355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Макарий Митрополит (Булгаков) » История русской Церкви. Том 8 » Текст книги (страница 4)
История русской Церкви. Том 8
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 02:06

Текст книги "История русской Церкви. Том 8"


Автор книги: Макарий Митрополит (Булгаков)


Жанр:

   

Религия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Из деяний самого митрополита Симеона осталось известным только одно: в 1487 г. он поставил, по современному свидетельству, епископа Владимиру и Берестью Вассиана. А в следующем (1488) году, по тому же свидетельству, митрополит Симеон уже скончался.

Об избрании и поставлении преемника митрополиту Симеону дошла до нас, хотя и в позднем списке, челобитная, которую посылали по этому случаю к Цареградскому патриарху русские князья великого княжества Литовского. Челобитная представляет большой интерес по содержащимся в ней сведениям. В своем обращении к патриарху русские князья называют его "первостоятельным" по чину Великого Архиерея Господа Иисуса, имеющим равную власть со всеми Его учениками и апостолами, обручителем, правителем, православным светильником Восточной христианской Церкви по вселенной, изливающим на всех по вселенной источники живодательных вод, святейшим, благословеннейшим, отцом отцов и подобное, а о себе говорят, что живут под державою великого господаря короля польского и великого князя литовского и русского Казимира и содержат веру православную греческую при помощи Божией "неотступно и до смерти". Сказав затем о кончине митрополита Киевского, архиепископа всея Руси Симеона, продолжают, что после него Киевская митрополия "немало" вдовствовала и что они неотступно умоляли господаря своего, да повелит избрать годного настоятеля на престол Киевский и всея Руси. Когда король повелел, то происходило "взыскание многое" по всем странам его державы, пока не обрели мужа святого, сугубо наказанного в писаниях, могущего и иных пользовать и "противящимся закону нашему сильного возбранителя" Иону, архиепископа Полоцкого. Избранный долго не соглашался, называл себя недостойным и едва был умолен просьбами князей, всего духовенства и людства и подвигнут повелением господаря. После того Иона с соизволения короля и с его листами, или грамотами, отправил своего посла, архимандрита слуцкого Троицкого монастыря Иосифа, к патриарху просить себе его благословения на митрополию. Изложив все это, князья с своей стороны от всего сонма сынов русских так умоляют патриарха: "Да учинит святыня твоя к нашему утверждению, ради теснящих нас в вере, милосердно, и да не умедлит от руки твоей меч духовный отцу нашему, имже оборонити нас" (живое свидетельство, что православные в Литве тогда действительно терпели притеснения). А в заключение, упомянув, что самому Ионе невозможно идти в Царьград, снова просят патриарха внять их писанию и не презреть их молений. По указаниям самой челобитной можно догадываться, что она составлена была и отправлена в Константинополь уже пред кончиною короля Казимира, последовавшею 25 июня 1492 г., так как Иосиф, с которым послал Иона листы короля к патриарху, мог сделаться настоятелем слуцкого Троицкого монастыря никак не раньше первых чисел июня того же года. А что Иосиф ходил тогда в Царьград, об этом свидетельствует он сам, хотя и не говорит, по какому случаю. Таким образом, прошло около четырех лет со смерти митрополита Симеона, пока совершалось избрание его преемника Ионы и пока решились испрашивать ему благословения и поставления на митрополию у Цареградского патриарха. До получения этого благословения Иона, по фамилии Глезна, мог титуловаться только избранным или нареченным митрополитом.

Про митрополита Иону рассказывают некоторые иезуитские и униатские писатели, будто он пользовался особенною расположенностию короля Казимира, так что Казимир пожелал видеть его даже при своей смерти и будто бы принял от него самое напутствие. Но это не более как недоразумение, намеренное или ненамеренное. Более древний униатский писатель, Дубович, сказал о митрополите Ионе лишь следующее: "В его время умер Казимир, о котором так написано в русской летописи: умер Казимир Ягеллович, король польский… при митрополите Киевском Ионе Глезне". А последующие писатели поняли слова "умер король при митрополите Ионе" так, будто Казимир умер в присутствии митрополита Ионы, и заключили, что, видно, король особенно уважал Иону и сам пригласил его к себе для напутствия и что, следовательно, Иона был униат, между тем как Казимир и не имел времени приглашать к себе Иону пред своею смертию, потому что умер в Гродне почти внезапно, во время быстрого переезда своего из Вильны в Краков. Казимир мог любить и уважать митрополита Иону по его личным достоинствам и по другим причинам, но чтобы приглашал его к себе пред своею кончиною и принял от него напутствие, на это нет никаких доказательств. Казимир вовсе не был фанатиком католицизма и ненавистником православия. Напротив, как мы видели, он явно благоволил к православным своим подданным и к Московскому митрополиту Ионе в продолжение нескольких лет, пока не был прислан в Литву из Рима особый митрополит, Григорий Болгарин. И если потом Казимир покровительствовал Григорию, принимал меры против православных, старался утвердить между ними унию, то все это делал преимущественно, если не единственно, из послушания папе, который за потворство схизматикам мог угрожать ему даже проклятием. Истинными притеснителями русских в Литве были латинское духовенство и прелаты, как и говорили сами русские Сиксту IV в своем известном послании. Казимир уступил неотступным просьбам своего болезненного, фанатичного сына, настроенного ксендзами, и издал закон, запрещавший строить и обновлять православные церкви, но мы не знаем, настаивал ли Казимир на повсеместном исполнении этого закона; другой же закон, старый, враждебный православным, запрещавший допускать их на высшие должности в Литовском государстве, при Казимире действительно не соблюдался или, по крайней мере, не всегда соблюдался. Не отказывал Казимир по временам и в прямом покровительстве православным. Он дал, как мы упоминали, подтвердительную грамоту перемышльскому православному духовенству в ограждение его прав от светских людей; не раз приказывал своим смоленским наместникам не вмешиваться в духовные дела местного православного епископа, не судить его людей и духовных лиц, не возбранять ему призывать и селить на своих землях зарубежных выходцев; дал обещание жителям Смоленска и Витебской области "не рушить христианства их греческого закона, не вступаться в их церковные домы"; пожаловал даже общую грамоту православному митрополиту и всем православным епископам о неприкосновенности их святительских прав и суда, а равно церковного имущества и доходов, хотя гордые прелаты и паны, да и вся своевольная шляхта, начавшая уже во дни Казимира приобретать великую силу в Литовско-Польском государстве, и мало повиновались таким распоряжениям своего короля. В последние годы своей жизни Казимир, сколько известно, пожаловал (1489) киевскому Николаевскому Пустынскому монастырю сельцо Княжич под пашню и присудил (1489) причту Николаевской церкви в Смоленске право на владение селом Фоминым с десятиною, а Смоленскому епископу Иоакиму, присылавшему с просьбою своего маршалка, отказал (1490), так как село, которого домогался владыка, было записано на церковь незаконно. Неудивительно, если православные Литовско-Польского государства, несмотря на все, что приходилось им выносить за свою веру в многолетнее царствование Казимира, не питали к нему неприязни и один из них, занося в летопись известие о смерти короля, выразился так: "Преставися Казимир, король польский, Якгойловичь и вел. князь литовскый и рускый, справедливый, добрый, при митрополите Киевском Ионе Глезне".

Не прекращались при митрополите Ионе благодеяния монастырям и церквам и со стороны православных. По смерти кобринского князя Ивана Семеновича супруга его Феодора дала (1491) на помин души его Спасскому монастырю в Кобрине село Корчичи со всеми доходами и данями. Пинский князь Михаил Константинович завещал (1489 – 1492) выдавать луцкому Красносельскому Спасскому монастырю десятину из своего дворца. В 1492 г. княгиня Анна Швидригайлова дала церкви святого Николая в селе Переходовичах Городецкого повета землю Бобучинскую, а князь Иван Васильевич Ярославич дал той же церкви землю Микитину с нивами, бортами и сеножатью. Слуцкая княгиня Анна жаловала (1489 – 1493) слуцкому Троицкому монастырю села, земли и угодья. Она имела по отношению к этому монастырю право патронатства, или подаванья, потому-то архимандрит монастыря Иосиф, когда избран был на епископию Смоленскую (1494), сдал монастырское имущество не преемнику своему, а непосредственно княгине. В 1491 г. татары во время своего набега на Волынскую землю сожгли во Владимире все церкви и великую церковь Пречистой мурованную. Епископ Владимирский и Берестейский Вассиан "обнови" эту великую церковь "муром, иконами, и ризами, и сосудами, паче же книгами" и освятил ее в 1494 г., на праздник Введения во храм Пречистой с епископами Луцким Ионою и Холмским Симеоном; нужно думать, что или закон Казимиров о невозобновлении православных церквей не действовал, или владыка Владимирский выпросил позволение обновить свою соборную церковь у нового великого князя литовского (с 28 июля 1492 г.), Александра Казимировича. К этому же времени относятся и первые действия самого Александра в пользу православного духовенства: в 1492 г. он подтвердил все права, данные его предками духовенству, князьям, боярам и всей шляхте литовского, русского и жмудского народа, без всякого различия по вере, а в 1494 г. подтвердил грамоту отца своего киево-печерскому архимандриту Филарету на настоятельство в этом монастыре и грамоты отца своего смоленскому наместнику о невмешательстве в духовные дела епископа и, в частности, в его суды и имения. Но надобно заметить, что в том же 1494 г. Александр поселил в Гродне бернардинов, подарив им плац, на котором прежде находился замок великих князей литовских.

Кончину митрополита Ионы Глезны надобно относить к 1494 г., если не к более раннему времени, потому что в начале следующего года мы видим уже "взведеннаго на митрополиче место" и "нареченнаго митрополита" Макария. О предшествовавшей его жизни и служении достоверно известно только одно: что пред избранием на митрополию он был архимандритом Свято-Троицкого монастыря в Вильне. Униатские же писатели, желая видеть в нем униата, утверждают еще, что он-то и был тот самый виленский троицкий архимандрит Макарий, который в 1476 г. подписал вместе с другими русскими грамоту к папе Сиксту IV, как будто в течение двадцати лет не могли перемениться в обители два и три настоятеля, даже одноименных. Это действительно и подтвердил сам Макарий, когда, будучи уже митрополитом, сказал жителям Вильны: "Дети милыи, я тот (Троицкий) монастырь держал от Симеона митрополита" (1481 – 1488); следовательно, не от Мисаила и не от Григория, предместников Симеона, и, значит, в 1476 г. держал Троицкий монастырь в Вильне другой архимандрит Макарий, который и подписался с Мисаилом под названною выше грамотою. В 1495 г. совершилось и рукоположение архимандрита Макария в сан епископа-митрополита. "Собрались тогда, – говорит местный современный летописец, – епископы: Владимирский Вассиан, Полоцкий Лука, Туровский Вассиан, Луцкий Иона – и поставили архимандрита Макария, по прозванию Чёрта, митрополитом Киеву и всей Руси, а к патриарху за благословением послали старца Дионисия и Германа диакона-инока". Вскоре за тем один из названных епископов, Иона Луцкий, скончался от свирепствовавшего морового поветрия, и митрополит Макарий произвел для Луцка во епископы архимандрита Кирилла. Посланные в Царьград старцы Дионисий и иеродиакон Герман возвратились лишь осенью следующего (1496) года, а с ними пришел от патриарха Нифонта посол, келейный его старец Иоасаф, и принесли они благословенные листы под большими оловянными печатями, великому князю и княгине, митрополиту и епископам, князьям и боярам и всем православным христианам. Только посол патриарший заметил епископам: "Вперед не поставляйте митрополита прежде, нежели получите благословение от нас, разве будет великая нужда". Епископы отвечали: "Мы не отвергаемся древних обычаев соборной Цареградской Церкви и благословения отца нашего патриарха, но сотворили это по нужде, как и прежде нас сотворили наши братья епископы при вел. кн. Витовте, поставившие митрополитом Григория Цемивлака; да и в правилах св. апостолов и св. отцов написано: два или три епископа, без всякого сомнения, да поставляют епископа". Посол сказал: "Вы поступили хорошо, по нужде и изменение закона бывает". Недолго после этого суждено было святительствовать митрополиту Макарию. "В 1497 г., – говорит тот же современный летописец, – мая 1-го, на шестой неделе после Великого дня (Пасхи) в понедельник, безбожные перекопские татары убили преосвященного митрополита Киевского и всея Руси архиепископа Макария. Вторглись они в нашу землю скрытно от всех и настигли его в селе Стриголове (Минской губернии) на реке Бчиче, за пять миль от Мозыря, и из бывших с ним одних убили, а других взяли в плен… Но я уповаю на Господа Бога, что такая смерть случилась архиерею Божию для большего ему воздаяния, ибо он ехал в Киев, желая помочь церкви Божией – Софии, разоренной прежде теми же агарянами".

Самым важным событием во дни Макария был брак литовского великого князя Александра с дочерью московского великого князя Ивана III Еленою. При заключении брака имели цель политическую: утверждение дружбы и мира между государями и их государствами. Но православные, жившие в Литве, естественно, могли ожидать от него благодетельных для себя последствий и в религиозном отношении могли надеяться, что отселе они будут иметь для своей веры высокую защитницу и покровительницу в лице самой великой княгини и что ради ее ходатайств великий князь сделается к ним снисходительнее и благосклоннее. Такие надежды, казалось, находили для себя прочную опору в том, что Александр еще пред браком дал своему будущему тестю по его настоятельному требованию письменное обязательство не препятствовать Елене содержать свой греческий закон и не нудить ее к римскому закону, а если бы даже она захотела своею волею приступить к римскому закону, не дозволять ей того. Но вскоре надежды православных должны были поколебаться: при самом венчании Елены с Александром они увидели уже унижение и оскорбление для своей веры и Церкви. Когда Елена въехала в Вильну (15 февраля 1495 г.) и приблизилась к "русской церкви Рождества Пречистыя", здесь встретил ее, как и приличествовало, сам избранный на митрополию, или нареченный митрополит, архимандрит Макарий с православным духовенством и совершил для нее торжественное молебствие. Но когда из православного храма Елену повели в костел святого Станислава для венчания, ей предшествовал с крестом в руках один поп Фома, приехавший с нею из Москвы, а не Макарий с духовенством. При входе в костел ее встретил бискуп с крестом, но крестом ее не благословил. При венчании молитвы для жениха читал бискуп, а для невесты поп Фома; избранный на митрополию Макарий не смел того делать по заказу великого князя, хотя был тут же. Все это не могло не огорчить православных, и в особенности отца Елены Ивана Васильевича, тем более что здесь было и нарушение данного слова со стороны Александра. Послы его, как жаловался впоследствии сам Иван Васильевич, уговорились с нашими боярами, что, когда дочь наша приедет к нему в Вильну, "ино ее венчати митрополиту, а не будет митрополита, ино владыце нашего греческаго закона", но, когда наша дочь к нему приехала, он "в ту пору владыце никоторому не велел у себя в Вильне быта, а нареченному митрополиту Макарию, архимандриту троицкому, нашей дочери венчати не велел". Отпуская из Москвы послов литовских, Иван Васильевич, когда уже решился выдать свою дочь за Александра, между прочим, наказывал им: "Да молвите от нас брату и зятю нашему, чтоб он учинил, нас деля, велел нашей дочери, а своей великой княгине поставить церковь нашего греческого закона на переходах у своего дворца, у ее хором, чтоб ей близко к церкви ходить, а его бы жалованье нашей дочери нам добро слышати". Это же самое повторили от лица великого князя московского и бояре его в Вильне лично Александру по заключении брака. Но Александр отвечал: "Князья наши и паны, вся земля имеют права и записи от предков наших, и от отца нашего, и от нас, а в правах написано, что церквей греческого закона больше не прибавлять; так нам тех прав предков наших, и отца нашего, и наших нарушать не годится. А княгине нашей церковь греческого закона в городе есть близко; когда ее милость захочет в церковь, мы ей не возбраняем". Это еще более должно было огорчить великого князя московского и православных в Литве. Из слов своего государя они должны были понять, что им нечего ожидать от него отмены закона о несозидании православных церквей, данного отцом его и подтвержденного им самим. И сколько потом Иван Васильевич ни настаивал и чрез послов своих, и чрез дочь, чтобы Александр устроил ей домовую церковь, Александр остался непреклонным. К большему же огорчению Елены, он еще приставил к ней панов и паней и других служебных людей не греческого закона, а римского, оправдываясь пред тестем, что от того для ее греческого закона ущерба нет. К этому-то, столько прискорбному для великой княгини Елены, времени относится первая ее жертва на православный храм: в 1496 г. она купила в Трокском воеводстве у какого-то Петра Яцынича имение Жагоры и подарила виленскому Пречистенскому собору.

Мало утешительного представляли тогда и другие действия Александра по отношению к православным. Стали пред ним бояре полоцкие и мещане с Полоцким владыкою Лукою о монастыре святого Николая на Лучне; бояре показали Евангелие, в котором было записано, что монастырь тот – издавна подаванье великого князя. И Александр взял Николаевский монастырь на Лучне к своему подаванью, а Полоцкому владыке приказал в тот монастырь не вступаться (1496). Какой-то Григорий Попович из Киева просил у Александра себе Киево-Михайловского Златоверхого монастыря, говоря, что монастырь тот есть издавна подаванье великого князя; это же подтвердил и полоцкий наместник Пацевич. И Александр повелел держать Михайловский монастырь Поповичу до его живота с условием, чтобы он постригся в монашество (1496). Князь Иван Дашкович просил у Александра для своей матери княгини Дашковой монастыря святых праведников Иоакима и Анны в Овруче и говорил, что хотя монастырь этот отдан Александром еще прежде овручской владелице Ленковой, но последняя получила от него и другой монастырь – Пречистой. И Александр постановил: Ленковой довольно держать один монастырь Пречистой, а монастырь святых Иоакима и Анны держать княгине Дашковой до ее живота (1496). Все такие распоряжения великого князя православными обителями не могли иметь добрых последствий. Только к Смоленскому владыке Иосифу заметно было благоволение Александра: в 1497 г. он пожаловал этому владыке значительный участок земли близ Смоленска с жившими там людьми и с дозволением поселить на ней еще до ста двадцати человек, пришлых из России, и с освобождением их от подсудности светским властям и от пошлин (марта 17-го); подтвердил за владыкою право на владение Чумловскою отчиною, в которой также дозволил селить людей (марта 17-го), и присудил в пользу владыки сад Дедковский, который домогался присвоить себе один смоленский мещанин (апреля 13). На этого владыку, как вскоре обнаружилось, у короля были особые виды.

IV

"В лето 7006 (1498), месяца маиа в 30 день, индикта 1 вел. князь Александр литовский даде митрополию Киевскую и всея Руси Иосифу, епископу Смоленскому, с епископиею Смоленскою", – говорит современный летописец, не объясняя, когда и как совершилось предшествовавшее тому избрание Иосифа на митрополию. Мы уже знаем, что на Смоленскую кафедру он взят был из настоятелей слуцкого Троицкого монастыря и что во время своего настоятельства ходил в Царьград в качестве посла от вновь избранного тогда митрополита Ионы Глезны для испрошения ему патриаршего благословения. Но кто же был Иосиф по происхождению? До последнего времени все писатели, как униатские и латинские, так и наши, единогласно признавали его за Иосифа Солтана из знатной фамилии Солтанов. Между тем из недавно открытых документов оказывается, что он был совсем другое лицо, отличное от Иосифа Солтана, и прозывался Болгаринович, происходил, верно, из благородной или шляхетской фамилии, потому что находился в близком родстве с Иваном Сапегою, бывшим тогда писарем великого князя Александра и канцлером супруги его Елены, и имел родовое имение, из которого завещал вносить ежегодно слуцкой Троицкой обители, где прежде настоятельствовал, по пяти бочек ржи и по пяти бочек овса, что и исполнялось женою брата его, Агрипиною Болгаринович, еще в 1528 г.

С самого избрания своего на митрополию Иосиф Болгаринович решился действовать в пользу унии с Римом, или даже еще до избрания, так как за это именно ему и обещана была митрополия. Решаясь на такое дело, он предварительно снесся с Цареградским патриархом Нифонтом, если только признать достоверным послание к нему названного патриарха, передаваемое униатскими писателями. Послание не обширно и содержит в себе следующее: "Нифонт, Божиею милостию архиепископ Константинополя, нового Рима, и Вселенский патриарх, – благочестивому и боголюбивому Иосифу, брату и сослужителю, митрополиту Киевскому и всея Руси, здравия и пр. Мы получили от твоей милости письмо, посланное к нашей мерности, в котором ты извещаешь, что епископы Римского Костела, живущие на Руси и в Литве, для вас несносны и принуждают вас к унии, установленной во Флоренции. Иначе, говоришь, вы подвергнетесь великой опасности потерять привилегии и льготы, которые дарованы вам польскими королями в то время, когда состоялась эта уния. Посему от нашей мерности просишь руки помощи и рекомендательного письма к вашему могущественному королю. Сверх того, желаешь знать о том (Флорентийском) Соборе, как он происходил, чтобы вы могли дать ответ искушающим вас и сильно вас притесняющим. Да будет же вам известно, что Собор тот был созван и утвержден торжественно, с общею радостию, в присутствии нашего светлейшего государя Иоанна Палеолога и святейшего патриарха Цареградского блаженной памяти Иосифа, который недавно был пред нами и в присутствии наместников братии нашей, патриархов, и иных архиепископов и князей, бывших представителями Восточной Церкви, а также и в присутствии Римского епископа с своими. Но некоторые из народа нашего, остававшиеся дома, не захотели принять унии и держаться ее, вероятно, из ненависти к латинянам. С тех пор у нас происходит замешательство и неурядица; вверенные нам овцы, над которыми мы имеем высшую власть, думают управлять нами, и мы не в состоянии укротить их. А кто знает, не за то ли так тяжко наказал нас Господь Бог и ныне еще наказывает, что мы не допускаем святого единения (унии)? Мы утратили всякую поддержку, и латиняне не только не высылают нам доселе никакой помощи, но и весьма нам не сочувствуют. Неудивительно, если и вам они причиняют затруднения. Впрочем, твоя милость будешь иметь немалую отговорку и извинение, когда станешь говорить, что без решения Цареградского, т. е. своего, патриарха ничего делать не можешь. Мы же, если бы и сильно желали, решительно не можем ничего делать по тем делам, по которым от нас многое зависит. Итак, пусть не жалуются на нас, но пусть лучше, тронувшись сожалением над нашим несчастьем, молят о нас Господа Бога, чтобы мы, освободившись из неволи, вновь соединились по милости Божией. А твоя милость отнюдь не сопротивляйся им слишком, но имей с ними дружеское общение (как позволили мы и нашим священникам, живущим на островах под властию сиятельного сената венецианского, совершать собрания и молитвы с латинянами), но веру отеческую и все церковные обычаи Восточной Церкви бдительно сохраняй, ибо предки наши под тем только условием соединились с латинянами во Флоренции, чтобы все права наши оставались ненарушенными и сохранялись. Ты имеешь во всей Руси и Литве немало князей, детей духовных, которые чтут Греческую Церковь и искренно уважают нашу мерность, им мы дали наши письма и поручения, чтобы они предстательствовали за тебя пред всесветлейшим королем и защищали наше право. Лета 7005, апреля 5, индикта 11, от Рождества же Сына Божия 1497". Этого послания, или грамоты, патриарха нельзя признать подлинною, если не предположить, что в ней при напечатании ее или при переводе с подлинника допущены были некоторые неточности и ошибки. В начале грамоты Иосиф назван митрополитом Киевским и всея Руси, а в конце грамоты помечено, что она написана 5 апреля 1497 г., индикта 11. Но тогда Иосиф не был митрополитом, а святительствовал еще митрополит Макарий, скончавшийся 1 мая означенного года и индикт был не 11, а 15. Да и Нифонт едва ли был тогда патриархом; он патриаршествовал два раза: в первый раз около трех лет (1487 – 1490), во второй – будто бы около года (1498 – 1499). В самой грамоте, по-видимому, есть указания на то, когда она могла быть написана. Иосиф, как видно из грамоты, просил патриарха написать о нем рекомендательное письмо литовскому государю, и патриарх действительно послал свои письма и поручил православным князьям в Литве предстательствовать за Иосифа пред государем. Такая рекомендация и предстательство всего уместнее и нужнее для Иосифа были в то время, когда происходило его избрание на митрополию и когда он был уже избран, но еще не утвержден государем, т. е. между 1 мая 1497 г., днем кончины митрополита Макария, и 30 мая 1498 г., днем утверждения Иосифа на митрополии государем. Следовательно, грамота могла быть написана патриархом 5 апреля не 1497, а 1498 г., незадолго до утверждения Иосифа в митрополитском звании, и не 11, а 1 индикта. В то время Иосифу пред самим вступлением на должность первосвятителя Литовской Церкви весьма естественно было просить у патриарха и наставлений, как смотреть на Флорентийскую унию и действовать по отношению к латинским епископам, и патриарх Нифонт, отвечая Иосифу как уже избранному на митрополию, мог из деликатности назвать его прямо митрополитом, хотя он еще не был утвержден государем. Грамота патриарха Нифонта, если признать ее подлинною, могла иметь для Иосифа весьма важное значение. Он мог на нее опираться и показывать ее православным, когда начал открыто склонять их к принятию унии, хотя патриарх в этой грамоте вовсе не уполномочивал его простираться так далеко, а советовал только не противиться слишком латинским бискупам и иметь с ними дружеское общение, но бдительно хранить отеческую веру; на требования же их относительно унии отговариваться тем, что он, Иосиф, ничего не может делать без решения Цареградского патриарха.

Открытые действия Иосифа в пользу унии начались или к концу еще того же 1498 г., или в начале следующего. Первое известие о них достигло Москвы 30 мая 1499 г. Вяземский наместник князь Оболенский писал государю, что получил письмо от находившегося при великой княгине Елене подьячего Федора Шестака, дошедшее до него, наместника, частным путем чрез несколько рук и представил государю самое это письмо. А в письме говорилось: "Здесь у нас, господине, произошла великая смута между латинами и нашим христианством. В нашего владыку Смоленского дьявол вселился (удерживая за собою по воле великого князя и Смоленскую епархию, Иосиф продолжал называться владыкою Смоленским и только нареченным митрополитом Киевским и всея Руси), и вместе с Сапегою отметником (который, как мы уже знаем, был близким родственником Иосифу) они восстали на православную веру. Великий князь неволил государыню нашу вел. княгиню Елену в проклятую латинскую веру, но государыню нашу Бог научил, да помнила она науку государя отца своего, и она отказала мужу так: "Помнишь, что обещал ты государю отцу моему, и я без воли государя отца моего не могу того сделать; обошлюсь с ним, как он меня научит". Да и все наше православное христианство хотят окрестить, оттого наша Русь с Литвой в сильной вражде. Ты бы эту записку послал до государя: государь сам того не знает. Больше писать не смею; коли б было с кем на словах пересказать". Заметим, кстати, что Иван Сапега не напрасно назван здесь отметником: он еще в 1492 г., находясь в Риме, отступил от православия и принял латинство или унию с Римскою Церковью. Получив такую весть о действиях Смоленского владыки Иосифа и отметника Сапеги от лица, находившегося вблизи Елены, Иван Васильевич в тот же день (30 мая) послал в Литву боярского сына Ивана Мамонова и велел ему сказать Елене наедине: "Дошел до нас слух, что муж твой Александр нудит тебя и иных людей отступить от своего греческого закона к римскому. Ты в этом мужа своего не слушай; пострадай до крови и до смерти, но к римскому закону не приступай, чтобы от Бога душою не погибнуть, а от нас и всего православного христианства не быть в проклятии, и сраму от иных вер православию не делай. Извести нас обо всем этом, правда ли то, и мы тогда пошлем к мужу твоему, зачем он делает против своего слова и обещания". То же писала к Елене Ивановне и мать Софья Фоминишна. Но едва Мамонов отправился, как в Москву прибыл (6 июня) гонец от Александра с известием, что Елена Ивановна занемогла. И Иван Васильевич послал (10 июня) в Вильну другого боярского сына, Андрея Кутузова, чтобы он разведал подробно о болезни Елены, а также передал ей грамотки от отца и матери, в которых они снова убеждали дочь свято хранить греческую веру и тем заслуживать Божия и их родительского благословения. В августе прибыли в Москву литовские послы, маршалок Станислав Глебович и писарь Иван Сапега для переговоров по делам политическим, но и во время этих переговоров Иван Васильевич сказал послам через своих бояр: "Александр теперь дочь нашу нудит к римскому закону и тем явно показывает, что он доброго жития с нами не хочет", а отпуская послов, сам наказал им передать Александру, чтобы он не принуждал своей жены к перемене веры, если не желает "нежитья" с ним.

В начале 1500 г. получены были в Москве новые известия о покушениях Иосифа вместе с латинянами к совращению православных. "Прислал, повествует летописец, – к вел. кн. Ивану Васильевичу бить челом князь Семен Иванович Бельский о том, чтобы пожаловал его и принял на службу с его вотчиною, а сказывал, что на них в Литве пришла великая нужда о греческом законе: посылал-де вел. кн. Александр к своей вел. кн. Елене отметника православной веры Иосифа, владыку Смоленского, да бискупа своего Виленского, и чернецов бернардинов, чтобы приступила к римскому закону, да и к князьям русским посылал, и к виленским горожанам, и ко всей Руси, которые держат греческий закон, и нудят их приступить к закону римскому". Иван Васильевич принял к себе на службу князя Бельского, прибывшего в Москву 12 апреля, и тогда же послал боярского сына Димитрия Загряжского сказать Александру: "В докончальных грамотах записано, чтоб нам князей служебных с отчинами не принимать на обе стороны, но когда всем православным в Литве пришла такая нужда о греческом законе, которой наперед от твоего отца и предков не бывало, то мы ради той нужды приняли князя Семена в службу с отчиною – то бы тебе было ведомо, и ты бы в отчину нашего слуги не вступался и людям его обиды и силы не делал". Вслед за Бельским в том же месяце апреле били челом московскому государю и были приняты им князья Семен Иванович Можайский и Василий Иванович Шемяка с богатыми волостями: первый с Черниговом, Стародубом, Гомелем, Любечем; последний с Рыльском и Новгородом Северским и менее значительные князья – Трубчевские, Мосальские, Хотетовские и другие, – все они жаловались, что пришла на них в Литве нужда о греческом законе. Литовский великий князь Александр прислал (23 апреля) в Москву своих послов и говорил через них своему тестю: "Бельский тебе не умел правды поведать; он лихой человек и наш изменник, мы его уже три года и в глаза не видали. У нас, по милости Божией, в Литовском великом княжестве много князей и панов греческого закона, получше того изменника, а никого и никогда силою и нуждою ни предки наши, ни отец, ни мы к римскому закону не приводили и не приводим. Так ты бы, брат наш, держал крестное целование, данное нам, а Бельского и других наших изменников нам выдал". На это Иван Васильевич отвечал послам: "Как же он не нудит к римскому закону, когда к нашей дочери, да и к князьям, и панам русским, и ко всей Руси посылает, чтоб приступили к римскому закону? А ныне учинил еще новое насилие Руси, какого прежде при его отце и предках не бывало: сколько повелел он поставить божниц римского закона в русских городах – Полоцке и других! Да жен от мужей отнимают, детей от родителей и силою скрещивают в римский закон – так-то ли он не нудит Руси к римскому закону?.. Про Бельского же ведомо дополна про то дело, что он, не желая быть отступником от греческого закона и потерять своей головы, перешел служить к нам с своею отчиною, – в чем же тут его измена?" Вслед за тем Иван Васильевич отправил в Вильну своего гонца, Ивана Телешова, уведомить Александра о принятии в московскую службу князей Можайского и Шемячича ради притеснений их в вере, и Александр вновь уверял, что никакого притеснения не было, что не посылал к ним ни бискупа Виленского Войтеха, ни нареченного митрополита Киевского и всея Руси владыку Смоленского Иосифа, что князья эти – изменники и пр. Вместе с Телешовым послал Иван Васильевич к Александру Афанасия Вязмитина с складною грамотою, т. е. с объявлением войны. В грамоте было сказано: "Вел. князь Александр по докончанью не правит, вел. княгиню Елену, князей и панов русских к римскому закону нудит, поэтому вел. кн. Иван Васильевич складывает с себя крестное целование и за христианство хочет стоять, сколько Бог ему поможет". Война действительно началась: 3 мая выступила из Москвы в Литовскую землю первая рать под начальством Якова Захарьевича и взяла города Брянск – причем взят был и владыка Брянский и отправлен в Москву – и Путивль; другая рать с воеводою Юрием Захарьевичем направилась к Дорогобужу и завладела им; на помощь Юрию выслана была еще третья рать сила тверская под начальством князя Даниила Щени. Все эти воеводы московские встретились с литовским войском, бывшим под начальством великого гетмана князя Константина Ивановича Острожского, на Митьковом поле, у реки Ведроши 14 июля и одержали совершенную победу; сам князь Острожский и множество других вождей и панов взяты в плен и отправлены в Москву. Радость в Москве была великая.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю