш день, – задумчиво говорит Грейвз. – Остара, богиня рассвета – она же Эостра, она же Эос…

– Она же – Аврора, – поддерживает Лоренс. – В самом деле. Получается, у нас есть профессиональный праздник.

– За это надо выпить, – Грейвз ловит бокал в руку, и они звонко чокаются друг с другом. От красного вина у него на губах остаётся след, он машинально слизывает его, покачивает бокал за ножку.

– А почему ты ни с кем не празднуешь? – спрашивает Лоренс.

– Родители не одобряют мой выбор профессии. Они бы предпочли видеть меня послом во Франции, но я решил продолжить семейную традицию.

– Так и думал, что дипломатическая карьера подошла бы тебе больше.

– Не хочу заниматься ерундой, – говорит Грейвз. – И не хочу покидать Америку. Это мой дом. Моя страна.

Он говорит это так значительно, что Лоренс непроизвольно поднимает брови.

– А кто-нибудь… близкий? – спрашивает он.

– А кого-нибудь близкого пока нет, – задумчиво отвечает Грейвз и слегка мрачнеет.

– Что, ищешь совершенство под стать себе? – усмехается Лоренс.

– Угу, – мычит тот, отпивая ещё глоток.

– По-моему, ты слишком разборчив. Или ещё не влюблялся по-настоящему.

– Ну почему. Влюблялся, – Грейвз гоняет вино по стенкам бокала и смотрит, как оно играет на свету.

– И как её звали?.. – Лоренс откидывается на спинку дивана и подбирает под себя ногу.

Грейвз бросает на него короткий пристальный взгляд, будто что-то решает, и говорит:

– Жерар.

Лоренс едва сдерживается, чтобы не фыркнуть вином, торопливо глотает, облизывает губы.

– То есть… это правда?.. То, что про тебя говорят?..

– Правда, – вздыхает Грейвз.

– А как же девушки?.. Ты же встречался…

– Мне ведь нужна жена, – тот пожимает плечами. – Так или иначе придётся жениться, вот я и ищу.

Лоренс молчит некоторое время, по-новому глядя на друга. Значит, не слухи, что его видели целующим какого-то пацана из секретарей. Наверное, это не очень просто – понимать, что ты не похож на всех остальных. Почти так же не просто, как быть некрасивым – поди ещё найди того, кто тебе ответит…

– Ну, и как это… целовать мужчину?.. – с любопытством спрашивает Лоренс.

Грейвз поднимает на него глаза и усмехается.

– Не спрашивай, а то предложу показать.

Лоренс смеётся. Мысль о том, что Грейвз способен поцеловать его, кажется дикой.

– Спасибо, конечно… польстил. Но у меня в Олбани девушка.

– Расскажи, – предлагает Грейвз. – Я не знал. Невеста?..

– Нет… ещё нет, – Лоренс вздыхает. – Я хочу сделать ей предложение на праздниках.

– Как её зовут?

Лоренс улыбается.

– Мира… мы учились на одном факультете. Я ухаживал за ней, она, кажется, даже была не против… Я пошёл в авроры, чтобы её впечатлить, – признаётся он. – Сам знаю, что мне красотой не взять… – он пожимает плечами. – Но хорошая карьера – это ведь здорово. Уважаемая профессия. Может, со временем займу твоё место, – он улыбается.

– Не пригласишь на свадьбу – прокляну, – улыбается Грейвз в ответ, глядя на него через стенки бокала.

Они болтают о каких-то пустяках, о женщинах, о работе. Грейвз пьёт задумчиво, расспрашивает о девушке и о семье. Для человека, который интересуется мужчинами, он удивительно хорошо разбирается в том, как вести себя с женщинами.

Вот так, наедине, когда они оставляют за скобками служебные отношения, он оказывается внимательным слушателем. Кажется, он уже давно забыл, что когда-то его передёргивало каждый раз, как он смотрел в лицо Лоренсу. Сейчас он смотрит в глаза с интересом и ожиданием. И с ним можно быть собой. Можно быть простым некрасивым парнем, небогатым, слегка застенчивым, по привычке прятать себя за шутовством и острить над своей внешностью по примеру Сирано де Бержерака – и всё равно видеть этот пытливый взгляд, который направлен не на нос, который, как скала, вздымается над морем, и не на губы, которые вечно выглядят так, словно их покусали пчёлы, и не на уши, оттопыренные, как от шквального ветра. Взгляд Грейвза прикован к глазам. Тёмный, сосредоточенный. Стальной камертон в его голосе звучит мягко и почему-то немного грустно.

А потом прилетает телеграфная фея, и всё меняется.

– “Лоренс”, – пищит она, порхая на стрекозиных крылышках, – “мне очень жаль. Тебе нужно знать, прежде чем ты приедешь. Мира выходит замуж за Лукаса. О помолвке объявят завтра. Может быть, тебе лучше вообще не приезжать… пока. Я люблю тебя. Агнес Марш”.

Лоренс меняется в лице.

– Что?.. – растерянно спрашивает он. Грейвз кусает губы и садится, поставив локти на колени.

– “Лоренс, мне очень жаль”, – опять пищит фея. – “Тебе нужно знать, прежде чем ты приедешь”…

– Хватит! – рявкает Грейвз, отгоняет фею взмахом руки, и та рассыпается разноцветной пыльцой.

Грейвз смотрит на Лоренса тяжёлым взглядом. Тот допивает вино и ставит бокал на столик, не промахнувшись.

– Извини, – говорит Грейвз.

– За что?.. – машинально спрашивает тот, сцепляя дрожащие пальцы. – Это же не ты на ней…

– Я не должен был знать. Это личное, – тихо говорит Грейвз.

Лоренс смеётся, закрывая лицо руками.

– Личное?.. У меня нет личного, – он давится смехом. – У всех есть!.. даже у тебя!.. А у меня – нет личного!

Грейвз дотягивается до его руки, тот отбрасывает её:

– Не надо!.. Мне не нужна жалость! Я знаю, что я урод! Не повезло!

Он вскакивает.

– Кто я есть, что я могу, что я думаю, делаю – этого никогда не будет достаточно, – почти спокойно говорит он. – Никому. Ты же сам смотрел на меня, как на жабу. Я знаю. Я сам на себя так смотрю.

Грейвз встаёт, но Лоренс отшатывается в сторону.

– Не надо… вот только не надо меня жалеть.

И убегает.

Буквально.

Грейвз появляется у него на пороге вечером, через три дня. Серьёзный, как памятник, с бумажным пакетом какой-то еды – судя по объему, её там много, но сверху торчит только длинный французский багет, пучок зелени и морковные хвосты, а ещё тянет запахом сыра и ветчины.

– Подаяние мне не нужно, – хмуро говорит Лоренс. Он стоит в белой майке и хлопковых пижамных штанах, босиком. По полу сквозит.

– А друзья нужны? – спрашивает Грейвз, бесцеремонно отодвигая его плечом и заходя внутрь. Там накурено, из приоткрытого окна льётся свежий воздух, колыхая прозрачные занавески.