Текст книги "Цирцея"

Автор книги: Мадлен Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава четвертая

Корабли я видела на картинах, знала о них по рассказам. Золотыми, громадными, будто морские чудовища, изображались они, с резными поручнями из рога и слоновой кости. Ухмылявшиеся дельфины влекли их за собой или направляла команда из полусотни черноволосых нереид, среброликих, как луна.

У этого мачта была толщиной с деревце. Парус рваный, перекошенный, борта в заплатках. Помню, сердце подскочило к горлу, когда рыбак поднял голову. Его загорелое лицо блестело на солнце. Смертный.

Люди расселялись по земле. С тех пор как мой брат отыскал для наших игр этот пустынный уголок суши, прошли годы. Спрятавшись за выступом скалы, я наблюдала, как человек правит лодкой, огибает камни, тянет сети. Он был совсем не похож на холеных придворных Миноса. Волосы длинные, черные, слипшиеся от соленых брызг. Одежда изношена, шея в струпьях. На руках я увидела шрамы, оставленные рыбьей чешуей. Неземной грациозностью он не отличался, зато двигался решительно и четко – так прочный корпус корабля рассекает волны.

Стук сердца отдавался в ушах. Я опять вспомнила истории о нимфах, оскорбленных, изнасилованных смертными. Но лицо этого человека было по-юношески мягким, а руки, тянувшие из моря улов, выглядели проворными, но не безжалостными. И как-никак в небе над моей головой – отец, которого называют Всевидящим. Если окажусь в опасности, он придет.

Лодка уже приблизилась к берегу, человек всматривался в воду, выслеживая рыбу, невидную мне. Сделав глубокий вдох, я вышла на песчаный пляж:

– Приветствую тебя, смертный!

Он неловко дернул сеть, но из рук не выпустил.

– Приветствую! К какой богине я обращаюсь?

Голос его, приятный, как летний ветерок, ласкал слух.

– К Цирцее.

– А!

Лицо его оставалось осторожно-непроницаемым. Много позже он объяснил, что услышал это имя впервые и побоялся меня обидеть. Человек преклонил колени на неструганых досках палубы:

– Высокочтимая госпожа! Я вторгся в границы твоих вод?

– Нет. Я не владею водами. А это лодка?

Лицо человека меняло выражения, но истолковать их я не могла.

– Лодка.

– Мне бы хотелось на ней прокатиться.

Он помедлил, а затем направил лодку к берегу, но я не знала, что нужно подождать. Пошла к нему по воде и взобралась на борт. Сквозь подошвы сандалий я почувствовала, как горяча палуба, мне понравилось ее легкое, волнообразное покачивание – будто едешь на змее.

– Поплыли.

Как скованна я была, облаченная в свое божественное величие, о котором даже не подозревала. А он и того скованней. Я касалась его рукавом – он вздрагивал. Обращалась к нему – тут же отводил глаза. И вот что меня поразило вдруг: мне понятно его поведение. Я и сама так вела себя тысячу раз – в присутствии отца, деда и других могущественных богов, шагавших через мою жизнь. Великая цепь страха.

– Нет-нет, – успокоила я его. – Я не такая. Я не причиню тебе вреда, у меня и силы-то нет почти. Чувствуй себя свободно, как прежде.

– Благодарю, добрая богиня, – ответил он, но так дрожал при этом, что я невольно рассмеялась.

Этот-то смех, видно, и успокоил его немного – скорее, чем мои уверения. Одна минута сменялась другой, и мы разговорились – обо всем вокруг: вот рыба играет, вот птица падает камнем вниз. Я спросила, как сделаны его сети, и он принялся увлеченно рассказывать, потому что очень о них заботился. Когда я назвала имя своего отца, человек глянул на солнце и затрясся пуще прежнего, но настал вечер, а гнев так и не пал на наши головы, и рыбак, преклонив передо мной колени, сказал, что я, должно быть, благословила его сети, ибо они полны как никогда.

Я смотрела на его густые черные волосы, блестевшие в закатном свете, на сильные плечи, согнутые в низком поклоне. Этого и жаждут все боги в наших дворцах – поклонения. Но может, он делал что-то не то, или, скорее, не он, а я. Мне хотелось лишь снова увидеть его лицо.

– Встань. Прошу тебя. Я не благословляла твои сети, не наделена такой способностью. Я родилась наядой. Наяды управляют только пресными водами, и их умения скромны, но у меня и тех нет.

– И все же можно мне приехать снова? Ты придешь сюда? Я ведь в жизни никого чудеснее тебя не видывал.

Я ощущала не раз, совсем близко, излучаемый отцом свет. Держала на руках Ээта, спала под кипой толстых шерстяных одеял, сотканных бессмертными руками. Но до этого момента, кажется, и не знала тепла.

– Да. Я приду.

Его звали Главк, и приезжал он каждый день. Привозил с собой хлеб, которого я прежде не пробовала, сыр, который пробовала, и оливки, в которые он впивался зубами, а мне так нравилось на это смотреть. Я спросила его о семье, и он рассказал, что отец старый и злой, все время ругается и тревожится о пропитании, мать разводила лекарственные травы, но слишком много работала и надорвалась, а у сестры уже пятеро детей, она вечно больна и сердита. И если они не заплатят хозяину оброк, всех их выгонят из дому.

Никто еще настолько мне не доверялся. Я жадно впитывала его рассказы – так водоворот всасывает воду, – хотя едва ли и отчасти понимала, о чем в них говорится, что есть бедность, тяжелый труд и человеческий страх. Ясным было лишь лицо Главка, красивый лоб, серьезные глаза, которые порой увлажнялись слегка от огорчений, но всегда улыбались, глядя на меня.

Я любила наблюдать, как он делает обычную работу – руками, а не всплеском божественной силы: чинит порванные сети, моет палубу, кремнем высекает искру. Разводя костер, он сначала старательно, по-особому клал кусочки сухого мха, потом тонкие веточки, затем потолще, и так далее, все выше и выше. Об этом искусстве я тоже ничего не знала. У моего отца дерево и само охотно разгоралось.

Он видел, что я за ним наблюдаю, и смущенно потирал мозолистые руки:

– Я кажусь тебе уродливым, знаю.

А я думала: нет. Дворец моего деда полон сияющих нимф и мускулистых речных богов, но мне куда больше нравится рассматривать тебя.

Я покачала головой.

Он вздохнул:

– Чудесно, наверное, быть богом – ничто не оставляет на тебе следов.

– Мой брат как-то сказал: чувствую себя водой.

Он задумался:

– Да, это я могу представить. Ты словно переполнен, как чаша, налитая до краев. А что за брат? Ты о нем раньше не говорила.

– Он теперь царствует далеко отсюда. Его зовут Ээт. – Непривычно ощущалось на устах это имя столько времени спустя. – Я бы поехала с ним, но он не разрешил.

– Да он глупец, видно.

– Почему же?

Главк поднял на меня глаза:

– Ты золотая богиня, добрая и прекрасная. Будь у меня такая сестра, ни за что бы с ней не расстался.

* * *

Руки наши соприкасались, если я стояла у борта, а Главк работал рядом. Когда мы садились, мой подол ложился ему на ноги. Я ощущала теплоту его чуть огрубевшей кожи. И порой роняла что-нибудь нарочно, он поднимал, и мы притрагивались друг к другу.

В тот день Главк, встав на колени, разводил на берегу костер, чтобы приготовить обед. На это мне по-прежнему больше всего нравилось смотреть – простое земное чудо, творимое с помощью кремня и трута. Волосы падали ему на глаза, так красиво, щеки его алели в свете пламени. Я вдруг вспомнила о своем дяде, даровавшем Главку огонь. И сказала:

– Однажды я встречалась с ним.

Главк жарил насаженную на вертел рыбу.

– С кем?

– С Прометеем. Когда Зевс его наказал. Я принесла ему нектар.

Главк поднял голову:

– С Прометеем.

– Да. – Обычно он быстрее соображал. – Огненосцем.

– Это было поколений двенадцать назад.

– Больше. Гляди, твоя рыба!

Вертел повис в его руке, и рыба чернела на углях.

Главк не стал ее спасать. Взгляд его был прикован ко мне.

– Но ты моя ровесница.

Мое лицо обмануло Главка. Молодое, как и у него.

– Нет, – рассмеялась я. – Не ровесница.

Прежде он сидел, чуть завалившись на бок, касаясь моего колена своим. А теперь резко выпрямился, отстранился, так быстро, что я почувствовала холод там, где сейчас только чувствовала его. Такого я не ожидала.

– Эти годы ничто. Я прожила их без пользы. Ты знаешь о мире не меньше моего.

Я потянулась к его руке.

Но Главк руку отдернул:

– Что ты такое говоришь? Сколько тебе лет? Сто? Двести?

Я чуть не рассмеялась снова. Но у него шея напряглась, глаза округлились. Между нами в костре дымилась рыба. Я так мало рассказывала ему о своей жизни. Да и что рассказывать? Одна жестокость да насмешки за спиной. В то время мать пребывала в особенно скверном настроении. Отец все чаще предпочитал ей шашки, и злобу она изливала на меня. Стоило мне появиться, кривила рот. Цирцея безмозглая, как камень. В земле больше ума, чем у Цирцеи в голове. У Цирцеи волосы свалялись, как собачья шерсть. Если еще раз услышу этот надтреснутый голос!.. Почему из всех наших детей осталась именно она? Никому не нужна больше. Если отец и слышал, то виду не подавал, только молча переставлял шашки. В прежние времена я забилась бы в свою комнату, заливаясь слезами, но с тех пор, как появился Главк, все эти речи были для меня что пчелы без жала.

– Прости, – сказала я. – Глупая шутка, только и всего. Я вовсе с ним не встречалась, хоть и рада бы. Мы ровесники, не беспокойся.

Он не сразу, но обмяк. Шумно выдохнул:

– Ха! Представь только! Если б ты и правда жила тогда!

Он пообедал. Объедки бросил чайкам, потом погнался за ними, взмывающими в небо. Обернувшись, широко улыбнулся мне – его силуэт вырисовывался на фоне серебристых волн, плечи вздымались под хитоном. Сколько бы ни смотрела я впредь, как он разводит костер, о дяде больше не заговаривала.

* * *

Однажды лодка появилась поздно. Главк не бросил якорь, просто стоял на палубе с застывшим, мрачным лицом. На щеке его красовался синяк, темный, как штормовое море. Отец побил Главка.

– Ох! – У меня заколотилось сердце. – Тебе нужно передохнуть. Сядь рядом, я принесу воды.

– Нет. – Так резко он со мной еще не говорил. – Не сегодня, и никогда больше. Отец говорит, я бездельник, улов маленький. И мы умрем с голоду из-за меня.

– И все же сядь и позволь тебе помочь.

– Ты не можешь помочь. Сама говорила. У тебя нет никакой силы.

Я смотрела, как он уплывает. А потом, не помня себя, помчалась к деду во дворец. По сводчатым коридорам я бежала на женскую половину, оглашаемую стуком ткацких челноков, звоном браслетов да кубков. Мимо наяд, мимо гостивших здесь дриад и нереид, к дубовому табурету на помосте, где восседала моя бабка.

Тефида – так ее звали, великая питательница всех земных вод, рожденная подобно своему мужу на заре времен самою матерью-землей. Подол ее платья растекался озером, а шею обвивал, словно шарф, водяной змей. На стоявшем перед ней золотом станке растянулось сотканное ею полотно. Лицо у бабки было старое, но не морщинистое. Бесчисленных сыновей и дочерей излила ее утроба, и до сих пор они приводили к Тефиде своих отпрысков для благословения. Я и сама однажды стояла перед ней на коленях. Она коснулась моего лба кончиками нежных пальцев. Добро пожаловать, дитя!

И вот я вновь упала перед ней на колени.

– Я Цирцея, дочь Персеиды. Ты должна мне помочь. Одному смертному очень нужен улов. Я не способна его одарить, но ты способна.

– Он благороден? – спросила бабка.

– От природы. Имуществом беден, зато духом богат и мужеством и сияет как звезда.

– А что этот смертный даст тебе взамен?

– Даст мне?

Бабка покачала головой:

– Моя дорогая, они должны непременно что-нибудь дать, хоть самую малость, хоть вина возлить в твой источник, а то потом забудут о благодарности.

– У меня нет источника, и благодарность мне не нужна. Прошу! Если не поможешь, я никогда больше его не увижу.

Бабка, поглядев на меня, вздохнула. Она такие мольбы, наверное, тысячу раз слышала. Здесь боги и смертные схожи. В молодости нам кажется, что чувств, подобных нашим, не испытывал никто и никогда.

– Я наполню его сети, будь по-твоему. Но в ответ поклянись, что не ляжешь с ним. Твой отец, знаешь ли, надеется подобрать тебе пару получше, чем какой-то рыбак.

– Клянусь.

* * *

Главк вернулся, он несся по волнам, громко меня окликая. Говорил захлебываясь. Ему даже сети забрасывать не пришлось. Рыбы сами прыгали на палубу, огромные, величиной с коров. Отец успокоился, оброк уплачен, и даже за год вперед. Главк встал передо мной на колени, склонил голову:

– Благодарю тебя, богиня.

Я подняла его:

– Не становись на колени передо мной, это моя бабка сделала.

– Нет. – Он взял меня за руки. – Это ты. Ты ведь ее упросила. Цирцея, ты чудо, подарок судьбы, ты спасла меня.

Он прижался теплыми щеками к моим рукам. Коснулся губами моих пальцев. И выдохнул:

– Хотелось бы мне быть богом, чтобы достойно тебя отблагодарить.

Кудри его обвили мое запястье. Как хотелось мне быть настоящей богиней и приносить ему китов на золотом блюде, чтоб он никогда со мной не расставался.

Каждый день мы садились рядом и беседовали. Он был исполнен мечтаний, надеялся, что, повзрослев, обзаведется собственной лодкой, переселится из отцовского дома в собственный.

– И там всегда будет гореть огонь, – добавил Главк, – для тебя. Если только позволишь.

– Пусть лучше будет кресло, чтобы мне приходить и беседовать с тобой.

Он вспыхнул, и я тоже. Я так мало знала тогда. В праздных беседах о любви вместе со своими братьями и сестрами, широкоплечими богами да гибкими нимфами, никогда не участвовала. Ни разу не ускользала с поклонником в укромный уголок. До того мало знала, что даже не могла сказать, чего хочу. Вот я коснусь рукой его руки, склонюсь к нему для поцелуя, а что потом?

Он смотрел на меня пристально. Лицо его, подвижное как песок, выражало сотню ощущений.

– Твой отец… – Главк слегка запнулся – всегда робел, говоря о Гелиосе. – Он выберет тебе мужа?

– Да.

– А какого мужа?

Я чуть не расплакалась. Вот бы прижаться к нему и сказать: я так хочу, чтобы это был ты, – но между нами стояла моя клятва. И я заставила себя говорить правду – что отец подыскивает царевича или, может, иноземного царя.

Опустив глаза, он разглядывал свои руки.

– Ну конечно, конечно. Ты ему очень дорога.

Я не стала его поправлять. А вечером, вернувшись во дворец, опустилась на колени у ног отца и спросила, можно ли смертного сделать богом.

Сидевший за шашками Гелиос досадливо поморщился:

– Знаешь же, что нет, если только так не распорядились звезды. Изменить сплетенное мойрами даже мне не под силу.

Я больше ничего не сказала. Мысли сменяли одна другую. Если Главк останется смертным, то состарится, а если состарится, то умрет, и наступит день, когда я приду на наш берег, а он нет. Прометей говорил мне, но я не поняла. Какая дура. Бестолковая дура. В ужасе я снова кинулась к бабке.

– Этот человек, – проговорила я, едва дыша. – Он умрет.

Ее дубовый табурет задрапирован был тончайшим полотном. В руках она держала пряжу, зеленую, как речные камни. И наматывала на челнок.

– Ах, внученька! Ну конечно умрет. Он смертный, таков их удел.

– Это несправедливо. Это невозможно.

– Что не одно и то же, – заметила бабка.

Сияющие наяды, все до единой, оставили разговоры, повернулись и слушали нас. А я настаивала:

– Ты должна мне помочь. Великая богиня, не могла бы ты взять его к себе во дворец и сделать бессмертным?

– Ни один бог такого не может.

– Я люблю его. Должен же быть выход!

Она вздохнула:

– Знаешь, сколько нимф до тебя надеялись на это, да только напрасно?

Мне не было дела до этих нимф. Они не дочери Гелиоса и не слушали с детства о том, как рушится мир.

– Может, существует какое-нибудь… – Я не находила слова. – Какое-нибудь средство? Какой-то договор с богинями судьбы, какая-то хитрость, фармакон…

Этим словом Ээт называл чудодейственные травы, выраставшие на земле, политой кровью богов.

Морской змей на бабкиной шее выпрямился, черный язык мелькнул в его стреловидной пасти.

– И ты смеешь говорить об этом? – сказала бабка грозно, понизив голос.

Эта внезапная перемена удивила меня.

– Говорить о чем?

Но она уже поднималась, вырастая передо мной во весь рост.

– Дитя, я сделала для тебя все, что можно, больше сделать нечего. Иди прочь, и чтобы я впредь не слышала от тебя таких нечестивых слов.

В голове у меня бурлило, во рту саднило, будто от молодого вина. Я шла обратно мимо кушеток, кресел, меж юбок шептавшихся и ухмылявшихся наяд. Думает, если она дочь солнца, так может весь мир раскорчевать ради своего удовольствия.

Я до того обезумела, что и не стыдилась. Точно. Я не только раскорчую этот мир, но разорву на части, испепелю, совершу любое злодеяние, какое смогу, лишь бы Главк остался со мной. Из головы, однако, не выходило выражение лица бабки, услышавшей это слово: фармакон. Подобное на лицах богов я видела нечасто. Зато я видела Главка, когда он говорил об оброке, пустых сетях и своем отце. Я начинала понимать, что такое страх. Чего мог бояться бог? Это я понимала тоже.

Силы, превосходящей его собственную.

Я все же кое-чему научилась у матери. Я завила и перевязала волосы, надела свое лучшее платье, самые яркие сандалии. И пошла к отцу на пир, где собрались все мои дядья, возлегли на пурпурных ложах. Я наливала им вино, смотрела в глаза, улыбалась и обвивала руками их шеи. Дядя Протей, говорила я. Это тот, у которого тюленье мясо застревало в зубах. Ты храбр и был доблестным военачальником. Не расскажешь ли мне о сражениях, где они шли? Дядя Нерей, а ты? Ты был владыкой морей, пока олимпиец Посейдон все у тебя не отнял. Я так хочу узнать о великих деяниях нашего рода, расскажи мне, где изобильнее всего лилась кровь.

Я все это у них выпытывала. Узнавала названия множества мест, где земля удобрена божественной кровью, узнавала, как их найти. И наконец услышала об одном неподалеку от нашего с Главком берега.

Глава пятая

– Идем, – звала я.

Был жаркий полдень, земля крошилась под нашими ногами.

– Здесь совсем недалеко. Отличное местечко, чтобы вздремнуть, дать отдых твоим усталым косточкам.

Он шел за мной, угрюмый. Вечно был не в духе, когда солнце высоко.

– Не люблю так далеко уходить от лодки.

– С твоей лодкой ничего не случится, обещаю. Гляди! Вот мы и пришли. Ради этих цветов разве не стоило пройтись? Такие красивые, бледно-желтые и похожи на колокольчики.

Я увлекала его вниз, в гущу цветения. Я взяла с собой воду и корзину с едой. Знала, что отец наблюдает сверху. И если уж он следит за нами, пусть все это выглядит как пикник. Неизвестно, что бабка могла ему наговорить.

Я потчевала Главка, смотрела, как он ест. И думала: став богом, каков он будет из себя? Неподалеку располагался лес, его густая тень укроет нас от отцовского глаза. Когда Главк перевоплотится, я уведу его туда и покажу, что клятва моя больше нам не помеха.

Я положила подушку на землю:

– Приляг. Поспи. Ведь самое время поспать?

– Голова болит, – пожаловался он. – И солнце в глаза светит.

Я пригладила ему волосы, пересела, чтобы заслонить солнце. Главк вздохнул. Он все время уставал, и уже через мгновение глаза его закрылись.

Я поворошила цветы, уложила их на Главка. И подумала: сейчас. Сейчас.

Но он продолжал спать, как сто раз уже спал на моих глазах. Я-то воображала, что стоит цветам коснуться Главка, и он перевоплотится. Заключенная в них бессмертная кровь тут же просочится в его вены, он поднимется уже богом, возьмет меня за руки и скажет: “Теперь я могу достойно тебя отблагодарить”.

Я опять поворошила цветы. Сорвала несколько и бросила Главку на грудь. Дунула на них, чтоб его окутало облако пыльцы и аромата.

– Превратите его, – прошептала. – Он должен стать богом. Превратите.

Главк спал. Цветы стояли вокруг, свесив головки, бледные и хрупкие, как крылья мотылька. А меня разъедало изнутри. Может, это не те цветы. Надо было сначала все разведать, но мне уж очень не терпелось. Я встала, побродила по склону холма в надежде обнаружить поросль других цветов – ярких, багровых, явно источающих силу. Но нашла только самые обыкновенные, что растут на любом холме.

Скорчившись подле Главка, я заплакала. Рожденные наядами могут лить слезы целую вечность, и мне, кажется, нужна была вечность, чтобы выплеснуть все свое горе. Ничего не получилось. Ээт ошибся, нет никаких чудодейственных трав, и однажды я потеряю Главка навсегда, его прелесть, его бренная красота истлеет в земле. По небу катился своим путем отец. А глупые, вялые цветы качали головками. Я их возненавидела. Взяла охапку и выдрала с корнем. Изорвала лепестки. Изломала стебли. Влажные обрывки прилипали к моим ладоням, по рукам стекал сок. Аромат усилился, резкий, буйный, уксусный, как запах старого вина. Горячими, липкими руками я сорвала еще охапку. В ушах, как в улье, стояло темное гудение.

Трудно описать, что случилось потом. Проснулось знание, дремавшее в глубинах крови. Будто кто зашептал: сила этих цветов – в их соке, который может преобразить любое существо, явив его истинную суть.

Медлить и сомневаться я не стала. Солнце уже ушло за горизонт. Рот Главка приоткрылся во сне, я поднесла к нему охапку цветов и стала выжимать. Сок вытекал, накапливался. Одна за другой молочно-белые капли скатывались Главку в рот. Бусинка сока упала мимо, ему на губу, и я смахнула ее пальцем на язык. Главк закашлял. Твоя истинная суть, сказала я ему. Пусть проявится.

Нарвав еще охапку, я склонилась над ним. Все поле в него выжму, если придется. Но стоило подумать об этом, как по лицу Главка пробежала тень. На моих глазах она темнела. Стала коричневой, затем лиловой, расплылась словно синяк, и вот все тело Главка сделалось темно-синим, как море. Его руки, ноги, плечи раздувались. На подбородке пробивалась и быстро отрастала малахитовая борода. Хитон разошелся, и на груди образовались бугры. Я смотрела во все глаза. Это были ракушки.

– Главк! – прошептала я.

Рука его стала иной на ощупь, твердой, плотной, чуть прохладной. Я тряхнула ее. Проснись!

Он открыл глаза. И пока длился один вздох, лежал неподвижно. Потом вскочил, вздымаясь надо мной подобно штормовой волне, – морской бог, каким он и был всегда. Цирцея, воскликнул, я превращен!

* * *

Не время было идти в лес, привлекать его к себе на зеленом мху. От своей новой силы Главк просто обезумел, храпел, как бык, почуявший весну.

– Гляди! – Он вытягивал руки. – Ни болячек. Ни шрамов. И я не чувствую усталости. Впервые за всю свою жизнь не чувствую усталости! Целый океан могу переплыть. Хочу на себя посмотреть. Как я выгляжу?

– Как бог.

Он схватил меня за руки и закружил, его белые зубы сверкали на синем лице. Потом остановился, озаренный новой мыслью.

– Теперь я могу пойти с тобой. Могу пойти во дворцы богов. Ты отведешь меня?

Я не могла ему отказать. Повела к бабке. И хотя у меня слегка дрожали руки, произнесла заготовленную ложь. Он заснул на лугу и проснулся таким.

– Видно, мое желание сделать его бессмертным оказалось пророческим. С детьми моего отца такое случается.

Бабка едва слушала. Она ничего не заподозрила. Меня никогда ни в чем не подозревали.

– Брат! – воскликнула она, обнимая его. – Новоявленный брат! Это деяние богинь судьбы. Добро пожаловать, живи в моем дворце, пока не обретешь собственный.

По берегу мы больше не гуляли. Каждый день я проводила во дворце с богом Главком. Мы сидели на берегах сумеречной дедовой реки, и я знакомила Главка со всеми своими тетями, дядями, двоюродными братьями и сестрами, скороговоркой перечисляя нимф по именам, хотя до этих пор думала, что и не знаю, как их зовут. Они же обступали Главка и хором требовали поведать историю чудесного превращения. Он рассказывал все по порядку: как был в дурном настроении, как сон тяжелым камнем навалился на него, а потом сила, ниспосланная самими мойрами, богинями судьбы, подняла его вверх подобно гребнистой волне. Главк обнажал перед нимфами синюю грудь, стянутую божественными мускулами, показывал руки, гладкие, словно обкатанные прибоем ракушки.

– Глядите, как я врос в самого себя!

Мне так нравилось в эти минуты его лицо, сиявшее радостью и силой. Вместе с его грудью раздувалась и моя. Тянуло рассказать, что этот дар он получил от меня, но я видела, как приятно Главку считать свою божественную сущность лишь собственной заслугой, и не хотела это у него отнимать. Я по-прежнему мечтала лечь с ним в том темном лесу, но начинала думать и о большем, говорить про себя непривычные слова: женитьба, муж.

– Идем, – сказала я. – Нужно познакомить тебя с отцом и дедом.

Я сама выбрала ему одежду – в цветах, наилучшим образом оттенявших его кожу. Предупредила, как полагается проявлять учтивость, и, пока он ее проявлял, стояла в стороне и наблюдала. Главк отлично справился, и его похвалили. Отвели к титану Нерею, прежнему богу моря, а тот представил его Посейдону, своему новому господину. Вместе они помогли Главку создать подводный дворец, украсили его золотом и сокровищами затонувших кораблей.

Я каждый день приходила туда. Морская соль жгла мне кожу, а Главк частенько был так занят, развлекая восхищенных гостей, что мне доставалась лишь мимолетная улыбка, но я не возражала. Теперь у нас появилось время, предостаточно времени. Приятно было сидеть за серебряными столами и наблюдать, как нимфы и боги из кожи вон лезут, чтобы привлечь его внимание. Прежде они насмеялись бы над ним, назвали рыбацкой голью. А теперь просили рассказать о его смертной жизни. В рассказах все преувеличивалось: мать у него горбатая, как старая ведьма, отец каждый день его бил. Слушатели ахали и хватались за сердце.

– Все в порядке, – говорил Главк. – Я послал волну, чтобы разбила отцову лодку вдребезги, – он и умер от удара. А мать я облагодетельствовал. У нее теперь новый муж и рабыня – помогает с уборкой. Мать возвела мне алтарь, он курится уже. Жители моей деревни надеются, что я пошлю им благоприятное течение.

– И ты пошлешь?

Нимфа, задавшая вопрос, сцепила пальцы под подбородком. Круглое личико этой нимфы, ближайшей подруги Перса и моей сестры, походило на глянцевую злобную маску, но, разговаривая с Главком, даже она становилась другой – открытой и мягкой, как спелая груша.

– Посмотрим, – ответил Главк, – какую жертву они принесут.

Порой, будучи особенно доволен, Главк бил хвостом, в который превращались его ноги. Вот и теперь я смотрела, как этот нежно-серый хвост, покрытый внахлест чешуйками, метет, поблескивая и чуть переливаясь, по мраморному полу.

– Твой отец в самом деле мертв? – спросила я Главка, когда все ушли.

– Разумеется. И поделом ему, богохульнику.

Он начищал новый трезубец – подарок самого Посейдона. Главк теперь целыми днями возлежал на ложе да пил из кубков размером с собственную голову. И хохотал, как мои дядья, – громогласно, во все горло. Не каким-то жалким повелителем крабов он стал, но одним из величайших морских богов, мог призывать китов мановением руки, спасать корабли, уводя от рифов и мелей, поднимать из воды тонущие плоты с моряками.

– Та круглолицая нимфа, – сказал Главк, – красивая. Как ее имя?

Мысли мои были далеко. Я представляла, как он попросит моей руки. Скорее всего, там, на пляже. На берегу, где мы впервые друг друга увидели.

– Ты про Сциллу?

– Точно, Сцилла. Она движется как вода, верно? Как серебристый струящийся ручей. – Он поднял глаза, задержал на мне взгляд. – Цирцея, никогда еще я не был так счастлив.

Я улыбнулась ему. Я видела в нем лишь юношу, которого любила и который наконец заблистал. Казалось, все расточаемые ему похвалы, все воздвигнутые ему алтари, все поклонники, вокруг него толпившиеся, – это дар мне, Главк ведь мой.

* * *

Эту Сциллу я теперь видела повсюду. Вот она засмеется над какой-нибудь шуткой Главка, вот коснется своей шеи да встряхнет волосами. Она и в самом деле была украшением нашего дворца – очень хороша собой. Речные боги и нимфы вздыхали по ней, а она любила одним взглядом вселить надежду, следующим же – уничтожить. Движения Сциллы сопровождались постукиванием бесчисленных коралловых браслетов да жемчужных бус, которыми задаривали ее поклонники. Она садилась рядом и по очереди их мне показывала.

– Мило, – говорила я, почти не глядя.

Но на следующем пиру она снова была тут как тут, число драгоценностей удваивалось, утраивалось, их уже хватило бы, чтобы рыбацкую лодку затопить.

Как, должно быть, бесила ее моя непонятливость! Она уже поднесла жемчужины, крупные, размером с яблоко, прямо к моему лицу.

– Ну видала ли ты когда такие чудеса?

Я, по правде говоря, даже подумала было, не влюбилась ли она в меня.

– Очень красивые, – пробормотала я.

Ей ничего не оставалось, как сквозь зубы сказать напрямик:

– Главк пообещал собрать все, что есть в море, лишь бы порадовать меня.

Мы были в Океановом дворце, в воздухе стоял тошнотворный запах благовоний. Я вздрогнула:

– Это Главк подарил?

Ах, как она обрадовалась!

– Все до единой. Ты что же, не слышала? Думала, ты узнаешь первой, вы ведь очень близки. Но может, не такая уж ты ему и подруга?

Она помолчала, наблюдая за мной. Я понимала, что и другие обратили ко мне лица, ликующе затаив дыхание. Такие скандалы в наших дворцах любили больше золота.

Она улыбнулась:

– Главк предложил мне выйти за него. Пока не решила, соглашаться ли. Что посоветуешь, Цирцея? Стоит его выбрать? Кожа синяя, плавники и все такое…

Раздался смех наяд – словно плеск тысячи фонтанов. Я сбежала, чтобы она не увидела моих слез и не прибавила их к остальным своим трофеям.

* * *

Отец сидел с дядей, речным богом Ахелоем, и, будучи прерван, нахмурился:

– Что?

– Я хочу выйти за Главка. Позволишь?

Отец рассмеялся:

– За Главка? У него уже есть избранница. И по-моему, это не ты.

Меня оторопь взяла. Я даже причесываться и наряжаться не стала. С каждым мгновением словно вытекала по капле моя кровь. Я бросилась к Главку во дворец. Но он отправился в гости к кому-то из богов, и я ждала его, трепеща, среди опрокинутых кубков и залитых вином диванных подушек – свидетельств недавнего пира.

Наконец Главк пришел. Щелкнул пальцами, и беспорядка как не бывало, полы заблестели вновь.

– Цирцея, – сказал он, заметив меня.

И только. Как сказал бы: нога.

– Ты хочешь жениться на Сцилле?

Я видела, как лицо его просветлело.

– Встречала ты столь совершенное создание? Лодыжки крохотные, изящные, словно копытца прелестнейшей лесной лани. Речные боги взбесились, когда она предпочла меня, даже Аполлон ревнует, я слышал.

Тут-то я и пожалела, что не проделывала все эти штучки глазами, губами, волосами, подобно прочим нимфам.

– Главк, она красива, правда, но тебя недостойна. Она жестока и не любит тебя, как можно тебя любить.

– Что ты хочешь сказать?

Он смотрел на меня хмуро, будто с трудом припоминал мое лицо. Я попыталась представить, как действовала бы сестра. Подошла, провела пальцами по его руке.

– Хочу сказать, что знаю, кто будет любить тебя сильнее.

– Кто?

Но видно было: Главк начинает понимать. Он выставил перед собой руки, словно защищаясь от меня. Он, могучий бог.

– Ты была мне сестрой.