Текст книги "Невинные"

Автор книги: Магдален Нэб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Дело об убийстве? А я ничего не слышал. Но я, правда, на две недели уезжал в отпуск.

– Вы бы вряд ли что-нибудь услышали, даже оставаясь дома. Это сообщение лишь кратко промелькнуло в новостях. Мы долго не могли ее опознать. У нее в сумке не было ни документов, ни денег, ни чеков, ни банковских квитанций. Но Перуцци утверждает, что она пошла сюда.

– Да. И она пришла. Это было накануне моего отпуска. Я бы такого не забыл. Как я уже сказал, меня беспокоит финансовое положение Перуцци, и раз он не отвечает на мои письма – очевидно, всю почту из банка он сразу подсовывает сыну, даже не открывая, – и раз сам сын жаловался мне, что он не в силах образумить отца, то я предупредил сотрудников, чтобы они прислали ко мне его японскую ученицу, когда она придет.

– Значит, вы говорили с ней в то утро?

– Да, конечно. Я не мог ей рассказать всего по причинам конфиденциальности, но, признаться, она была моей последней надеждой. У него такие долги, что я столкнулся с перспективой отказать ему в праве выкупа закладной.

– Выкупа закладной? А я всегда думал, что он владеет всей недвижимостью, как, наверное, и его отец до него? По крайней мере, мне так говорили...

– Вы правы. Они шьют обувь из поколения в поколение и, конечно, являлись владельцами недвижимости. Но он заложил все около восьми месяцев назад.

– Восемь месяцев...

То есть после инфаркта. Все образы в голове у инспектора пришли в движение, стали изменяться, терять и обретать четкость. У него было ощущение, что он вернулся туда, откуда начал, но с одной разницей. Не любовь, а деньги...

– Его сыну не могло это нравиться, – проговорил инспектор. – Я знаю, что он не заинтересован в том, чтобы перенимать у отца дело, не говоря уже об обучении ремеслу. Но ведь это его наследство пускают по ветру. Как, по-вашему, он к этому относится?

– На удивление спокойно. Каждый раз, приходя ко мне по поводу крупного превышения кредита, или займов, или закладной, он бывал встревожен, но никогда не злился. Когда Перуцци заболел и дела внезапно пошли хуже, он сказал мне, что дни его отца сочтены и что это объясняет его желание жить полной жизнью. Я тактично попытался ему помочь. Я сказал: «Видите ли, я мог бы отказать ему в займе для выкупа закладной. Это не слишком удачная идея, а вы пользуетесь правами адвоката. Если вы полагаете...» – «Как я могу хоть в чем-то отказать отцу? Ему, может быть, и жить-то осталось всего несколько месяцев. Кроме того, если я стану препятствовать его желаниям, он лишит меня права заниматься его делами. Он, наверное, даже рассорится со мной. У него взрывная натура. Нет, об этом не может быть и речи». И вот, с этими словами, он спокойно умывает руки. Сам-то он не наш клиент – его контора на другом берегу на Виа де Серви. И надо думать, что бухгалтер, который работает на виа де Серви и живет на Лунгарно, – это вполне преуспевающий бухгалтер. И за это он должен благодарить своего отца. Именно отец поддержал его желание пойти в университет, вместо того чтобы продолжать семейную традицию.

– Да. Он очень гордится своим сыном. У них не было споров по этому вопросу, и, как вы сказали, он имеет основания быть благодарным отцу и избегать ссоры сейчас. Но все равно... – Инспектор помолчал, глядя, как управляющий крутит ручку в розовых пальцах. – Все равно, мне кажется, что дело касается слишком больших сумм. Скажу вам откровенно, по секрету, само собой разумеется, потому что я не должен вам этого говорить... – Никаких причин для секретности не было, однако лучший способ завоевать доверие человека – это поведать ему какой-нибудь секрет – настоящий или мнимый. – Мне подумалось, что Перуцци очень привязался к своей юной ученице. Я, конечно, не знал, какого рода были их отношения...

– Перуцци? Перуцци?

– Понимаю. Я почувствовал то же самое. Но эти деньги куда-то уходили. Вот только, по всем данным, у нее-то никаких денег не было. Она была помолвлена с одним молодым сержантом из моего отделения.

– Ясно.

– Нет. Ничего вам не ясно. Факт тот, что когда она его оставила, то он, возможно, убил ее. Никто не пытается ничего скрывать – вот что я хочу до вас донести.

– Естественно.

– Хм... А я вот не уверен насчет «естественно». Всякое бывает. Но опять же скажу вам по секрету – парень покончил с собой. Застрелился.

– Это не тот, о котором сообщали в новостях?

– Да. Его фамилия Эспозито.

– Тот самый! Но ведь это было в Риме, верно? Он хотел скрыться? Я, кажется, припоминаю, что это произошло не то в аэропорту, не то еще где-то.

– В поезде. Да, в Риме. Поверьте, я расспрашиваю вас исключительно ради того, чтобы раскрыть загадку смерти этой молодой женщины. Видите ли, Перуцци хотел, чтобы они поженились. Он предложил купить им дом. Мне кажется, он страдал от одиночества. Жена умерла, сын пошел своей дорогой. Если бы Акико вышла замуж, родила ребенка, поселилась здесь, то у Перуцци появилась бы семья, возможность передать свое дело, начать новую жизнь. А что до сына, то по закону он не мог бы лишить его наследства, даже если бы захотел, и мне кажется, что сын для него – свет в окошке, особенно теперь, после того, как он потерял Акико.

– Акико?..

– Так звали девушку.

– Ах да. Славная малышка, очень симпатичная.

– Я все думаю, не вкладывал ли он куда-нибудь деньги на ее имя, в недвижимость, может быть. Поэтому мне нужно знать, что вы ей сказали и как она отреагировала.

– Разве я мог рассказать ей все? Это слишком деликатное дело. Но надо заметить, что если он засаливал где-то деньги и ей об этом было известно, то самообладания ей было не занимать. Она была абсолютно спокойна и собранна. Я сказал ей, что мне необходимо срочно повидаться с Перуцци, потому что он не отвечает на мои письма. Она ответила: «Он не хочет сюда идти. Он велел мне учиться вести дела, потому что мастерскую унаследует его сын, а ему она не нужна.

Я подшиваю все документы в папку, а весной сын синьора Перуцци приходит и забирает ее. Синьор Перуцци не хочет этим заниматься». Я сказал: «Понимаю, но я должен его увидеть. Это очень срочно. Я не имею права предоставлять вам конфиденциальную информацию, это понятно?» – «Да». – «И вы передадите ему, чтобы он пришел, причем не откладывая? Это срочно». – «Да». Конечно, она не выполнила обещания.

– Ей так и не предоставилась возможность, – сказал инспектор. – Перуцци больше ее не видел. Я думаю, в тот день она погибла, хотя, скорее всего, никогда не узнаю наверняка. Вы помните, в котором часу она вышла отсюда?

– Не точно, но.... – Он взял свой ежедневник и перелистал страницы назад. – Май... двадцать первое. Вот, я сделал пометку. Перуцци – это чтобы не забыть поговорить с девушкой... Да, у меня была назначена встреча в главном здании в двенадцать, значит, она пробыла у меня не больше четверти часа, если это... О боже...

– Что такое?

– Я вспомнил: как я уже сказал, у меня была назначена встреча. Я проводил ее и затем, наверное, вернулся, чтобы собрать портфель. Когда я выходил из центрального входа, она все еще стояла у дверей банка, разговаривала с мужчиной, тот держал ее за руку. Тогда я не придал этому значения, но если в тот день с ней что-то случилось, как вы говорите, то...

– Они ссорились?

– Нет... Это, наверное, не имеет значения, – добавил управляющий с несчастным видом. Он явно жалел, что вообще заговорил об этом, и с удовольствием взял бы вырвавшиеся слова обратно.

– И все же что-то привлекло ваше внимание.

– Я же говорю, она была такая симпатичная малышка. Я заметил, что у нее покраснело лицо, вот и все. Она плакала. А сначала показалась мне такой спокойной и деловой.

– Понятно. А ее собеседник был вашим клиентом?

– Нет. Он не был клиентом. Я не знаю, кто он такой. Я вспомнил только потому, что вы сказали... Ну, он был в форме карабинера. Наверное, один или двое из моих сотрудников могли бы это подтвердить. Мне очень жаль.

Некоторое время инспектор сидел молча, слушая собственное дыхание. Какие-то смутные идеи шевелились на периферии его сознания, вроде тех, что слишком просто принять желаемое за действительное и позволить ввести себя в заблуждение, что нечего браться за дела, в которые ты сам эмоционально вовлечен, что смерть искупает... смерть искупает...

Идеи, которые исчезли, не успев оформиться. Он задышал глубже. Он был абсолютно спокоен.

Кто-то постучал и вошел. Это были служащий банка и Лоренцини. Прежде чем кто-либо из них успел заговорить, инспектор поднялся.

– Я должен идти.

И отчего это Лоренцини так вытаращил глаза?

– Ордер при вас? Управляющий передаст вам копии всех операций по счетам Перуцци за период, который у него вызывает беспокойство.

– Да, но мне нужно с вами поговорить.

– Не сейчас. – Повернувшись к управляющему, он спросил: – Я полагаю, вам приходило в голову, что все эти перемещения средств могли указывать на нежелание платить налог на наследство, а не на желание жить полной жизнью?

– Да. Разумеется. Как только я узнал о его болезни...

Инспектор повернулся к Лоренцини:

– Вы же видите.

– Что «видите»?..

– Деньги... Я должен идти.

Управляющий поднялся с некоторым волнением на лице:

– Инспектор, что бы ваш сотрудник ни обнаружил здесь, воспользовавшись ордером, я надеюсь, что вы четко разъясните Перуцци: мысль об уклонении от налогов была не моя. Я уверен, вы понимаете...

– Конечно. Не беспокойтесь. Если это правда, то мне это неинтересно. Меня заботят убийство, самоубийство и убитая горем мать.

– Сочувствую. Мы никогда даже не обсуждали налог на наследство.

– Я уверен, что вы проявляли большой такт.

– Нет-нет, инспектор. Я говорю вполне серьезно. Вы сказали, что не пытаетесь ничего скрывать, и я вам поверил. Верьте и вы мне.

Он слегка порозовел, но его взгляд был прям и решителен, когда он протянул инспектору руку.

– Эта мысль просто приходила мне в голову, вот и все, и еще я подумал, что даже у обувщика с дурным характером может быть прошлое, то есть его могут шантажировать.

В этот раз настала очередь инспектора удивиться.

– Перуцци? Перуцци?

Лоренцини что-то нацарапал на клочке бумаги, который затем сунул инспектору в руку.

Надев фуражку и темные очки, инспектор перешел дорогу и стал подниматься по внешнему двору к палаццо Питти. Им овладел страх, но чего, собственно, он боится?..

Чей-то голос произнес у него над ухом:

– Добрый день, инспектор. Какой ужас, не правда ли? Надеюсь, что это не на всё лето.

– День добрый... хорошо бы не на всё, – машинально ответствовал инспектор, не обращая внимания на говорившего.

Опять жара. Внешний двор превратился в пекло. Солнце так и жгло, пронизывая насквозь фуражку и форменную куртку. Пусть он устал, но он не остановится. Только не останавливаться. Водитель ждал его под аркой в глубокой тени. Хорошо. Он сел в машину и взглянул на каракули Лоренцини, мыслями находясь далеко. Затем прочитал записку.

«Эспозито и яп. дев. у нас на наружке в 12.04 21 мая».

Это было как удар под дых, и все же он оставался спокойным, словно столкнулся с еще одной трудностью, которую предстояло преодолеть. Позвонив Лоренцини, он спросил:

– Вы можете сейчас разговаривать?

– Да. Я пока еще в банке, но управляющий на минуту вышел из кабинета. Я один.

– Тогда докладывайте.

– Я проверил все наши записи за двадцать первое мая. В то утро Эспозито был в городе. Они с Ди Нуччо выезжали домой к синьоре Верди для задержания тех мошенников, помните, что прикидывались газовщиками?

– Помню. И что потом?

– Ди Нуччо был за рулем. На обратном пути Эспозито попросил остановить на площади Питти, у него якобы были там дела. Ди Нуччо высадил его возле банка.

– Понятно.

– Я просмотрел все записи с камеры наружного наблюдения, чтобы узнать, когда он вернулся. Они с девушкой появились у входа в двенадцать часов четыре минуты. Похоже, что они ссорились. Он взглянул на часы и вошел. Она постояла, сделала несколько шагов к дверям, потом повернулась и пошла по главной аллее направо, в сады.

– Эспозито выходил снова?

– Я прокрутил всю запись. Если он выходил, то не был одет в форму. Там была сутолока, люди выходили из офиса смотрителя парка и от нас, и все они проходили через одни ворота.

– Если даже и так, то другие должны помнить, обедал ли он вместе с ними.

– Нет. Он давно уже с ними не ел. Он всегда запирался в своей комнате в свободное от дежурств время. Потом ничего особенного не происходило до половины третьего, когда он поехал в магистратуру по поводу этого самоубийства – отец пятерых детей, потеряв работу, отравился. Так что у Эспозито нет того железного алиби, которое вы хотели, нет вообще никакого алиби, если честно.

– Понимаю.

– Каковы будут ваши дальнейшие распоряжения?

– Никаких.

За рекой водитель остановил машину в конце виа де Серви, недалеко от собора.

«Доктор Дж Перуцци, бухгалтер, 2-й этаж» – было выгравировано на большой медной табличке на стене мраморного парадного. Поднявшись в лифте, он позвонил в дверь бухгалтера. Дверь, щелкнув, отворилась, и он увидел высокого элегантного мужчину с густыми черными волосами, в светло-сером костюме, стоявшего в дверном проеме в конце покрытого зеленой дорожкой коридора. Инспектор слегка растерялся. В таких роскошных деловых апартаментах, как эти, он ожидал увидеть тучи суетящихся секретарей и, может быть, даже длинную очередь. Затем мужчина громко произнес одно только слово: «Черт!» – и ушел обратно, оставив дверь открытой.

Глава десятая

Идя по коридору, он не торопился. Наоборот, он чувствовал, что двигается все медленнее. Толстая зеленая ковровая дорожка скрадывала звук его шагов. Это обстоятельство да еще слабость от недосыпа создавали у него ощущение, будто ему снова снится кошмар. Снова болела грудь от жгучей тревоги, темнота грозила поглотить сознание. Он шел по ковровой дорожке как будто в замедленной съемке, успевая заметить тысячи мелких деталей, а также их отсутствие. Не было слышно телефонных звонков, никто не обгонял его, спеша с бумагами из кабинета в кабинет, хотя вокруг было много закрытых дверей. Потянуло сигаретным дымом. В конце коридора находилось просторное помещение с ковровым покрытием на полу. Инспектор боковым зрением отметил большой стол слева, легкий аромат духов и худые смуглые плечи молодой женщины, которая молча проводила его глазами. Он не повернул головы. Он не сводил взгляда с открытой двери впереди. Подошел к ней и остановился.

– Перуцци, Джерардо.

– Здесь. – Это вышло как на школьной перекличке. Джерардо сидел, откинувшись в кожаном офисном кресле, вытянув длинные ноги под большим антикварным столом, с сигарой во рту.

Теперь инспектор никуда не торопился. Он мог хоть всю жизнь рассматривать этого человека и его кабинет. Это был большой кабинет. Скромную зеленую дорожку сменили чудесные персидские ковры. Мебель была полированного дерева. Инспектор достаточно походил по антикварным магазинам, чтобы представлять себе цену стоявших в кабинете шкафов и бюро. Освещение было современное, а картины на стенах – старинные. Инспектор видел свое отражение в массивном зеркале, где могли бы поместиться пятеро таких, как он, в резной позолоченной деревянной раме, которая, в свою очередь, отражала позолоту у него на фуражке. Он снял фуражку, сделал медленный выдох, и все это под ироничным взглядом человека напротив. Инспектор не собирался заговаривать первым. Он знал, что нашел то, что искал. Этого было достаточно.

– Вы пришли меня арестовать? Или, быть может, для начала присядете?

Оглядевшись, инспектор выбрал стул покрепче и сел, надев фуражку на колено.

– Откуда вы узнали? Простое любопытство. Это не так уж важно.

– Да. Это неважно. Разве что для вашего отца.

– Мой отец – дурак. Как вы сами, должно быть, заметили. Насколько я понимаю, вы с ним знакомы.

– Да. Я с ним знаком.

– Всю жизнь просидел в своей убогой дыре, тачая свои старомодные башмаки. На фабрике таких сделают тысячу, пока он возится с одной парой.

– Вероятно, вы правы.

– Ну и как же вы узнали? Неужели она проболталась своему дружку о разговоре с управляющим? А сказала, что нет, сучка.

– Нет. Вы, я полагаю, знали о намерении управляющего поговорить с ней.

– Конечно, знал. Мне ничего не оставалось, как только согласиться. Он грозил отказать в кредите.

– Зачем вам это понадобилось? Зачем, когда вы и без того всем этим, – он обвел взглядом богатство, окружавшее его, – владели так долго и получили так легко?

Молодой человек пожал плечами:

– Мне приглянулся БМВ. На «мерседесе» я чуть не попал в аварию. И кроме того, я хотел купить эти апартаменты. Вносить арендную плату – это занятие для дураков.

– Как и шить обувь.

– Верно.

– Скажите, а у вас есть клиенты?

– Есть парочка. Мелкие заказы. Их принимает девушка. Мне не приходится ей много платить, а ей не приходится много работать. Наверное, проводит время, рассылая анекдоты друзьям по электронной почте.

– Я полагаю, это именно она занималась счетами вашего отца?

– За это я ей и плачу.

– И она никогда ничего не подозревала?

– С чего это? Не ее дело, как мой отец тратит свои деньги.

– Ваш отец не тратил свои деньги.

– Еще большая глупость с его стороны. Он и не знает, как это делается. Он и понятия не имеет о настоящей жизни, ему недосуг высунуть нос из своей убогой мастерской. Знаете, сколько раз они с матерью ездили в отпуск? Один. Один раз! Свой медовый месяц они провели в Пьетрасанте. Шезлонги и велосипедные прогулки вдоль побережья. Боже ты мой! Это просто убожество! А потом они всегда закрывали в августе мастерскую и ходили по музеям, как парочка глупых туристов. Или отправлялись в «путешествие», как они это называли, в Сан-Джиминано и Сиену. Я ему, бывало, говорил: «Почему бы вам не поехать за границу, не вырваться из этой рутины?» – «Зачем нам за границу? У нас тут самые знаменитые произведения искусства и самые красивые на свете здания. У нас тут море, и поля, и горы, не говоря уж о вине, еде и музеях. Куда можно поехать, чтобы найти места лучше наших?» Его самого надо выставлять в каком-нибудь музее вместе с другими флорентийцами вроде него.

– Вы тоже флорентиец.

Он рассмеялся, и прегромко. Это могла быть и бравада, однако на то было не похоже. Его глаза сверкали, но не от страха. Казалось, он репетировал свою речь долгие годы в ожидании достойной публики.

– А что ваша мать? Она была несчастна, живя такой жизнью?

– Вы, наверное, шутите. Они были два сапога пара. Работала всю жизнь в магазине и никуда не выходила. И жила над магазином. Как в средневековье. Скажу вам, что в последних классах школы я никогда не приглашал своих друзей к нам домой. Нет, вы представляете? Один из них жил в огромном доме с садом на виа Сан-Леонардо, а другой на вилле с бассейном во Фьезоле. А мать говорила: «Приводи своих друзей, мы всегда им будем рады, прошу тебя, приводи»!

– А друзья не удивлялись, почему вы никогда их не приглашаете?

– Я сказал им, что моя мать – инвалид. Я был не так уж далек от истины. Она была еще не старая, когда умерла.

– Совсем не старая, нет.

К счастью для себя, она не дожила до этого дня. Ему вспомнилось, как когда-то, несколько лет назад, Тото визжал: «Почему у нас нет нормального дома, как у всех остальных? Я не могу привести друзей в эти дурацкие казармы! Почему ты не можешь найти нормальную работу, как отцы других ребят?»

Теперь он вдруг почувствовал тошноту, и сердце забилось слишком сильно, будто от страха.

– У вас тут, должно быть, кондиционер. – Внезапно ему стало холодно.

– Да, только что установили. Супермощный. Если вам холодно, то я могу...

– Нет-нет. – Неужели этот человек, сидящий напротив, не боится? Если у него не осталось никакой любви к родителям, то к себе-то, наверное, осталась? Он должен знать, что его песенка спета. И он знает.

– Так или иначе, сердце моего отца износилось. Он скоро умрет, даже не узнав жизни.

– Мне кажется, он жил, как хотел.

– А как же я? – В припадке бешенства Джерардо вскочил и подался вперед, тыча своей большой рукой в лицо инспектору. – А как же все эти годы, что я провел над магазином? Годы стыда – и это еще не самое худшее. Когда я получил диплом и он передал мне свои счета, я обнаружил, что он зарабатывал кучу денег! Мы могли бы жить как нормальные люди!

Он все повторял: нет, вы представляете? – рассчитывая на понимание, на сочувствие инспектора. И в то же время у него не хватало ни сочувствия, ни воображения, чтобы понять своего отца.

– Я сразу же заставил его купить приличную квартиру, убедил его, что он получит снижение по налогам, и коль скоро он никогда не давал себе труда взглянуть на цифры...

– Значит, тогда все и началось? Тогда у вас появилась эта идея?

– Нет, но именно тогда я перестал его стыдиться и разозлился на него.

– Получается, что вы унаследовали его знаменитый темперамент.

– У меня были веские основания для злости, не так ли? Однако началось все несколько позже. А тогда мать была еще жива. Она заболела вскоре после их переезда на новую квартиру.

– Ей там не понравилось?

– Еще как понравилось! Покупка была хорошим вложением денег, и, кроме того, вы представьте: после той старой дыры в центре города!.. Она все хвасталась знакомым, как там число и светло, как мало уборки: «Я просто не знаю, чем себя занять. Есть, конечно, магазины на другом конце улицы, очень хорошие. И автобусная остановка рядом. Я не вожу машину. Джерардо обо всем позаботился». – Он жестоко кривлялся. – А потом у нее обнаружили рак.

– Значит, все началось после ее смерти? Это вас подтолкнуло...

– Нет, с его машины. Он вечно ездил на этих жалких «фиатах», покупал очередную скучную модель от Агнелли – по завышенной цене. Он говорил: «Мне сгодится и итальянская машина. А то купишь иностранную, а потом разоряйся на запчастях да еще бегай ищи, кто бы ее отремонтировал». Я ему постоянно твердил, что те времена давно прошли, и если уж ему хочется скучную маленькую машину, то лучше покупать японскую – она и дешевле в два раза, и надежней. Но нет, ему милее было спонсировать уродцев Агнелли! В конце концов я устроил происшествие с пироманьяком. Я сам поджег эту чертову железку, получил для него страховку и купил ему что-то более-менее приличное. Первый «мерседес». Но он, конечно, так и не стал его водить.

– Зато вы стали.

– Он никогда никуда не выезжал. Сказал мне, чтобы я держал машину у себя, а сам стал ездить на автобусе.

С отвращением фыркнув, он дотянулся до мраморной пепельницы и положил сигарету. У него было такое же удлиненное костлявое лицо и густая шевелюра, только черная, а не седая, как у отца.

– Что теперь будет? Где же наручники?

– У меня нет при себе наручников.

– И что же?

– Я позвоню в полицию. Когда настанет время.

– А журналисты, фотографы?

– Это то, что вам нужно?

Пожав плечами, он провел рукой по волосам и едва заметным взглядом скользнул по своей дорогой одежде.

Инспектор мысленно вообразил его в суде, поминутно вопрошающим судью: «Вы представляете?» Не удержавшись, он добавил:

– Скорее всего, газетчики поднимут большой шум. Ваш отец – весьма известная персона...

– Мой отец?.. Ах, вы, наверное, имеете в виду его квартал, эту дыру, где, по его мнению, мир начинается и заканчивается, верно?

– Я имею в виду Флоренцию. А также несколько других городов в Европе и Японии. При своем таланте он имеет клиентуру по всему миру. Кроме того, он богат, не правда ли? Оглянитесь вокруг. Он оплатил все это своим талантом.

– А меня воспитывал в нищете.

– В нищете? Вы получили образование, несомненно, вместе со всем, что к нему прилагается – школьные поездки, каникулы на горнолыжных курортах и тому подобное.

Тот злобно фыркнул.

– Неделя в Абертоне, в двух часах езды от дома, когда мои друзья ездили кататься в разгар сезона в Доломиты и в Альпы!

– Он отправил вас в университет.

– Потому что ему самому так хотелось! Чтобы он мог похвастаться перед друзьями!

– Верно. Он хвастался этим перед друзьями. А вы бы предпочли, чтобы вместо этого он учил вас шить обувь?

– Вы что – смеетесь? Так или иначе, у меня могли быть свои идеи насчет того, что я хочу делать. Например, мне нравятся машины...

– Точнее, вам нравится их покупать.

– Да что вы знаете? Вы когда-нибудь имели приличную машину?

– Нет. А вы правы. Откуда мне знать? Никогда не знаешь, что будет лучше для твоих детей. Никто не даст тебе совета, этому нельзя научиться на собственном опыте. Когда понимаешь – или тебе кажется, что понимаешь, – где допустил ошибку, уже слишком поздно.

– Я прямо слышу, как вступают скрипки.

– У вас есть дети?

– Только не у меня. Я никогда не был женат. Меня больше интересуют развлечения.

– Вы отправляетесь в тюрьму.

Он снова пожал плечами:

– Это рано или поздно должно было случиться. Главное, что мир делится на тех, кто возит, и на тех, кто ездит. В отличие от своего дурачка-папаши я принадлежу ко второй категории. И в ней я останусь. Вы сами убедитесь, когда дело будет рассматриваться в суде. У меня отличный адвокат.

– Я уверен, что отличный. При вашем вкусе к дорогим вещам в этом не может быть сомнений. Но, по правде говоря, вы не прочь покончить со своим положением, не так ли?

– Это вы о чем?

– Вам нужны наручники, вам нужны журналисты, вам нужен судья. Будь вы немного более осторожны, никто бы ничего не узнал: ваш отец скоро умрет. К тому же тратите-то вы свое законное наследство. Но вы этого хотели, не правда ли? Вы хотели, чтобы я сюда явился, выслушал ваше оправдательное нытье. Но этого вам было мало, вы хотели, чтобы и другие люди узнали и подтвердили вашу правоту. Вот в чем ваша цель, не так ли?

– Не люди! А он! Он! Это его я ненавижу за то нищенское воспитание, которое я получил! Годы и годы бедности и стыда. Теперь все деньги на свете не купят мне того, в чем я нуждался в то время.

– Не нуждались, а хотели.

– Ну и что?! Я хотел лишь того, что было у всех!

– Нет никакого смысла сравнивать себя с другими. Всегда найдутся люди, которые живут богаче, и еще более найдется тех, что живут беднее.

– Другие меня не интересуют. Я интересуюсь только собой.

– А меня интересует Акико.

– Что?..

– Акико Камецу. Бывшая некогда подмастерьем вашего отца, которой он собирался передать свое дело, ныне покойная.

– Ах, это вы о ней...

– Да, о ней. Вы знали о намерении управляющего убедить ее привести в банк вашего отца. В самом лучшем случае это грозило бы вам потерей адвокатских полномочий. А вы уже успели заключить контракт на покупку этого помещения? Вы следили за ней и моим сержантом – ее дружком, как вы его назвали, также ныне покойном, – когда в то утро они вышли из банка?

– Она, наверное, была еще хуже, чем мой отец.

– То есть?

– Я хочу сказать, что он – пережиток века динозавров, но он пожилой человек, а девчонка вернулась в эпоху динозавров по собственной воле, с открытыми глазами. Оставить Токио ради этой помойки, чтобы сидеть в этой дыре целыми днями и ковырять туфли!.. Не говоря уж о ее бой-френде – не сочтите за обиду, но сколько люди вроде вас зарабатывают?

– Не слишком много. А теперь, если вы позволите, я позвоню.

– Он мне никогда не нравился.

– Хм.

– По-моему, он вовсе не красив, и, кроме того, в каждом фильме он одинаковый. Это не актер.

– Хм.

– По другому каналу идет какой-то фильм про Джеймса Бонда, но он начался полчаса назад, и ты знаешь, как там – невозможно уследить за сюжетом, даже если смотришь с самого начала.

– Хм.

– Ты мне еще не сказал, как тебе новая люстра.

– Хм.

– О боже. Ты, наверное, слышал, что сегодня утром Землю захватили марсиане?

– Нет. Мне нужно позвонить. Нет, ты смотри дальше.

Был только один фильм, на котором инспектор мог сосредоточить внимание, и он был записан на пленку камерой наружного наблюдения. Включив свет в коридоре, он под голоса, доносящиеся из телевизора, позвонил в тратторию Лапо. Никто не отвечал. Он посмотрел на часы. В девять тридцать вечера Лапо должен работать. Он ждал долго. Потом набрал номер еще раз – на тот случай, если в первый раз ошибся. Никто не отвечал. Он положил трубку и затем связался с городским патрулем.

– Где вы сейчас находитесь?

– Понте-Веккьо.

– Слушайте, проверьте для меня один адрес. Это траттория, которая должна сейчас работать, но там не отвечают... – Он объяснил, где это.

– Мы будем там через полминуты. Что нам делать?

– Ничего. Позвоните мне, когда приедете.

Он стоял у телефона и ждал, наблюдая за мельканием света на телеэкране в открытую дверь гостиной. Не успел телефон зазвонить, как он поднял трубку.

– Инспектор? Здесь закрыто. Столы сдвинуты, жалюзи опущены. Висит записка: «Закрыто по болезни». Ресторан напротив – работает. Спросить там?

– Не надо. Завтра я сам загляну. Все спокойно?

– Порядок. У патруля на площади Сан-Спирито было небольшое происшествие, но теперь все тихо. Машин много. Быстрее бы ввели летний запрет на проезд через центр ночью. Уже так жарко, как будто сейчас июль. Мы застряли в пробке, вы слышите?

Тереза переключила канал. Он сел и стал смотреть Джеймса Бонда.

– Все в порядке?

– Что?.. А, да. Я хотел заказать столик у Лапо на день рождения Джованни, но у него закрыто.

– Закрыто? Почему?

– Видимо, кто-то заболел. Наверное, его теща. У нее уже был один удар.

– Что ж, торопиться нам некуда. Что с тобой такое? Почему у тебя такой озабоченный вид? Я думала, что все уже в порядке. Очевидно, что человек, которого ты арестовал, виновен в смерти этой несчастной девушки, и доброе имя Эспозито теперь восстановлено. Это самое главное. Такой славный мальчик! Как подумаю о его бедной матери...

– Да. У Тото все хорошо?

– Конечно, хорошо. Ты же сам видел, что он съел ветчину и дыню?

– И это означает, что у него все хорошо? Ты так уверена?

– Конечно, уверена. Мне кажется, тебе пора ложиться спать. Ты пока еще не пришел в себя после поездки в Рим.

«Мой сын работает в Ареццо и засыпает в поездах, но на шоссе слишком опасно...»

«Я не вожу машину. Джерардо обо всем позаботился».

«Я люблю машины».

Перуцци, без сомнения, были любящими родителями. Они сделали все, что могли, и все же...

«Дурацкие казармы! Почему ты не найдешь нормальную работу, как отцы других ребят?»

Что случилось с отцом Эспозито? Дали бы они его матери взглянуть на его лицо, на два его лица? Да ни за что на свете...

Опасность повсюду.

– Салва!

– Иду... Ты скоро?

– Я мигом. Только приготовлю нам чай с ромашкой. Ложись в постель, я все принесу.

Позже, когда погасили свет, он спросил:

– А ты помнишь, как Тото кричал на меня, чтобы я нашел себе нормальную работу, как отцы других ребят?

– Нет.

– Нет? Не помнишь?

– Когда это было? Давно, наверное? – зевнула она.

– Давно. Несколько лет назад. Тогда еще они с друзьями попались на краже какой-то ерунды в универмаге. Они там прогуливали физкультуру.

– А, вот оно что. Так он, наверное, испугался, что ты его арестуешь. Ему тогда несладко пришлось. И как ты только ухитряешься помнить такие мелочи?