Текст книги "В тупике"

Автор книги: Маг Берталан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Почему же вы до сих пор не передали пакет в милицию? Или в Совет?

– Когда наш поселок освободили русские и советские офицеры вместе с новыми венгерскими властями стали разыскивать и арестовывать жандармов и нилашистов, я вынула пакет и вскрыла. В нем оказалась пансионная книга, а в ней много-много фамилий. Одни из них были подчеркнуты красным, другие – зеленым цветом, а перед некоторыми стояли еще и малюсенькие крестики. Эту книгу я передала в народный трибунал, самому судье в руки. А личные документы покойной решила пока сохранить у себя, чтобы, чего доброго, не затерялись. Ведь в канцелярии у трибунала я видела целые горы всяких бумаг. Вот взгляните – это ее памятные записки, или, точнее сказать, дневник. А вот это – договор об аренде дома, фотографии драгоценностей, письма… «Зачем они трибуналу? – подумала я. – А у меня будут в целости».

– Какие драгоценности имела Кочишне?

– Несколько раз, по особым каким-то дням, она надевала на шею золотую цепочку с большим голубоватым камнем, очень красивым. «Этот алмаз мне подарил мой муж в первую годовщину нашей свадьбы там, в Америке», – сказала она как-то. Других украшений я у нее не видела.

Мы поблагодарили вдову Багине за сохраненные бумаги Кочишне и за все, что она нам рассказала. Потом попросили дать на некоторое время подаренный ей перстень, чтобы подвергнуть его тщательному осмотру, и откланялись. Вернувшись к себе, мы сразу же засели за документы.

– Любопытный договорчик, – заметил Козма, окончив чтение. – Подписан в марте 1939 года между Юлией Кочишне и Акошем Драгошем, владельцем дома. Имеется тут такой пункт, послушайте: «В случае, если в течение двенадцати лет, составляющих срок аренды, с арендатором Юлией Кочишне произойдет какое-либо несчастье, повлекшее за собой ее смерть, право владения домом возвращается его собственнику Акошу Драгошу, а в случае смерти последнего – его жене, Илоне Пайж как прямой и законной наследнице». Интересно, это что еще за персона?

– Что касается моей персоны, – откликнулся я, – то меня гораздо больше интересует личность смазливой горничной с пепельными волосами, о которой упомянула Багине. Кто она и где она сейчас?

– Может быть, об этом нам расскажет Тереза, вторая кухарка «американской вдовы»?

Отыскать вторую кухарку не составило большого труда. Часа через два мы сидели в уютной, со вкусом обставленной квартире вдовы Матьяшне Шулек, урожденной Терезы Коллер. Вид удостоверения будапештского уголовного розыска, как мне показалось, привел ее в некоторое замешательство, но ненадолго.

– Давно вы живете в этой квартире?

– Я получила ее вскоре после освобождения поселка и прихода русских. С тех пор здесь и живу, никуда не выезжала.

– А до этого где проживали?

– Работала кухаркой в пансионе у вдовы Кочишне, там и жила. Однако после того, как мою хозяйку нашли убитой, мне пришлось оттуда уйти, потому что местные власти закрыли пансион.

– Что вам известно об убийстве?

– В тот день я рано легла спать и быстро уснула. Приблизительно часов в одиннадцать вдруг раздался грубый стук в дверь, затем треск, и я не успела даже сесть в кровати, как по обе стороны от меня оказались два незнакомца. Один из них зажал мне рот, а второй заломил руки за спину и связал их полотенцем. Потом они связали мне ноги и заткнули рот носовым платком. Я не успела даже вскрикнуть.

– Они говорили что-нибудь?

– Тот, что постарше, сказал: «Лежи и не смей шевелиться. Иначе убью на месте, нилашистка поганая».

– Вы их узнали?

– Нет, я уже сказала. Ни того, ни другого я никогда раньше не видела.

– Кто они были, как вы думаете?

– Кто их знает? Наверное, из коммунистов.

– Из чего вы это заключили?

– Из того, что они обозвали меня «поганой нилашисткой».

– И для этого было основание?

– Боже упаси! Я никогда ни во что не вмешивалась, тем более в политику. Это все знают.

– Как давно вы овдовели?

– Мой муж умер десять лет назад. Он работал на железной дороге, попал в крушение. После его смерти я приехала сюда, на Балатон, искать работу.

– У вас есть дети?

– Был сын, один-единственный. Погиб на фронте. Сейчас я покажу извещение. – Она быстро встала и, вынув из шкатулки бумагу, протянула мне. В извещении значилось, что ее сын Ференц Коллер погиб на фронте под Воронежем в 1942 году.

– Сколько лет было тогда вашему сыну?

– Двадцать четыре. Единственная моя надежда…

– Кто из персонала, кроме вас, работал в то время в пансионе Кочишне?

Вдова Шулек на минуту задумалась вспоминая.

– Был там официант, звали его Бела Фекете. До этого он служил в ресторане «Белый парус». После него хозяйка взяла двух девушек, Като и Хельгу. Был еще садовник. Того я не знала, он вскоре пропал куда-то.

– Какие гости жили в пансионе? Помните их по именам?

– Жили всякие… Среди них было много иностранцев, только я их языка не понимаю.

Мы попрощались и ушли. По дороге домой Козма меня спросил:

– Почему ты не попросил описать хотя бы внешне тех мужчин, которые жили в пансионе?

– Потому что почувствовал: вдова Шулек что-то не договаривает. С ней надо будет разобраться поподробнее, поглядеть вокруг нее, и повнимательнее. Интересно, какие показания дала она народному трибуналу? Посмотрим в протоколах. Тебе не показалось странным ее утверждение, что преступники, ее связавшие, были «из коммунистов»?

– Но в жандармском донесении зафиксировано то же самое.

– Разумеется. Только это донесение писалось жандармами еще до прихода советских войск! С тех пор, как ты заметил, у нас кое-что переменилось, не так ли? А эта женщина продолжает твердить то же самое, что и тогда, при допросе ее жандармами, словно ей специально вбили эти слова в голову и заставили выучить наизусть.

В местном отделении милиции меня ожидала телефонограмма. Бордаш докладывал, что вернулся из командировки по области Бекеш и ждет дальнейших указаний. Мы не мешкая собрались и сели в машину.

– В Будапешт, – сказал я водителю.

Дом, в котором помещался когда-то пансион «американской вдовы», стоял недалеко от шоссе, нам по пути. Приказав шоферу остановиться, мы вылезли и подошли к калитке соседнего дома. В палисаднике, разбитом перед домом, что-то окапывал, старичок лет семидесяти.

– Добрый день, – поздоровался я через низенький заборчик. – Ну как, работа подвигается?

– Подвигается. Только в моем возрасте не очень-то быстро, эхе-хе…

– Как давно вы живете в этом доме, дядюшка?

– Как сказать? Давненько. Тридцать седьмой год пошел.

– Вы не могли бы нам помочь? Нас интересует один вопрос.

– Отчего же, если требуется. Проходите в сад, – приветливо отозвался старик.

Мы вошли. Хозяин сада проводил нас в беседку и пригласил сесть. Его звали дядюшка Бачо.

– Скажите, любезный, вы еще помните свою соседку, вдову Кочишне?

– Как же не помнить, часто вспоминаю даже. Хорошая была женщина, царство ей небесное, бедняжке.

– Что вы знаете о том, как она умерла? Кто ее убил, что говорили тогда в поселке?

– Говорили, будто бы коммунисты-подпольщики.

– И вы этому поверили?

– Кто, я-то? Черта с два. Тогда не поверил и сейчас не верю. Либо жандармы, либо германцы, проклятые, укокошили. Ведь они у нее и жили в последнее время. Потому, как разнесся слух, что Юлишка, то есть Кочишне, была агентом на службе у красных. Очень добрая была, все годы детям бедняков помогала, любила их очень. Нет, все эти слухи распустили сами немцы и их прихлебатели пропаганды ради. Вот, мол, какие звери эти красные.

– В какое время в ее пансионе жили немцы?

– Да всегда жили. Особенно много их наехало с весны 1944 года, когда Гитлер оккупировал нашу страну. Жили до тех самых пор, пока русские их не вышибли и не погнали дальше на Запад.

– Знали вы кого-нибудь из этих жильцов?

– Некоторых помню. По внешности, конечно. В особенности одного, который тут больше околачивался.

– Как он выглядел? Чем занимался?

– Высокий такой, блондинистый, всегда очки носил. Лет ему, пожалуй, не было и тридцати. Я, видите ли, – пояснил дядюшка Бачо, – если хорошая погода, всегда тут в беседке сижу, иной раз до позднего вечера, пока не стемнеет. Так что невольно слышал много раз, о чем говорили там, по ту сторону забора, ведь я понимаю немного по-немецки. Один раз, уже под вечер, пожалуй, около девяти часов, гляжу, из полуподвала выскакивает Янчи, то есть Янош Баги, садовник у Кочишне, – он и мне помогал по саду каждый год. Выскочил, значит, и сломя голову куда-то помчался. Я еще подумал: и куда это может так спешить Янчи? А тот немец, в очках, тоже его заметил – они целой компанией в саду сидели, – быстро встал и за ним, тоже со всех ног. Гм, подумал я, что-то из этого будет? Посидел я еще, подождал, но ничего не случилось. Потом я пошел домой и лег спать. А на другой день утром, слышу, люди говорят, будто бедняга Янчи напился допьяна и ночью попал под поезд. Странно, подумал я, ведь в тот вечер, накануне, когда я его видел в последний раз, он был совершенно трезв, да и вообще в рот не брал спиртного. Сколько раз, бывало, я угощал его стаканчиком водки или бокалом вина, но он всегда отказывался. Язвой желудка страдал, бедняга, потому и воздерживался.

– Ну а еще? Еще чего-нибудь странного вы не замечали, дядюшка Бачо?

– Было. Тот самый немец, о котором я рассказывал, ухлестывал за одной служанкой, она тоже работала у Юлишки. Как-то раз, вижу, сидит эта девица в саду на скамеечке одна и скучает. Минут через десять выходит этот самый очкастый германец, садится с ней рядом, обнимает и вдруг, к моему полному изумлению, начинает болтать с ней на чистейшем венгерском языке. До тех пор и я, и все вокруг думали, что этот человек – немец и по-венгерски вымолвить слова не может. Полюбезничали они, значит, минутки две, а потом девица встала и говорит: «Мне пора, идти нужно, Франци». А он ей – тоже по-венгерски: «Не уходи, побудь еще немного, ты ведь знаешь, как я тебя обожаю».

– Кого вы еще знали из людей, окружавших покойную?

– Знал еще официанта по имени Бела Фекете. Прежде он тут неподалеку в ресторанчике служил, где и мне случалось, что греха таить, выпить бутылочку-другую хорошего вина.

– Не можете ли вы еще что-нибудь сказать о служанке?

– Нет, больше ничего. Вот, наверное, Бела Фекете может. Он каждый день с ней сталкивался. Спросите у него.

В Будапеште Бордаш подробно доложил о результатах своей поездки, о том, в какой нищете умерла мать Юлишки Кочишне, о том, как отец с дочерью отправились искать работы и счастья за океан.

– С родственниками виделся, разговаривал? – спросил я.

– Нет у нее родственников. Каталина Томпа, единственная тетка Кочишне, еще до начала первой мировой войны, а может, уже в годы этой войны, ушла из села, нанялась куда-то в батрачки или в кухарки. Во всяком случае, с той поры ее в родном селе не видели. Нашел я там одного старика, с которым Кочишне возвращалась в тридцать девятом вместе из Америки. Он мне сказал, что Юлишка специально поехала и жила в Будапеште только для того, чтобы разыскать эту свою тетушку, но безуспешно.

– Ладно. Пока не густо. Вот что: ты, Козма, на основе имеющихся у нас данных разыщешь и побеседуешь с официантом Белой Фекете. А ты, Бордаш, возьми этот перстень, который мы получили взаймы у вдовы Баги, и попробуй установить, какого он происхождения, где сделан и сколько примерно может стоить в западной валюте. Прогуляешься ко всем знакомым ювелирам; ничего, навестишь стариков, им полезно. Но прежде всего вот это, – я вручил Бордашу снимки драгоценностей, принадлежавших Кочишне, которые передала нам вдова Баги. – Размножь в трехстах экземплярах и разошли во все ювелирные мастерские, судебным экспертам по этой части и в областные управления. Пусть пришлют свое мнение и сохранят у себя для возможной идентификации, чем черт не шутит. Я же вытащу из архива документы народного трибунала и займусь ими. Надо составить список лиц, которые могут быть допрошены по делу Кочишне, а также установить, где они находятся. Если дело потребует, чтобы были под рукой.

Третьего своего сотрудника я отправил в Секешфехервар с целью сбора данных и точной информации о покойном железнодорожнике Матьяше Шулеке и его поныне здравствующей супруге.

Вскоре архивные дела трибунала лежали на моем столе. Просмотрев несколько сотен страниц протоколов, я наконец обнаружил, где следует искать гостевую книгу пансиона «американской вдовы», которая интересовала меня в первую очередь. Да, концы следовало искать именно там.

Бордаш вернулся еще до обеда и, огорченный, сообщил, что официант Бела Фекете в первые же месяцы после освобождения познакомился с какой-то француженкой, освобожденной из лагеря, женился на ней и уехал во Францию. В настоящее время они проживают в городе Бордо, где содержат небольшой ресторанчик с венгерской кухней.

– Это все, что удалось узнать от его собственной матушки, – закончил Козма свой доклад.

– Гм. Это обстоятельство несколько затрудняет ход дела. Впрочем, не сомневаюсь, что товарищи из министерства иностранных дел нам помогут. Набросай-ка побыстрее проект письма в МИД с просьбой о помощи и обозначь точно вопросы, на которые мы хотим получить ответы от Белы Фекете. Генерал подпишет, а там все пойдет само собой.

Из протоколов следствия и заседаний народного трибунала я выписал себе имена и фамилии нескольких человек, которых считал необходимым подвергнуть допросу. Среди них бывшего начальника жандармского участка ротмистра жандармерии Арпада Бодьо, вахмистра Лайоша Береша, местного «фюрера» нилашистов Иштвана Хорняка, а также Шандора Барта, бывшего подпольщика, маскировавшегося под нилашиста.

На следующий день заказанные триста копий фотоснимков драгоценностей, принадлежавших Кочишне, которые заказал Бордаш, были готовы. Мы разослали их всем известным нам ювелирам и экспертам с просьбой, если эти или подобные вещи попадут в их поле зрения, немедленно известить об этом нашу группу.

Бордаш вернул мне перстень Багине.

– Я показал его трем ювелирам. Все они определили, что бриллиант американского происхождения по тому самому клейму в форме скошенного треугольника. Примерная стоимость кольца – около двух тысяч пятисот довоенных долларов.

– Так, отлично, – сказал я. – Теперь мы знаем уже точно, что перстень, подаренный Кочишне своей любимой кухарке Багине, сделан в Америке. Надо полагать, другие драгоценности тоже приобретены там, а не в Европе. Взгляните: в их описании говорится об одинаковом клейме, а именно, о треугольной скошенной звездочке. Это нам еще может пригодиться.

Вскоре поступили сведения и из Секешфехервара.

– Матьяш Шулек действительно погиб в 1940 году в железнодорожной катастрофе, – докладывал старший лейтенант Сабо. – У них был приемный сын; о нем известно лишь, что он был убит на Восточном фронте еще в начале войны.

– От кого ты получил эти сведения? – спросил я.

– Я опросил коллег Шулека по месту его прежней работы, а также беседовал с родственниками погибшего.

– Странно, – вдруг заметил Козма.

– Что именно?

– Хотя бы то, что вдова Шулек, говоря о сыне, не сказала нам, что он был не родным, а приемным.

– Кроме того, я установил, – продолжал свой доклад Сабо, – что Матьяшне Шулек – урожденная Тереза Коллер и до того, как выйти замуж, проживала в предместье столицы, в Будаэрше.

– Гм, ясно. Козма! – сказал я. – Завтра же с утра ты отправишься на Балатон. Разнюхай, чем пахнет на дворе у Акоша Драгоша. Не спеши, с ним лично не разговаривай. Впрочем, ты и сам знаешь, что к чему. А ты, Бордаш, продолжишь собирать данные о семействе вдовы Шулек, о Коллерах или как их там.

Сам я поднялся на третий этаж к майору Кеньерешу. Как явствовало из документов, именно он вел предварительное следствие по делаем военных преступников, осужденных народным трибуналом на Балатоне.

– Видишь ли, – сказал майор, – мы в то время имели целью установить только одно: какие антинародные преступления совершили в том районе гитлеровцы и их пособники, нилашисты и жандармы. Следствие было проведено успешно, преступники задержаны и предстали перед судом. В ходе расследования нам удалось установить и долю вины каждого из обвиняемых в отдельности в тех или иных преступных акциях, массовых расстрелах, пытках и экзекуциях. Из показаний большинства свидетелей можно было сделать вывод, что Кочишне убили немцы при участии венгерской жандармерии. Однако жандармы наотрез отказывались признать свое участие в этом гнусном деле, настаивая на том, что с вдовой расправились одни гитлеровцы.

– Вообще-то говоря, для меня не совсем ясна причина расправы, – сказал я. – Слухи слухами, показания показаниями, а документы, факты, доказательства? Где они?

– Погоди минутку. – Кеньереш подошел к сейфу и достал со дна его какую-то толстую книгу в зеленом переплете. – Вот они.

Передо мной лежала та самая гостевая книга пансиона, «американской вдовы», о которой упоминала Багине.

– Просмотри ее внимательно. В этом фолианте тайнописью, невидимыми чернилами занесены все те лица, с которыми Кочишне поддерживала связь в годы войны. В особенности тебя заинтересует одно из них. Этого товарища сейчас нет в Будапеште, он в командировке, но скоро вернется, сможешь поговорить лично. Еще в 1940 году Кочишне установила связь с одним резидентом английской разведки и через него передавала союзникам информацию, которую получала от одного скромного деревенского учителя. Этот учитель был одним из выдающихся представителей советской стратегической военной разведки. Кроме сбора данных, он руководил подпольным движением Сопротивления вокруг Балатона. Кочишне отлично справлялась с обязанностями связного, точно и в срок передавая всю полученную ею информацию. Между прочим, она не знала учителя в лицо и поддерживала с ним связь только по радио. В пылу усердия она совершила, к сожалению, одну непростительную ошибку, которая, по моему мнению, и явилась главной причиной ее гибели.

– Что ты имеешь в виду?

– Из записей Кочишне следует, что еще задолго до прихода советских войск она получила указание немедленно свернуть работу, спрятать рацию или уничтожить ее. Это указание Центра она не выполнила. Вероятно, потому, что обнаружила в нескольких метрах от себя, в одной из комнат своего пансиона, немецкий радиопередатчик, работавший на разведку гитлеровцев. Подумав, вероятно, что под его прикрытием ей обеспечена безопасность, она продолжала вести радиопередачи. Вторым тревожным сигналом для нее должно было стать убийство садовника Яноша Баги. Ее выследил и выдал гитлеровцам кто-то из служащих пансиона.

– А что означают вот эти зеленые и красные крестики перед фамилиями постояльцев? – спросил я.

– Красные крестики стоят перед именами английских туристов, приезжавших с швейцарскими паспортами. По мнению Кочишне, это были надежные люди, друзья, союзники. Зеленые крестики обозначают туристов, также имевших швейцарские паспорта, но по национальности исключительно немцев. Видишь эти кружочки? Этим знаком отмечены те из «швейцарских немцев», кого Кочишне считала осведомителями гестапо или агентами гитлеровской разведки. Их трое – Ганс Реннер, Франц Кольманн и Эрих Шмидт. Двое из них, Ганс Реннер и Франц Кольманн, часто отлучались из пансиона, иногда на несколько дней, но всякий раз возвращались. Они покинули свою штаб-квартиру на Балатоне в самый последний момент перед приходом советских войск. А Кочишне была убита значительно раньше, советские танки еще только переправились через Дунай. Кроме того, известно, что Франц Кольманн находился в весьма близких отношениях с одной из служанок пансиона по имени Хельга, миловидной блондинкой. Девица уехала вместе с ними, это установлено.

– Скажи, пожалуйста, а установлен ли тот факт, что перечисленная тобой троица действительно имела швейцарские паспорта?

– Нет, конечно. На такие имена консульство Швейцарии вообще не выдавало паспортов. Это были ловко сработанные фальшивки, а имена – конспиративные клички гитлеровских гестаповцев или офицеров абвера, точно не знаю.

– Кочишне была не только убита, но и ограблена. По предварительным данным, преступники похитили многие драгоценности и большую сумму денег, вероятно, в западной валюте. Оттиски пальцев, по-видимому убийцы, у нас имеются. Помогла случайность. Сохранилось ли описание внешности Кольманна?

– Он носил очки в темной роговой оправе, высокий, со светлыми волосами, возраст около тридцати лет, типичный немец.

– Могу добавить, – сказал я, – что этот типичный немец отлично говорил по-венгерски.

– В самом деле? – Кеньереша явно заинтересовало это сообщение.

– Представь себе. К сожалению, о второй «белокурой бестии», о Хельге, мы не знаем почти ничего. Но разрабатываем и это направление. Нас, как ты понимаешь, интересует чисто уголовная сторона дела, мы должны найти убийцу и похищенные ценности. Могу ли я рассчитывать в этом деле на твою помощь?

– Разумеется. Я сделаю все, что смогу, – не раздумывая долго, сказал Кеньереш.

– Я хотел бы допросить некоторых проходивших по делу и осужденных трибуналом лиц. Их данные я выписал из протоколов.

– Пожалуйста. Места их заключения известны, – ответил майор. – Ты думаешь, можно выудить еще что-нибудь из этого запутанного клубка? Очень темное дело.

– Попробуем.

– Ну что же… Желаю удачи. Мы распрощались.

Имена и приметы Ганса Реннера, Франца Кольманна и Эриха Шмидта я разослал – на всякий случай, разумеется, – на все пограничные заставы и контрольно-пропускные пункты. В шифровке указал, что в случае обнаружения лиц, имеющих документы на эти имена, независимо от того, выезжают они или въезжают, прошу незамедлительно сообщить в главную дежурную часть телефонограммой на мое имя.

В комнату следователя при тюрьме ввели ротмистра хортистской жандармерии Арпада Бодьо, бывшего начальника участка жандармерии на озере Балатон. Приговором народного трибунала он был осужден на пятнадцать лет.

Передо мной стоял высокий, грубо сколоченный, массивный мужчина лет сорока, почти лысый. Держался он подчеркнуто спокойно, но сквозь это наигранное спокойствие проглядывала тревога перед неизвестным.

– В свое время органы следствия вас как бывшего начальника жандармского участка допрашивали неоднократно, не так ли?

– Точно так, – ответил Бодьо. – Считаю своим долгом еще раз заявить, что я лично никаких пыток или экзекуций не проводил.

– Возможно. Но на совершение таковых отдавали приказы своим подчиненным. Если же на допрос приводили коммуниста, вы присутствовали лично. Например, когда Каролю Пензешу перебили руки и ноги. Вы еще заявили тогда: «Так будет с каждым коммунистом, запомните это». Вы видели Пензеша на судебном заседании? Его привезли на инвалидной тележке, не так ли?

– Точно так.

– Вы были знакомы с Юлией Кочишне?

– Был.

– Почему ее убили?

– Не знаю. Это сделали не мы.

– Тогда кто же?

– Немцы, которые жили в ее пансионе. У нее обнаружили радиопередатчик.

– Кто обнаружил, точнее?

– Те же немцы. Они сказали мне об этом только тогда, когда я прибыл на место смерти Кочишне. Кухарка пансиона лежала в своей каморке связанная, с кляпом во рту. В кабинете Кочишне я увидел остатки разбитого радиопередатчика.

– Очень интересно. Сейчас вы говорите, что Кочишне убили немцы. А в то время утверждали, что убийцами были коммунисты-подпольщики. Так ли это?

– Неправда! Я ничего не утверждал. Я сказал лишь то, что услышал сам от кухарки Терезы.

– Вот-вот. А кухарка Тереза показала, что впервые услышала это от вас. Кроме того, в донесении сотрудника уголовной полиции также зафиксировано это утверждение. Этот детектив, кстати, указывает, что вы не разрешили ему подробно осмотреть жертву и место происшествия. Больше того, вы запретили врачу приближаться к трупу.

– Извините, но я получил указание никакого осмотра и расследования не производить и похоронить Кочишне немедленно.

– От кого вы получили такое указание?

– От немцев.

– От кого из них лично?

– От резидента гестапо.

– Как звали этого резидента?

– Франц Кольманн.

– Каким путем вы получили это указание?

– По телефону.

– И вы поверили тому, что Кочишне убили коммунисты? Те самые коммунисты, у которых она была радисткой, как вы сами утверждаете?

– Нет, не поверил.

– Тогда почему же вы распространили эту версию?

– По приказу.

– Когда вы познакомились с Кольманном?

– Впервые Кольманн появился в наших краях в конце 1942 года, а в течение всего сорок третьего часто приезжал на Балатон. С 1944 года, после того как немцы оккупировали страну, он постоянно находился в этом районе и жил в пансионе Кочишне.

– На каком языке вы объяснялись с Кольманном?

– На немецком.

– А на венгерском?

– Кольманн не знал венгерского языка.

– Кто была та блондинка-служанка, за которой ухаживал герр Кольманн?

– Ее я лично не знаю.

– Кому принадлежал дом, который Кочишне арендовала под свой пансион?

– Насколько мне известно, Акошу Драгошу.

– Вы знакомы с этой семьей?

– Немного. Шапочное знакомство.

– Ай-ай, господин Бодьо, какая у вас слабая память. Те бесчисленные оргии, которые устраивал Драгош и в которых вы принимали участие наравне с немцами, свидетельствуют о том, что это знакомство было совсем не шапочное. Так, так. А за что убили выстрелом в затылок Петера Руми?

– Кто это сделал, мне неизвестно.

– Неизвестно… А Яноша Баги? Разумеется, это тоже вам неизвестно. Вы не знаете, по-видимому, и о том, что ваш подчиненный, вахмистр Лайош Береш, самым наглым образом угрожал тюрьмой жене Яноша Баги и запретил ей работать кухаркой у Кочишне. Хотя Береш дал на суде показания, что сделал это по вашему указанию. Это правда?

– Правда. Но и на это я получил приказ от Кольманна.

– Почему?

– Он не объяснил.

– Оригинально. Получается, что вам никто ничего не объяснял, а вы сами или руками своих подчиненных слепо выполняли чужие приказы, да еще самым беспощадным и жестоким образом. Конвойный! Уведите заключенного.

Когда лысого ротмистра увели, я затребовал для допроса Лайоша Береша, бывшего жандармского вахмистра.

Ввели здоровенного детину лет тридцати с низким лбом и квадратной челюстью.

– Приказывайте, господин майор! – Увидев меня, бывший жандарм вытянул руки по швам и щелкнул каблуками арестантских башмаков.

– Приказывать не собираюсь. Садитесь и отвечайте на вопросы. Кто был вашим начальником на участке Балатон?

– Ротмистр королевской жандармерии господин Арпад Бодьо.

– Кроме вас, кто еще служил в этом участке?

– Старший вахмистр Янош Боршоди, вахмистр Бела Шимо и вахмистр Петер Далош.

– Что с ними стало после прихода советских войск?

– Насколько мне известно, они удрали вместе с немцами на запад.

– Почему вы не последовали их примеру?

– Я не чувствовал за собой вины, поэтому остался дома. Жена, дети, господин майор.

– За что же вы получили тогда двенадцать лет тюрьмы?

Подумав немного, Береш решительно сказал:

– Собственно говоря, даже не знаю.

– Но ведь на заседании трибунала свидетели обвинения Кароль Пензеш, Бела Лакош и другие прямо в лицо сказали вам о той животной жестокости, с которой вы с ними обращались. Или они солгали, сказали неправду?

– Правду, господин майор.

– Тогда почему же вы заявляете, что не знаете, за что получили наказание?

– Двенадцать лет. Многовато, считаю.

– А я считаю, в самый раз. Скажите, Береш, почему вы запретили жене Баги работать кухаркой у Кочишне?

– Так приказал ротмистр, господин Бодьо.

– А ему кто приказал?

– Об этом, прошу прощения, он мне не сообщил. Не знаю.

– А кто убил вдову Кочишне и за что, вы тоже не знаете?

– Не знаю. Я слышал только от господина Бодьо, что это дело рук коммунистов-подпольщиков.

– И вы этому поверили?

– Нет.

– Почему?

– В поселке все знали, что вдова Кочишне всегда помогала бедным людям, особенно их детям. Покупала им одежду, ботинки и всякое такое прочее. Но мы обязаны были распространить этот слух, таков был приказ.

– Ну вот, хоть один раз вы сказали правду!

– Что правда, то правда. От нее не уйдешь.

– Кто был тот высокий немец в очках и в цивильном платье, который часто приходил к вам в участок?

– Их много приходило, прошу прощения. Особенно начиная с 1944 года. То один явится, то другой, и все приказывают, командуют. Однажды произошло крушение на железной дороге, немецкий эшелон пустили под откос, вагоны загорелись. Эх, как они тогда переполошились! Хватали всех по малейшему подозрению, а железнодорожников всех до одного согнали в сарай. Допрашивали день и ночь. Многих избивали, конечна

– В этом деле и вы не сидели сложа руки, так?

Береш промолчал насупившись.

– И конечно, в каждом задержанном видели коммуниста?

– Верно, – негромко отозвался бывший жандарм.

– А истинных виновников крушения так и не поймали.

– Верно.

– Но все равно всех задержанных избили до полусмерти.

– Это немцы умели…

– Ну, ну, вы тоже далеко от них не отстали! Расскажите о том фашисте, который был среди всех главным и разговаривал только с Бодьо с глазу на глаз.

– Извините, но с господином Бодьо тогда многие немцы разговаривали с глазу на глаз. Если вы имеете в виду того очкастого, то его фамилия была Кольманн.

– Может быть, вы знаете фамилию и той белокурой девицы, за которой ухаживал Кольманн?

– Не знаю, хотя видел. Думаю, на этот вопрос вам лучше ответит Акош Драгош.

– Почему? Разве Драгош был тоже знаком с этой девицей?

– А то как же. Как-то раз, поздно вечером, я понес срочную телефонограмму господину Бодьо, который в это время ужинал в доме у Драгошей. Там я и увидел эту девицу. Она сидела за столом рядом с Кольманном. А потом я слышал, что она не венгерка, а какой-то другой нации.

– От кого слышали?

– Помнится, от официанта, который тоже служил в пансионе у Кочишне.

– Этого официанта звали Бела Фекете?

– Кажется, так. Да, так его звали, точно.

– У вас был там местный «фюрер» нилашистов Иштван Хорняк. Что это за человек?

– Зверь, а не человек, прошу прощения. Пытал и увечил людей беспощадно. Я только на суде услышал, что это он самолично переломал кости рук и ног некому Пензешу, которого на коляске в зал привезли родственники.

Я отправил Береша в камеру. До Хорняка очередь не дошла. Оказалось, что суд год назад, пересмотрев дело в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, вынес нилашистскому палачу смертный приговор.

Расследование по делу убийства на Балатоне понемногу двигалось вперед. Как и следовало ожидать, львиную долю времени у сотрудников нашей группы занимали текущие дела. Преступники не дремали, и мы, их противники, поистине не могли пожаловаться на безработицу.

Время от времени, естественно, я должен был докладывать о ходе следствия по делу Кочишне высшему начальству. Ход расследования, видимо, интересовал генерала, но и он не мог предоставить в наше распоряжение самое дорогое для сотрудника уголовного розыска – время. И опять-таки из-за нее, из-за обычной, каждодневной текучки.