Текст книги "Первая в списке"

Автор книги: Магдалена Виткевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– А они к тебе не приезжают? – спросила Карола.

– Папа был один раз, а мама – никогда.

– Так ты чего, совсем-совсем одна? Даже мужика у тебя нет?

– Мужика? Мужик не проблема… Хотя черт его знает, можно ли нынешних назвать мужиками… Да что это мы всё обо мне да обо мне. Это ведь ты пришла сюда, так что давай, говори. Расскажи мне о своей маме.

Я немного боялась того, что услышу, но, с другой стороны, я чувствовала, что я очень хочу знать, как сложилась судьба Патриции. Ведь столько лет прошло. Боль от прошлого притупилась. Я успела забыть об унижении, предательстве, разочаровании. Каждая из нас получила свое. Просто я хотела знать, что случилось с близким мне человеком.

– Я приготовлю кофе. Третью бутылку вина открывать не стану. Хорошо, что завтра выходной. На работу не идти.

Карола

Уж и не знаю, как мне теперь рассказывать после всего того, что я услышала. Я на самом деле многое поняла. Ладно, начну с самого начала.

Мама, похоже, долго не знала, что она больна. Мы всегда были у нее на первом месте. Майка и я. То едет с нами к врачу, то покупает нам витамины, а еще мы должны были пить рыбий жир и какие-то странные отвары, которые она сама готовила. Она даже раз в два года делала нам анализ крови, чтобы проверить, всё ли в порядке. У нас, детей, была прекрасная доктор, которая заботилась о нас и постоянно успокаивала мою маму-паникершу, что с насморком в больницу не ходят и что если день не поесть – не умрешь. Мама доверяла только ей, доктору Мошиньской. Жаль, что мама не могла лечиться у нее. А то ее терапевт прописывал только антибиотики и все. Я ему совсем не доверяла, а мама просто ходила к нему за рецептами.

Все началось с того, что всю весну мама проболела. Конечно, она все еще пыталась работать, но силы были уже не те. Майка приносила домой из детского сада все штаммы гриппа, а к ним и насморк со всеми возможными простудами, которые мама тут же подхватывала. Я, к счастью, как-то держалась и старалась присматривать за ними. Если с сестрой проблем не было, то с мамой было намного хуже. Однажды мы пошли с Майкой к нашей пани доктор, и мама вдруг там закашляла. Доктор Мошиньская заставила ее раздеться и осмотрела ее.

– Шум в легких, – спокойно сказала врач. – Вам нужно сделать рентген легких. Антибиотик и в постель.

Конечно, мама была самой упертой из всех, кого я знала, и попыталась сделать вид, что ничего не происходит. Но когда она долеживала вторую неделю в постели, я позвонила бабушке Зосе – чувствовала, что сама я не смогу разобраться в ситуации. Маленькая Майка, больная мама, какие-то стихи для детского сада, платья для утренника, а мне ведь приходилось еще и учиться. Слишком много всего свалилось на меня. У меня даже не было с кем посоветоваться.

Бабушка приехала сразу, и именно она отправила маму на рентген. Конечно, воспаление легких. Кроме того, врач направил ее на общий анализ крови – что-то там ему в рентгене не понравилось. А мама, конечно, на эти исследования не пошла. Почему? Что ж тут непонятного? Чтобы у нас лечиться, отсидеть все очереди и обойти всех врачей, надо иметь лошадиное здоровье. Мама сказала, что, как только почувствует себя хоть немножечко лучше, сразу пойдет на обследование. А антибиотик принимала по-прежнему. Она должна была принимать его в течение десяти дней, а потом идти на осмотр. Конечно, она не пошла, потому что «почувствовала себя немножечко лучше», сочла себя здоровой и решила, что в посещении врача больше нет необходимости.

Единственное, что ее по-настоящему злило, так это ее больная нога. Она считала, это от постоянного лежания. В конце концов решила встать, резко поднялась и вывихнула ее. Пришлось принимать анальгетики. Сначала полегчало, а потом опять стало плохо: высокая температура, головная боль и она снова слегла. Тогда мы вызвали врача на дом. Он обругал и маму и нас, что до сих пор не сделали анализ крови. В конце концов бабушка Зося вызвала такую скорую, которая приезжает и берет кровь на дому. Мама очень разозлилась на нас – паникерши, перестраховщицы, транжиры… Ну а нам-то что оставалось делать?

– Вам бы только больной меня объявить! – ворчала она.

– Мама, мы просто хотим тебе помочь, – нервничала я.

В тот же день у мамы пошла кровь из носа. Я была в ужасе. Она, однако, сказала, что это от слабости, что в последнее время с ней часто такое случается. Но такое объяснение меня мало успокоило. Я поискала в Интернете, и в самом деле – кровь из носа может идти от слабости. Других болезней я не допускала.

Результаты анализов пришли на следующий день. Я, конечно, в этом не разбираюсь, но анализ этот мне сразу не понравился. Я решила проконсультироваться с нашим врачом. Показала результаты… И тут началось. Сразу скорая, больница. Но мама уже не противилась, ей на самом деле стало очень плохо.

Я так иногда думаю (конечно, я знаю, что это невозможно, но все же), может быть, если бы мама не знала, что она больна, то она поднялась бы с постели и дальше все было бы так, как всегда. К сожалению, моим фантазиям не суждено было сбыться. Пошли анализы крови, биопсия. Повезло, что бабушка Зося была с нами, потому что одной мне было бы очень, очень тяжело. Она оставила дом на попечении жильцов и переехала к нам.

Еще хуже было, когда мы услышали диагноз – ОМЛ. Острый миелоидный лейкоз.

– Лейкоз! – воскликнула Ина. – Господи, ведь от этого нет спасения.

– Нельзя сдаваться. Никогда, – сказала я решительно и сурово посмотрела на запаниковавшую Ину. – Ни-ко-гда!

Мы все знали, что это плохо. Проще всего было сникнуть и ждать последнего часа, но этого, видимо, не было ни в мамином характере, ни в моем. Мы начали действовать, вернее, действовать начала я. Потому что мама все больше и больше слабела и на самом деле невозможно было угадать, когда она будет дома, а когда в больнице. Больница, дом, больница, дом, но больницы в этой череде становилось все больше, а дома все меньше. Мама оказалась настолько сильной, что продолжала жить почти нормальной жизнью, но периодически наступал кризис. Я знала, что должна что-то сделать, чтобы спасти ее. Но что конкретно? И тут мне на помощь пришла судьба. Добрая судьба. Потому что я все еще верила, что она добрая.

Мы как раз поехали с классом на экскурсию в Варшаву. В плане был музей Варшавского восстания, а затем свободное время. Все отправились за покупками в торговый центр «Золотые террасы», а я рванула на Международную улицу, в штаб Фонда Урсулы Яворской. Раньше я читала о ней статью: она была первым в Польше человеком, прошедшим процедуру пересадки костного мозга. Это было доказательством того, что такое возможно, что не стоит отчаиваться, сидеть сложа руки и плакать. Я чувствовала, что эта женщина в состоянии нам помочь. Она была живым свидетельством победы над лейкемией.

Конечно, у меня, в общем-то девчонки, не было опыта встреч с такими важными людьми. Я не знала, что я должна позвонить и записаться на прием. Я просто пришла с улицы. Не как к президенту фонда, а как кому-то, кто может вытащить нас из океана скорби, в котором мы тонули. И этот кто-то мог сделать это только сейчас. Мне снова повезло. Пани Уля была на месте. Как всегда, очень занята, но пригласила меня к себе в кабинет. И я все ей рассказала.

Она пообещала проконсультироваться с врачом, а потом позвонить мне и все объяснить.

– Есть какая-то надежда? – спросила я.

– Посмотри на меня. Я живу. Я никогда не сдавалась. И ты тоже никогда не должна сдаваться.

Я вышла оттуда полная уверенности, что все получится, взяла такси и подъехала к «Золотым террасам», где нас должен был ждать автобус. Я опоздала на десять минут.

– Что с тобой происходит?! – обрушилась на меня воспитательница. – Где ты шляешься? Я уже собралась звонить твоей матери! Ладно, садись, поговорим об этом в кабинете директора, когда вернемся!

На самом деле меня тогда абсолютно не волновало, будем мы говорить у директрисы или нет. Никто не мог отнять у меня ту надежду, какую вдохнула в меня пани Уля.

Я почти не помню дороги домой. Все болтали о чем-то, абсолютно для меня несущественном. Мне казалось, что в последние недели я повзрослела, и мне действительно не о чем говорить с одноклассниками. Болтовня об одежде, парнях и глупые сплетни раздражали меня. Я думала только о надежде, которую я только что получила. Вечером я уже была дома.

Мама лежала со своим ноутбуком в постели. Что-то быстро писала.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.

– Хорошо, доченька.

– Знаешь, мамуля… когда я была в Варшаве, я там кое-кого встретила… Есть такой фонд…

– Знаю, дорогая. Они позвонили моему врачу, а та мне. Я уже в базе данных. Теперь нужно только молиться. И верить. Деточка моя…

– Мама, ты знаешь, что она поправилась? И живет… Вот уже пятнадцать лет после пересадки. Смотришь на ее энергию и веришь…

– Верить нужно. Я верю, – сказала мама, подняв на меня глаза.

– Завтра пойду сдам кровь. Может, подойдет?

– Может, и подойдет. А если не подойдет, то кому-нибудь другому поможешь жизнь спасти.

В тот же день в «Фейсбуке» я написала пост «Срочно нужен костный мозг». Я поместила очень короткую историю. Это вовсе не была слезная просьба о помощи. Пани Уля открыла мне глаза на грубую правду жизни: теперь болезнь, – сказала она, – «плохо продается». Гораздо лучше проходит информация о том, сколько мир может потерять, если не станет конкретного человека. После смерти мамы мир стал бы намного беднее. Я пригласила друзей, чтобы они регистрировались в базе данных доноров, а тех, кому еще не было восемнадцати лет, попросила распространить пост дальше.

К утру под постом набралось уже две тысячи комментариев. Если бы каждый из этих людей действительно зарегистрировался в банке костного мозга, то сколько людей могли бы получить спасение? Когда я пришла в школу, все уже были в курсе. Никто не спрашивал, почему я такая грустная, никто не ругал меня, что я опоздала на автобус. Воспитательница обняла меня.

– Прости, – сказала она. – Могу чем-нибудь помочь?

– Да, – прошептала я сквозь слезы. – Зарегистрироваться в базе данных доноров костного мозга.

Затем хлынула лавина. Все знакомые, которым исполнилось восемнадцать лет, включились в работу. Те, кто еще по возрасту не мог и ждал своего дня рождения, уговаривали своих знакомых, родственников. Время от времени ко мне подходили люди и показывали свое новенькое донорское удостоверение. Даже не знаю, как описать вспыхнувшее во мне тогда чувство.

Примерно в это время маме сделали первую химию. Она была измождена. Я побрила ей голову, потому что волосы лезли клоками. Мы обе сидели перед зеркалом. И плакали. Волосы прядь за прядью падали на больничный пол.

– Мама, я куплю тебе парик. Самый красивый.

Ну и купила. Самый солнечный блонд, какой я когда-либо видела. Волосы до плеч. Она выглядела потрясающе.

– Теперь только на вечеринку, – улыбнулась она.

– А то! – подтвердила я. – А ты дашь мне его поносить, когда поправишься?

– Само собой, – ответила она, не глядя мне в глаза.

Я знала, что она подумала: если поправлюсь. Я же верила в это всем сердцем.

О парике я рассказала подругам. У одной из них, у Алиции, были красивые длинные волосы. Несколько дней спустя я не узнала ее. Она пришла в школу с короткой прической, уложенной на гель.

– Алиция! Что с тобой? – Я была в шоке.

– Да ничего. Красиво? Прочитала про акцию «Дай волос» фонда «Рак-н-ролл»… ну и отдала!

– Но…

– Понимаешь, костный мозг я дать не могу. Слишком молодая. Пришлось бы ждать два года. А волосы? – Она засмеялась. – Отрастут!

Я была поражена тем, как добро движет добро. Вот ведь как бывает: человек практически незнакомый, с которым я в жизни перекинулась буквально парой слов, а такие вещи делает. Пусть не для моей мамы, а для мамы кого-то другого. Для чьей-то сестры, жены, подруги. Потом еще две девушки пришли в школу коротко стриженные. Они тоже подключились к акции.

Каждый вечер я сидела рядом с мамой и отчитывалась о том, как прошел день. Я показала ей пост в «Фейсбуке» с комментариями. Всегда добрыми, поддерживающими. Мама не пользовалась никакими социальными сетями, хотя с работой на компьютере была знакома. Она была бухгалтером. Еще когда она была беременна мной, она прошла постдипломные курсы бухгалтерии. Позже работала главным бухгалтером в небольшой фирме в Сопоте. Теперь ей пришлось отказаться от этого места, но она продолжала сотрудничать с ними дистанционно, практически все время была, что называется, на проводе. Тогда меня это дико бесило: человек болеет, а они не дают ей покоя, но теперь мне кажется, они хотели, чтобы она все время чувствовала себя нужной. Чтобы она не забыла, что ее ждет так много людей и ей есть к кому вернуться.

Однажды она заснула с ноутбуком на коленях. Я думала, что она работает, сводит дебет с кредитом, а она, оказывается, писала, какой-то текст. Я заметила тогда только список имен. Она всегда учила нас, что нельзя читать чужие письма. Я подумала, что она пишет кому-то письмо, а потому просто закрыла ноутбук и положила его на столик. Прикрыла маму еще одним одеялом, выключила свет и зажгла ночник. Спала она плохо. Ее одолевали кошмары. Иногда, когда я заглядывала вечером в ее комнату, она дрожала, как испуганная птица, будто испытывала трепет перед завтрашним днем, который мог принести что угодно. Как смерть, так и надежду.

Ина сидела, вперив в меня взгляд. Это была другая Ина – с нее упала маска безразличия и было понятно, что мои слова доходят до нее. Она поджала губы и нервно стучала пальцами по столешнице. Если бы не ее безупречный, разглаженный ботоксом лоб, можно было бы сказать, что мои слова произвели на нее огромное впечатление.

Мама хотела, чтобы я жила нормальной жизнью, как все девушки в моем возрасте. Чтобы ходила в кино, ездила на экскурсии, встречалась с друзьями. Я совершенно не стремилась к этому. Но поездки с друзьями были отличным алиби для путешествий туда, куда мне хотелось, вернее, куда я считала необходимым съездить. С тех пор как увидела папину фамилию в мамином компьютере, я не могла спокойно спать. Я решила, что папа должен узнать о ее болезни. Он жил в Германии, и, скорее всего, у него было больше возможностей помочь ей.

Я понятия не имела, где его искать. Я не видела его уже, кажется, года четыре. Деньги, не спорю, присылал – иногда побольше, иногда поменьше, но довольно регулярно. И ничего другого, только это. Однажды он позвонил на Рождество, и я на самом деле не знала, что ему ответить на вопрос «Как дела?». Ведь я была для него кем-то совершенно чужим. Теперь-то я, к сожалению, знаю, что ему рассказать про «дела», да и помощь от него была бы не лишней. Все-таки отец как-никак. И надо думать, когда-то он любил маму.

Я абсолютно не знала, как организовать такую поездку. Мне еще не было восемнадцати, у меня не было ни загранпаспорта, ни документов. Когда-то мы были с мамой в Словакии и в Лондоне, но тот паспорт был уже недействителен. Может, на машине можно проскочить? Говорят, пограничного контроля больше нет. Мама рассказывала мне, как она когда-то путешествовала автостопом. Она объехала пол-Европы. Ну да, сколько лет тогда было ей и сколько лет сейчас мне, да и времена другие. Боязно как-то.

В июне маме снова стало хуже, и ее положили в больницу. Я как раз собиралась ехать в «зеленую школу»[9]9
  «Зеленая школа» – распространенная форма обучения вне стен школы, на природе, когда весь класс отправляется на экскурсию или в поход. Если это мероприятие проводится зимой, то такой выезд называется «белая школа».


[Закрыть] на Мазуры. Конечно, я не хотела оставлять маму одну, но она настояла, чтобы я продолжала жить нормальной жизнью. Легко сказать «нормальной». Мама очень похудела, ослабла. Она все время лежала в постели и что-то выстукивала на своем ноутбуке. А я всегда забывала спросить ее, что она там пишет. Мне казалось, что эта работа держит ее на плаву. У меня была надежда, что она пишет какой-то многотомный роман, бесконечный, как «Мода на успех».

– Езжай, дорогая. У тебя есть телефон. Если что, я позвоню.

– Мама, но я хочу быть с тобой, – возразила я.

– Ты и так целыми днями сидишь у моей кровати, а это не лучшее место для обучения.

– Ты мне как-то говорила, что учиться везде хорошо. А еще, что плохой балерине мешает подол юбки. – Я рассмеялась.

– Я передумала. Больница не самое подходящее место для молодежи.

– Мама, я просто хочу немного посидеть с тобой.

– Мы еще посидим.

– Я знаю. Ты поправишься.

– Конечно, поправлюсь, – неуверенно сказала она. – Мне уже ищут донора.

– Все ищут. Вся моя школа ищет. Мама, вокруг тебя столько позитивной энергии, что это должно сработать!

Она закрыла глаза, улыбнулась и заснула. А я уже знала, что скажу ей, что еду в зеленую школу, а сама отправлюсь в Берлин искать отца. Если бы я рассказала ей о своих планах, она бы только нервничала понапрасну. А так будет думать, что я в безопасности.

Я зашла на сайт BlaBlaCar. Это такой портал, где можно найти кого-то, кто на своей машине едет, например, в Берлин, и за какие-то мелкие деньги попроситься в попутчики. Знакомые этим уже пользовались. Это всегда безопаснее, чем стоять на дороге и ловить попутку. А то еще подумают, что я проститутка…

Гданьск – Берлин. Поиск.

У меня появилось несколько предложений. Для безопасности я выбрала того, кто уже так ездил. Это всегда меньше риска.

Филипп Z.

Возраст.: 28

Опытный

Гданьск-Берлин

Отправление: 12 июня, 13:00. ЖД ВОКЗАЛ

Гданъск-Вжешч

Место прибытия: Пренцлауэр-аллее, Берлин,

Германия

Автомобиль: Toyota Verso

Я кликнула «Договориться с водителем». Зарегистрировалась и написала сообщение. Почему-то я боялась звонить. Через некоторое время я получила ответ:

Привет, рад взять такую попутчицу. ЖД ВОКЗАЛ «Вжешч» подходит? Какие музыкальные предпочтения?

Я улыбнулась.

Музыка любая. Ну, разве что кроме диско-поло.

ЖД ВОКЗАЛ «Вжешч» очень подходит. Я буду в джинсах и бирюзовой блузке. Большая серая сумка. Я роста невысокого, волосы темные, до плеч.

Сразу написал:

Звучит как объявление о браке. Круто. Буду стоять возле вегетарианского бара – Bioway или Green Way. До встречи.

И все? Это все равно что купить себе билет на самолет. Только у меня нет подтверждения, кроме обмена несколькими сообщениями с кем-то, кто подписывается «Филипп Z».

О своем отъезде я рассказала только подруге. Я просила ее ни о чем не спрашивать, вот она и не спрашивала. С тех пор как друзья узнали, что моя мама больна, они стали обращаться со мной бережно, как с хрустальной вазой.

На следующий день я пошла к маме в больницу. Я сказала ей, что еду в зеленую школу, и увидела радость в ее глазах. Она надеялась, что хоть на мгновение я стану счастлива. Что я забуду о ее болезни и снова стану нормальной девочкой. Мне было не по себе, гадко. Но я надеялась, что моя ложь не станет тем последним, что связывает меня с матерью.

Бабушка Зося тоже думала, что я еду в зеленую школу. Она даже испекла для меня рогалики. Чудесная у меня бабушка Зося. Не представляю, как могла бы пережить все это без нее. Но, боже, как же мне было не по себе, когда я забрала сладости и отправилась в путь… в направлении, противоположном радостной школьной экскурсии.

Ее рогалики будет есть совершенно незнакомый Филипп Z, который отвезет меня в Берлин за восемьдесят четыре злотых. Я не знаю, будет ли бабушка рада, что какой-то старый двадцативосьмилетний мужик сожрет ее печенюшки.

В день отъезда утром я поехала к маме. Она спала, а я не хотела ее будить. Оставила ей на столике записку, что заходила, а еще несколько рогаликов – может быть, она захочет. Мы так ждали улучшения ее состояния, так хотели, чтобы она хотя бы ненадолго вернулась домой. У меня было чувство вины за то, что я уезжаю так далеко.

Филипп Z уже ждал меня. Я действительно чувствовала себя так, будто у меня свидание с парнем из Интернета, а не совместное бюджетное путешествие.

– Доброе утро, – сказала я, когда подошла к автомобилю.

– Привет! Филипп Заблоцкий. – Он протянул мне руку.

Я пожала ее довольно сильно. Мне не нравится, когда женщины подают руки вяло, как медузы.

– Каролина Шафранек.

– И какая пунктуальная!

– Вы просили об этом. – Мыслями я была еще с мамой.

Филипп улыбнулся.

– Ну что, кофейку на дорожку? – спросил он.

Я подумала о маминых деньгах, которые взяла из ее ящичка. Она всегда держала там пятьсот злотых «на всякий пожарный». Я взяла все, поскольку не знала, где буду спать и что буду есть. Так что без кофе я могла бы обойтись.

– Спасибо. – Теперь я улыбнулась. – У меня есть бутерброды и рогалики.

– Рогалики? Круассаны? Супер!!! А бутерброды с чем?

– Ветчина и проростки, – удивленно ответила я.

– Отлично, – заявил он, как будто было очевидно, что мы оба будем есть мои бутерброды. Я посмотрела на его изумление, он только снова улыбнулся.

– Садись в машину. – Он не открыл мне дверь, как обычно это делают те, кого называют джентльменами. – Это весь твой багаж? – спросил он, указывая на мою огромную сумку. – Только этот мешок?

Надо же, мама тоже называет мою сумку «мешком». Я сшила ее по эскизам одной из ведущих польских дизайнеров. Но у той сумка стоила триста злотых, а моя обошлась мне в тридцать. Я сделала ее из старого пальто, купленного в секонд-хенде.

– Да, только этот мешок, – подтвердила я и села в машину на место рядом с водителем, а сумку положила под ноги.

Когда парень включился в движение, мы сидели молча. Мы проехали мимо ТРЦ «Балтийская галерея» и толп, желающих обязательно потратить деньги. Я потрогала маленькую сумочку, которую перевесила через плечо, будто боялась, что потеряю ее.

– Я должна дать вам деньги, – сказала я. – За поездку.

– Спокойно. Разберемся. Не сейчас. – Он махнул рукой, продолжая сосредоточенно смотреть на дорогу. – И это… лучше без «пана» и без «выканья», можно просто по имени. Филипп.

– Хорошо, Филипп.

– Это не всё. Фамилия моя Заблоцкий.

– Это который на мыле?[10]10
  «Заблоцкий на мыле» – польский фразеологизм, означающий провал хитроумного плана. Восходит к легенде о том, как торговец Заблоцкий, желая сэкономить на таможенных пошлинах, погрузил свой товар – мыло – в ящики и поместил их под днищем судна. Когда он прибыл в порт назначения, то обнаружил, что мыло растворилось.


[Закрыть] – рассмеялась я.

Он посмотрел на меня краем глаза. Светло-голубого глаза. Или серого? В общем. Филипп был ясен и лучезарен. Довольно высокий и не слишком худой. Мускулистый. Я посмотрела на его руку. Он закатал рукава рубашки. Сама не знаю, что произошло: я глаз не могла оторвать от его рельефных мышц. Он заметил это и улыбнулся.

– Ничего особенного… Просто я раньше тренировался. А теперь вот только когда время позволяет.

– А чем таким ты занимаешься, что тебе время не позволяет?

– Я региональный – в смысле по Северной Польше – менеджер фармацевтической компании. Что-то вроде торгового представителя. Езжу, продаю…

– Корпоративный коммивояжер?

Он удивленно посмотрел на меня и рассмеялся.

– Типа того. А ты?

– Я? – Я спохватилась и стала соображать, что сказать ему. Ведь если узнает, что мне еще нет восемнадцати и что я уехала из дома без ведома семьи, он немедленно остановится и высадит меня из машины. А такого поворота событий я позволить себе не могла.

– Я… я не могла найти работу в Польше, так что… еду в Берлин, – соврала я.

– А какую работу ты ищешь?

– Любую… Я закончила лицей, а в институт не поступила. Время до второй попытки надо чем-то заполнить.

– А ты думаешь, что после института будет легче? Вот я, например, закончил институт физкультуры, а стал, как это ты сказала, коммивояжером. Разносчиком. А если точнее, то разносчиком лекарств.

– А в Берлин зачем едешь?

– Завтра у меня встреча с самым главным начальником.

– Важное дело.

– Очень. – Он сделал серьезное лицо. – А ты где хочешь остановиться?

– У папы, – сказала я без запинки.

– О! У нас папа в Берлине. Счастливица! Он там работает?

– Да, – ответила я, ошарашенная тем, что меня только что назвали «счастливицей». Да уж, большей счастливицы мир не видывал. – Он музыкант. Композитор.

Он удивленно посмотрел на меня.

– А ты что, подумал, что если кто-то работает в Германии, то обязательно на стройке или водопроводчиком? – спросила я. – Не волнуйся, я тоже так всегда думала. До этого он работал в Лондоне. Сочиняет в основном музыку для фильмов. У меня есть его диск. Хочешь послушать?

– Само собой!

Мы ехали некоторое время под музыку моего отца. Мне было интересно, что отец чувствовал, когда писал ее. Думал ли он о маме, обо мне, или о чем-то совсем другом? Мама говорила, что ему лучше всего писалось, когда он был влюблен. Этот диск вышел в мой второй день рождения, и работал он над ним тоже два года. Мне очень хотелось верить, что это я была тогда его любовью, его вдохновением. Слушала этот диск и надеялась, что музыку он писал для меня.

Мы ехали молча, и музыка лилась из динамиков.

– А где папа живет?

– Густав-Мюллер-штрассе. Я не знаю, где это.

– Ты еще не была у него?

– Нет, – отрезала я.

И это была правда – я никогда не была у отца. Я не видела его несколько лет. Даже не помню сколько. Мама посылала ему наши фотографии, но, думаю, ему было все равно, как мы выглядим. А сам он не звонил, не писал. Врожденное чувство долга велело ему время от времени присылать нам деньги. Или может, это делал один из его консультантов, допустим, по поддержанию имиджа. Отец охотно окружал себя штабом советников. Когда у него были деньги, они, эти помощники и советники, вдруг неведомо откуда слетались к нему, когда деньги кончались, они уходили по-английски. Жизнь художника, артиста – лотерея. Никогда не известно, понравится ли публике то, над чем ты сидел ночами, а если понравится, позволит ли тебе это подняться на вершину, а если и поднимешься, то долго ли на ней пробудешь.

Зазвонил телефон. Это была бабушка Зося.

– Карола, где ты?

Я взглянула на Филиппа: он вел машину сосредоточенно. Может быть, даже вслушиваясь в музыку моего отца.

– Кажется, Оструда, – прошептала я. Филипп как будто даже вздрогнул. – Не знаю, я не видела знаков.

– Нравится?

– Очень. А как мама?

– Я ей звонила. Она видела письмо.

Я улыбнулась.

– Она рада, что ты поехала, – продолжала бабушка Зося. – Вот только немного боялась за тебя…

– А что за меня бояться? Я справлюсь!

– Позвонишь, когда приедешь? – спросила она.

– Позвоню. Мы уже скоро должны быть на месте. Может быть, через час, – солгала я.

– Хорошо. И скажи Алиции, чтобы откликнулась, потому что ее мама волнуется. Звонила мне, что не может дозвониться до Али.

– Хорошо, бабушка.

– Пока, дорогая. Ни о чем не беспокойся, у меня всё под контролем. Майя уже дома. Сидим под одеялом и читаем сказки. Пока.

– Пока, бабушка.

Филипп молчал. Я смотрела на него украдкой. Он, должно быть, слышал мой разговор. О Мазурах, Оструде, о зеленой школе. Как видите, ему это было безразлично. К счастью, он предпочел ничего не комментировать.

Мы ехали дальше. За Кошалином я увидела, что Филипп включает указатель поворота и сворачивает на заправку.

– Перерыв? – спросила я, когда мы вышли из машины.

– Не уверен, что перерыв, может оказаться, что конечная остановка, – сухо сказал он. – Что происходит? Ты сбежала из дома?

Я в ужасе смотрела на него.

– Нет… – прошептала я.

– А как же эти Мазуры? Бабушка? «Буду через час» и все такое? Зачем ты на самом деле едешь в Берлин? И к кому? – Он явно нервничал.

– К папе. – У меня на глазах выступили слезы.

– Я не могу взять тебя с собой, раз ты сбежала из дома!

– Я не сбежала!

– А что тогда?

– Мне нужно к папе. Папа в Берлине. Кажется.

– Кажется? Так ты даже не знаешь, где твой отец? – Филипп ходил взад-вперед вдоль автомобиля, сильно нервничал. На его лбу появилась пульсирующая жилка.

– Ну не знаю я, – вздохнула я.

– Слушай. Значит так: я сажаю тебя в поезд, и ты едешь домой. Вот только проверю, во сколько он. – Он достал из кармана телефон, уселся на парапет и стал искать соединение.

– Не поступай так со мной. Пожалуйста. – Я села рядом с ним. Я не знала, что мне делать – оставаться и тешить себя надеждой, что мы поедем дальше, или бежать и искать автостоп до Берлина. Я бы сделала это, но в его машине была моя сумка. Деньги я носила с собой, но в сумке остались документы. Свидетельство о рождении, свидетельство о браке родителей. На тот случай, если отец не узнает меня. Видимо, за эти несколько лет я изменилась (я стала женственной, как говорила мама с нескрываемой гордостью). Еще там лежали школьное удостоверение, бутерброды, сменное белье и пара тряпок. Вот и все имущество. Вроде ничего такого, а для меня бесценное. Я не могла убежать. Или могла, но только когда верну сумку.

– Черт, со мной такое впервые. – Филипп все еще был в ярости.

Я схватила его за руку и посмотрела ему в глаза. Я вдруг решила, что просто расскажу ему все. И тогда он либо оставит меня на этой станции, либо отвезет в Берлин. Я рассказала ему о маме, о ее болезни, о Майке, о папе, который на самом деле даже не знает, как мы выглядим. И о том, что мне страшно.

– Но мама поправится, – уверенно сказала я. – Сейчас есть разные методы.

– Я знаю. – Он сидел уставившись на меня. Пил кофе. – Что мне с тобой делать?

– Отвезти в Берлин, – сказала я, глядя ему в глаза. Я выдержала его взгляд.

– Как я могу тебе поверить?

– Позвони бабушке. Мне уже все равно. Максимум что будет – бабушка станет нервничать.

– Само собой, позвоню твоей бабушке, скажу ей, что я на десять лет старше тебя и что везу тебя в Берлин. Вот так, просто. Наверняка успокоится.

– Да, не думаю, что это хорошая идея.

– А по-честному, сколько тебе лет? Про институт тоже наврала?

Я наклонила голову.

– Восемнадцать. – Я заметила, что он пристально смотрит на меня. – Почти… – добавила я тише.

– Господи, ты к тому же несовершеннолетняя! Ты вообще имеешь право одна, без сопровождающих выезжать за границу?

Я пожала плечами. Я этого не знала.

– У тебя даже общегражданского паспорта нет!

Я покачала головой.

– А загранпаспорт?

Я снова отрицательно мотнула головой.

– Он только что закончился…

– Ну и как ты собираешься пересечь границу?

– Говорят, больше не проверяют. В случае чего у меня есть школьное удостоверение и свидетельство о рождении.

– Господи, что же мне с тобой делать? – Филипп схватился за голову.

– Помочь мне найти отца, – пожала я плечами.

– Сейчас выяснится, что ты везешь в своей сумке запрещенные вещи, – съязвил он.

Тогда мне пришла в голову одна идея.

– Открой мне машину. Я возьму сумку, и ты ее обыщешь.

– Ты покажешь мне ее в машине.

– Открой машину, я принесу ее сюда. Мне надо кое-что из нее достать.

Филипп попытался открыть машину брелоком, но электроника не сработала. Мой план рушился. Он оставил недопитый кофе, подошел к машине и открыл ее.

– Давай сумку. Жду.

Я медленно подошла к машине, спокойно взяла сумку, перебросила ее через плечо, чтобы она ни в коем случае не упала. Филипп закрыл машину и повернулся ко мне, но я была уже в десяти метрах от машины. С противоположной стороны и от него, и от заправки.

Я решила бежать. Мне нужно было добраться до этого чертова Берлина любой ценой. Филипп не мог мне в этом помешать! Я бежала изо всех сил. Бежала довольно быстро, но не учла, что он крепче меня, да и все-таки институт физкультуры. Расстояние между нами сокращалось с каждой секундой. Я не успела добежать до улицы, когда он поймал меня и крепко схватил. Я пыталась вырваться. На глазах прохожих разворачивалось скандальное зрелище, что никак не входило в планы несовершеннолетней девушки, которая сейчас по идее находится в летнем лагере. А на самом деле убежала из дома, чтобы уехать непонятно с кем в Германию.