Текст книги "Рыцарь и Буржуа"
Автор книги: М. Оссовская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)
Беркан знаком со взглядами Франклина. Знаком он и с воспоминаниями Дж. Рокфеллера. Но если он усваивает их воззрения, то это не поверхностная, а глубоко пережитая адаптация. Эти воззрения отвечают условиям его собственной жизни и его духовному складу католика, как они отвечали духовному складу Франклина или Спарджина, воспитанных по-пуритански.
Я. Котт первым обратил внимание на чрезвычайно любопытную повесть 3. Урбановской «Принцесса»[375]375
См.: Kott J. Konfitury. – Kuźnica, 1948, № 148. Перепечатано в кн.: Pozytywizm. Wrocław i in., 1950, t. 1.
[Закрыть]. Повесть была написана по случаю конкурса, объявленного в 1882 г. в еженедельнике «Тыгодник илюстрованы» директрисами частных женских учебных заведений Варшавы. Этим наставницам нужен был «образ девушки и идеал взрослой женщины на фоне общественных отношений, современных нужд, а также требований правильно понимаемого прогресса». По условиям конкурса действие должно было разворачиваться прежде всего в «среднем классе польского общества, в котором наиболее полно выражается жизнь нации и к которому также принадлежит по преимуществу женская молодежь, долженствующая читать указанное произведение». В начале 1885 г. жюри премировало повесть Урбановской. «Принцесса» долго пользовалась любовью читателей. Мы цитируем в дальнейшем издание 1928 г.[376]376
См.: Urbanowska Z. Księżniczka. Warszawa, 1928.
[Закрыть]
Хеленка Орецкая, дочь разорившегося дворянина, чтобы заработать на кусок хлеба, отправляется в Варшаву, – случай как нельзя более типичный. Здесь она находит приют в мещанской семье Радличей, которые занимаются торговлей семенами. Живя в их доме и работая в их фирме, Хеленка постепенно перевоспитывается, то есть отучается от барских привычек, проникаясь взамен духом франклиновских поучений. Каждый шаг на пути к их уразумению Урбановская называет «пробуждением ее души». Лицо «принцессы», выражение которого поначалу не отличалось особой глубиной, обретает таковую по мере усвоения новой житейской премудрости.
Хеленка узнает, что человек сам кузнец своего счастья, ибо «исполнение твоих желаний зависит лишь от тебя самого» (с. 151). Чтобы исполнить свои желания, нужно обладать характером, то есть уметь считать, трудиться, сберегать, жить методично, скромно, пунктуально выполнять обязательства и мыслить по-граждански.
«Вы, верно... никогда не спрашивали, что сколько стоит, не так ли?» – спрашивает сурово госпожа Радлич сконфуженную своим невежеством Хеленку (с. 83). «Вы не записываете своих расходов... а значит, надо полагать, и доходов. Поэтому вы не знаете, куда девается то, что вы заработали» (с. 204). Робкий и довольно-таки убедительный ответ «для чего же записывать, раз денег все равно уже нет» госпожа Радлич парирует великолепной речью: «В расходной книжке я как в зеркале вижу свое понимание жизни, свои ошибки, а временами и хорошие свои стороны. Расходная книжка – наш наставник, наш историк, наша совесть. Ведение счетов – основа добродетели столь первостепенной, как бережливость, ведущая к благосостоянию, с которым, в свою очередь связана нравственность» (с. 204). Как объяснил Хеленке сын госпожи Радлич, еще Франклин сказал, что «пустой мешок прямо не устоит». Эта связанная с благосостоянием мораль, как и у Франклина, принимает в расчет не намерения, а результаты. Когда Хеленка извиняется за опоздание в контору, объясняя, что у нее остановились часы, в ответ она слышит: «Извинения делу не помогут. Мне все равно, хотели вы того или нет; я смотрю на результат» (с. 113).
«Будь я вашим другом, я бы вам посоветовал прежде всего научиться счетоводству, – говорит Хеленке сын госпожи Радлич. – Расчет – основа любого общественного порядка, следовательно, и семейного счастья» (с. 195). Хеленка получает в подарок книжечку, разлинованную цветными чернилами и поделенную на рубрики, и делает еще один важный шаг в усвоении франклинизма.
Вычисления госпожи Радлич – сколько зря переводится хлеба и сколько это составит в пересчете на двести тысяч жителей Варшавы – соответствуют франклиновским подсчетам количества свечей, сожженных парижанами впустую из-за того, что они не встают с восходом солнца. Осуждая легкомысленное отношение Хеленки к куску мыла, который по причине неприятного запаха был выброшен ею в окно, госпожа Радлич пускает в ход аргументы самого большого калибра: «Пренебрегать [...] им, хотя бы то был всего лишь кусок обыкновенного мыла, – значит пренебрегать человеческой жизнью» (с. 87), то есть жизнью людей, сделавших это мыло.
Хеленку также приучают к порядку. «Порядок стоит несравненно меньше труда, чем беспорядок» (с. 202). Когда тратишь время на поиски нужной вещи, «сотни, тысячи часов пропадают в этой бесполезной, напрасной суете в течение человеческой жизни, а если умножить их на определенное число людей, получатся годы и даже столетия» (с. 202). Порядок здесь – одна из форм бережливости, а именно сбережения времени, которое, как известно, все равно, что деньги.
Дом Радличей пропитан методичностью. Все тут делается в положенные часы, все делается рационально, никто себе не дает поблажки. Выраженное Хеленкой желание сесть в мягкое кресло вызывает неодобрительные комментарии всех домочадцев. Едят здесь тоже не удовольствия ради. «Цель обеда не в том, чтобы доставить приятное ощущение нёбу, но чтобы получить необходимое организму питание» (с. 124). Рассуждая последовательно, надо было бы и эротику подавать как «пятнадцать минут для здоровья», но книжка наша – для молодых барышень, так что эта тема остается вне рассмотрения. Внешность госпожи Радлич напоминает автору повести то мать Гракхов, то женщин из секты квакеров, «главными правилами которых были простота, суровость обычаев и умеренность» (с. 88).
Урбановская хочет упредить возможное неприятие этого образа и со всей силой подчеркивает, что наше идеальное семейство способно и к «мягким» чувствам, умеет смеяться и не чуждо эстетической культуры. Анджей Радлич часто говорит стихами, ценит красоту природы и прочувствованно играет Бетховена. Эти люди ничем не обделены.
Было бы несправедливо утверждать, что проповедуемая Радличами гражданственность сводится исключительно к эгоистическому стяжательству, в котором они усматривают исполнение патриотической миссии. Жених старшей сестры хозяина был приговорен к смерти во времена «бури, разразившейся над страной», – тема, которую, по понятным причинам, можно было затрагивать лишь намеками[377]377
[Имеется в виду Польское восстание 1863-1864 гг.]
[Закрыть], что еще больше способствовало подчеркиванию сюжетов, о которых можно было говорить без опаски. Но, несомненно, патриотическая миссия является здесь центральным вопросом.
У Р. Бакстера, идеолога пуританизма, на которого ссылается Я. Котт в связи со взглядами Радличей, атмосфера совершенно иная. Там на первый план выдвигается религиозная миссия, а обогащение рассматривается как одна из форм служения богу. Здесь верят в необходимость повышения благосостояния родины. На всем свете станет хорошо, когда каждый подметет свой собственный дворик, а мелкие изъяны в этом мире всеобщего благополучия устранит частная филантропия. В основе подобного убеждения лежит, разумеется, вера в то, что все метлы метут в одном направлении. Общественную гармонию в «Принцессе» всерьез нарушает только какой-то нехороший рабочий с недобрым взглядом, который поджигает семенные склады Радличей. Вдобавок потеря капиталов, размещенных не слишком удачно, как будто заставляет читателя усомниться: точно ли добродетель всегда вознаграждается достатком? Однако, успокаивает нас автор, для Радличей это будет лишней возможностью проявить твердость духа. «Через несколько лет они, без сомнения, вернут все утраченное» (с. 341).
Франклинизм, который распространялся в Польше, в приведенных примерах адресовался лавочнику, ремесленнику или крестьянину, то есть тому же кругу читателей, к которому в Пенсильвании обращался Франклин. Но франклинизм цитировавшихся польских авторов имел два обличья: он активизировал мелкую буржуазию (Беркан) и противопоставлял дворянским образцам свои собственные (Урбановская). В этом последнем случае он был франклинизмом борющимся и должен был говорить языком патетики, чтобы придать величие образцам, противопоставляемым очарованию дворянской культуры. Урбановская обращается к интеллигенции. Антишляхетский патетический франклинизм имел широкое поле деятельности в Королевстве Польском. Его существование, совпадающее с формированием идеологии «Молодой Польши» (издания «Принцессы», как уже говорилось, возобновлялись по крайней мере до 1928 г.), свидетельствует о столкновении в кругах польской интеллигенции двух течений: одни поддерживали франклинизм против «шляхетского духа» и стремились очистить эпитет «мещанский» от негативных ассоциаций, другие присоединялись к борьбе «Молодой Польши» с мещанином.
ГЛАВА IV ДОБРОДЕТЕЛЬ БЕРЕЖЛИВОСТИ1. Сбережение денег
В нашем историческом исследовании эта глава – своего рода отступление. Сделать его нас побудили недоразумения, проявляющиеся в дискуссиях о такой кардинальной буржуазной добродетели, как бережливость, недоразумения, связанные с недооценкой разнообразия ее форм. Начнем с различения между бережливостью по отношению к деньгам и бережливостью по отношению к вещам. Правда, тот, кто бережет вещи, сберегает тем самым деньги, однако такое различение придает изложению большую ясность, в чем мы постараемся в дальнейшем убедить читателя.
а) Откладывание на «черный день». Простейшим примером человека бережливого, если речь идет о сбережении денег, будет тот, кто копит систематически, хотя и по мелочам, пряча деньги в чулок или в матрац или регулярно внося определенную сумму в сберкассу. Всем известно, что эта форма бережливости особенно часто становится иррациональной привычкой. Я знаю людей, которые, неоднократно и очень сильно пострадав от инфляции, каждый раз начинали копить снова, точно так же, как ручная белка не перестает собирать запасы на зиму, хотя ей они ни к чему. Случается даже, что накопительство становится самоцелью, и люди, пострадавшие от обесценивания денег, не проявляют особой озабоченности своей потерей, лишь бы назавтра они могли снова начать копить. Этому иррациональному накоплению следует противопоставить рациональное, когда деньги откладываются на совершенно определенную цель, которая пока что не по средствам (например, на покупку зимней одежды или на отпуск), до тех пор, пока не накопится нужная сумма, увеличивать которую дальше не имеет смысла. Такое непостоянное накопление не превращается в иррациональную привычку, в основе которой хотя и лежит рациональная потребность обеспечить себя на старость или на случай болезни, но которая легко может перестать служить этим целям (если они далеки настолько, что средства их достижения сами могут стать целями).
Человека, увлеченного регулярным накоплением денег по мелочам, принято считать тупицей без капли фантазии. Если говорить о фантазии, то это не всегда справедливо. Среди мелких накопителей есть и мечтатели. В мечтах они поочередно обменивают свои убогие сбережения на всевозможные приятные вещи: сегодня покупают себе что-нибудь из ряда вон выходящее, завтра отправляются в путешествие, послезавтра великодушно оделяют своими деньгами знакомого, оказавшегося в безвыходном положении. Такими вот суррогатами радостей жизни довольствуется человек скромных возможностей. Быть может, эта социально непродуктивная и даже прямо вредная (если только она не пополняет какую-нибудь сберкассу) форма бережливости не совсем лишена значения для эмоциональной жизни.
Если речь идет о психологии мелкого накопителя, следует еще принять во внимание определенные особенности, связанные с тем, какие именно деньги откладываются – бумажные или, как сказали бы в старину, звонкая монета; в последнем случае могут играть роль элементы развлечения. Сэмюэл Пипс любил перебирать свои золотые дукаты, хотя жене – на всякий случай – запрещал это делать[378]378
См.: Pepys S. Dziennik. Warszawa, 1952, t. l, s. 289.
[Закрыть].
b) Нежелание расставаться с деньгами. Бережливым называют и человека, который копит, и человека, которому трудно расстаться с деньгами и который долго раздумывает, прежде чем решится на что-нибудь их истратить. Хотя обе эти черты обычно связаны между собой (ведь чем меньше расходуется, тем больше можно откладывать), они все же могут встречаться и порознь; этого достаточно, чтобы отличать одну от другой. И в самом деле: можно неохотно расходовать деньги, не имея привычки откладывать их, и можно откладывать деньги, не боясь (по крайней мере в некоторых случаях) идти на расходы. Последнее характерно для альтруистов с крайне скромными личными потребностями и аскетическими наклонностями. Такой репутацией пользовались у современников английские утилитаристы. Бентам жил чрезвычайно скромно, но не скупился на расходы, имеющие целью благо общества. Как известно, он довольно долго содержал Джеймса Милля, чтобы тот мог написать свою историю Индии, шел на большие расходы ради строительства образцовой тюрьмы по собственному плану и субсидировал Роберта Оуэна.
Отличать привычку к накоплению от нежелания расходовать деньги побуждали некоторые места у евангелистов и отцов церкви. Согласно Евангелию от Луки, нищие (а согласно Евангелию от Матфея – нищие духом) наследуют царство небесное. Нищие духом, вопреки довольно распространенному мнению, – это не люди с ограниченными умственными способностями, но те, кто, обладая немалым богатством, не проявляют к нему привязанности и не жалеют расставаться с ним. В главе VIII мы будем говорить о св. Франциске Сальском, который человеку богатому ставит в пример аптекаря, хотя и хранящего яды, но так, чтобы самому ими не отравиться. Богатство и свободный от корыстолюбия дух, проявляющийся, в частности, в щедрой милостыне, – вот что считалось уместным и характерным для нищего духом.
Коль скоро речь зашла о «легком» расходовании денег, стоит напомнить, что современный средний американец ставит себе в образец человека, который тратит, не задумываясь, а свой бюджет уравновешивает не за счет ограничения расходов, но за счет роста доходов. В этом он видит свидетельство жизненной силы, энергии, активности и – в отличие от французского рантье – себя и других ценит скорее по размерам дохода, чем по размерам состояния.
с) Забота о равновесии бюджета. В обыденном словоупотреблении бережливым называют не только того, кто из своих ежемесячных заработков старается непременно что-нибудь отложить, или того, кто неохотно расстается с деньгами, но и того, кто хотя и тратит все заработанное, однако по определенному плану, заботясь о том, чтобы расходы не превышали доходов. Таково первоначальное значение слова «экономия», происходящего от греческого «ойкономиа». «Ойкономиа» – это порядок («номос») в доме, правильное ведение хозяйства. Порядок не обязательно требует жесткого самоограничения, хотя порой приходится отказывать себе в чем-то ради чего-то другого, предусмотренного в плане ведения хозяйства. Тех, кто живет по принципу «когда густо, а когда пусто» считают небережливыми, хотя бы даже они не выходили за рамки своего бюджета, – ибо люди не верят, что кто-то сознательно задумал жить по такому принципу.
Понятие о порядке, связанное с греческим «ойкономиа», долго ассоциировалось также с французским словом «l'économie»[379]379
[Экономика, хозяйство; 2) экономия; 3) бережливость]
[Закрыть], и лишь позднее слово «экономия» связывается с откладыванием денег. Бентам различал эти понятия. В его «Деонтологии», изданной сначала по-французски, мы читаем: «Экономия (l'économie) есть бережливость в сочетании с искусством управления, которое представляет собой определенное свойство ума. Слово «бережливость» употребляется также и вне связи с экономией и предполагает самоограничение, которое для экономии не является необходимым».
Бережливость, отождествляемую с порядком в домашнем хозяйстве, обычно не отличают от бережливости в форме откладывания денег; и ту, и другую противопоставляют жизни «со дня на день». Кроме того, обе они связаны со способностью к самоограничению: первая, как уже говорилось, для того, чтобы следовать намеченному плану, вторая – чтобы накапливать; обе предполагают мышление в экономических категориях и определенную дисциплину. Но если откладывание часто становится механической, иррациональной привычкой, то ведение хозяйства по плану, вообще говоря, далеко от иррациональности. В то же время оно, как и привычка откладывать деньги, часто содержит элемент развлечения: так, детям, которые получили много сладостей сразу, доставляет удовольствие решать, когда и в какой очередности эти сладости будут съедены.
d) Бережливость, противопоставляемая расточительству. Наконец, в четвертом смысле человек бережливый – это тот, кто не тратит денег впустую, а значит, бережливость противопоставляется здесь расточительству. Мотив самоограничения, существенный для первой формы бережливости и обычный, согласно Бентаму, в третьей, здесь вообще не играет роли. Тут возможны несколько вариантов, смотря по тому, как понимать расточительность. Особенность понятия «расточительность» в том, что оно всегда соотносится с иерархией ценностей оценивающего. Если во всех рассмотренных ранее случаях бережливость определялась независимо от того, на что расходуются средства , здесь важно, на что они идут; вот почему нужно знать иерархию ценностей оценивающего.
Согласно наиболее субъективному пониманию расточительности, расточитель – это тот, кто тратит деньги на цели, неважные в глазах оценивающего, и в тем большей степени, чем в большей степени трата денег на неважные вещи мешает удовлетворить потребности, которые оценивающий считает существенными. Транжирит, или, как говорится в таких случаях, пускает деньги на ветер тот, кто проигрывает их на бегах, когда дома нечего есть, а у детей нет ботинок. Но возмущается расточительностью знакомых и тот, кто довольствуется скромным обедом, чтобы иметь квартиру получше, тогда как те все проедают. Для некурящего транжирит деньги курильщик, который выпускает их с дымом, для непьющего – пьяница, который топит их в водке. Для того, кто придерживается мясной диеты, но равнодушен к качеству напитков, расточительством может быть трата денег на дорогой чай или посещение кафе.
«Скажи мне, на что ты тратишь деньги, и я скажу тебе, что ты за человек», – гласит изданная в 1948 г. брошюрка Польских сберегательных касс[380]380
Pracą i oszczędnością. Warszawa, 1948.
[Закрыть] (то же самое, впрочем, говорит госпожа Радлич; см. с. 261 настоящей работы). Социологи не случайно интересуются личными бюджетами, считая их показательными для иерархии ценностей человека. Как уже говорилось, определенные расходы мы не сочтем расточительством у человека, который достаточно состоятелен, чтобы ни в чем себе не отказывать; но те же расходы покажутся нам расточительством, если, по нашему мнению, они идут на пустяки в ущерб непустяшным потребностям. Понятие расточительности, таким образом, вдвойне относительно, ибо зависит как от иерархии ценностей оценивающего, так и от размеров бюджета оцениваемого.
Этот подход к расточительности мы назвали субъективным, поскольку в каждом данном случае решающее значение имеют вкусы оценивающих. Однако в любой социальной группе существует достаточно устойчивая и общепризнанная иерархия важности различных расходов, которая позволяет сформулировать более объективное определение расточительности. Человек, проигрывающий деньги на бегах, в то время как у его детей нет ботинок, будет, по-видимому, назван расточителем практически единодушно. Среди такого рода устойчивых и чрезвычайно важных определений расточительности выделяется признание расточительным человека, у которого деньги уходят сквозь пальцы неизвестно на что, в отличие от человека, который, правда, тратит все, что зарабатывает, но вкладывает наличные в капитальные вещи, которые всегда на виду. «Мы тратим столько денег неизвестно как, когда и на что, – читаем мы в упоминавшейся рекламной брошюре Польских сберегательных касс, – словно прячем их в дырявые карманы, и по дороге они у нас высыпаются».
Действительно, предпочтение вещей капитальных и основательных непрочным и эфемерным распространено настолько широко, что трата денег на вещи длительного пользования, которые всегда на виду, считается разумной бережливостью. Именно такова, по мнению Мандевиля, бережливость голландцев, которые никогда не жалеют денег на вещи основательные – на дом или мебель. Французские кладбища особенно изобилуют металлическими венками, что свидетельствует о нежелании расходовать деньги на прелесть живых цветов, которая просуществует пару часов и от которой никому нет радости после того, как траурная процессия разойдется. Те, кто покупает эти венки, считают деньги, потраченные на цветы, выброшенными. Им непонятно также поведение людей, которые не желают судиться из-за мелочей или трудиться ради грошовой выгоды.
Есть еще одна форма расточительства денег, о которой стоит сказать несколько слов. В этом понимании вдвойне расточительствует тот, кто в ресторане не доедает заказанной порции: во-первых, оставляя еду на тарелке (об этой форме расточительства речь пойдет ниже, когда мы перейдем к бережливости уже не по отношению к деньгам, но к вещам), во-вторых, выбрасывая впустую деньги, заплаченные за недоеденную порцию. Как раз для избежания расточительства подобного рода посетители ресторанов, случается, едят через силу и вопреки рассудку. Едят, как это называют французы, «pour rentrer dans ses frais», то есть чтобы оправдать расходы. По тем же самым причинам зрители порою высиживают до конца скучное представление – для того лишь, чтобы билет не пропал, или мученически донашивают купленную ими слишком тесную обувь. Можно было бы кому-нибудь ее отдать, но они подобной возможности не допускают, хотя им по средствам купить себе новую пару: для них важно не столько избежать расточительства по отношению к обуви (чего можно было бы достигнуть, отдав ее другому), сколько последовательно использовать до конца вещь, за которую уже заплачено.
2. Бережливость по отношению к вещам
Бережливость, противопоставляемая расточительности, приводит нас уже непосредственно к бережливости по отношению к вещам. Она также выступает в нескольких разновидностях.
а) Требование использовать без остатка. Начнем с той разновидности бережливости по отношению к вещам, которая противостоит расточительству в его первичном и, по-видимому, наиболее адекватном значении. Расточительно в этом смысле кроил материал на костюм портной, если у него осталось много ни к чему не пригодных обрезков. Расточительно работает тот, кто может обойтись без отходов, но не делает этого или, если отходы имели какую-то ценность, не нашел для них применения. Наша пропаганда со всей силой призывает к подобного рода бережливости на производстве.
Выделенных нами разновидностей бережливости не замечает В. Зомбарт, рассматривая в своей книге «Буржуа»[381]381
См.: Зомбарт В. Буржуа. М., 1924, с. 145 и сл
[Закрыть] эволюцию бережливости при переходе от мелкотоварной к крупной капиталистической экономике. В этой последней, по его мнению, бережливость подвергается «деперсонализации». Требование быть экономным, адресовавшееся ранее человеку, предъявляется теперь к производству. «Начинающий» капиталист экономит на своих личных расходах. Собрав таким образом некоторый капитал, он сам или его наследник начинают с большей легкостью тратить деньги на личные нужды, а бремя бережливости отныне несет за них их предприятие. Рокфеллер, например, следил, чтобы ни одна капля нефти не пропала впустую. Однако, вопреки Зомбарту, эта эволюция не сводилась к «деперсонализации» в рамках того же самого понятия бережливости, но сопровождалась переосмыслением этого понятия. Совершался переход от одной из форм бережливости по отношению к деньгам к требованию использовать все без остатка. Это требование, несомненно, служит ограничению расходов, а значит, и сбережению денег, но бережливость тут совершенно иного рода и требует совершенно иных психологических установок. В то время как признание кого-нибудь расточителем денег требовало, как мы видим, соотнесения с иерархией ценностей оценивающего и размерами бюджета оцениваемого, здесь такое соотнесение вовсе не требуется.
В рамках рассматриваемого нами понятия бережливости самоограничение, которое обычно связывают с бережливостью и которое, по общему мнению, столь пагубно сказывается на характере бережливого мещанина, совершенно не имеет значения. Борьба с расточительностью здесь очень часто сочетается с желанием, чтобы материал соответствовал изделию, средства – целям; а это в свою очередь может стимулировать поведение, прямо противоположное тому, которого требует ограничение расходов. Потому-то, например, хозяйка радуется, когда гости едят с таким аппетитом, что на столе не остается ни крошки. Казалось бы, бережливая хозяйка заинтересована в том, чтобы угощения осталось как можно больше, ведь в данном случае это не такая малость, которой можно было бы пренебречь. Если тем не менее хозяйку радуют пустые тарелки, то не только потому, что чувство гостеприимства заставляет ее забыть о расходах, но и потому, что количество приготовленной ею еды точно соответствовало аппетитам. То же самое чувствует портной, когда нитки хватает как раз, чтобы пришить то, что должно быть пришито, или маляр, которому разведенной краски хватило как раз на покраску комнаты, для которой эта краска предназначалась. Тут главное не то, больше или меньше уйдет материала, но чтобы одно точно соответствовало другому.
Стремление достичь цели, используя минимум средств, может, кстати говоря, стимулировать забавную погоню за рекордом. Сколько газовых конфорок можно зажечь одной спичкой? Как разжечь костер, используя возможно меньшее количество спичек?
Когда-то, еще до войны, в кружке товарищей по университету долго высмеивали мелочную, граничившую, казалось бы, со скопидомством бережливость одного из участников загородной экскурсии. Тот был явно не в духе из-за того, что, выезжая из Варшавы, купил обратный билет; между тем экскурсанты решили возвращаться в город другим путем, и билет пропал даром. Я думаю, что поведение этого экскурсанта было оценено не совсем верно и что речь тут шла не о сожалении из-за потраченных зря нескольких злотых. Тот же человек, конечно, не задумываясь, истратил бы на что-то другое заплаченные за билет деньги; а досаждала ему как раз «неадекватность» билета проделанному пути. Если бы ему удалось отдать этот билет пассажиру, возвращавшемуся в Варшаву, он, наверное, почувствовал бы облегчение, хотя денег обратно бы не вернул. Если бы этот билет достался ему от кого-то другого, он легче перенес бы его потерю: ведь в таком случае не он сам, из-за своей непредусмотрительности, был бы виноват в случившемся.
Мы подчеркнули сильнее этот момент не потому, что этим исчерпывается наше отношение к расточительности, но по той причине, что, насколько мне известно, до сих пор на него совершенно не обращали внимания. Борьба с расточительностью в данном значении может, разумеется, вызываться заботой о сбережении своих или народных денег. Так, в осуждении расточительства хлеба нередко играют роль и магические соображения (мол, выбрасывая крошки, можно вообще вывести хлеб из дома).
Трудно что-нибудь возразить против бережливости на производстве, побуждающей использовать сырье как можно лучше и в возможно большем количестве, особенно когда речь идет о крупном производстве, где экономия подобного рода означает огромные цифры. Но требование использовать без остатка, относящееся не к производителю, а к потребителю, вызывает подчас возражения. Я имею в виду неодобрительное отношение к людям, которые никак не могут расстаться со своим добром, полагая, что оно еще может им пригодиться. Всем известны квартиры, загроможденные банками из-под консервов, пустыми бутылками или старыми газетами. Если заметить хозяину такой квартиры, что он только уродует свое жилье и осложняет себе жизнь, сберегая подобный хлам, обычно слышишь ответ, содержащий, казалось бы, рациональное объяснение, например: «Никогда не известно, что еще может потом пригодиться». Но, в сущности, здесь мы имеем дело с иррациональной привычкой, напоминающей упорное нежелание расставаться с давно уже обесцененными деньгами.
b) Требование беречь вещи. «Использовать все должным образом», – гласит требование бережливого отношения к вещам в первом его понимании. «Не портить и предотвращать порчу», – гласит то же требование во втором его понимании. В этом втором значении сказывается определенная связь с бережливостью по отношению к деньгам, противопоставляемой их расходованию на непрочные вещи. Вот как описывает Т. Бреза в романе «Стены Иерихона» богатого промышленника Штемлера:
«Зачарованный деньгами, привязанный к деньгам, лелеющий деньги, он жил, однако, скорей их корою, чем сердцевиной, занятый не столько своими шахтами, фабриками, домами, сколько тем, что все со временем разрушается, приходит в негодность. Он ни за что не купил бы земельный участок у самого моря – а вдруг подмоет приливом, или на склоне холма – а ну, как осыплется. Огнеупорные сейфы, нержавеющие ножи – вот что его утешало; ах, если бы все было таким! Куда там. И хотя он, конечно, знал, что не один десяток лет пройдет, прежде чем дом обветшает; все-таки время изводило Штемлера тысячью тягостных мелочей, царапая своими когтями стены, разъедая ржавчиной краны, расшатывая дверные ручки, оконные рамы, ступеньки лестниц»[382]382
Bresa T. Mury Jerycha. Warszawa, 1945, s. 194.
[Закрыть].
Вопреки – как нам представляется – намерениям автора здесь есть свой пафос, ведь речь идет не только о защите вещей от порчи ради уменьшения расходов, но и о страхе перед бренностью мира, об утолении жажды чего-то непреходящего, жажды, нередко столь трагически не удовлетворенной в других областях жизни. Ведь людям жаль не только собственных кранов, разъедаемых ржавчиной, но и девической свежести, увянувшей неизвестно когда, и выцветающих красок материи. Ах, если б предметы, которые нас окружают, были как скрипки, которые звучат тем лучше, чем больше на них играют! К сожалению, это не так. И если человек скромных возможностей, купив себе новый костюм, прячет его в шкаф и не может решиться его обновить, то не обязательно потому, что он бережет обновку экономии ради, но и потому еще, что боится увидеть на ней первое пятнышко и первые вздутия на локтях и коленях.
Бережливость, понимаемая как защита вещей от порчи, опять-таки может вести и к рациональному, и к иррациональному поведению. То, что на работе носят рабочую одежду, разумеется само собой, а увидев шахтера, спускающегося в шахту в обычном костюме, каждый счел бы это бессмысленной расточительностью. Но те, кто прячет костюм в шкафу, так и не находя подходящего случая надеть его, часто слишком уж боятся сами содействовать его порче, предоставляя сделать это моли, а кроме того, слишком уж верят в физическую долговечность одежды, забывая об изменчивости моды, которая со временем может превратить тот же самый с виду костюм в нечто совершенно иное. Это особенно заметно там, где мода меняется сравнительно быстро, как, например, женская мода. Платье, провисевшее без употребления год (для большей сохранности), уже не то же самое платье. Год назад оно привлекало взор своим необычным фасоном и цветом. Теперь это – прошлогоднее платье, примелькавшееся настолько, что смотреть на него не доставляет удовольствия. Бережливость оказывается здесь неразумной, что, однако, обычно не мешает помешанным на ней людям опять демонстрировать ее при каждом удобном случае, вопреки голосу разума, который советует вовремя сносить вещь, обреченную рано или поздно на снашивание.
