Текст книги "Невинные"

Автор книги: Магдален Нэб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Магдален Нэб
Невинные

Глава первая

Стояло чудесное, яркое и свежее майское утро, такое утро, когда небосвод сияет лазурью. И даже если бы инспектор мог заранее узнать, чему вскоре суждено случиться, в тот момент он бы ни за что не поверил.

На пути его возник Лоренцини:

– А вы разве не хотите взять машину?

– Нет-нет. Пешком быстрее.

И он удрал со службы, торопясь поскорее оказаться на улице. Вряд ли он сумел бы объяснить что-либо своему заместителю – практичному Лоренцини, тосканцу из тосканцев. Дело в том, что стоило ему распахнуть окно в своем маленьком кабинете и глотнуть напоенного солнцем воздуха, как он понял, что это то самое утро. Флорентийцы, настраиваясь на новый день, будут страшно шуметь и суетиться. Он вынырнул из прохладной тени каменной арки в ослепительный свет площади Питти, нащупывая в кармане темные очки, и ровно в восемь часов дирижер взмахнул палочкой: на лесах, поднимавшихся по фасаду дворца Питти, застучали молотки, почти сразу их заглушил нестройный перезвон дюжины церковных колоколов. Загудели клаксоны в первой утренней пробке, возникшей ниже внешнего дворцового двора, где шел ремонт дороги. Взревела пневматическая дрель.

– Инспектор Гварначча! Доброе утро!

– Ах, синьора! Утро доброе! Как поживает ваша матушка?

– Завтра ее выписывают из больницы. Но знаете, мы не можем ожидать...

Чего именно никак нельзя было ожидать, он не услышал: все потонуло в реве дрели, и инспектор, пробормотав нечто невразумительное и неразборчивое, стал пробираться между рядами машин к бару на другой стороне площади.

Бар был полон посетителей, которые завтракали под шипение эспрессо-машины, распространявшей аромат свежего кофе. Три дамы в летних нарядах, увлеченные беседой, занимали всю стойку.

– Не поймите меня неправильно. Я против нее ничего не имею. Она добра, очаровательна, она святая – все что хотите! Но у нее же мания величия, вот что я вам скажу!

Инспектор снял темные очки и взглянул на говорившую. Она была увешана драгоценностями и как будто только что побывала в парикмахерской, что, конечно же, представлялось невероятным в столь ранний час, хотя кто его знает. Бармен поверх ее головы подал знак инспектору, что уже готовит ему кофе.

Инспектор отодвинулся в сторону от запаха женских духов, предпочитая ему запахи горячего джема и ванили. Может быть, виной всему оказалась прелесть весеннего утра или то, что в последнее время он довольствовался двумя черствыми тостами на завтрак, но он – где наша не пропадала! – угостил себя теплой булочкой.

– Она, конечно, хочет как лучше.

– О да, конечно.

Ну и беседа! Инспектор допил свой кофе и расплатился.

Он не смог выйти из бара, потому что узкий тротуар заполонила длинная вереница вопящих и толкающихся школьников. У женщины, которая, наоборот, хотела войти, лопнуло терпение.

– И позволяют же им теперь озорничать! Стыд и срам!

Спрятавшись за темными очками, инспектор ничего не ответил. Если им не озорничать в этом возрасте, то когда же? Он хорошо знал, что человека в полицейской форме люди склонны обвинять во всем, от детской распущенности до войны в Ираке, не говоря уж о разбитых уличных фонарях, которые, конечно, теперь починят ввиду приближающихся выборов. Люди воспринимали его как одного их «них», тех, кто «должен что-то с этим сделать». Он поплелся в хвосте группы школьников, двигающихся к Гвиччардини и Понте-Веккьо. Судя по акценту, это были северяне, наверное, школьная экскурсия... Навстречу ему по краю тротуара шел крупный розоволицый мужчина, пробираясь между толкающимися детьми, уворачиваясь от гудящих машин и стараясь отогнать от себя ноющую цыганку, которая цеплялась за его одежду. Инспектор остановился, вперил свои черные очки в цыганку, и та тут же испарилась – наверняка чтобы начать клянчить где-то еще. Да, люди правы. Они должны что-то сделать, но что?.. Вон тот толстый мальчик, на которого его товарищи прыгают, дергая за рюкзак, очень напоминает старшего сына инспектора, Джованни. Тото, младший, живее и смышленее, во всем дает брату сто очков вперед. Джованни, который пошел в отца, был, признаться, инспектору больше по сердцу, но Тото вызывал у него восхищение.

Он снова остановился. Миловидная продавщица вылила ведро мыльной воды на щербатые плиты тротуара перед магазином кожаных изделий и щеткой согнала пену на дорогу.

– Простите...

– Нет-нет... Не торопитесь. – Ему нравилось вдыхать запах кожи в теплом воздухе. Девушка улыбнулась ему и ускользнула с ведром в глубь магазина.

Дети ушли вперед и теперь прокладывали себе дорогу в гуще туристов на мосту, а инспектор тем временем свернул, прячась от шума и солнца, налево, в полумрак переулка.

Он всегда выбирал этот маршрут, чтобы пройти напрямик на виа Маджо к большим антикварным магазинам. Транспорту въезд в переулок был запрещен, и он мог идти посередине и слышать свои собственные шаги, звучавшие по выщербленной мостовой громче молотков и рашпилей, музыки из радиоприемников и обрывков разговоров. Вместо выхлопных газов здесь витали хорошо знакомые запахи клея, лака, свежих опилок и сточных вод. И где-то посередине, между двумя главными улицами, четыре переулка сходились на маленькой площади. Бесформенная, она почти всю свою недолгую жизнь оставалась безымянной. Лишь недавно местные обитатели сами придумали ей название и повесили самодельный указатель... А все потому, что ни один флорентийский архитектор не проектировал эту площадь; ее создали бомбы и мины времен немецкого отступления. Пилоты люфтваффе, которым было приказано бомбить Понте-Веккьо, намеренно сбрасывали бомбы мимо цели. В результате их налетов рухнули дома по обе стороны моста и на перекрестке, и на месте здания, заминированного и взорванного, чтобы перекрыть подходы к единственному сохранившемуся мосту через Арно, образовалась пустая площадка. Она быстро приобрела вид настоящей площади – заполнилась ресторанными столиками и изгородями из цветочных горшков. Из окон и с коричневых ставней свешивались трепещущие разноцветные флаги, символизирующие мир, фиолетовые флорентийские флаги и чистые белые флаги турнира по средневековому футболу, который начинался через несколько дней.

– Доброе утро, инспектор! Как поживаете?

Лапо, как обычно, стоял на пороге своей маленькой траттории, глядя сквозь стекла огромных очков и вызывающе ухмыляясь в сторону роскошного заведения с двенадцатью столами, раскинувшегося по соседству с его четырьмя клетчатыми столиками. Руки он держал за нагрудником фартука длиной до лодыжек – такой фартук носили и его отец, и дед. Молодая поросль щеголяла в фирменных копиях того же изделия.

– Не жалуюсь, Лапо. А как вы?

– Неплохо, неплохо. Выпейте со мной кофе.

– Нет-нет... я только что пил. Я спешу.

– Когда же вы зайдете к нам поужинать? Вы все только обещаете. А моя Сандра, между прочим, отлично готовит.

– Не сомневаюсь... – Из открытой двери донесся аромат трав и чеснока, шипящих в оливковом масле и возвещавший о начале приготовления соуса для сегодняшней пасты.

– Да я вас в гости приглашаю, вы же знаете.

– Нет, дело не в том...

– Ну да, я так и подумал – при моих-то ценах. Но если вы хотите поесть напротив, то вам для этого придется заложить квартиру.

– Мне бы такое и в голову не пришло, уверяю вас! – Не станет же он объяснять, что после нескольких лет соломенного вдовства, пока он ждал жену с Сицилии, сама мысль о ресторанной еде стала казаться ему отвратительной! Семейный ужин на собственной кухне, в домашнем тепле и уюте, – вот был его идеал роскоши.

Словно читая его мысли, Лапо настаивал:

– Приходите с женой и детьми.

– Хорошо. Обещаю. Ну а теперь мне пора. Как они там, – инспектор кивком указал на большой ресторан, – все хотят вас выкупить?

– О-хо-хо, да. – Лапо широко улыбнулся, демонстрируя сверкающий ряд новых зубов, составлявших предмет его особой гордости. – Вы представить себе не можете, сколько они мне предлагают. Это невероятно! Они даже просили меня назначить свою цену – вот как!

На пороге заведения появился молодой владелец – прилизанные черные волосы, черная футболка, длинный зеленый фартук.

– Вы только поглядите, какой загар, а, инспектор? В марте он закрывался на две недели и ездил кататься на лыжах. Люди, что ходят ко мне, – не бездельники. Я закрываюсь, когда они закрываются. На кой мне его деньги? Куда я поеду? Это не просто работа, это моя жизнь, здесь, с этими людьми. – Его рука описала широкий круг, включавший в себя и упаковщика, который готовил бронзовые люстры и мраморные статуи к отправке за границу, и обувщика, и мебельщика, и печатника. – Конечно, он ведь миланец. Знаете, что это за типы! У них все оценивается в деньгах. Ладно, меня уж ему не расколоть. По правде говоря, мне это даже доставляет удовольствие. – Лапо улыбнулся и весело помахал рукой.

Молодой сосед кивнул и улыбнулся в ответ:

– Доброе утро!

Лапо сунул руки обратно за нагрудник своего почти чистого фартука и пробурчал:

– Я тебе покажу «доброе утро», мерзавец! Ты и не знаешь, что значит родиться в этом квартале, но еще узнаешь... Что вы собирались сказать, инспектор?

Гварначча положил свою большую ладонь на плечо трактирщика:

– Держитесь. Все будет хорошо.

Он надеялся, что в голосе его прозвучало больше уверенности, чем было у него в душе. Проходя мимо печатной машины, шумевшей за грязным, с разводами, стеклом, и вдыхая свежий, какой-то фруктовый запах типографской краски, он думал о Лапо и обо всех этих флорентийцах. Он так долго жил среди них, и все же время от времени его посещало чувство, что они с другой планеты.

Молодого реставратора мебели не было дома. Ставни были опущены. Он часто ездил на север за товаром. Обувщика тоже не было, хотя дверь была открыта и лампа над его верстаком горела. Там работал какой-то мальчик, низко и сосредоточенно склонив голову. Должно быть, подмастерье. А чего тогда они вечно ворчат, что в наши дни невозможно стало найти подмастерья? У капитана Маэстренжело, его шефа, недоумение инспектора всегда вызывало улыбку. А заставить его улыбнуться было не так-то просто. Однажды он сказал:

– Мир состоит из пяти элементов: земли, воздуха, огня, воды и флорентийцев.

Инспектор вытаращил глаза, не зная, что ответить.

– Это не мое, цитата.

– А-а...

Что, собственно, шеф хотел этим сказать?

Надо было спросить у Лапо, как поживает обувщик, вспыльчивый, острый на язык человек. Его туфли ручной работы славились во всем мире, а его взрывной характер вошел на площади в поговорку. В прошлом году у него случился инфаркт, и врач прописал ему беречь себя и поменьше раздражаться. Никто, в том числе и инспектор, не верил в то, что у обувщика есть хоть какие-то шансы придерживаться этого предписания.

Он вышел на виа Маджо и стал обходить заведения крупных антикваров, раздавая им списки украденных за месяц вещей. Лоренцини это уже забросил, сказав, что можно посылать торговцам сообщения по электронной почте. Наверное, он считал случай инспектора, продолжавшего двумя пальцами стучать на печатной машинке, особо тяжким. Хотя, может статься, с годами он наберется опыта и тогда поймет, что после того, как преступление совершено, уже слишком поздно начинать знакомиться с людьми.

И инспектор продолжал печатать, продолжал обходить магазины, вдыхая запах воска, затхлости и цветов, с наслаждением ступая по блестящему паркету красного дерева, рассматривая деревянную мозаику и старинную парчу. Ему бы и целой жизни не хватило, чтобы заработать хоть на одну из этих вещиц, даже если бы он считал каждый грош. Зато он может всем этим любоваться. Странно, но он никогда не встречал здесь ни одного покупателя, разве что в магазине Пино на углу площади Сан-Феличе, его любимом магазине, где он останавливался поболтать. Пино был не похож на остальных. У него тоже был большой шикарный магазин, и вещи не менее шикарные, и сам он носил галстук-бабочку светлого шелка, но она выглядывала у него из-под белого халата. Он вместе с сыном собственными руками реставрировал свои сокровища в огромной мастерской, расположенной в нижнем этаже. Это был утонченный, образованный человек, однако он скорее походил на Лапо, чем на своих коллег-антикваров, и больше любил свой труд, чем деньги, которые зарабатывал. Ни один опытный вор и не подумал бы пытаться всучить свой товар Пино, который сейчас молча взял список инспектора и сунул в ящик, даже не заглянув в него.

– Пойдемте на минутку вниз. Извините... здесь у нас тесно...

Пино с сыном были оба худые, потому их вовсе не смущало, что темный коридор, ведущий к лестнице в мастерскую, всегда загроможден мебелью и тяжелыми рамами для картин. Инспектор убрал очки в нагрудный карман, вздохнул и стал протискиваться по стеночке. Ему нравилась эта комната внизу, ее глубокие тени, высокое зарешеченное окно, за которым в сумраке внутреннего дворика виднелся ствол пальмы. Тихо играло радио. Сын Пино, работавший при ярком свете лампы, поднял голову, сдвинул на лоб очки в темной оправе и улыбнулся. Слов тут не требовалось. И отец и сын знали, что инспектор любит понаблюдать за их работой, когда у него выдается свободное время.

– Как они вам? – спросил Пино, имея в виду набор стульев, низких, квадратных и тяжелых, обитых бледно-зеленой с золотом тканью, обтрепанной и выцветшей от времени. – Стулья Медичи. Я купил их одиннадцать штук, когда палаццо Альдериги продавали этому банку, но один оказался совсем негодный. Смотрите.

Инспектор придвинулся поближе, взглянул на работу молодого Марко и предположил:

– Жук-точильщик...

– Нет, это не точильщик. Это какой-то умелец пытался отреставрировать вещь. Не знаю, что он сотворил со старым сиденьем, это новое. Дырки точильщика здесь поддельные. Марко, вероятно, сделает то, что мы называем дифференциальной реставрацией, когда новая часть отчетливо выделяется, вот как тут, смотрите...

Инспектор смотрел, слушал и, понимая едва ли половину из того, что ему говорили, думал, каково это – иметь отца, обладающего таким богатством знаний и умений, которые он может передать. Он позавидовал молодому человеку. И тут же чувство зависти сменилось чувством вины, потому что он вспомнил, как отец пытался учить его обрезать виноград.

«Оставляй только три побега... нет, не так... Брать их нужно аккуратно. Один слева, вот этот – посередине – самый сильный, и третий... вот так. Теперь срезай все остальное. Теперь обвязывай их этим ивовым прутиком и переплетай... нет... посмотри, как я делаю».

Как он был терпелив со своим неловким сыном, чьи пухлые пальцы не умели правильно завязать красный прутик! Пальцы у отца были все в черных трещинах, но они тоже многое знали. Он учил его тому, что умел сам, понимая, что у крестьян-виноградарей нет будущего, и желая, чтобы его дети уехали с Сицилии на поиски другой судьбы.

– Мне нужно идти...

Неужели он перебил Пино на полуслове? Иногда с ним такое случается. Жена ему часто на это пеняет. «Да ты же не слышал ни единого слова! Ты думаешь о чем-то своем, а потом ляпнешь что-то невпопад, а я понимай, что это все значит!» И что самое странное, она ведь всегда понимает. Ну как это объяснить?

Утренний туман с реки еще не совсем рассеялся. Инспектор позвонил в дверь квартиры синьоры Верди, которая жила на верхнем этаже дома сразу за углом на виа Маццетта, но никто не отвечал. Когда он покинул прохладную тень от высоких зданий на виа Маджо и стал взбираться вверх по голому склону холма к палаццо Питти, солнце уже хорошо припекало. Первый час, предназначенный для скучной канцелярской рутины, он провел очень приятно и теперь был готов заниматься любыми делами, какие бы ни ожидали его в приемной. В маленькой, выложенной плиткой комнатке без окон оказалось, к счастью, всего две души: мужчина с отчетом по выплате небольшого страхового требования и низенькая тучная старушка девяносто одного года от роду, с пухлыми щеками и в массивных очках.

– Синьора Верди! Я же сказал, что сам к вам зайду! О чем вы только думаете, разве вам полезно ходить сюда и лазать по лестницам?

– Мне нужно ходить. Если я сейчас брошу ходить, то уж это навсегда. Да у вас тут разве лестницы? Вот у меня – это лестницы! Ну да ладно, я пришла поблагодарить вас. – Она подала ему руку, и он помог ей подняться.

– Идемте ко мне в кабинет. И не нужно меня благодарить. Если бы я со всеми делами расправлялся так же быстро, как с вашим, таких дел стало бы значительно меньше. Проходите, присаживайтесь.

«Такими делами» занималась очередная парочка мелких мошенников в синих форменных комбинезонах и с планшетами, выдававших себя за газовщиков. Они обходили квартиры стариков и говорили, что в соответствии с новыми требованиями положено устанавливать новую систему безопасности на всех газовых плитах. Напугав хозяев рассказами о взрывах, они уносили с собой подпись и десять евро. Сказав, что у нее сейчас нет денег, синьора Верди попросила их зайти завтра. На следующий день их встретили двое карабинеров.

Поболтав немного с инспектором, синьора Верди заторопилась:

– Я пойду, потому что тот мужчина в приемной пришел сюда первым. А у вас лестница без перил. Вот этот милый молодой карабинер поможет мне спуститься?

– Обязательно поможет. Я сам его попрошу. И что бы вы ни говорили, вы отлично справились. Жаль, что вы у нас не работаете!

С трудом поднявшись, она обняла его, а потом, когда он оставил ее с карабинером Ди Нуччо, сказала:

– А плита ведь у меня – электрическая.

Человек со страховыми претензиями поднялся с места.

– Входите, Франко, входите...

Других посетителей не было, и у инспектора выдался часок на скучную возню с бумагами – этой работы он всегда стремился избежать. Затем он побеседовал с новым сотрудником, недавним выпускником полицейской школы, которому никак не давалась служба. Ничего такого, что могло бы испортить его приподнятое весеннее настроение, пока не случилось. Когда он пришел домой обедать, Тереза на кухне готовила пасту а-ля Норма, его любимое блюдо – макароны с соусом из обжаренных овощей и сыра.

– Я знаю, что тебе нельзя жареное, но сегодня было такое чудесное солнечное утро, оно меня так вдохновило – и ты знаешь, этот пастух, который торгует сыром на рынке по средам... Он не часто привозит соленую рикотту, так что... В общем, если ты съешь не слишком много...

Он съел много. Это было замечательно. Ну и, разумеется, такое блюдо нельзя переварить без бокала красного.

У него вырвался негромкий вздох удовлетворения. Даже когда между Джованни и Тото разгорелся очередной бесконечный спор, он продолжал пребывать в состоянии блаженного покоя, предоставив Терезе разбираться с ними самой.

– Тото! Перестань!

– Но это правда! Он тупой. И все потому, что я хочу быть программистом. Он даже не знает, что это такое.

– Знаю!

– Не знаешь! С твоими мозгами тебе только в карабинеры поступать!

– Тото! – Тереза бросила взгляд на мужа и тихо прибавила: – Хватит, говорят вам. Давайте свои тарелки.

Джованни с удрученным видом подал свою тарелку и тарелку брата. Инспектор, пропустивший мимо ушей половину спора, не вполне уразумел, отчего сын хмурится. Он хотел потрепать его по голове, чтобы утешить, но Джованни увернулся от отцовской руки.

Тото сказал:

– Мясо я не буду.

Инспектор взглянул на жену, но она подала ему знак не обращать внимания.

Тото ел кабачки цукини и хлеб. Джованни съел все и чистил яблоко, уже приободрившись.

– Я приготовлю кофе. – Инспектор употребил свое исключительное право на сверкающую медью эспрессо-машину. Тереза начала мыть посуду, а мальчики отправились в свою комнату, где стали ссориться из-за компьютерных игр, вместо того чтобы делать уроки. – Ты будешь пить здесь или отнести туда?

– Отнеси туда. Я уже заканчиваю... Газета вон там. Я еще не читала...

Прихватив газету, лежавшую на комоде возле входа рядом с сумкой Терезы и связкой ключей, он с подносом поплелся в прохладную и тихую гостиную, где уселся в большое кожаное кресло, чтобы поблаженствовать еще час или около того, прежде чем настанет пора снова облачаться в форму. Кофе Терезы уже остыл, когда она вошла в гостиную и начала, не присаживаясь, что-то ему рассказывать.

– Ну и что ты думаешь?

– Что? А... ну, ты сама знаешь лучше. Если хочешь, я поговорю с электриком.

– Да я не о новой люстре, я о Тото. Ладно, скажешь мне вечером. Сейчас у меня уже нет времени на разговоры.

Он не сомневался: что бы там ни было, а она обязательно объяснит ему все еще раз. Он не переставал ей удивляться: как у нее получается все устроить, за всем проследить, все ему растолковывать и не сомневаться в том, что нужно делать дальше? Откуда она все знает, в то время как он вечно сбит с толку и полон сомнений в отношении будущего? Оставив эту неразрешимую загадку без ответа, он дочитал статью и затем тщательно оделся для визита к капитану Маэстренжело. Путь инспектора лежал в полицейское управление, находившееся за рекой, на виа Борго-Оньиссанти.

Капитан был чем-то озабочен.

– У меня срочный звонок. Нет, вы располагайтесь, – он махнул рукой в сторону черного кожаного дивана, и инспектор прошел и уселся там, пристроив свою форменную фуражку на колено. Вошедший карабинер поставил перед ним на низкий столик поднос с кофе.

– Пепельница нужна?

– Нет.

Пепельница исчезла. Одно из высоких окон было приоткрыто, и муслиновая занавеска покачивалась от слабого полуденного ветерка. Инспектор ждал, глядя, как пылинки медленно плавают в луче солнца, гревшего ковер у его ног. Потом его взгляд переместился на темные картины, висевшие по стенам, которые попали сюда из-за нехватки места в музее. Капитан говорил по телефону так сдержанно и почтительно, что человек, не знавший его, мог бы подумать, что он разговаривает с самим президентом Италии. Но инспектору, давно с ним знакомому, было хорошо известно, что в такой же манере капитан говорит и с самыми младшими из своих карабинеров. За это Гварначча его и любил: за тихую вежливость, порядочность и серьезность. Единственное, чего он терпеть не мог – хотя и не вполне понимал почему, – так это когда его жена начинала расписывать, какой капитан красавец. «Нет, нет... Это не так. Нет. Он хороший человек, но...» – «Ему так идет форма и у него такие красивые руки». – «Руки?»

– Не вставайте. – Одна из капитановых красивых рук, загорелая и длиннопалая, схватила руку инспектора. Капитан сел и стал разливать густой кофе в крохотные чашки с золотыми ободками. – Так, значит, вы распутали то дело?

– О да, это было легко. Синьора оказалась права. Вам не пришлют такой счет за электричество, если вы уезжали в Прованс или... куда там... в Мексику на семь месяцев. Нет, я даже не сомневался, что это проделки тех молодцов с соседней площадки. Мне два раза пришлось к ним заходить. В первый раз они, наверное, заметили меня из окна – я был в форме. Кажется, это я вам рассказывал. Ну а потом я попросил синьору впустить меня с улицы и постучать к ним в дверь. Как только они открыли, все стало ясно. Я попросил ее, чтоб она выключила пробки в своей квартире, – у них тут же погас свет.

– Я так и предполагал. Как им это удалось?

– Очень просто. У нее работал кондиционер, и они, со своего смежного балкона, подключились к ее электропроводке. Она говорит, что ее подолгу не бывает дома, так что они, надо полагать, считали себя вправе поживиться за ее счет. Знаете это отношение – богатые иностранцы, запредельные цены на жилье, все такое. Она ведь американка?

– Француженка. Несколько лет она была корреспондентом одной французской газеты в Вашингтоне.

– Понятно. Она мне рассказывала, что сейчас пишет книгу о происхождении оперы. У нее роскошная квартира с антикварной мебелью. Я осмелился посоветовать ей поставить более надежную охранную сигнализацию.

– Это правильно.

– Очаровательная женщина. – К тому же добрая и красивая... Нет, Тереза, без сомнения, права, капитан хорош собою, просто у него, Гварначчи, иные представления о мужской красоте... Не дождавшись ответа на свое замечание, он продолжил: – Боюсь, что она не станет подавать в суд. Мне не удалось ее убедить. Ну да, они все равно останутся соседями, а она живет одна. Ее действительно можно понять. Я думаю, что они пришли к ней и отговорили писать заявление, заплатили ей какую-то часть денег. Я не смог ее переубедить, и, может быть, она права.

– Это неважно. Проблему вы решили. Благодарю вас. У вас все в порядке?

– Тишь да гладь.

– А сотрудник, который вас беспокоил... Эспозито, кажется?

– Да, Эспозито. Не знаю... Я виделся с ним сегодня, но не знаю, что и сказать. Он очень подавлен, чрезвычайно. Возможно, это не только потому, что он скучает по дому. Ведь до недавнего времени у него все шло хорошо. За ним нужно присматривать. Он славный парень, очень серьезный. Очень способный...

Они еще успели переговорить о затянувшемся по причине отсутствия средств ремонте в казармах, прежде чем их разговор прервался появлением полковника.

Водитель инспектора подал машину к подножию каменной лестницы. Они выехали из сумрачного переулка на светлую и шумную виа Борго-Оньиссанти. Инспектор, довольный и веселый, радовался славному дню. Но, когда они проезжали под аркой у палаццо Питти, ему показалось, что не все так уж безоблачно. Громкоговорители на четырех языках передавали объявление для посетителей садов Боболи, расположенных позади дворца: необходимо срочно двигаться к ближайшим воротам, потому что сады закрываются. Обычное объявление, которое делают каждый день перед заходом солнца. Но было только половина шестого, и жаркое солнце стояло еще высоко в голубом весеннем небе.