Текст книги "Любовные утехи Екатерины II"

Автор книги: Люси Мюрат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

VII МЕЖДУЦАРСТВИЕ

Петербург всегда находил удовольствие в скандальных историях. Скандал вперемешку с злословием развлекал дворцовых паразитов… В ту эпоху одну из пикантных Куракиных – легкомысленную красавицу с смеющимися глазами – в позе, не оставляющей никакого сомнения, даже у слепого, застал ее любовник, генерал Шувалов. Она как раз дразнила Орлова, известного драчуна и забияку, когда Шувалов нарушил их тет-а-тет. Генерал, пораженный было сперва этой неожиданной фамильярностью, был взбешен выше меры и созвал своих слуг, чтобы поколотить наглеца. Орлов скоро справился с ними, надавав им тумаков и оплеух; вызванных на подмогу остальных слуг он тоже поколотил; молва раздула число избитых им нападавших на него до ста. Считая шишки и потирая ушибы, они, хромая, постарались унести ноги подобру поздорову, оставив соперников лицом к лицу. Гут же на кушетке полулежала Куракина, натягивая на себя свалившуюся было во время борьбы шаль.

Шувалов, веря в силу военной иерархии, имел неосторожность предложить неверной выбирать между ними. Она отдала предпочтение красоте, – и Григорий Орлов, победитель в этой комнатной дуэли, благодаря своей соучастнице, внезапно стал знаменит и вошел в моду.

Как только Екатерина узнала о скандале, она решила посмотреть вблизи на этого героя – сумасшедшего и игрока, запутавшегося в долгах, про которого говорили, что он всегда спит между двумя кроватями, а сидит между двумя бутылками. Екатерина знала, что любовников Куракиной можно было полюбить с закрытыми глазами, а она всегда ценила авантюристов больше, чем самые авантюры. Белокурый забияка заменит ей мрачного поляка, чью болезненную хрупкость еще больше увеличил развращенный и расчетливый Вилльямс. Она часто тайком следила из окон своего дворца за Орловым, видела, как закутанная в плащ красавица Куракина встречалась с ним. Ее желание, подстрекаемое ревнивым любопытством, заставляло ее все сызнова подходить к занавешенным окнам. Истомленная, она как-то призналась служанке в том, что ее мучает, а та сейчас же придумала, как помочь этому горю.

– Если вы поклянетесь мне, что не выдадите себя и меня, то я вам приведу его.

Горничная быстро сбежала по лестнице и встретила Орлова, который возвращался к себе слегка навеселе. Проходя мимо, она задела его как бы невзначай и улыбнулась ему. Он остановился, приласкал ее, поцеловал и рассеянной рукой забрался в ее открытый корсаж. Покраснев, она стала поправлять в смущении свои ленты и кружева и предложила ему следовать за собой к ее госпоже – честной женщине и столь же красивой, как и обольстительной, которая влюбилась в него по уши, но хочет сохранить инкогнито.

– Позвольте завязать ваши прекрасные глаза этим платочком; вы не будете раскаиваться в своей смелости, клянусь моей добродетелью!

Орлова забавляла эта насмешница, и он охотно подчинился всему, что она предложила. Она толкнула его в карету, села рядом с ним и приказала кучеру галопом объехать дворец кругом несколько раз.

Наконец, карета остановилась. Оживленный, но покорный волокита дал увести себя в неизвестный ему альков. Чтобы обмануть свое нетерпение, Екатерина сбросила с себя все свои украшения и одежду. Орлов сорвал повязку. Перед ним стояла красавица, совершенно нагая. Артиллерист не привык терять времени в пустых разговорах; теперь было не до почтительных поклонов и реверансов. Чтобы войти во вкус, он стал позволять себе всякие вольности. Жизнь ведь так коротка – к чему болтать попусту? Эта резвушка была слишком болтлива, он попросту закрыл ей рот. Жадность Орлова была ненасытна, и ночь прошла быстро. Екатерина не жаловалась, ее опасения быстро улеглись, а угрызений совести она не знала совершенно.

Ее обманывали без конца, и она уже не верила в постоянство. Конечно, чтобы скрыть от внимательной насторожившейся Европы свои тайные мечты, надо было разыгрывать из себя безутешную любовницу. Чувствительность была тогда в моде! Сколько тогда проливали слез!

Чтобы замаскировать свой цинизм, плакали даже слушая музыку; даже голубки, воркуя и целуясь, рыдали. Грез собрал эти слезы и капнул их на побледневшие щеки, на которые Бушэ еще наклеивал бархатные мушки, и таким образом подмочил все свои картины.

В то время, как Понятовский бродил, вздыхая, по паркам Варшавы, Екатерина без стыда афишировала свое горе заплаканной любовницы, а она была наименее романтичной женщиной всего этого слезливого века! Любя пылко страсть, она совершенно не изведала последствий, вызываемых этим чувством. Она никогда не чахла от любви в своих любовных делах, она не сохла с тоски по прежнему любовнику, если факел ее любви погасал, то новый случайный пришелец снова зажигал его. Если ее бросал возлюбленный, то жаловалось и стонало только ее тело – сердце ее молчало. Она совершенно не была знакома с любовными выражениями своего века, которые считались необходимой придачей каждой любовной связи. Несмотря на кажущееся противоречие, эта ясно мыслящая женщина, опоздала однако родиться ровно на сто лет.

Как и искусство, любовь тоже имеет свои стили. Она была бы подстать Генриху IV, Наварскому – своему любимому герою, который, как и она, считал, что за занавесями кровати должно быть тоже гостеприимство, где принимают всех с распростертыми объятиями.

– Мой возлюбленный… – она произнесла с выражением новобрачной это слово, такое неприемлемое, которое всегда, словно феникс, возрождается из пепла прежнего чувства. Однако Орлов не был поэтом; он оставил ее, не спросив ничего, – его не интересовало ничто, кроме любовных утех Екатерина осталась довольна ночным посетителем! Какие мускулы! Определенно, у Куракиной был вкус! Она чувствовала, наконец, что этот румяный Геркулес с головой херувима сумел овладеть ею, поработить ее. Она знала о нем только то, что их было пять братьев, четверо из них были военными. На мысли, что он даже не знает ее имени, она заснула.

В то время, как во дворец тайком пригласили утеху, к изголовью ложа императрицы незаметно проскользнула смерть, отсчитывавшая ее последние дни.

На Богоявление 1752 года небо было черно, а земля белая. Вытянувшись в гробу, императрица лежала набальзамированная, утопая под бархатными покровами, затканными серебром. Ее глаза не видели больше сквозь хрустальную крышку гроба низких нависших туч. Тихо покачиваясь на громадных рессорах погребальной колесницы, везомой дюжиной лошадей, покрытых попонами, которых под уздцы вели казаки, медленно проезжала Елизавета Петровна. Впереди всех шел се полк. Ее гренадеры, несшие факелы, были одеты в траурную форму.

Впереди колесницы шли певчие, в лиловых одеяниях, начиная с мальчиков с голосами свирели, семенивших ногами по снегу, с покрасневшими носами, вплоть, до бородачей – подобранные по голосам, как трубы органа. Ловкими подзатыльниками они подгоняли маленьких, отставших и выбившихся из ряда, дуя на стынущие пальцы, так как зима была суровая. Преображенский, Семеновский и Ингерманландский полки и артиллерия стояли шпалерами. Каждый офицер, стоя неподвижно, салютовал шпагой смертным останкам.

Напыщенный, хилый Петр III шел за гробом, плохо скрывая от пораженной толпы свое кривлянье, усугубляемое неровной походкой, вызванной слишком узкими гетрами, мешавшими ему идти. Вырвавшаяся собака догнала его, заливаясь лаем, что вызвало у зевак несколько шуток, которые, однако, сейчас же были подавлены. Екатерина, сидя в карете, делала вид, что удручена утратой, но ее горе внушало народу почтение. Крестьянки, повязанные красными платочками, концы которых свисали под подбородком, падали на колени и, прикасаясь лбом к замерзшей земле, кричали в один голос:

– Проси для нас защиты, матушка, ты теперь в раю!

– Аминь! – отвечали мужики. – Она смилуется над нами, Поручик Орлов, привлеченный желанием взглянуть на пышный кортеж, увидел вдруг среди всего этого великолепия знакомый профиль, склоненный под напускной печалью. Он узнал в своей государыне сумасшествовавшую возлюбленную, которая опьянила его сильнее, чем вино, и чьи влюблен

… Отсутствует стр. 47 в оригинале…

Посланнику Людовика XV оставалось только сложить свои пожитки и уехать. Он бушевал, но любопытство заставило его ждать событий, и он возымел прекрасную мысль не покидать пока страны, судьбой которой всегда управляло терпение.

Число недовольных увеличивалось: все роптали на императора, выходки которого заставляли трепетать всех. С ужасом узнали, что он заказал у столяра на Фонтанке несколько дюжин кроватей, предназначавшихся для новобрачных. Массовый развод среди придворных – вот какова была его новая затея. Он смеялся, радуясь своей блестящей выдумке; сам он, подавая пример, должен был вступить в новый брак. Супруги внутренне трепетали, видя себя уже соединенными вновь, кто с супругом, внушающим отвращение, кто с женой, которую презирал и ненавидел. Они уже подходили друг к другу с вопросом:

– Это вы мой муж?

– А это вы моя жена?

Списки уже были заготовлены, перины набиты, священники предупреждены… Об их согласии на все это не спрашивали.

По приказанию императора вернулся Салтыков. Его принуждали заявить публично, что он был отцом цесаревича. Но ему претила мысль опозорить ту Екатерину, какою он знал ее в молодости, – нежную, всегда смеющуюся подругу давно прошедших дней.

Перед тем, как запереть свою жену в монастырь, император хотел заставить ее стать посмешищем всего города – принудить ее пройти по улицам с плакатом на спине, где его рукою было бы написано крупными буквами:

«Мать незаконнорожденного». А чтобы это знали и поняли все, даже неграмотная толпа, эти же слова должен был возвещать глашатай, идущий впереди нее.

Эту надпись можно было бы поместить и во множественном числе. Благодаря помощи Шкурина, своего верного слуги, с радостью согласившегося на эту опасную игру, ей удалось незаметно удалить своего последнего ребенка, которого вынесли по черной лестнице. Это был сын Орлова, который сеял ребят, как картошку. Екатерина отдавалась ему без стеснения. Подобная щедрость требовала теперь известного героизма, так как ее муж стал самодержавным правителем, а она не разделяла больше его ложа.

Она совершенно отбросила всякое благоразумие в любовных делах.

Итак, в апреле Екатерина должна была стать матерью в третий раз. Напрасно стягивала она корсаж до того, что задыхалась. Ребенок решил узреть свет во что бы то ни стало. Но он должен был родиться без всякого шума, комплиментов и ракет. Ш-ш. Тише! Подозревающий что-то муж искал только предлога, чтобы разразиться скандалом. Роковое событие приближалось. Какую придумать штуку, чтобы отвлечь императора? Он ходил взад и вперед по своим комнатам, угрюмо насупившись с трубкой во рту.

При первых же болях она позвала к себе в комнату Шкурина. По счастливой случайности он вспомнил радость, которую испытал Петр при недавнем большом пожаре. Не колеблясь ни минуты, он поджог пук соломы под крышей собственного дома на Васильевском острове…

– Пожар! Пожар! – Раздался набат. Дом горел, как сноп. Дым стоял столбом. Император прибыл, чтоб самому помочь тушить огонь. Доски трещали, зеленая крыша раздалась, распространился запах горелой краски. Люди стали цепью до самой реки, передавая ведра с водой. Но вот одно из них расплескалось, забрызгав ноги Петра, который выругался по этому случаю и наградил своих подданных крепкими ударами палки. Но в этот момент Петр чувствовал себя счастливейшим из всех людей, В это время Екатерина мужественно заглушала свои крики под шерстяным одеялом. В отсутствии Петра она едва успела разрешиться от бремени младенцем, который потом получил имя «Орленка в меху». Отец его, Григорий Орлов, унес его, закутанного в стеганное одеяло, а Екатерина – бледная и больная – мужественно продолжала играть роль императрицы. Когда Нарышкин вернулся с пожара, она попробовала даже пошутить.

– Вы не представляете себе, каких трудов иногда стоит быть красивой.

Сколько потребовалось ловкости и смелой изобретательности для того, чтобы сохранить эту новую связь в тайне, тем более, что Орлов не покидал ее больше, а был неразлучен с нею, как тень. Без сомнения его темное происхождение благоприятствовало тому, что самые подозрительные из всех окружающих не подозревали долгое время об этой любви.

– Если Орлов неизвестен – тем лучше! Моя любовь сделает его знаменитым. Я вознесу его выше родовых бояр, из своей царской мантии я выкрою ему тепленький кусочек.

Инстинкт Екатерины нашел сильного мужественного партнера, в котором она нуждалась для того, чтобы подняться на трон, на который долгое время существовало не право наследственного или выборное право, а просто право захвата. Каждому свое место, а кровать служит пробным камнем вот каков был девиз Екатерины. В тот период, когда ей становились нужны мускулы, она по воле судьбы, благодаря лишь собственной похоти, наткнулась на семью богатырей. В каждый период своей жизни она искала сызнова, как флюгер, повертывающийся в поисках ветра, и чуткое сердце приводило ее к нужному ей в данный момент человеку: после Салтыкова, бывшего ее юношеской мимолетною страстью, Понятовский пти-мэтр и политик даже в любви, за ним Орлов силач и храбрец, ходивший один на медведя, пособник ее во время переворота.

Барон де Бретейль писал в Версаль, взвешивая каждое слово: – Зная храбрость и неистовую энергию императрицы, я не удивлюсь, если она решится принять крайние меры.

VIII ВА-БАНК

Есть русская пословица; не раздавивши пчел, меду не съешь.

В четверг 8 июля 1762 года в Петергофе императрица удалилась в свою комнату, открывавшую вид на террасу. Было душно. Разразится ли гроза, гнетущая ее сердце? Брызжущие фонтаны, хоть немного освежали воздух. В конце зеленого ковра над ними подымалась водяная пыль, рисовавшаяся на далеком горизонте в виде вопросительного знака. Екатерина, стоя неподвижно, вопрошала судьбу.

Сомневалась ли она в будущем, которое доверила трем братьям Орловым – трем молодцам, готовым на все ради любви к ней? Вот это вожаки!

Солдаты были без ума от них. Не поклялись они разве идти за ними, хотя бы на смерть? У них головы херувимов, железные мускулы и стальные сердца. Эти заговорщики достанут ей корону.

Наконец, эти смельчаки предусмотрели все, не рассчитывая просто на счастливый случай. Император хотел сломить офицерство, распустить служилое дворянство по домам. Григорий Орлов подкупил их одного за другим теми 200. 000 рублей, которые похитил из полковой казны.

Петр угрожал отнять многие привилегии и духовенства. Григорий Орлов именем императрицы поднял все духовенство против Петра. Орловы понаобещали в казармах повышений и наград.

Быть щедрым так легко! Они так и сыпали золотом, заливая вином, подпаивая, где надо, колеблющихся.

Была ли она печальна или радостна накануне чудесного события, перевернувшего всю ее жизнь, эта государыня, 33, лет свежая, как только что распустившийся пион в холеном саду!

Щеки ее были круглы и гладки, как яблочко, так и манившее укусить. Жизнь била в ней ключом, горячая кровь кипела в просвечивающих сквозь кожу голубых жилках. Пусть себе кипит свободно.

В тот одинокий душный вечер она уже видела себя в мечтах занимающей то высокое положение, к которому она тайно стремилась давно. Екатерина взвешивала свои шансы, вспоминала прошлое, предвидя сияющее будущее, ибо в ней все было расчетом – даже дерзновенная смелость.

Вот уже 18 лет, как она прозябала в скуке и одиночестве, 18 лет, как она переносит грубость своего супруга. Теперь она возмутилась против оскорблений, подобных тому, которое он бросил ей на последнем банкете в присутствии 400 приглашенных, крикнул ей через весь стол:

– Дура! – Это слово и теперь еще звенело в ее ушах. Он смел так ее оскорбить! Румянец залил ей щеки. Раз этот сумасшедший потерял последние проблески ума – если только он вообще был у него когда либо! – предоставим его своей участи. И, веря в отвагу и мужество Орловых, Екатерина спокойно легла спать, надеясь, что завтра все будет по-другому. Четверг – благоприятный ли день для революции?

В пять часов на следующее утро Алексей Орлов вошел к ней, не постучав даже,

– Я пришел за вами, Все готово.

Екатерина торопливо оделась, омыла пальцы в розовой воде и освежила лицо пудрой. Она готова.

– Где император? – спросила она просто.

– В Ораниенбауме.

– Что происходит?

– Перед вечерней молитвой, с быстротой выстрела разнесся слух, что его величество приказал арестовать вас. Узнав эту новость из казармы в казарму бросился солдат, извещая всех, что вы погибли. Сейчас же повсюду забили тревогу. Едем в Петербург, мы провозгласим вас владычицей наших сердец и всей России.

В пяти верстах от города к ним присоединился Григорий Орлов. Оживленный, с раскрасневшимся и без того свежим лицом, сильный и нежный в то же время, он проявлял свою любовь в тысяче всяких мелочей: сообщники обменивались влюбленными взглядами. В ясных глазах Екатерины светилась гордость.

Измученные лошади отказывались идти дальше по трудной песчаной дороге. Слава Богу!

Едет какая-то повозка. Это оказался парикмахер Екатерины. Что за странный экипаж? Таким образом, императрица ехала, сидя между своим любовником и своим парикмахером, чтобы произвести переворот и завоевать свой трон.

Екатерина прошла двор Измайловских казарм. Барабаны били поход. Отовсюду сбегались солдаты, толкая ее в суматохе. Какой беспорядок, крики! Но вот ее узнали, стали целовать ей руки и ноги, щупая ее платье, чтобы убедиться, что это она, живая. Ее сторонники подняли крик.

Вот наша спасительница!

Екатерина улыбалась во весь рот. Ее веселость нравилась солдатам, ее пышная красота ободряла их. Двое солдат притащили перепуганного на смерть священника. Григорий Орлов приказал ему поднять крест, и громким голосом офицеры приносят Екатерине присягу верности. Вперед, к Казанской Божьей матери!

К шествию присоединилось и духовенство. При их приближении к ним вышел архиепископ Амвросий в торжественном облачении, сверкая на солнце драгоценными камнями митры, прижимая к своей длинной бороде императорскую

… Отсутствует стр. 53 в оригинале…

надзора за мужем, так как носились слухи, что крестьяне готовились к восстанию, желая стать на его защиту.

Императрица вернулась в Петербург. Эскортируемая Преображенским полком, она победительницей вступила в свою столицу, встречаемая всеобщей радостью. На ступенях дворца ее ждал сын, Двор и святейший синод. Усталая, охрипшая, разбитая массой впечатлений, она бросилась в постель, не раздеваясь.

Есть дни, когда как будто все перепутывается, но в результате все же оказывается, что звенья цепи событий следуют одно за другим в строгой последовательности. Екатерина не без прикрас пишет в своих мемуарах об этих событиях, где переплетаются честолюбие и любовь, бывшие с самого раннего утра вплоть до темной ночи ее верными спутницами. Благодаря им, она выиграла свою рискованную игру. Отныне она единодержавная владычица, никто не смеет противиться ее воле, кроме ее любовника. Она сама стала его пленницей, так как полюбила его искренне.

На следующий день после обеда Орлов находился в спальне императрицы. На сияющем паркете валялся его сапог, забрызганный грязью. Зевая, он авторитетно распечатывал депеши, читал всякого рода прошения и ходатайства. В то время ее величество хлопотала над покрытою рыжеватым пушком ногою, перевязывая ее, так как при преследовании крестьян, упрямо лезших защищать царя своими косами и вилами, он получил несколько царапин.

Над городом еще лежал медно-красный отблеск заката; было еще светло. В открытые окна доносились крики «ура», вибрирующие отзвуки революции, гаснущей в последних вспышках радости.

Маленькая княгиня Дашкова, всегда разыгрывавшая из себя избалованного ребенка, всегда немного нескромная, резко распахнула дверь. Увидев Орлова в такой смехотворной позе, она воскликнула:

– Что вы делаете, несчастный? Не смейте вскрывать эти бумаги, никто не имеет права прикасаться к ним – это государственные бумаги.

– Она меня просила ознакомиться с ними, – отвечал Орлов, безразлично ткнув в сторону императрицы пальцем. Княгиня покраснела и не могла скрыть антипатии, которую она почувствовала по отношению к этому самоуверенному великану, ставшему между нею и императрицей. Видя, что влюбленные перестали обращать на нее внимания, она пробормотала:

– Я надеялась, что услуги, оказанные по дружбе, никогда не станут в тягость.

Екатерина не решалась отпустить ее прямо, и только поглядывала то на любовника, то на кровать.

Внезапно она поняла, что вся русская земля принадлежит ей со всеми своими нетронутыми еще областями. Неужели же это возможно? Капризы ее величества станут законом. Захотелось ли ей арбузов? Она до них лакомка, и в ее садах станут выращивать их для нее. Предпочитает ли она икру – эти свежие, чуть соленые жемчужинки, тающие во рту? Ей станут доставлять икру кораблями чуть ли не до самых дверей дворца. Царица всемогущественна, она может выбирать себе фаворитов по своему усмотрению – и даже превращать их в вельмож. А хотя бы и так!

Екатерина радостно взялась за чистый лист пергамента. Она выпустит свой первый указ, отблагодарив им своего любовника.

Счастливец! Она наградит его так, что завистники побледнеют от зависти, а титул графа так ему к лицу! Скорее, где же государственная печать? С усердием старательной девочки написала она несколько строк и подписала «Екатерина», залюбовавшись сама красивым росчерком. Гордость переполнила все ее существо! Наконец-то она сможет отблагодарить всех подарками и наградами! Если она радостна, то и Григорий Орлов должен быть счастлив, весь народ должен быть весел. Она так хочет.

Как не радоваться, что переворот кончился так блестяще, что при этом не пострадал никто?

– Подойдите, граф, я хочу передать вам вашу награду, – произнесла она, кокетливо смотря на любимца.

Не успела она кончить этой фразы, как в комнату ворвался Алексей Орлов, – растрепанный, бледный, вспотевший, с выражением ужаса на лице, на котором виднелся кровавый шрам.

Заикаясь, он в отчаянии бросился к ногам Екатерины и, перекрестившись, начал свою мрачную исповедь:

– Матушка, нет его больше на этом свете. Но никто не готовил ему смерть. Как смели бы мы занести руку над императором? Но случилось несчастье: все мы были пьяны – и он тоже. Он поспорил за столом с князем Барятынским; мы не успели разнять их, как он уже был мертв. Все мы одинаково виновны и заслужили одинаковое наказание. Смилуйся надо мною, матушка, хотя бы ради любви к брату. Я все сказал тебе, все! Не взыщи. Свет не мил нам, ибо заслужили мы твой гнев, потеряв навеки душу!

Екатерина встала.

– Ужас, внушаемый мне этой смертью неописуем. Этот удар поразил меня.

– Ваше величество, – вскрикнула княгиня Дашкова. – Эта преждевременная смерть своей внезапностью может повредить вашей славе, да и нас всех затронет.

В молчании Екатерина вышла в соседнюю комнату, а за нею туда же прошел Алексей Орлов. Вернувшись оттуда, она улыбалась, но, приказав приготовить траурные одежды, залилась слезами.

***

За границей друг у друга прямо из рук вырывали маленькую газетку, которая сообщала удивительную и поразительную новость. Фридрих II писал в Потсдам:

– Петр дурак, что позволил лишить себя трона, как ребенок, которого взрослые посылают спать.

Любовь брала верх над благоразумием, у Понятовского, сидевшего в Варшаве, было только одно желание, одно стремление: переехать через границу во что бы то ни стало, чтобы, наконец, быть вместе с восторжествовавшей венценосной возлюбленной. Он готов был с ней разделить участь, ложе и ее триумфы. Он постоянно был настороже, с лихорадочным нетерпением ждал он письма, зовущего его туда.

Как он был поражен первым известием, полученным им от Екатерины, когда дрожащими от волнения пальцами он развернул ее письмо!

«Если вы явитесь сюда, то рискуете тем, что нас убьют обоих, завтра напишу более подробно».

Григорий Орлов и его четверо братьев не остановились бы ни перед чем; они столпились вокруг Екатерины, охраняя свою царственную любовницу, которую они по-семейному запросто передавали друг другу.

Каким образом избавиться от стесняемого теперь Понятовского! Хитрая здравомыслящая Екатерина тут нашла выход. Даром, которым она надеялась заглушить горесть разлуки, был трон Польши.

Целое царство – это весьма галантный дар, и, не теряя времени, она сообщила Понятовскому о принятом ею решении. Не колеблясь и не задумываясь, писала она ему на листе, окаймленным золотом:

«2 августа 1762 г.

Я посылаю графа Кайзерлинга, польского посла, чтобы сделать вас королем ввиду смерти последнего. Все умы здесь еще заняты брожением; прошу вас воздержаться от приезда сюда, чтобы не увеличить волнений.

Милосердный Бог привел все к намеченному концу, и это более чудесно, чем события, которые предвиделись и подготавливались исподволь, ибо не могут столько счастливых комбинаций слиться воедино без участия руки провидения.

Я получила ваше письмо. Регулярная переписка стала бы причиной тысячи всяких неудобств, да некогда писать любовные письма, могущие повредить мне. Я очень занята, у меня тысячу обязанностей. Я сделаю все для вас и вашей семьи, но вместе с тем я чувствую тяжесть правления.

Прощайте. На свете много необычных положений».

Действительно, необычное положение! Европа выжидала успеха, чтобы рукоплескать Вольтеру, но Вольтер не стал ждать, а прямо написал мадам дю Деффань.

«Я прекрасно знаю, что Катишь ставят в вину несколько пустяков относительно судьбы ее супруга, но это семейные дела, и я в них не вмешиваюсь».