Текст книги "Рассказ о непослушном сыне"

Автор книги: Мацей Сломчинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Ничего с ним не случится. А если бы и случилось, так… – он махнул рукой, – вас много.

Томек отвернулся. Он чувствовал, что ещё секунда – и он вцепится в горло этого мужика. А делать это было нельзя.

В это мгновение Янек открыл глаза и застонал. Потом веки у него снова сомкнулись, он глубоко вздохнул, и голова его свесилась набок. Зембе показалось, что Янек умер, и он отступил так стремительно, что толкнул стоявшего сзади мужика. Тот потрепал его по плечу.

– Говорю же я тебе, что с ним ничего не случится!.. До войны у меня был батрак, так его треснули кирпичом по башке почище, чем этого. Полежал две недели и снова принялся за работу. Правда, он придурковатым стал, деревьям кланялся, даже шапку снимал… – Хозяин засмеялся и опять закурил папиросу. – Кто это его так угостил? – спросил он.

– Не мне вам это объяснять. – Томек крепче сжал ствол винтовки. – Ваша шайка. Может быть, вы? А может быть, ваш сын, если он у вас есть. Может, и подкупленный хулиган. Знаем мы вас. Бедняк в наших камни швырять не станет! – Томек повторил слова, которые слышал в отряде во время доклада, и впервые понял, как много правды было в том, о чём им рассказывал Палюх.

Хозяин хлопнул себя по колену и расхохотался, на этот раз уже громко.

– Да что ты говоришь, миленький! Хорошо тебя вышколили! Мой сын, говоришь? Мой сын во всём отца слушается. Зачем вы ему дались?

– Отца слушается… – шёпотом повторил Земба. – Слушается отца…

– Что?

– Ничего. Где же теперь ваш сын находится? В хате его ведь нет?

– А тебе какое дело? Ты что, исповедовать меня пришёл?

– Может, и исповедовать. Не видно его что-то…

– В город он поехал, милый, в город. Нет его здесь, на ваше счастье, а то бы он вас отсюда живо турнул, если бы вам вздумалось ночью к нам ломиться. Мне-то, старику, всё едино, делайте, что хотите, и так и этак мало вам поможет. Но он – другое дело…

– Да что ты с ним разговариваешь? – крикнула из-за двери хозяйка. – Какое этому мерзавцу дело до нашего Юзека? Ты его сперва спроси, чей он сын! Зачем бы его сюда принесло, если бы у него был дом, как у всякого порядочного человека!

За окном вдруг стало светло. Тени от мебели переметнулись из одного угла комнаты в другой. Машина остановилась перед самой хатой и стояла теперь, не выключая огней и мотора.

Первым вбежал в хату Палюх, за ним фельдшер и два парня с носилками. На крыльце толпились вооружённые молодые рабочие.

– Можно нести, – оказал фельдшер, выпрямился и защёлкнул чемоданчик с перевязочными средствами. – Только поосторожнее! Кажется, ничего серьёзного. Его только оглушили, а рана не опасная. Осторожнее!

Палюх и Земба выходили последними. Секретарь парторганизации обернулся с порога.

– Не ждите сына к ужину, пан Соботинский. В милиции ему дадут поесть.

– Что? – Хозяин выронил изо рта папиросу. Земба остановился в дверях и внимательно его разглядывал. Томек сразу всё понял. Он даже предугадывал слова, которые сейчас произнесёт Палюх. Да, так оно и должно было быть.

– Мы его только что поймали возле леса…

– Врёшь ты, су… – Это закричала мать.

– Нет, любезная пани. Он сразу же признался, кто таков и откуда.

Палюх тихо затворил дверь. Из хаты не доносилось ни шороха.

– Ты его ранил в руку! – рассказывал Палюх, когда они с Зембой шли через сад. – Ребята сразу его нашли. Он сидел на опушке и стонал. Остальные убежали. Наши уже отвели его в милицию!

Палюх искоса посмотрел на Томека, желая разглядеть выражение его лица. Но было темно, и он ничего не увидел. Земба молчал. Машина, увозившая Янека, двинулась с места, прокладывая своими зажжёнными фарами широкий, светлый коридор над дорогой. Палюх и Земба догнали группу молодых рабочих и вместе с ними молча зашагали по направлению к лагерю бригады.

В барак, где помещалась амбулатория, вели четыре деревянные ступеньки. Земба уже в десятый раз ставил ногу на последнюю ступеньку и всё никак не мог решиться войти. Наконец он просунул голову в полуоткрытую дверь.

– Ну как?

– Лучше. – Фельдшер посмотрел на часы. – Во сколько сбор?

– В десять.

– А сейчас половина десятого. Посмотрим, может быть, и удастся. Из больницы его бы и через неделю не выписали, а у нас по-другому. Пор-рядок! – Он похлопал Томека по плечу. – Ничего, брат! Всё уладится!

У фельдшера была длинная, тёмная, клином подстриженная борода, – она теперь особенно резко выделялась на фоне белого халата. Эта борода внушала доверие. Всё же Земба спросил:

– Но это в самом деле не опасно?

– Нет. Я ведь оказал тебе! Ну, а теперь уходи, сынок, мне ещё надо с ним повозиться.

Фельдшер легонько вытолкнул Томека за дверь. Отпуская дверную ручку, Земба остановился. Сокальчик что-то кричал из глубины барака. Голос у него был слабый, но чёткий.

Томек пересек площадь и подошёл к трибуне, сколоченной из желтоватых, блестящих, свежеоструганных досок. Рядом с трибуной стоял Гай, заслонив рукой глаза. Свет большой, пятисотсвечовой лампы бил ему прямо в лицо.

– Поднимайте!

Натянутый на деревянную раму огромный портрет Болеслава Берута возник из темноты и, казалось, держался в воздухе.

– Немного левее!.. Ещё!.. Хорошо!

Томек с минуту стоял неподвижно, всматриваясь в портрет. Потом вышел из залитого электрическим светом круга и зашагал в темноте в сторону столовой – длинного барака без стен, с крышей, опиравшейся на два ряда невидимых столбов. Поперёк этой крыши сверкал выложенный из сотен маленьких лампочек призыв: Новый город – новая жизнь!

Томек остановился и, не моргая, смотрел на надпись до тех пор, пока она не стала двоиться у него в глазах.

Одна из лампочек с треском лопнула, и точка под восклицательным знаком погасла. На покатой крыше зашелестели осколки стекла.

Земба вздрогнул. Он прошёл мимо столовой и уселся на сваленных в кучу досках в самом тёмном углу площади, но его нащупал там луч фонарика.

– Чего это ты расселся, герой? – весело рассмеялся командир дежурного отряда. – Пойдём, скоро начало сбора!

Земба поднялся, словно автомат, и пошёл в свою палатку. Взял полотенце и долго умывался в тазу прямо под деревьями. Потом, сидя на койке Сокальчика, молча натягивал гимнастёрку.

«Как звали того кулака?.. Соботинский».

– Это ты, Томек? – окликнули его, вероятно, уже в пятидесятый раз. – Расскажи, как было?

– Что?

– Сумасшедший! Ну, с патрулем?

– Да очень просто. Саданули Янека камнем в голову и убежали.

– Что ты скромничаешь! Ведь все уже знают, что ты их главарю прострелил лапу. Как только вы открыли пальбу, тут поднялась невообразимая суматоха. Весь комендантский отряд пошёл по тревоге. Мы по стрельбе догадались, что там у вас неладно. Ты лупил, как из пулемёта! Если бы ты видел, что здесь творилось!

– Во всей стране спокойно, а у нас какая-то Мексика! – сказал кто-то в углу. – Славно сработано!

– Кажется, собираются велосипеды давать? – отозвался другой голос из темноты.

– Может, и дадут, да не тебе!

– Земба получит, он передовик труда!

– Получит лопатой по известному месту!

Это сказал Свистек. Вероятно, подслушал тогда, о чём Сокальчик разговаривал с руководителями бригады. Теперь разболтает всем… Томек напряжённо ждал, но Свистек ничего не сказал.

– Земба заслужил больше, чем все остальные! – убеждённо сказал Стефчик. – Ведь я же сам видел, как он…

Томек сорвался с места и вышел из палатки. На площади Палюх разговаривал с Гаем и ещё с кем-то, – в темноте сразу не различишь.

– Всегда у нас, чёрт возьми, всё делается в последнюю минуту! – сказал Гай.

– Ну, ей-богу же, чего вы от меня хотите?! – Это говорил командир дежурного отряда. – Я и так вторую ночь не сплю. В голове у меня всё спуталось!

– Лучше бы ты спал, да к сроку поспел! – проворчал Палюх и тут же рассмеялся. – Да к чему нам ссориться! Расстроился я, вот и болтаю! Пять лет прошло после освобождения, а тут пальба, как на фронте… Даже толком ещё не знаю, как это произошло.

– Как? Обыкновенно! – Гай щёлкнул пальцами. – Растём мы, вот и всё! И то здесь ещё спокойно. Мне казалось раньше, что будет труднее. Швырнули несколько камней из кустов!.. Подумаешь, дело!..

На дороге появилась машина, рассекла светом фар стену деревьев, вырвала из темноты белые хаты и сложенный горками кирпич. Шофёр затормозил перед котлованам, который в свете фар можно было принять за глубокую чёрную лужу, и машина исчезла за поворотом. Потом появилась перед воротами и остановилась.

– Это ещё что такое? – Палюх отбросил носком сапога маленький белый камушек и посмотрел ему вслед в темноту. Тряхнул головой, словно усталый конь. – Чёрт подери! – сказал он плохо повинующимися губами и с усилием разомкнул веки. – Если это представители общественности из Варшавы или воеводства приехали поздравить нашу передовую бригаду, то вы их сами принимайте! А я передохну!

Но это были вовсе не «представители общественности!», а всего лишь Ясинский – он привёз из города ракеты. Почти никто из работников бригады не видел ещё фейерверка. Ясинский гордо похлопал ладонью по картонной коробке.

– Да знаешь ли ты хотя бы, как их надо зажигать? – Гай неуверенно посмотрел на длинные цилиндры. – Пожара не наделай и не попади в ребят вместо неба… Хватит уж с нас сегодня грохота…

И он принялся рассказывать Ясинскому обо всём, что здесь произошло. Тот слушал, недоверчиво качая головой.

Земба обошёл их сторонкой и направился к палаткам шестого отряда. Ребята уже строились для парада. Командир их отряда, Мархевка, любил муштру, и они маршировали, как никто другой в бригаде. Впрочем, им это нравилось так же, как и их командиру. Земба всех их знал. Стоя в тени, он переводил взгляд с одного лица на другое. Вот этот парень хоть куда, тот – похуже… Следующий тоже хорош, а тот, с краю, был никудышный, но его здорово подтянули…

Свистки.

– Первый отряд, строиться!

– Второй отряд!

– Третий!..

Томеку не удалось дойти до дверей амбулатории. Свисток – это свисток, святое дело. Томек повернул назад.

Они выходили из темноты колоннами и выстраивались в квадрат.

Раздалась команда:

– Сбор у костра открыт!

Начались речи. Коротко говорил Гай, ещё короче – Ясинский, и совсем коротко – Палюх.

Кто-то плеснул бензин из бидона на ветки, потом вспыхнула спичка, и высокое пламя с гулом взметнулось к небу. Огоньки прыгали по веткам, словно белки. Вдруг откуда-то из задних рядов послышались единичные рукоплескания, потом уже все увидели, кому аплодируют, и бригада так дружно захлопала в ладоши, что по площади пронёсся ветерок и даже заколебал пламя костра.

Янек шёл без посторонней помощи. Голова его была так старательно забинтована, что Томек узнал его только по росту.

– Прошу товарища Яна Сокальчика занять место на трибуне! – Гай говорил спокойно, но не смог скрыть улыбки. Ведь парень был на волосок от смерти – те сволочи едва не убили его.

Земба хотел было кинуться ему навстречу, но остался в шеренге. Он посмотрел на костёр – пламя всё разгоралось, озаряя красным светом лес, стоявший за палатками. Искры с треском разлетались в разные стороны и гасли на песке.

«Нет, теперь бы они тебя уже не сожгли…» – Словно сквозь пелену тумана, перед Томеком возникли густые чёрные волосы и весёлые глаза старосты Павляка. По лицам ребят, стоявших по другую сторону костра, блуждали тени… – «Помни, нет у тебя прощения для тех, кто меня погубил!..»

Кто-то подкинул в огонь охапку веток. Не думая о том, что он делает, Земба аплодировал, когда Томчик и Осинский возвращались в свои ряды с новенькими, блестящими велосипедами. Он не мог оторвать взгляда от огня. Как всё это было просто, как просто. Словно человек отворил дверь и вышел из тёмного погреба на свет. «Помни, нет у тебя прощения…» – «Не прощу, отец…»

– Томаш Земба!

Он не услышал.

– Томаш Земба!

Кто-то толкнул его локтем.

– Эй ты, граф! Десять раз тебя надо вызывать, что ли? Машину, видно, ждёшь? Велосипеда тебе мало?

– Что?

– Иди! Вон туда! – Товарищи со смехом вытолкнули его из ряда. Он шёл по жёлтому песку, которым посыпали площадь. Его обдало жаром костра, потом костёр остался позади. И вот Томек уже стоит перед Гаем.

– …Земба Томаш. В награду за ваш самоотверженный труд, проявленную отвагу и товарищеское поведение вы получаете велосипед!

Они обменялись рукопожатием, и Томек положил ладонь на руль велосипеда.

– Я поеду! – тихо сказал он. – Не потому, что велосипед… Я теперь всюду поеду!.. Скажите Ясинскому и Палюху, что… что со мной даже не надо говорить об этом… Если могут… пусть забудут о том, что сегодня было… Скажите, что я… что уже… Скажете?

– Скажу.

– И ещё одно… Я никогда им не прощу за отца!.. Потому что это они…

Гай смотрел ему вслед, пока тень уходящего паренька не растаяла в темноте по ту сторону костра.

Гай повернулся лицом к трибуне. Палюх не заметил этого. Он обвил рукой плечи Сокальчика, а тот сидел, опустив плечи, уткнув в ладони забинтованную голову.

– Всё в порядке! – сказал им Гай. – В полном порядке!

– Да мы знаем, милый! – Палюх крепче обнял Янека. – Знаем!

Сокальчик поднял голову и отвернулся от огня. Он тёр рукой глаза. А может быть, хотел поправить бинты? Да. Вероятно, он хотел поправить бинты.

Гай заглянул в список премированных.

– Олесинский Станислав! – прочитал он, но ему пришлось повторить ещё раз, потому что голос у него вдруг сорвался и никто не расслышал, чью фамилию он назвал.

notes

Примечания

1

22 июля – национальный праздник народной Польши. (Примеч. перев.)