Текст книги "Первая в списке"

Автор книги: Магдалена Виткевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Успокойся, дорогая, может… может, на самом деле все не так, как ты подумала? – Она сама не знала, что говорит. Образ идеального зятя рассыпался в прах. – Может быть, вам стоит разобраться в этом на холодную голову, может, Патриция поможет вам найти общий язык?

При имени подруги, бывшей подруги, я разрыдалась еще больше. Мама гладила меня по голове и совершенно ничего не понимала.

– Мама, он – с Патрицией!

– С Патрицией? – недоумевала она. Патриция – еще один человек, который всегда был со мной. Моя мама часто была ей за мать, иногда мне даже казалось, что она предпочитает ее. – Как с Патрицией? С нашей Патрицией?

У меня было ощущение, что мама боится вообще что-либо сказать, потому что каждое ее слово только усугубляло ситуацию. Она оставила меня в покое, и я отправилась в постель. Я даже не стала умываться. Она уединилась на кухне, делала мои любимые русские пельмени[6]6
  То, что поляки называют «русские пельмени» (pierogi ruskie), сильно отличается от привычных для России пельменей: их готовят с творожно-картофельной начинкой и подают с жареным луком. А «русские» в честь Червоной Руси, то есть русских-русинов Галиции.


[Закрыть], испекла пирог. Но я ничего не могла проглотить. При мысли о еде меня тошнило. Мама приносила тарелки, а через какое-то время уносила все назад холодным. Я просто пила чай. Так прошло несколько дней.

За это время никто не пытался со мной связаться. Во всяком случае, мама никого ко мне не пропустила.

В воскресенье утром я встала, приняла ванну. Потом в халате я снова легла. Звонок в дверь, я уже было хотела открыть, но мама меня опередила.

– Привет, Петр, – услышала я холодный мамин голос.

Она никогда его так не называла. Она называла его «Травка» или «Пётрусь». И всегда нежно.

– Здравствуйте, – тихо сказал Петр. Его голос вызвал лавину воспоминаний. И самых чудесных, и самых болезненных. Сначала я подумала, что он пришел извиниться, поговорить, чтобы хоть немного объяснить, что произошло, ведь нельзя же оставлять людей вот так, без объяснения.

– Я принес вещи Ины, – объявил он. – Простите.

Потом тишина, стук двери, все, конец. Это действительно был конец.

Но не тот, где «и жили они долго и счастливо». Я вышла в коридор и увидела картонную коробку. Мама попыталась прикрыть ее собой, чтобы я не увидела ее и не разрыдалась. Но я все увидела. На самом верху лежала моя ночная рубашка, та, в которой я ночевала у него. Он подарил ее мне после нашей первой настоящей совместной ночи. Я увидела ее, и мне стало плохо. Я почувствовала, что весь завтрак, который приготовила мама, подступил к горлу. Меня стошнило.

Я вернулась в комнату, собрала все его вещи и сложила в сумку. Когда я ее закрыла, то почувствовала, что это действительно конец. Но говорят, каждый конец – это начало чего-то нового, лучшего.

Очень хотелось в это верить.

*

Гданьск, 21 августа, больница

Не бойтесь мечтать. Мечты сбываются.

Стоит только сделать первый, самый трудный шаг. Потом будут второй и третий шаги, тоже нелегкие. Перед вами даже может вырасти стена. Но как знать, может быть, достаточно толкнуть ее – и она рухнет, и как раз за ней скрывается ваша мечта?

*

Сразу после защиты я перебралась к бабушке. Она жила в большом, но уже порядком обветшалом доме в старой части Оливы. Я решила, что нам обеим нужна поддержка. Бабушка, хоть и была еще в силах, постоянно сообщала, что скоро умрет, но проблем семье при этом не доставит. Такая она была. Непроблемная. Зато решала все проблемы у всех, гладила по головам, лечила разбитые сердца. Мое сердце она тоже пыталась вылечить, но это было не просто.

Я ворочалась с боку на бок, мой пищевод сжался. Я все еще не могла ничего есть, моим единственным желанием осталось проспать всю жизнь.

– Каролинка. – Бабушка никогда не называла меня «Ина». – Детка, с этим надо что-то делать. Может быть, я позову Данусю?

Дануся была педиатром. Она знала и лечила меня с рождения. Они с бабушкой были подругами. Если бы не она, бабушка вообще не ходила бы к врачу.

– Яся, не забывай, что я педиатр, – защищалась пани Дануся. – Тебе гораздо больше подошел бы гериатр!

Она все пыталась убедить бабушку, чтобы та отправилась к – как она сама выразилась – настоящему врачу. Бабушка, однако, отличалась прекрасным здоровьем и ни с каким врачом, кроме пани Дануси, своей подруги, встречаться не собиралась.

Я не хотела никого видеть, но бабушка все равно вызвала ее. У Дануси уже были проблемы с коленями, и она неохотно выбиралась в гости, но бабушка убедила ее, что я сама ни за что из дому не выйду. Так что Данусе пришлось сесть в автобус и приехать. Она вошла в мою комнату, села рядом со мной и только смотрела. Она даже ничего не сказала.

– Вы что же, так ни о чем и не спросите? – начала я первая.

– Нет, почему же, спрошу: как прошел день?

Впервые кто-то спросил меня, как прошел день, а не то, как я себя чувствую.

– Как прошел день? Пожалуйста, – не без ехидства начала я. – Встала, почистила зубы, позавтракала. Яичница. Потом я попила ячменный кофе. А потом мне стало плохо, и меня стошнило. Так что какое-то время я ничего не ела. Потом съела печенье и попробовала выпить кофе, но при одной мысли о кофе меня тошнит, и я перешла на чай. Мятный. Продолжать?

– Продолжай.

– Ну, а что потом? Ничего. Просто лежала. И больше меня не тошнило, потому что было нечем. Какой диагноз?

– Когда это случилось?

– Что? Когда Петр меня бросил? Две недели назад.

– Нет. Когда у тебя были месячные?

– Срок? Вы что же, намекаете, что я беременна?

– Ни на что я не намекаю, – ответила пани Дануся.

– От стресса они тоже сдвигаются. У меня так всегда. Задержка может составить целый месяц.

Она понимающе кивала головой. Я чувствовала себя как в психлечебнице. В роли сумасшедшей, конечно, я, а пани Дануся в роли психиатра, который со всем соглашается, лишь бы не рассердить больного на голову.

– Ты должна пройти тест. Я не смогу принести его тебе, потому что меня ноги подводят. Бабушку тоже не гоняй. Оденься и выйди, наконец, из дому.

– Как это?

– Хватит, Каролинка. Я знаю тебя с рождения. Надевай штаны и отправляйся в аптеку. Возвращайся с тестом.

Конечно, я ей не поверила. Я поскандалила, что обе, дескать, сговорились за моей спиной. Я даже оделась, чтобы они отстали, но я совершенно не собиралась выходить из дома – закрылась у себя и смотрела телевизор. Я хотела, чтобы пани Дануся, наконец, ушла. Я была очень зла на бабушку за то, что, несмотря на мое несогласие, пани Дануся пришла к нам в гости. Уже почти стемнело, а она все еще сидела.

– Каролинка, может, проводишь пани Данусю домой? – попросила бабушка. – И еще кордафен у меня закончился. Купишь мне по дороге, когда будешь возвращаться, хорошо?

У меня действительно не было желания провожать бабушкиных подруг, но я не могла отказать ей в покупке лекарств. У бабушки была гипертония, и ей приходилось регулярно принимать таблетки. Очевидно, они только что закончились, и Дануся выписала еще один рецепт.

Я взяла докторшу под руку, и мы вышли из дома. Сосед как раз стриг газон. Стригу себя, а заодно и у бабушки покосил. Пани Дануся шла довольно бодро для человека с больными коленями. Только с лестницей у нее были проблемы. Я перевела ее на другую сторону железнодорожных путей. Сразу за рельсами была аптека.

– Каролинка, дальше я сама справлюсь. Ведь я живу за углом. А ты возьми бабушке лекарство, ей нужно принять его сегодня.

Мы попрощались, пани Дануся села в подъехавший автобус, а я вошла в аптеку. Достала рецепт, протянула его девушке-фармацевту, а та положила на прилавок упаковку.

– Что-то еще? – спросила она.

– Нет, спасибо, – помотала я головой. – Вернее, да, – решительно сказала я. – Есть у вас что-нибудь типа… – запнулась и тихо добавила: – Теста на беременность?

– Конечно. Пожалуйста.

Дрожащими руками я взяла коробочку с малышом на картинке, спрятала в сумочку вместе с бабушкиным лекарством и вышла из аптеки. Я была так смущена, что даже не попрощалась.

Вернувшись домой, я сразу же отправилась в ванную комнату.

– Принесла кордафен? – спросила бабушка.

– Принесла, в сумке! – ответила я, разрывая дрожащими руками картонку, содержимое которой должно было сказать мне, останется у меня от Петра сувенир или этот человек исчезнет из моей жизни раз и навсегда.

Я все сделала по инструкции и положила тест на стиральную машину. Две минуты ожидания. А пока открыла шкафчик в ванной комнате, чтобы взять молочко для снятия макияжа. На полочке одна к другой стояли три упаковки кордафена.

– Бабушка! Вот тебе кордафен! – крикнула я, повернувшись к двери. На мгновение я забыла о тесте на беременность и своих проблемах. Однако, обернувшись, я увидела две толстые четкие полоски. Беременность. Петр на прощание оставил мне подарок. Блин, ну надо же!

Я твердо решила, что сделаю все, чтобы мой бывший жених об этом не узнал. Это был мой ребенок. И только мой. Никто не будет иметь права забрать его у меня.

Гданьск, 24 августа, дом

Любовь. Интересно, что важнее – любовь или дружба? Любовь иногда проходит, а дружба… Я все время обманываюсь, что дружба остается навсегда. И даже после двадцати лет остается, только иногда девается куда-то. Главное, наверное, дети. Для меня вы всегда были на первом месте. Вы моя сбывшаяся мечта. Мужчины то есть, то их нет… а дети всегда есть. Кусок тебя в более совершенном человеке.

*

– Боже, ты была беременна! – Карола испуганно смотрела на меня. – Что с ним случилось? С этим ребенком? Господи, он, наверное, моего возраста!

– Когда у тебя день рождения?

– Летом.

– У меня срок был на апрель. На двадцатое апреля.

– Что было дальше? Где ребенок? Это значит, что у меня еще есть брат или сестра?

Какое-то время я сидела молча. Закурила сигарету. Снова моя квартира наполнилась дымом. Черт, я должна резко завязать с этим делом. У моей подруги не было возможности бросить курить. У меня такая возможность еще есть.

Эти события глубоко засели в моей голове и в моем сердце, хотя я ни за что не хотела вспоминать о них.

То, что произошло потом, наверное, совсем изменило мое восприятие мира. Мне было двадцать пять, через несколько месяцев я должна была стать мамой и в принципе чувствовала, что на самом деле только это и есть любовь. Я знала, что буду любить ребенка всегда. А еще я знала, что по крайней мере несколько первых лет жизни этого маленького существа я буду для него самым главным человеком. Мне тогда очень, очень была нужна любовь. Я хотела быть для кого-то самой важной и еще хотела, чтобы кто-то любил меня. Просто любил такой, какая я есть.

– Что было дальше? Я хочу знать, что случилось потом. Почему ты здесь и почему ты такая…

– Какая? – спросила я.

– Строгая, что ли, резкая, сухая… хотя… после вина ты вроде как в норму пришла. И я начинаю понимать, почему мама дружила с тобой.

Я рассмеялась. Действительно, пришла в норму. Под влиянием алкоголя я сбрасывала броню, поэтому чаще я пила одна. Мало кто знал меня с этой стороны, с нормальной.

*

Все указывало на то, что я была беременна. Я начала собирать все кусочки своей головоломки. Еще раз взяла тест в руки. И еще раз прочитала инструкцию.

Положительный результат: беременность.

Если в контрольном окошке (С) и в тестовом окошке (Т) появились линии (даже если одна из линий слабо выражена), это означает, что вы беременны.

…Да нет, не слабо выраженная, а четкая двойная сплошная, которую я пересекла по жизни, за что мне полагался приз…

Я даже не заметила, когда в дверях появилась бабушка. Дрожащей рукой я протянула ей тест. Она вопросительно посмотрела на меня, а потом обняла, как маленькую девочку. Когда мы сели за стол, за чаем с малиновым соком она спросила только о том, что я собираюсь делать. Она была, пожалуй, самой большой и самой умной феминисткой из всех, кого я знала. Совершенно не воинственной. Разумной.

– В жизни всякое бывает, – сказала она, – но что бы ты ни решила, я всегда буду с тобой и поддержу тебя. Да, и еще: все это останется между нами.

– Бабушка, решение есть только одно, – объявила я строго. – И оно мое. Я буду рожать.

– Хорошо. Тогда тебе нужно к врачу. Какая у тебя неделя?

Я пожала плечами. И начала считать. Последний раз мы были близки, кажется, месяц назад, а может, и два. Вообще-то, он избегал меня. Но наверняка у нас с ним было в июле, сразу после его дня рождения.

– Я не знаю. Наверное, уже второй месяц. Может, третий…

Бабушка покачала головой.

– Ты не очень хорошо вела себя в последнее время, дитя мое. Еда черт знает какая, стрессы, нервы. Да ладно, ладно, не переживай. Завтра я попрошу Данусю поискать хорошего доктора.

У меня в голове миллион вопросов и сомнений, но между тем я просто хотела жить. Жить и наслаждаться мыслью, что самое худшее позади. Что пусть боль в сердце осталась, но теперь я не одна с этой болью. Теперь мне кажется, что моя реакция была по крайней мере странной: меня бросили, а я счастлива, что осталась с брюхом.

– Ты должна рассказать Петру.

– Никогда, – решительно запротестовала я.

В одном я была уверена. Петр не узнает о том, что продолжает иметь ко мне хоть какое-то отношение. Это был исключительно мой ребенок. И я действительно не хотела, чтобы мой бывший жених решал его судьбу. Бабушка только вздохнула. И пообещала, что ничего не станет делать без моего согласия.

*

– Он так и не узнал? – тихо спросила Карола.

– Нет. Ни он, ни Патриция.

– Ну это не совсем справедливо с твоей стороны, – сказала она с упреком.

– А он был справедлив со мной? Зачем мне нужен был тот, на кого я тогда и смотреть не могла? Зачем мне было сообщать ему о чем-то, что делало меня счастливой? Я действительно не хотела, чтобы он лишил меня этого. Не думаю, что он вообще стал бы претендовать на что-либо… но все же… я не могла рисковать.

– Это эгоистично.

– Согласна.

– Где он сейчас?

Я закурила еще одну сигарету. Карола больше не обращала внимания на дым. Она сидела уставившись в меня карими глазами Петра.

*

Моя мама, конечно, узнала о беременности. В своей наивности она думала, что, как только я скажу ему о ребенке, Петр тут же вернется ко мне. Однако глава под названием «Петр» в книге моей жизни была прочитана и закрыта. Я жалела только о тех годах, которые мы провели вместе. Интересно, когда эмоции утихнут и я смогу спокойно рассказать моему ребенку, кто был его отец? Иногда я ловила себя на том, что уже подходила к телефону, чтобы позвонить Патриции. Когда-то она была первым человеком, который узнал бы о моей беременности. Она, наверное, даже пошла бы со мной в ванную и проверила, правильно ли я делаю этот тест. Но теперь я уже не могла ей звонить. Я осталась одна.

Бабушка сходила с ума. В положительном смысле. Нашла для меня гинеколога и сама пошла к нему вместе со мной. Точно верный муж и отец, ждала она – то сидя под дверью кабинета, то прогуливаясь по коридору поликлиники.

– Восьмая неделя! – сказала я, когда вышла. В руке я держала распечатку УЗИ. – Плановый срок двадцатого апреля. – Я улыбнулась. Тогда впервые за долгое время я почувствовала себя счастливой.

Теперь я считаю себя глупой, безответственной. Я вообще не задумывалась над тем, на что буду жить. У меня не было ни работы, ни мужа, а отцу ребенка, от которого могла бы получить алименты, я совсем не хотела о нем рассказывать. Возможно, я воспринимала эту беременность как искру надежды в моей не слишком счастливой жизни? Я не допускала мысли, что эта искра может погаснуть. Бабушка защищала меня как сокровище. Теперь я думаю, что ей стоило бы меня тогда как следует встряхнуть, да так, чтобы я вернулась в реальность. Потому что сама я пребывала в странной эйфории беременности, в которую я резко поднялась прямо с самого черного дна.

– Дай мне поговорить с ней, – несколько раз слышала я своего отца.

– Ладно, поговори. Только помни: сейчас ее нельзя волновать. Она и так уж вся на нервах.

Так и получилось: никто меня не расстраивал. Кроме бабушки, которая уж расстроила, так расстроила. Но, прежде чем это сделала, она успела переписать на меня дом в Оливе.

– Дорогая, я уже старая. Неизвестно, сколько мне осталось времени небо коптить. Ты молодая, скоро вас будет двое, я бы хотела немного подстраховать вас…

– Бабушка, ты к чему клонишь?

– Я договорилась с нотариусом. Хочу переписать дом на тебя. Помни: дом твой, и ты решаешь, что с ним и как: захочешь – продашь, твое дело. – Она посмотрела мне в глаза. – У меня продать не получится – у меня к этому дому чувства. Здесь я родилась, твоя мама тоже здесь играла. Но я не хочу, чтобы он стал обузой для тебя, если продашь – не обижусь.

– Бабушка, ты так говоришь, будто с минуты на минуту собираешься отойти в мир иной.

– Человеку не дано знать ни дня, ни часа, – философски заметила она.

Дом был переписан на меня менее чем за неделю. Бабушка никогда не трепалась попусту. Она всегда делала то, что решила. Ее не стало несколько дней спустя после того, как дом стал моей собственностью. Инсульт. Это произошло внезапно, никто не ожидал. Скорая приехала слишком поздно.

Я снова роптала на судьбу. У меня вдруг появились претензии к пани Данусе, что та не спасла бабушку, не сумела вовремя рассмотреть опасность. Были у меня претензии и к бабушке, что оставила меня в этом большом доме, с которым я совершенно не знала, что делать. Я думала, что все худшее уже позади. Сколько раз я так думала в прошлом! И эта чертова судьба всегда показывала мне, что я ошибалась. Не надо думать, что тебе хуже некуда, – всегда может быть хуже. Всегда!

Только через несколько лет я узнала, что бабушка все спланировала заранее. Она знала, что больна и что может уйти в любой момент. Заставила пани Данусю молчать, чтобы та никому ничего не рассказывала. Отсюда спешка в переписывании дома. Бабушка до конца не хотела никого беспокоить.

После похорон я отправилась спать в ее дом, ставший моим. Впервые с тех пор, как она умерла, потому что за несколько дней до ее смерти я переехала к родителям. Я проснулась ночью. Я чувствовала, что со мной происходит что-то странное. Я включила свет. На простыне было красное пятно. Кровь. Много крови.

Бабушка ушла из этого мира не одна – взяла с собой моего ребенка. Может быть, она знала, что для меня в жизни так будет легче?

Я оделась, вызвала такси и поехала в больницу на Заспу. Спасать было нечего. Я помню – когда сидела в коридоре и ждала выписку, а рядом со мной были еще две грустного вида девушки, – из кабинета врача вышла молодая женщина в зеленой пижаме с надписью «Happy woman in bed»[7]7
  Счастливая женщина в постели (англ.).
~~~~~~~~~~~~~

[Закрыть]. Ирония судьбы.

*

– Ты потеряла его… – тихо сказала Карола.

– Да. Когда я добралась до больницы, уже все было кончено.

Она придвинулась ближе и обняла меня. Давно никто не обнимал меня так. Нежно, с сочувствием.

– Может, хочешь чего-нибудь выпить? – спросила я и встала, но, наверное, только для того, чтобы вырваться из ее объятий.

– Есть что-нибудь холодненькое? – спросила Каролина.

– Только вода.

– Ладно, годится.

*

Я вернулась домой и уже знала, что делать. Я была уверена в этом, и мне было неважно, что скажут родители. Я сделала то, что считала правильным. Утром я позвонила родителям. Я не смогла сделать это раньше. Только после того, как встала, выпила кофе и выкурила две сигареты, купленные на обратном пути из больницы, я потянулась к телефонной трубке.

– Мама, все кончено, – сказала я спокойно.

– Дитя мое. В жизни так бывает, люди приходят и уходят. Это ждет каждого из нас.

– Мама, она забрала с собой моего ребенка.

– Детка, что ты говоришь? – не могла сдержать эмоций мама.

– Сегодня ночью… я была в больнице. Уже не было что спасать, – говорила я сквозь слезы.

– Я еду к тебе.

– Нет, мама. Я хочу побыть одна. Я должна побыть одна.

Я повесила трубку и закурила еще одну сигарету. Вот тогда я и начала курить. Курение помогало снять напряжение. Как все просто. Хорошо, что я не додумалась до чего другого – алкоголя или наркотиков. В той ситуации скатиться до них было проще простого.

Я решила продать дом. Дала объявление, и мой план стал медленно обретать формы. Моя типичная реакция: сначала впадала в отчаяние, а потом что-то «вставляло» меня в режим работы. Так было и сейчас. Я не хотела, чтобы мне кто-то помешал. Я решила полностью изменить свое окружение. Продать дом, найти работу, желательно подальше от всех печалей и забот, от мест, которые были у меня связаны с болью.

Я хотела начать все с нуля. Я знала, что будет нелегко. Но, как всегда, думала, что уже хуже быть не может. И похоже, тогда я наконец-то оказалась права, потому что теперь жизнь стала помаленьку налаживаться. А может, я просто научилась жить, менее эмоционально смотреть на многие вещи? Я знала, что ни в чем нельзя быть уверенным. Ну, разве что в смерти.

Я полночи проискала работу. Просмотрела все объявления, достала все газеты за прошлую неделю. Имея диплом экономиста, ты в общем-то мало что умеешь. А где ты приземлишься через десять лет, на самом деле зависит от твоей первой работы. Мне повезло. Нашла работу в Варшаве. Достаточно далеко, чтобы убежать. Помощник директора по связям с общественностью в одной из фирм, занимающейся мобильной связью. Они наверняка легко могли мне отказать из-за отсутствия опыта работы. Но обошлось. Может быть, им понравился мой английский, а самому боссу – моя большая грудь и мои длинные ноги. А что? Если тебе сам Бог дал такие козыри, грех с них не зайти.

Даже не пришлось ехать на собеседование в Варшаву, потому что оказалось, что мой будущий босс находится в отпуске у моря и с удовольствием пригласит меня на кофе. Как-то не очень по-деловому это прозвучало, ну да ладно. Короче, пришла я в кафе…

Невысокий мужчина в приличном костюме тут же смерил меня взглядом. Когда мы поздоровались и обменялись всеми необходимыми любезностями, он спросил:

– Почему именно Варшава?

– Потому что Варшава настолько далеко от моего дома, что у меня появляется оправдание не приезжать сюда на каждый уик-энд, – ответила я честно.

– Вам здесь так не нравится? – удивился он.

– Скажу вам честно: хуже быть не может.

– Мужчины?

– О, не только. Мужчины, женщины, дети, молодые, пожилые – я должна изменить все.

Затем он спросил меня, достаточно ли я пунктуальна, старательна, даже расспрашивал о взглядах на какие-то щекотливые темы, чего, наверное, не должен был делать. А еще он спросил, есть ли у меня где остановиться в Варшаве. И сказал, что для начала корпорация что-нибудь придумает. Он развернул передо мной такую райскую картину моей будущей работы, что мне захотелось поскорее приступить к ней. Да не просто поскорее, а сразу.

Мне повезло. Через две недели он сам позвонил мне и спросил, с какого числа я могла бы начать.

– Да хоть с завтрашнего дня, – пошутила я. – Не знаю только, успею ли добраться.

– Тогда мы приглашаем вас выйти на работу с начала месяца.

Кажется, был ноябрь, потому что, помню, прямо с кладбища от бабушки я поехала в Варшаву.[8]8
  В самом конце октября, в День всех святых, поляки массово посещают могилы родных.


[Закрыть] В поезде я всю дорогу стояла, потому что все возвращались домой после выходных. У меня был один чемодан. Мой новый босс организовал мне квартиру, и я чувствовала, что еду к себе домой. Родители даже не попрощались со мной. Мама жутко обиделась, что я продала дом, ничего никому не объясняя. Ну да, действительно, продать его удалось быстро. Мне перевели очень хорошую сумму, прямо на счет, без посредников. Как и хотела бабушка. Мама считала, что я не уважаю память о бабушке и что я совсем спятила. Она не понимала, как вообще можно продавать семейный дом. Дом, в котором она, маленькая девочка, сделала первые шаги, в котором всегда жила семья. Она не знала о нашей с бабушкой договоренности. А бабушка поняла бы меня, потому что ей тоже когда-то пришлось начинать все с нуля. Она была сильной. Не помню, говорила я уже, что она была самой ярой феминисткой из всех, кого я знала? Ну да ладно, я сейчас о другом…

Может быть, это странно, но я никогда не верила в Бога слишком сильно, но после смерти бабушки я часто с ней, с бабушкой, разговаривала. Конечно, в течение первого месяца я пеняла ей, что она взяла с собой на тот свет моего ребенка. Забрала против моей воли. Я много плакала, сетовала, а потом… Потом успокоилась.

Дом я продала со всем его содержимым. Оставила только маленький секретер, который напоминал мне о детстве. В нем было много полочек и ящичков, и мне всегда нравилось копаться в нем, когда бабушки не было рядом. В одном ящичке были разноцветные пуговицы, в другом косметика, еще в одном – листочки с записями. Этот секретер я взяла таким, какой он был. Не наводила порядка, не заглядывала внутрь. Я перевезла его в Варшаву. Сейчас это просто: есть курьерская доставка.

Я попрощалась только с соседом бабули, с тем, который всегда косил траву в ее саду.

– Вы не жалеете об этом доме? – спросил он. – Мне будет вас не хватать…

– Да как сказать. – Я задумалась на секунду. – Если о чем и жалею, так это о том, что я больше не наивна.

– А при чем тут дом?

– Не знаю. То, что он больше не наш, что он теперь просто символ нового. Перемен.

– К лучшему?

– Надеюсь, что к лучшему, потому что к худшему я бы больше не выдержала.

– Хуже уже быть не может?

– Знаете, я уже столько раз говорила «хуже быть не может», что сейчас боюсь сказать это. Даже думать об этом боюсь. Потому что каждый раз, как только я это говорила, я оказывалась неправа. Оставалась только надежда, что мой лимит катастроф уже исчерпан.

Как я уже говорила, квартиру мне устроил Ярек. То есть босс. Мужик он был что надо. Нет, я не спала с ним. Хотя, думаю, мы оба были бы не против. Снял для меня квартиру на Саской Кемпе. Одна комната с кухней. Сначала я не хотела ничего покупать – решила сперва удостовериться, что захочу остаться в Варшаве навсегда. Деньги за дом в Оливе благополучно лежали на счете в банке.

Ярек снял эту квартиру за какую-то смешную для Варшавы сумму. После оплаты аренды, счетов, питания и покупки вещей первой необходимости у меня оставались средства на разумные капризы. Я также могла откладывать немного, что называется, на черный день. Потому что жизнь научила меня, что день иногда может быть чернее ночи.

Я с головой окунулась в работу. Она мне очень нравилась. Главным образом я писала. Я умела так ответить на письмо, что получатель составленного мною ответа был доволен вне зависимости от содержания.

– Ты так умеешь сказать «да пошел ты лесом!», что человека охватывает предвкушение волнительного общения с природой, – говорил Ярек.

А еще я вела корпоративную газету. Работа была для меня всем. Почти всем. Я начала бегать. Вставала каждый день в пять утра, надевала кроссовки и выходила на пробежку. Это было мое чувство свободы. Я была удивлена, как быстро можно достичь результатов. С каждым днем я увеличивала дистанцию, ускоряла темп. Наконец мне удалось пробежать полный марафон. Эти чертовы сорок два километра. А если уж быть совсем точной, то сорок два километра и сто девяносто пять метров. Эти пять метров тоже играют роль. Я прибежала на финишную отметку со временем пять часов, двадцать девять минут и тридцать две секунды. Может, кто скажет, что не особо, но главное, что я добежала.

После того как я буквально упала на землю, мне стало понятно, что если я одолела марафон, то смогу все. За эти пять часов вся жизнь пронеслась у меня перед глазами. Пролетело все, что было, и я начала думать о том, как же все сложится дальше.

Вскоре после марафона я уволилась из корпорации. Это Ярек меня уговорил сразу после того, как сам занял должность главного редактора в одном из еженедельников. Взял меня с собой. Работа, как говорится, совсем другой коленкор. Увлекательная, захватывающая. Иногда на грани закона, не говоря о том, что очень часто приходится нарушать рамки приличий. Ну нравится мне это – такая я заводная девчонка. С головой ушла в журналистские расследования. Может, не самое то для женщины – может, немного опасно, но с другой стороны – терять мне нечего: я была одна, каких-то особых ценностей у меня не было, если не считать денег на бабушкином счету, а тут еще надвигался кризис, многие боялись держать средства в банках, предпочитая вложиться во что-нибудь осязаемое. И так все сложилось, что я купила квартиру.

Год я разрабатывала одного португальского бизнесмена, объявленного в розыск. Я ездила за ним по всей Европе. В конце концов написала статью, за которую получила премию «Гранд Пресс» в категории «Журналистские расследования». Это дало мне кое-какие деньги, но главное – пошли заказы. Они знали, что в деле добывания информации для меня нет преград. Симпатичная, стройная, длинноногая блондинка, производящая впечатление на мужчин. На всех. Они охотно тащили меня в постель (по крайней мере, им казалось, что это они делают, а я ведусь). Ну а когда дело доходило до дела, они охотно делились информацией. Маленький секретик: каждый (в постели) объективно мне проигрывал, а когда понимал это, пытался сгладить впечатление от своего персонального провала выпячиванием своей ценности как носителя уникальной информации. Не все подходило для публикации в нашем журнале. Некоторые истории были как раз для желтой прессы. Поэтому я начала сотрудничать и с нею. Деньги были очень хорошие, удовлетворение от проделанной работы тоже было на уровне. Я шла по ним как асфальтовый каток. А чего мне с ними было миндальничать: я сама получила от жизни столько всего и такого…

Короче, все деньги от продажи дома я потратила на квартиру в Варшаве. Огороженная охраняемая застройка, полный покой и порядок. Дом в Оливе стоил столько же, сколько и моя квартирка. Плюс несколько предметов мебели. Невероятно, не так ли? Я купила эту квартиру, но она так и не стала моим домом. Единственным ее сентиментальным акцентом был бабушкин секретер. У меня не было ни цветов, ни безделушек. Я не приглашала гостей. Не было ничего надежного и вечного, за что можно было бы держаться. Да и зачем? Жизнь полна сюрпризов, и я не знаю, может, я завтра уеду на работу в Лондон, Нью-Йорк или Москву. Я не хочу чувствовать себя зависимой ни от кого и ни от чего. Я хочу быть свободной птицей, которая летает в небе, и если ей захочется насрать тебе на шляпу – значит, насрет. Без каких-либо последствий. В крайнем случае получит за это премию «Гранд Пресс»…

– Какая же ты расчетливая… – испуганно воскликнула Карола.

– С кем поведешься, от того и наберешься, – сказала я. – Я приспосабливаюсь к судьбе. Она не была для меня особо доброй, так за что я должна быть ей благодарна?

– А твои родители? Вы общаетесь?

– Время от времени. Созваниваемся. Когда-то я пыталась провести с ними Рождество, но ничего из этого не вышло. Мама все не могла успокоиться, все время упрекала меня, что я растратила семейное состояние. Она имела в виду продажу дома, неуважение к традициям. Она даже как-то намекнула, что я, наверное, сама избавилась от своего ребенка. Сказала это в сердцах, без намерения уколоть меня, но мне было очень больно. Тогда я ушла от них, не сказав ни слова, и вернулась в Варшаву. После того вечера я впервые поняла, что нет у меня больше дома… кроме этой квартиры. Странное это было чувство.