Текст книги "Рыцарь и Буржуа"
Автор книги: М. Оссовская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)
Свой образец купца Савари создавал по заказу Ж.-Б. Кольбера, который ожидал от него кодификации торговли. Такой заказ в значительной мере объясняет ученый характер этого трактата, не предназначавшегося для особо широкого круга читателей, а скорее для высокопоставленных лиц, которые в эпоху протекционизма управляют хозяйственной жизнью. Если Дефо солидарен со средним купцом, то Савари больше всего ценит крупного оптовика. Негоциант высшего класса – это для него оптовый купец, ведущий заграничную торговлю в широком масштабе. Купец, торгующий в розницу, зависит от многих людей, иногда могущественных, иногда незаметных, тогда как оптовик имеет дело лишь с производителями (точнее: manufacturiers), которым дает заказы, и с розничными торговцами. Поэтому во многих странах оптовой торговли не чурается и дворянство, которое никогда не возьмется за розничную торговлю. Ведь в розничной торговле есть что-то унизительное, тогда как в оптовой все почтенно и благородно (т. 2, ч. 2, кн. I, гл. III).
Сочинение Савари содержит прежде всего подробное изложение торгового права, крайне любопытный курс экономической географии, товароведения, бухгалтерии, сведения о мерах и весах и тому подобную профессиональную информацию; и лишь попутно, в разбросанных здесь и там замечаниях – образ примерного купца, рассуждения о том, что способствует и что мешает его карьере, о воспитании его детей, о правилах, коими должен руководствоваться мастер в отношениях с подмастерьями и купец – со своими приказчиками. Тематика этих общих замечаний в принципе сходна с тематикой книги Дефо, но соотношение различных тем у обоих авторов неодинаково.
Савари был родом из обедневшей дворянской семьи, которая уже с середины XVI века начала заниматься торговлей. С детства его прочили в купцы; жену он тоже выбрал из купеческого сословия. В 1658 г., тридцати шести лет от роду, Савари имел уже изрядное состояние. Тогда он оставил купеческие занятия, имея в виду достичь более высокого положения в обществе. Какое-то время он управлял торговлей кожей и королевскими имуществами, однако лишился должности, попав в немилость у королевского суперинтенданта. Это подорвало его состояние. В 1667 г. король издал указ, в силу которого отцы, воспитывающие 12 детей, имеют право на постоянный пенсион и иные привилегии. Известно, что Савари, успевший за какие-нибудь 17 лет обзавестись 15 детьми, протянул руку к королевской казне одним из первых. Ему повезло, ибо в скором времени прошений поступило столько, что двор отказался от своих обязательств по отношению к опоздавшим просителям. После временных немилостей и неудач Савари прочно укрепился на высоком посту, на котором оставался до самой смерти, составив себе репутацию лучшего знатока торгового права[420]420
Эти биографические сведения почерпнуты из предисловия к «Совершенному негоцианту», написанного сыном Савари.
[Закрыть].
Торговлю, считает автор, создал господь – по всей вероятности, для того, чтобы меж людьми воцарились любовь и согласие. Всевышний неравномерно распределил по земле различные блага, дабы побудить людей к постоянному обмену, тем самым сделав их нужными друг другу. Этот обмен ведет к постоянному общению, а оно позволяет завязывать дружеские отношения. Торговле обязаны мы всеми наслаждениями жизни, поскольку благодаря ей везде и всего в достатке. Там, где всего в достатке, люди легко могли бы погрязнуть в лени; этому, однако, препятствует приманка, каковой является прибыль и стремление к продвижению в обществе. Вот что склоняет людей к купеческим занятиям. Большая часть людей живет торговлей. Повсюду мы видим купцов богатеющих и дающих возможность своим детям занять высшие должности, к которым Савари питает почтение, характерное для французского мещанства. От торговли зависит богатство страны, торговля пополняет королевскую казну, финансирует крупные предприятия, покрывает расходы на войны, позволяет содержать за границей разведывательную службу, оплачивая чеками ее издержки (т. 2, ч. 1, кн. I, гл. I).
Стоит отметить, что, восхваляя торговлю, Савари сохраняет все предрассудки относительно ручного труда. Купцов, выполняющих какую-либо работу руками (например, кондитеров), он ставит ниже тех, кто торгует готовыми изделиями, не прибегая к ручному труду и, самое большее, украшая уже произведенный товар. Те, кому их статус не позволяет работать руками, составляют corps dela mercerie[421]421
[Корпорацию галантерейщиков (франц.)]
[Закрыть], и их общественное положение выше (там же, гл. V).
Для успеха купцу необходимо знание своего дела и большой опыт, порядок в ведении торговых книг (тема, широко развиваемая автором), предусмотрительность и осторожность, побуждающие его избегать накопления слишком больших запасов товара и не покупать в кредит не по средствам. Необходимо также неукоснительно требовать платы от своих должников, соблюдать порядок и бережливость, пользоваться репутацией обязательного человека, держать свое слово, даже если для этого приходится идти на убытки, мужественно сносить превратности судьбы. Кроме того, для купца желательно крепкое здоровье, необходимое в утомительных путешествиях, приятная внешность и воображение, столь важное в различных искусствах и промыслах, в частности для изобретения новых видов изделий.
Купец, наделенный такими качествами, может надеяться на успех, хотя в этом вопросе Савари далек от уверенности Франклина: в погоне за счастьем, полагает он, играет роль также везение или невезение. Пусть купец остерегается выбрасывать деньги на роскошную жизнь, на карты или на женщин, теряя к тому же столь драгоценное для негоцианта время. Пусть он также не одалживает легкомысленно денег аристократам, которые платят, когда им вздумается (там же, гл. III). Добродетель если и не гарантирует богатства, то, во всяком случае, способствует его приобретению. Так же как у Дефо и у Франклина, деньги в свою очередь являются у Савари условием добродетельности. «Когда нужда входит в дверь, честность выходит через окно».
Жениться купец должен с умом, помня, что, «беря в жены дочь, мы женимся на хорошем или плохом состоянии дел ее дома, а тут нужно хорошенько подумать». Заставлять детей заниматься торговлей не следует, ибо хорошо делается лишь то дело, которое по душе. Следует только мягко склонять их к этому, указывая на людей, которые начали с ничего, а после разбогатели и своим детям проложили дорогу к высшим должностям. Нельзя им говорить о своем богатстве, поскольку тогда они «начинают презирать купеческое занятие и вообще не желают о нем слышать». Учить их следует лишь тому, что может пригодиться купцу: новым языкам, арифметике, истории, географии. Прочие сведения не только излишни, но попросту вредны. Юноши, отданные в среднюю школу (коллеж), где их до 17-18 лет обучают латыни, грамматике, риторике и философии, не годятся потом для торговли – из каждых тридцати ремесло купца выберут разве что четверо. А все потому, что в школе они водятся с дворянскими сыновьями, которые презирают торговлю и их тоже заражают этим презрением. И даже те что займутся торговлей, немногого в ней добьются, полагая свое занятие низким. Они свысока относятся к хозяевам и коллегам. Они несносны. Никуда не годятся в торговле и те ученики, которые в школе набрались взглядов своих товарищей, пошедших на военную службу. Это люди без всяких правил, они залезают в долги, а то и в хозяйскую кассу, рассчитывая, что удачная женитьба покроет все. Аристократия, сожалеет наш автор, не следует примеру генуэзской, венецианской или флорентийской аристократии: ведь та не стыдится торговать на Средиземном море, как не стыдятся торговли младшие сыновья английских дворян. Жалуясь на предубеждения французской аристократии, Савари говорит о ней обычно с нижайшим поклоном. В этом отношении сравнение его трактата с сочинениями Дефо ясно показывает, что перед нами две разные стадии развития буржуазии. Савари пишет до ее триумфа, Дефо сознает силу победившего класса, к которому принадлежит.
Ученик в хозяйском доме должен быть набожным и ежедневно ходить к заутрене, вставая для этого, если надо, на полчаса раньше. Тем, кто этого не делает, нужно давать расчет. К сожалению, забывается хороший обычай посещения воскресной службы мастером вместе с подмастерьями или купцом вместе с учениками, ибо хозяева в своем большинстве столь же нетверды в вере, как и работники. Работник должен быть безусловно послушен и предан хозяину, остерегать его перед чьим-либо злым умыслом, никогда не обсуждать его дел с посторонними. Хозяина он должен слушаться беспрекословно, не задаваясь вопросом, почему хозяину хочется того, а не этого. Но если приказ неразумен, выполнять его надо не сразу, а подождав; если же приказ противоречит интересам хозяина, надо сделать вид, будто не слышал. Ученики и подмастерья должны жить скромно и скромно одеваться, чтобы и в одежде была видна разница между ними и хозяином.
Мы не рассматриваем здесь детально сочинение Савари, которое, как уже отмечалось, содержит больше материала для историка экономической жизни, чем для того, кто интересуется историей этической мысли и эволюцией личностных образцов. Важно подчеркнуть, что с «Образцовым английским купцом» эту книгу сближает ее профессиональное назначение. Дефо, как мы помним, вышел за профессиональные рамки в «Робинзоне», герой которого обладал чертами практичного купца, не будучи им. Выход купеческого образца на широкую арену ясно виден у Франклина, наставления которого, формально адресованные молодому купцу, в сущности, обращены ко всем обитателям Нового Света, и не только к ним. Убеждение Франклина, что добродетель измеряется полезностью, относится не только к купцу, но и к кому угодно, а купеческая профессиональная этика становится у него этикой человека вообще.
В заключение несколько замечаний о Дефо в сопоставлении с Франклином. У этих авторов много совпадений в деталях при совершенно различной тональности. Их личностные образцы имеют ряд общих черт: расчет на свои силы, трудолюбие, стойкость, бережливость, терпение, предусмотрительная расчетливость, методичность; но у Франклина это искренние лозунги, подаваемые добродушно и с юмором, тогда как в морализаторском пафосе Дефо неизменно слышна какая-то фальшивая нота. Обоих сближает вера в силу науки и рационального мышления. «Наука, – писал Франклин в своем календаре на 1749 г., – как теоретическая, так и практическая, при демократическом или смешанном правлении служит естественным источником богатства и почета». Дефо горячо поддерживал образование, а в «Робинзоне» выражал убеждение, что, «определяя и измеряя разумом вещи... каждый может через известное время овладеть любым ремеслом» (с. 66). Оба автора не любят духовных особ, а Дефо в «Чистокровном англичанине» считает тиранию духовенства худшим из бедствий, какие только могут обрушиться на человечество. Оба – сторонники религиозной терпимости, и Дефо рад тому, что множество сект в Англии позволяет каждому отправляться на небо своим путем (афоризм, повторенный в письмах об Англии Вольтером, которому обычно приписывают его авторство). Однако пуританский дух у Дефо гораздо сильнее, чем у Франклина; тот отошел от Ветхого завета уже очень далеко. М. Вебер (о нем пойдет речь в следующей главе), несомненно, переоценивает пуританизм Франклина, в котором масон с годами явно берет верх над пуританином.
К отличительным чертам Франклина, достойным упоминания, следует отнести отсутствие каких-либо рассуждений о продвижении по общественной лестнице в смысле, характерном для Дефо. Купеческий образец действителен у Дефо лишь на время обогащения, до перехода в категорию джентльменов. Для Франклина социальное продвижение сводится к богатству и уважению в обществе. Немалое состояние, которое ему удалось приобрести, он употребил на общественные нужды; ему и в голову не приходило купить имение и поселиться в нем, подобно Вольтеру. Вряд ли можно это объяснить лишь тем, что в Пенсильвании, к жителям которой Франклин обращался прежде всего, не было потомственного дворянства, служившего притягательным образцом для прочих сословий. Ведь в семьях мелких буржуа – колонистов, вероятно, сохранялась память о прежних традициях, а Франклин знал о них, подолгу живя в Европе. Тем не менее и Франклин, и франклинизм призывают обогащаться в рамках своего сословия.
ГЛАВА VI ПУРИТАНСКИЕ СЕКТЫ И БУРЖУАЗНАЯ ЭТИКА В РАЗВИТИИ КАПИТАЛИЗМА НОВОГО ВРЕМЕНИ1. Буржуа Нового времени в типологических исследованиях немецких буржуазных авторов
а) В. Зомбарт. В предыдущих главах мы воспроизвели некоторые из буржуазных личностных образцов. Теперь мы хотели бы критически рассмотреть некоторые из наиболее известных в буржуазной литературе теорий относительно факторов, повлиявших на формирование этих образцов. Прежде чем перейти к рассмотрению роли, которую сыграли в их формировании, а также в развитии капитализма вообще, определенные религиозные секты, остановимся на взглядах тех авторов, которые формирование буржуазных образцов приписывали определенному типу человека . Хотя социальные тенденции этих авторов нам чужды, а их постановка вопроса представляется нам принципиально неверной, мы не хотим обойти молчанием теории, которые в свое время широко обсуждались и которые тесно связаны с интересующей нас проблематикой.
Особенно много внимания типологическим вопросам подобного рода уделил В. Зомбарт в своей книге «Буржуа». «Он – «мещанин», говорим мы еще и ныне, чтобы обозначить тип, а не сословие», – замечает Зомбарт[422]422
Зомбарт В. Буржуа. М., 1924, с. 83. Далее цитируется то же издание книги Зомбарта.
[Закрыть]. Этот тип, согласно Зомбарту, складывается в XIV веке в городах Италии, прежде всего во Флоренции. Жажда обогащения стара как мир, но лишь итальянский капитализм той эпохи формирует человека, желающего обогатиться методичным, каждодневным трудом. В отдаленные времена усилия человека были направлены на пропитание и дальше не шли. Могущественные феодалы средневековья не проявляли ни малейшего уважения к цифрам, покрывая бюджетный перерасход контрибуциями, десятинами, повышением арендной платы или оброка. Их богатство выражалось в великолепном, богатом оружии, кубках, блюдах, упряжи, мехах и т.д. Городское же население не проявляло особой склонности к хозяйственным заботам, устраивая праздники по любому поводу.
Обогащение благодаря определенным личным достоинствам, таким, как трудолюбие, следование намеченному плану, солидность, бережливость (не вынуждаемая обстоятельствами, а добровольная и заслуживающая похвалы), – такое обогащение было чем-то новым. Программу подобной жизни сформулировал в классической форме писатель XV века Л. Б. Альберти, влияние которого, по мнению автора, было очень большим.
С течением времени мещанский дух, каким его изображает Зомбарт, подвергается изменениям. Буржуа старого стиля, преобладавший до XVIII века, по мере развития капитализма уступает место новому типу. В XVIII веке деньги считают еще лишь средством; жизнь ведут размеренную; осуждают заманивание клиентов путем рекламы, привлекая их скорее заботой о качестве товара; осуждают конкуренцию путем сбивания цен и не слишком благоволят к техническим нововведениям.
По мере развития капитализма экономическая активность все реже проявляется как отношение человека к человеку. Бизнесмен маниакально поглощен своим предприятием и прибылями, которые оно приносит ему. Классические мещанские добродетели объективизируются, то есть становятся свойством не человека, а предприятия. Бережливость не присуща уже личному стилю жизни – как частное лицо крупный предприниматель живет в роскоши. Солидность – свойство фирмы, но не обязательно ее владельца, Последний получает полную свободу пробиваться к успеху с помощью локтей.
Качество товара перестает быть предметом особой заботы, а трудолюбие – добродетелью, которую нужно развить в себе. Современный Зомбарту буржуа затянут в водоворот, требующий от него неустанной активности, но это не прежняя добровольная самодисциплина. Приведенная характеристика относится, разумеется, к крупным предпринимателям, рядом с которыми по-прежнему существуют и мелкие. Но только первые из них определяют, по Зомбарту, лицо зрелого капитализма. Явно имея в виду американских капиталистов, он подчеркивает инфантилизм крупных предпринимателей, которые гонятся за колоссальными величинами, за всем, что дает ощущение могущества; он подчеркивает также их погоню за новизной и быстрым движением.
Из этого очерка развития буржуа уже видно, что тип буржуа у Зомбарта неоднороден. В рамках общего буржуазного типа личности он выделяет две разновидности: предпринимательские натуры и мещанские натуры. Буржуазные натуры вообще – это натуры с капиталистическими наклонностями, а в каждом законченном буржуа заключены две души: душа предпринимателя и мещанская душа. Только их сочетание формирует капиталистический дух. Однако соотношение этих составляющих непостоянно, что и позволяет выделить две вышеозначенные разновидности. Что из человека получится – крупный предприниматель или незаметный мещанин, – зависит от наследственной предрасположенности (с. 155-156). Зомбарт явно убежден в большой роли биологического фактора, отвергая ламаркизм и любые «теории среды», которые он связывает с либеральными и социал-демократическими воззрениями (с. 307-308). Нефтяной магнат Дж. Рокфеллер имел «в крови» склонность к ведению расходной книжки с детских лет; молодому Байрону, полагает Зомбарт, ничего подобного и в голову бы не пришло (с. 160).
Предприниматель по натуре должен быть завоевателем. Он должен уметь воплощать далекие замыслы, быть организатором, подчиняющим других своей воле. И негоциантом, умеющим договариваться и торговаться (Зомбарт употребляет здесь слово Handler, оговариваясь, что понимает его в самом широком смысле). Пока не сформировался капитализм, подобного рода натурам находилось самое разное применение. Мы встречаем их среди корсаров, среди тех, кто искал новые земли в надежде на золотое руно. Предпринимательским духом обладали феодалы, которые на своих землях разрабатывали рудники и сооружали горные заводы. К этой категории принадлежали и государственные мужи типа Кольбера, и крупные спекулянты акциями английских торговых компаний, и флорентийские купцы, начинавшие с мелких лавчонок, которые они превращали в крупные торговые дома.
Чтобы быть завоевателем, организатором и умелым негоциантом, нужно уметь быстро ориентироваться, схватывать главное. Необходимо разбираться в людях и в обстановке, быть энергичным, смелым, решительным, обладать внушительным запасом жизненной силы при слабой, в общем-то, эмоциональности, дабы чувства не осложняли жизнь и не мешали осуществлять задуманное.
Натуры по преимуществу мещанские не противопоставляются резко завоевателям, коль скоро эти качества обычно уживаются в одном человеке. Но это в противоположность сеньориальным, беззаботным натурам люди заботливые. Это люди порядка и долга в отличие от людей наслаждения жизнью. «Те мечтают, эти считают» (с. 160). Мещанские натуры противостоят эротическим, при понимании этого слова настолько широком, что к эротическим натурам причисляются и св. Августин, и св. Франциск Ассизский. Ведь любить – значит расточать; хозяйствовать – значит сберегать. А мещанин экономит все: время, деньги, материал, тщательно следя за тем, чтобы доходы превышали расходы, и придавая своей хозяйственности сакральный характер.
Этот очерк исторического развития буржуа и характеристика двух разновидностей буржуазных натур вызывают серьезнейшие сомнения. Как было уже замечено критиками, необоснованно усматривать «капиталистический дух» лишь в итальянском капитализме, если под капиталистическим духом понимать стремление к наибольшей прибыли. По мнению Луйо Брентано[423]423
См.: Brentano L. Die Anfänge des modernen Kapitalismus. München, 1912, S. 116.
[Закрыть], в итальянских городах, особенно приморских, торговля, сочетавшаяся с понимаемым таким образом духом капитализма, не прекращалась со времен античности (о чем речь еще пойдет ниже). Феодалы средневековья тоже гнались за богатством, и капитализм не внес в этом отношении ничего нового, только жажда богатства нашла себе новый объект: деньги вместо земли.
Типология Зомбарта, повторявшаяся потом многими авторами, представляется сомнительной уже в своем исходном пункте. Кто этот «человек с капиталистическими склонностями», который выступает затем в различных разновидностях? Не зная точно, что именно подвергается дальнейшей конкретизации, трудно занять какую-либо позицию по отношению к типологии Зомбарта. Веру в биологическую предопределенность его типов сегодня не может разделять никто; и сам Зомбарт выставляет ее в смешном свете, причисляя Рокфеллера к мещанским натурам за ведение расходной книжечки, якобы наследственно обусловленное. Трудно сомневаться в том, что впоследствии, в качестве нефтяного магната, Рокфеллер представлял собой уже натуру по преимуществу крупнопредпринимательскую. Предопределяла ли здесь наследственность превращение «мещанина» в «завоевателя» и не подрывает ли возможность таких превращений самой типологии? Эти соображения, как видно, не приходят в голову Зомбарту. Он верит в «расу» и, вероятно, именно за это удостоился в немецких энциклопедиях времен нацизма одобрительного упоминания как один из лучших историков капитализма и критик социализма. Мы, «верящие в первенствующее значение крови» – так говорит он о самом себе (с. 173), возражая тем, кто переоценивает роль среды.
Все европейские народы, по его мнению, обладают определенными капиталистическими наклонностями, но в этом отношении между ними имеются как количественные, так и качественные различия. К народам с неразвитыми капиталистическими предрасположениями Зомбарт относит кельтов и готов. У кельтов верхний слой живет широко, по-господски, а средние слои не проявляют какой-либо хозяйственной предприимчивости. Это можно наблюдать в Шотландии, Ирландии и тех областях Франции, где сильна примесь кельтской крови. В Испании предпринимательством также занимались прежде всего евреи и мавры, а потомки кельтов не проявляли экономической активности (с. 166-167). Народы с особыми капиталистическими способностями Зомбарт делит в свою очередь на «народы героев», с задатками к предпринимательству крупного размаха, и «народы торговцев», склонные скорее к мирной торговой деятельности. К первой группе автор относит римлян, норманнов, лангобардов и франков. Среди мирно торгующих народов фигурируют этруски, фризы, евреи. Примеси этрусской крови якобы обязаны своими экономическими успехами флорентийцы, примеси крови фризов – голландцы (с. 167).
Эти биологические предрасположения, признает Зомбарт, меняются от поколения к поколению в результате отбора наиболее приспособленных и смешения крови. Так, например, во Флоренции приходят в упадок дворянско-рыцарские элементы из-за неприспособленности дворянства к торговле. В рамках мещанства в свою очередь торгаши уступают место предпринимателям с широким размахом. Для того чтобы мог появиться на свет Л. Б. Альберти, пишет далее Зомбарт, подчеркивая роль смешения крови, немало торгашеской крови должно было влиться в благородную кровь семьи Альберти. Иначе нельзя объяснить появление такого труда, как «Книги о семье» Л. Б. Альберти. Тут Зомбарт замечает, что сам Л. Б. Альберти был, скорее всего, внебрачным ребенком: бог знает, какого рода была его мать, имени которой биографы установить не смогли (!) (с. 172).
Мы здесь не будем полемизировать с этими «расистскими» взглядами, поскольку все, о чем пойдет речь дальше, достаточно ясно показывает удивительную для социолога слепоту Зомбарта к роли социальных факторов. Сегодня каждому ясно, до какой степени способности к торговле обусловлены социальным положением. Известно, что они с удивительным постоянством проявляются у неполноправных граждан, для которых путь к продвижению по служебной лестнице закрыт. Не входя пока в детали этого вопроса, мы хотели бы еще обратить внимание на представления нашего автора о кельтах. Кельтов он находит там, где сохранился кельтский язык: в Шотландии, Ирландии или Бретани, не замечая их там, где их «кровь», несомненно, сыграла роль, хотя язык был утрачен. Обычное смешение языка с расой, непростительное для социолога!
b) M. Шелер. Книга Зомбарта сделала типологическую характеристику буржуа широко популярной и вызвала к жизни целый ряд работ на ту же тему. В1919 г. появилосьисследование М. Шелера[424]424
Scheler M. Der Bourgeois und die religiösen Mächte. – In: Scheler M. Vom Umsturz der Werte. Leipzig, 1919, Bd. 2, S. 247-279.
[Закрыть] – ученика Гуссерля и наиболее активного теоретика этики среди феноменологов. Перейдя уже взрослым человеком из иудаизма в католицизм, он стал особенно ревностным его защитником. Некоторые течения польского католицизма испытали его сильное влияние. Вера в абсолютный характер мира ценностей, познаваемых путем некой непосредственной интуиции, а также возвышенный стиль изложения сочетались у него с неприязнью ко всему демократическому, привязанностью ко всему господскому и рыцарскому, с антипатией к любым движениям «снизу», с верой во врожденные склонности и в «благородство души», не зависящее от влияний среды. В работах Шелера, нередко весьма интересных (в тех случаях, когда их вообще можно было понять), сказывалась какая-то склонность к интеллектуальной провокации.
Буржуа для Шелера, как и для Зомбарта, – биологический тип, которому Шелер приписывает все неприятные для себя черты, основываясь не на каком-либо конкретном материале, а, как это было принято у феноменологов, «на интуитивном постижении». Это «интуитивное постижение» говорит тем же языком, каким обычно критиковалось мещанство в конце прошлого и в первой четверти нынешнего столетия.
Разные авторы, пишет Шелер, с давних времен выделяли тип человека риска и тип боязливого человека, человека открытого и замкнутого в себе (hommes ouverts и hommes clos y Бергсона), человека широкого, отдающего себя другим, и человека, закованного в жесткие рамки самодисциплины, натуры господские и натуры мещанские. Люди первого типа (к которому Шелер явно относит себя самого) любят опасность и риск. Твердо уверенные в собственной ценности, они далеки от каких-либо завистливых чувств. Они не заботятся постоянно о себе и своих близких, верят в жизнь и относятся к ней легко. Эта вера позволяет им не осторожничать, быть великодушными и щедрыми, оценивать людей согласно их внутренней ценности, а не пользе, которую можно от них получить.
Люди второго типа, к которому как раз и относится наш буржуа, обделены жизненной силой. Поэтому они боязливы и постоянно ищут в жизни стабильности, каких-то гарантий. Не доверяя даже себе самим, они ищут подтверждения собственной ценности в своих достижениях. Они озабочены, недоверчивы, относятся к миру неблагожелательно; завистливо сравнивают себя и других, никогда не отдают себя людям, никогда не забываются. Они рассчитывают, не доверяют самим себе, огораживаются целой системой самозапретов. Они не спрашивают, справедливо ли это, но только «что я от этого получу?». Их эротической жизни, не включенной в эмоциональную жизнь, сопутствует «нечистая совесть». Шелер относится к авторам, которые особенно сильно подчеркивают роль ressentiment[425]425
[Злопамятство, зависть (франц.)]
[Закрыть] в буржуазной нравственности. В работе, специально посвященной этой теме, он выводит из подобных чувств лозунги Великой французской революции, особенно лозунг равенства, проистекающий будто бы из зависти к привилегированным[426]426
Подробнее об этом см.: Ossowska M. Podstawy nauki o moralności. Warszawa, 1947, s. 166-167.
[Закрыть].
с) Э. Шпрангер. В «Формах жизни»[427]427
Цит. по 5-му перераб. изд.: Spranger E. Lebensformen. Halle, 1925. (1-е изд.: 1914).
[Закрыть] ученик Дильтея Э. Шпрангер, автор, имя которого в годы войны часто встречалось на страницах нацистских еженедельников, выделил шесть основных человеческих типов, довольно широко известных в довоенной гуманистике. Это должны были быть «основные, идеальные типы индивидуальности», совершенно сознательно выделенные в социальной пустоте – путем рефлексии, которую сам автор называет изолирующей и идеализирующей. Эта рефлексия привела Шпрангера к различению следующих типов: 1) теоретик; 2) «человек экономический»; 3) эстетическая натура; 4) общественник; 5) человек, руководимый стремлением к силе; 6) человек религиозный. Интересующая нас здесь характеристика «человека экономического» не зависит, согласно автору, от того, идет ли речь о земледельце, ремесленнике или промышленнике. «Человек экономический» – это тот, кто руководствуется экономической мотивацией; последняя рассматривается как величина постоянная независимо от того, кто ею руководствуется и к каким благам стремится.
Экономической мотивацией руководствуется у Шпрангера тот, кто думает прежде всего о полезности, ставя ее выше всех остальных ценностей (с. 148). В свою очередь полезность чего-либо – это способность удовлетворять потребности, связанные с сохранением жизни, биологические потребности.
При таком понимании полезности (и определяемой при ее помощи экономической мотивации) приходится, если быть последовательным, признать, что крестьянин, распахивающий два морга[428]428
[Мера площади (1 морг – 56 акров)]
[Закрыть] земли, чтобы прокормить себя и свою семью, относится к категории homo oeconomicus, а Рокфеллер, не нуждающийся в обеспечении своего биологического существования и целеустремленно скупающий акции конкурирующих нефтяных компаний на территории США, к этой категории не относится. Между тем у Шпрангера все по-другому. Малоземельного крестьянина (который должен бы в первую очередь иллюстрировать концепцию «человека экономического», поскольку он действительно занят единственно удовлетворением биологических потребностей) Шпрангер, вообще говоря, не принимает во внимание, тогда как Рокфеллера без колебаний причисляет к этой категории. Это становится возможным благодаря такому расширению понятия экономической мотивации, при котором автор совершенно теряет из виду исходный пункт, и само это понятие неузнаваемо преображается – например, когда автор констатирует, что экономические потребности «ненасытны» и экономическая мотивация легко превращается в демоническую страсть. Тут уж речь идет не о биологических потребностях.
Вернемся, однако, к характеристике «человека экономического». Как мы уже знаем, ценность всего он измеряет полезностью. Он смотрит на людей, пишет далее автор, как на потребителей или производителей, как на звенья в цепи занимающих его сделок, как на рабочую силу, как на более или менее платежеспособных клиентов. Он ценит добродетели, важные в хозяйственной жизни: бережливость, трудолюбие, ответственность за слово, любовь к порядку. Человек экономический – эгоист. Альтруистическая и экономическая установки исключают друг друга. Его отношение к людям Шпрангер определяет словом «мютюализм»[429]429
[От франц. mutuel («взаимный»)]
[Закрыть], имея в виду, насколько я понимаю, обмен услугами, соблюдение принципа взаимности в известной форме «do ut des» («я даю, чтобы ты дал мне»).
Человеку экономическому необходима свобода проталкиваться в обществе локтями. Ему нужна правовая система, охраняющая частную собственность. Хозяйственное право для него самая важная часть законодательства, а государство нередко рассматривается как всего лишь некий надиндивидуальный хозяйственный институт. В боге он видит верховного эконома, который дает человеку его хлеб насущный, умножает стада, направляет купеческие корабли, насылает на нивы дождь или дарует ясную погоду. Рассуждая в категориях полезности, «человек экономический» у Шпрангера мыслит рационально, ибо полезность не сиюминутное удовольствие, а нечто рассчитанное на перспективу. Рациональность здесь явно отождествляется с холодным расчетом, противостоящим минутному побуждению. В согласии с уже упоминавшимися воззрениями о нечувствительности «человека экономического» к прекрасному, Шпрангер заявляет, что «полезное, как правило, враждует с прекрасным» (с. 154). «Человек экономический» поощряет искусства разве лишь для упрочения своих деловых успехов. Меценатство богатых промышленников нередко имеет целью исключительно повышение их кредита.
