Текст книги "Энни из Эвонли"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Тогда надо попробовать переделать Дэви дома, – живо заговорила Энни. – Несмотря на все его выходки, он очень милый ребенок. Я просто не могу не любить его. Марилла, может, это ужасно, что я говорю, но Дэви я люблю больше, чем Дору, хотя она и такая хорошая девочка.

– Сама не знаю почему, но я тоже, – призналась Марилла. – Хотя это нечестно, ведь Дора не доставляет нам никаких трудностей. Лучше ребенка не придумаешь, ее вообще как бы и не видно в доме.

– Дора слишком хорошая, – сказала Энни. – Она вела бы себя также хорошо, даже вокруг не было ни единой души и некому было бы сказать ей, как надо себя вести. Она уже родилась воспитанной, мы ей даже не нужны. – И я думаю, – заключила Энни, выдавая выношенную ею самой истину, мы больше любим людей, которым мы нужны. А Дэви мы очень нужны.

– Что ему нужно, – подвела итог беседе Марилла, – так это, как сказала бы Рэйчел Линд, «хорошая трепка».

Глава 11
Факты и фантазии

«Учительство это действительно очень интересная работа, писала Энни своей подруге по училищу в Куинсе. Джейн говорит, что, по ее мнению, учительство монотонная работа, но я с ней не согласна. Что-то веселое случается каждый день, да и дети говорят такие занятные вещи. Джейн говорит, что наказывает своих учеников, когда они смешат класс. Поэтому она, может быть, и считает преподавательскую работу монотонной.

Сегодня, например, Джимми Эндрюс не смог правильно написать слово «веснушчатый». «Ну и что? говорит он в итоге. Написать не могу, но знаю ведь, что это такое». «Что?» спрашиваю. «Лицо Сент-Клера, мисс», – отвечает он. У Сент-Клера действительно много веснушек, хотя я не даю, чтобы ребята говорили по этому поводу. Я сама была одно время в веснушках и хорошо помню, что это такое. Но я не думаю, что Сент-Клер обиделся на это. Он обиделся за то, что Джимми назвал его Сент-Клером, и поколотил Джимми по дороге домой. Я услышала об этом факте не «из официальных источников», так что не думаю, что приму какие-то меры.

Вчера я пыталась научить Лотти Райт сложению. Говорю ей: «Если у тебя в одной руке три конфетки, а в другой две, то сколько это будет вместе?» – «Полный рот», отвечает. А когда шел урок по естествознанию, я попросила, чтобы класс убедительно объяснил, почему нельзя убивать жаб. Встает Бенджи Слоун и на полном серьезе говорит: «Потому что на следующий день пойдет дождь».

Вот и попробуй тут удержись от смеха, Стелла. А мне приходится все эти веселости нести с собой домой, и уж там… Марилла говорит, что вздрагивает, когда из моего крыла вдруг доносится беспричинный хохот. Она говорит, что в Графтоне один человек сошел с ума, а начиналось всё так же.

А тебе известно, что Томас-а-Беккет после смерти стал не святым, а «слепым»? По крайней мере, так сказала Роуз Белл. А Уильям Тиндел, он, оказывается, написал Новый Завет. Это тоже ее. А Клод Уайт считает, что «ледники» это люди, зимующие во льдах.

Я считаю, что самое трудное в работе учителя, как и самое интересное, это заставить ребят рассказать тебе свое мнение о различных вещах. Как-то в дождливый день на прошлой неделе я собрала детей в обеденное время вокруг себя и попыталась разговорить их, чтобы они поговорили со мной как с равной. А попросила их сказать, чего им больше всего хочется. Некоторые ответы были самыми обычными куклы, собственная лошадка, коньки. Другие ответы оказались весьма оригинальными. Хестер Бултер хочет «носить свое воскресное платье каждый день и обедать каждый день в гостиной». Ханне Белл хочется «быть хорошей, только чтобы для этого не надо было ничего делать». Марджори Уайт, ей десять лет, хотела бы быть… вдовой. Я спросила почему, а она этак серьезно мне говорит: если ты, мол, не замужем, то тебя будут звать старой девой, а если замужем, то тобой будет командовать муж, а тут ни того, ни другого. Но самое замечательное желание оказалось у Салли Белл. Ей захотелось медового месяца. Я спросила ее, знает ли она, что это такое. Она объяснила мне, что ее двоюродный брат из Монреаля ездил с родителями на свадьбу в деревню и там жил целый месяц у дедушки и ел свежий мед.

В другой день я попросила их сказать, какой свой поступок они считают самым плохим в жизни. Детей постарше мне не удалось разговорить, но вот третий класс согласился довольно свободно. Элиза Белл «подожгла тетины клубки чесаной шерсти». Она хотела посмотреть, как эта штука горит и подожгла кончик, а оно раз и вмиг сгорело. Эмерсону Гиллису дали десять центов, чтобы он внес их на благотворительные цели, а он купил конфет. У Аннетты Белл самым крупным преступлением было то, что она «съела несколько ягод черники, которая росла на кладбище». Уилли Уайт «много раз съехал в праздничных брюках с крыши овчарни». «Но, говорит, я был наказан за это, мне пришлось все лето ходить в воскресную школу в брюках с заплатками, а раз тебя за какое-то дело наказали, то и раскаиваться не надо».

Я хотела бы, чтобы ты почитала кое-какие их сочинения. Мне так этого хочется, что я посылаю тебе копии некоторых из них, написанных совсем недавно. На последней неделе я задала четвертому классу написать мне письма о чем угодно и предложила в качестве варианта написать о какой-нибудь своей поездке, об интересном событии, свидетелями которого они были, или интересном человеке.

Они должны были написать письма на настоящей бумаге для писем, запечатать их в конверт и написать мой адрес на конверте, и все это сделать безо всякой посторонней помощи. И в пятницу утром мой стол был завален письмами, а в этот вечер я снова поняла, что учительская работа имеет свои прелести и трудности. А эти сочинения возмещение за мой труд. Вот что написал Нед Клэй. Адрес, правописание, грамматика как в оригинале.

«Мисс учительнице ШиРли

Зеленые крыши.

Острова п.э. канада

о птицах

Дорогая учительница я думаю я напишу вам сочинение о птицах. птицы очень полезные животные. мой кот ловит птиц. Его зовут Уильям а папа зовет его том. Он весь паласатый и одно из ух отморозил той зимой. а так был бы красавец кот. Мой дядя тоже завел кота. Он однажды пришол к ним и не хочет уходить а дядя говорит что он очень умный не хуже людей. он позволяет ему спать на его кресле качалке а моя тетя говорит что он думает больше о нем чем о своих детях. это неправильно. мы далжны быть добрыми к кошкам и поить их свежим молоком но не далжны любить их больше чем наших детей. это все что я пока что думаю об этом а пока что

ваш эдвард блэйк КлэЙ».

Сент-Клер был как обычно краток и конкретен. Сент-Клер никогда не тратит зря слов. Я не думаю, что он избрал тему и сделал приписку по злому умыслу. Просто он не отличается особым тактом и воображением.

«Дорогая мисс Ширли!

Вы задали нам описать что-нибудь необычное, что мы видели своими глазами. Я решил описать здание магистрата. У него две двери, одна на вход, другая на выход. У него шесть окон и дымовая труба. У него две боковые стены и два торца. Покрашено оно в синий цвет. И от этого выглядит странным. Построено оно у нижней дороги. Это третье по важности здание в Эвонли. Перед ним стоят церковь и кузница. В нем собираются дискуссионные клубы и устраивают концерты.

Искренне Ваш,

Джекоб Доннелл.

P.S. Магистрат покрашен в ядовито-синий цвет».

Письмо Аннетты Белл было достаточно длинным, что оказалось для меня неожиданностью, ибо писать эссэ не самая сильная сторона Аннетты. Она, как правило, пишет столь же кратко, как Сент-Клер. Аннетта скромное тихое существо, образец в поведении, но в ней нет и тени оригинальности. И вот, почитай ее письмо:

«Дражайшая учительница!

Я думаю, что напишу Вам письмо о том, как я люблю Вас. Я люблю Вас всем сердцем, всей душой и всем моим разумом всем, что во мне может любить, – и я хочу служить Вам вечно. Это было бы моей наивысшей привилегией. Вот пачему я стараюсь вести себя так хорошо в школе и учить все уроки.

Вы такая красивая, моя учительница. Ваш голос словно музыка, а Ваши глаза как голубенькие цветочки под утренней росой. Вы как высокая статная королева. Ваши волосы как золотая волна. Энтони Пай говорит, что Вы рыжая, но Вы не обращайте внимания на Энтони.

Я знаю Вас всего несколько месяцев, но мне даже не верится, что было время, когда я не знала Вас, что было такое время, когда Вы еще не пришли в мою жизнь и не благословили и озарили ее. Я всегда буду оглядываться на этот год как на самый замечательный в моей жизни, потому что в этот год в нее вошли Вы. Потом, в этом году мы переехали из ньюбриджа в Эвонли. Моя любовь к Вам сделала мою жизнь богатой и удержала меня от многих соблазнов и пороков. И всем этим я обязана Вам, моя дражайшая учительница.

Я никогда не забуду, какой прелестной Вы выглядели в последний раз в том черном платье с цветами в волосах. Такой я буду помнить Вас вечно, даже если и Вы и я состаримся и поседеем. Вы останетесь для меня вечно молодой и светловолосой, моя дражайшая учительница. Я думаю о Вас все время утром, днем и вечером. Я люблю Вас и когда вы смеетесь, и когда вздыхаете. Люблю, даже если вы смотрите крайне неодобрительно. Я никогда не видела Вас сердитой, хотя Энтони Пай говорит, будто Вы всегда выглядите именно такой. Но я не удивляюсь, что Вы всегда кажетесь ему такой, потому что он этого заслуживает. Вы мне нравитесь в любом наряде, Вы кажетесь еще более очаровательной в любом новом платье по сравнению с предыдущим.

Дражайшая учительница, спокойной ночи. Село солнце и сияют звезды, яркие и красивые, как Ваши глаза. Целую Ваши руки и лицо, моя сладкая. Да будет над Вами Бог и да сохранит Вас от всяких бед.

Любищея Вас ученица,

Аннетта Белл».

Это сверхнеобычное письмо озадачило меня, и немало. Я знала, что Аннетта скорее научится летать, чем составлять такие письма. В школе на перемене я пригласила ее прогуляться вдоль нашей речушки и попросила ее рассказать мне всю правду насчет письма. Аннетта расплакалась и призналась во всем. Она сказала, что никогда не писала писем и не знала, как это делается, но в верхнем ящике маминого бюро хранилась целая пачка любовных писем, которые писал когда-то маме один давний поклонник.

«Это не папа, – сквозь слезы говорила она, – это был какой-то человек, который учился на священника, так что он умел писать любовные письма. Но мама не пошла за него. Она говорила, что не могла как следует разобраться, куда он клонит. Но я подумала, что письма очень хорошие и надергала оттуда фраз, и написала вам. Я писала вместо «леди» «учительница», когда могла, вставляла свое, меняла некоторые слова. Например, я не знала, что такое «сплин», и подумала, что это материал для платья. Я не думала, что вы уловите разницу. И как это вы поняли, что там не все мое? Вы, должно быть, ужас какая умная, учитель».

Я сказала Аннетте, что это очень нехорошо переписывать чужие письма и выдавать их за собственные. Но, я боюсь, единственно, о чем переживает Аннетта, это то, что обман раскрыт.

«Но я действительно люблю Вас, учитель, – говорила она и плакала. – Всё это правда, хотя первым написал и священник. Я люблю вас всем сердцем».

Ну что ты ей сделаешь в такой ситуации!

А вот письмо Барбары Шоу. Кляксы оригинала я не смогу воспроизвести.

«Дорогая учительница!

Вы сказали, что можно написать о том, как мы ходили к кому-то в гости. Я никогда не ходила в гости, только раз. Прошлой зимой я была в гостях у тети Мэри. Тетя Мэри очень необычная женщина и отличная хозяйка. В первый вечер, когда я приехала, был чай. Я нечаянно опрокинула кувшин и разбила его. Тетя Мэри сказала, что этот кувшин ей подарили на свадьбу и его еще ни разу никто не разбивал. Когда мы вставали из-за стола, я наступила ей на полу платья и оторвала оборки. На следующее утро я уронила кувшин в раковину, треснуло и то и другое. За завтраком я пролила чай на скатерть. Когда я помогала тете Мэри накрывать обед, то уронила фарфоровое блюдо, и оно разбилось. В тот же вечер я упала с лестницы и ушибла лодыжку, поэтому мне пришлось неделю пролежать в постели. Я слышала, как тетя Мэри говорила дяде Джозефу, что это подарок судьбы, иначе я расколотила бы всё в доме. Когда я поправилась, пора было уезжать домой. Я не очень люблю ходить в гости. Я больше люблю ходить в школу, особенно после того как переехала в Эвонли.

Уважающая Вас

Барбара Шоу».

Уилли Уайт начал так:

«Уважаемая мисс!

Я хочу Вам рассказать о моей Очень Храброй Тете. Она живет в Онтарио. Однажды она пошла в сарай и увидела, что во дворе болтается собака. Тетя взяла палку, огрела ее и загнала в сарай и там заперла. А скоро после этого пришел один дядя, сказал, что звериная львица убежала и он ее ищет (что-то странное – скорее всего, было сказано, что «из зверинца львица убежала»). Оказалось, что та самая собака и была той львицей. Выходет, моя Очень Храбрая Тетя загнала палкой в сарай львицу. Странно, как это она ее ни съела, но она все-таки очень храбрая. Эмерсон Гиллис говорит, что никакой храбрпости тут нет, потому что она думала, что это собака. Вот если бы она думала, что это не собака, тогда другое дело. Но Эмерсон завидует, потому что у него самого нет Храброй Тети, одни дяди».

Самое хорошее я припасла под конец. Ты смеешься надо мной из-за того, что я думаю про Пола Ирвинга, будто это гениальный мальчик, но, я полагаю, письмо убедит тебя, что это весьма необычный ребенок. Пол живет далеко, у самого побережья, живет у бабушки, и ему не с кем там поиграть, у него нет подходящих партнеров. Ты помнишь, как наш преподаватель по управлению школой говорил нам, что у нас не должно быть любимчиков среди учеников, но я не могу не любить Пола больше всех. Не думаю, что наношу этим какой-либо вред. Его все любят, даже миссис Линд, которая говорит, что никогда не думала, что может так привязаться к янки. И ребята в школе тоже любят его. В нем нет какой-то слабости, чего-то девчачьего, если не считать его мечтательности и фантазий. Он ведет себя по-мужски и может добиться своего в любой игре. Он тут подрался с Сент-Клером Доннеллом из-за того, что тот утверждал, будто звездно-полосатый как флаг в подметки не годится «юнион джеку».[2]2
  «Юнион Джек» (Union Jack) – это государственный флаг Великобритании. Составлен из элементов трех флагов.


[Закрыть] Битва закончилась ничьей и уговором о том, что впредь каждый будет уважать патриотические чувства другого. Сент-Клер говорит, что может побить любого, а Пол большинство.

Привожу письмо Пола:

«Моя дорогая учительница!

Вы сказали, что мы можем написать вам о каких-нибудь интересных людях, которых мы знаем. По-моему, самые интересные люди, которых я знаю, это мои скальные люди, и я хочу рассказать Вам о них. Я никому про них не рассказывал, только бабушке и отцу, но я хотел бы рассказать о них и вам, потому что Вы человек понимающий других. Множество людей не способны понять другого, и им нет смысла рассказывать.

Мои скальные люди живут на побережье. Я хаживал к ним почти каждый вечер, пока не наступила зима. Теперь придется подождать до весны, но они останутся там, потому что такие люди, как они, не меняются и не меняют мест, и мне это очень нравится в них. Нора первая из этих людей, с кем я познакомился, и поэтому я думаю, что люблю ее больше всех. Живет она в бухточке Эндрюса, у нее черные волосы и черные глаза, она все знает о добрых русалках и злых водяных. Слышали бы Вы ее рассказы!

Есть еще Братья-Мореходы. Они нигде не проживают, они все время в море, но часто выходят на берег, чтобы поговорить со мной. Это пара веселых мореплавателей, перевидавших все на свете и даже больше того. Вы знаете, что однажды случилось с младшим Братом-Мореходом? Однажды плывет он, плывет и выходит на лунную дорожку. Лунная дорожка это след на воде, которые рисует полная луна, поднимаясь из моря Вы это знаете, учитель. Так вот плывет дальше младший Брат-Мореход по лунной дорожке и попадает прямо на луну, а там маленькая золотая дверца, и он открывает ее проплывает дальше. Много замечательных приключений пережил он на луне, но описание их сделает письмо слишком длинным.

Есть там еще Золотая Дама, она живет в пещере. Однажды я наткнулся на большую пещеру у самого берега, вошел в нее и через некоторое время встретил там Золотую Даму. У нее золотые волосы до земли, а платье блестит и переливается чистым золотом. А еще у нее есть золотая арфа, и она играет на ней целый день. Ее музыку можно услышать на берегу в любое время дня, надо только прислушаться, но большинство людей считают, что это лишь свист ветра в прибрежных скалах. Норе я ни разу не говорил о Золотой Леди. Я боюсь, что она воспримет это болезненно. Даже когда я слишком долго говорю с Братьями-Мореходами, она и то воспринимает это болезненно.

Братьев-Мореходов я всегда встречаю у Полосатых Скал. Младший Брат-Мореход – человек очень сдержанный, а вот старший иногда срывается, просыпается в нем буйство. У меня есть кое-какие подозрения насчет старшего. Я думаю, он подастся в пираты, если его ничто не сдержит. В нем есть какая-то тайна. Как-то он выругался, и я сказал ему, что если он сделает это еще раз, то может больше не высаживаться на берег, чтобы поговорить со мной, так как я обещал бабушке не водиться с теми, кто ругается. И, должен сказал, он здорово напугался и сказал мне, что если я прощу его, то он возьмет меня с собой на заход солнца. И на следующий вечер, когда я сидел на Полосатых Скалах, подплыл старший Брат-Мореход на волшебном корабле и взял меня с собой. Корабль изнутри был перламутрово-радужный, как ракушка мидии, а паруса были сделаны из лунного света. И корабль пошел прямо к закату. Только подумать, учитель, я был на заходе солнца! И что это, Вы думаете, такое? Закат это земля, сплошь усеянная цветами. Мы вошли в большую бухту, игравшую всеми оттенками золота, и я сошел с корабля на большой луг, покрытый лютиками, да крупными, точно розы. Долго я пробыл там. Мне показалось, что я провел там около года, но старший Брат-Мореход сказал мне, что прошло лишь несколько минут. Вы понимаете, в стране заката время длится куда дольше, чем здесь.

Ваш любящий ученик

Пол Ирвинг.

P.S. Разумеется, всего этого не было на самом деле. П.И.»

Глава 12
Не день, а наказание

Началось это еще ночью, бессонной, беспокойной от сильной зубной боли. Когда Энни встала, на дворе было пасмурное, неприятное зимнее утро, и она чувствовала себя разбитой, а жизнь казалась скучной и непривлекательной.

В школа она шла отнюдь не в ангельском настроении. Одна щека опухла, боль не утихала. В школе было холодно, пахло дымом, потому что сырой уголь отказывался гореть. Дети продрогли и сгрудились поближе к огню. Энни строгим тоном, какого от нее никогда не слышали, велела всем разойтись по местам. Энтони Пай прошел к своему месту, как обычно, вызывающе расхлябанной походкой. Он прошептал что-то своему соседу и затем с улыбкой посмотрел на Энни.

Энни казалось, что никогда еще карандаши так не царапали бумагу, как в это утро, а когда Барбара Шоу пошла к доске, то споткнулась о ведро с углем и упала, и результаты оказались катастрофическими. Уголь раскатился по всему классу, доска Барбары, на которой она написала решение арифметических примеров, разлетелась на кусочки, а когда Барбара поднялась на ноги, ее лицо было вымазано в угольной пыли, от чего класс разразился хохотом.

Энни отвернулась от второго класса по чтению, который она в это время опрашивала.

Серьезно, Барбара, – холодно произнесла она, – если ты не можешь передвигаться по классу, ни на что не натыкаясь, лучше оставайся на месте. Стыдно, в конце концов, для девочки твоего возраста быть такой неуклюжей.

Бедная Барбара неуклюже попятилась к своему месту, из глаз у нее покатились слезы, которые смешались с угольной пылью, и эффект получился совсем гротескным. Никогда раньше ее любимая, симпатичная учительница не говорила с ней таким тоном и в такой манере, и сердце Барбары было разбито. Сама Энни чувствовала угрызения совести, но от этого ее душевное состояние становилось еще более неспокойным. Класс надолго запомнил этот урок, да еще обрушившиеся на них в качестве беспощадного наказания пытка арифметикой. В разгар этого, когда Энни выстреливала все новые примеры, в класс вошел запыхавшийся Сент-Клер Доннелл.

– Ты на полчаса опоздал, Сент-Клер, холодным тоном напомнила ему Энни. – В чем дело?

– Мисс, пожалуйста… Мне надо было помочь маме сделать пудинг к обеду, потому что к нам должны прийти гости, а Кларис Алмира болеет, – ответил Сент-Клер весьма уважительным тоном, однако самим заявлением провоцировал товарищей на смех.

– Садись на свое место и реши шесть примеров со страницы восемьдесят четыре учебника по арифметике в качестве наказания, – велела ему Энни.

Сент-Клер был, похоже, удивлен ее тоном, но со смиренным видом пошел к своему столу и достал из сумки грифельную доску. Затем он украдкой передал Джо Слоуну через проход сверток. Энни заметила эту передачу и поспешила на место происшествия.

Старая миссис Хайрем Слоун в последнее время во всю занялась выпечкой и продажей ореховых пирогов, чтобы немного подзаработать, увеличить свой скудный доход. Пироги были особенно соблазнительны для маленьких, и в течение нескольких недель Энни встретилась с немалыми трудностями из-за этих пирогов.

По пути в школу мальчики тратили свои сбережения на пироги миссис Хайрем, приносили их в школу и, когда могли, ели их во время уроков и угощали своих товарищей. Энни уже предупреждала детей, что если они будут продолжать приносить в школу пироги, то их придется конфисковывать. И вот Сент-Клер Доннелл хладнокровно передает в классе у нее на глазах сверток из голубой бумаги в белую полоску, которой пользовалась миссис Хайрем.

– Джозеф, – спокойным голосом сказала Энни, – принеси сюда пакет.

Джо вздрогнул и смутился, но послушно выполнил требование. Он был толстым мальчиком, который всегда краснел и заикался, когда пугался чего-нибудь. В этот момент более яркой иллюстрации вины, чем Джо, невозможно было придумать.

– Брось в огонь, – сказала Энни.

Джо побледнел.

– П… п… пожалуйста, м… м… мисс, – начал он.

– Делай, как я тебе сказала, Джозеф, и никаких слов больше.

– Н… н… н-но м… м… м-м-мисс, они… – ему не хватало воздуха от отчаяния.

– Джозеф, ты собираешься меня слушаться или нет? – спросила Энни.

Тон Энни и опасный блеск ее глаз напугали бы сейчас мальчишку и побойчее и посмелее, чем Джо Слоун. Это была новая Энни, какой никто из ее учеников никогда еще не видывал. Джо, бросив печальный взгляд на Сент-Клера, подошел к печке, открыл большую прямоугольную дверцу и бросил в огонь сверток из голубой в белую полоску бумаги, прежде чем вскочивший на ноги Сент-Клер успел промолвить хоть слово. Но затем Сент-Клер поспешил снова сесть, и вовремя.

В течение нескольких сред напуганные обитатели эвонлийской школы не знали, то ли произошло землетрясение, то ли извержение вулкана. Невинно выглядящий сверток, который Энни слишком поспешно оценила как ореховый пирог миссис Хайрем, в действительности оказался набором для фейерверка из хлопушек и колес, за которыми днем раньше отец Сент-Клера Доннелла посылал в город Уоррена Слоуна, поскольку готовился этим вечером отпраздновать день рождения.

Хлопушки взрывались с громовым грохотом, а колеса вылетали из дверцы печки и раскатывались по комнате, шипя и разбрызгивая огонь. Энни опустилась на стул, побелевшая от испуга, а все девочки с криком повскакивали со своих мест и забрались на столы. Джо Слоун словно прирос к месту посреди всего этого столпотворения, Сент-Клер умирал от смеха, Прилли Роджерсон потеряла сознание, а Аннетта Белл впала в истерику.

Светопреставление длилось всего несколько минут, а казалось вечностью. Наконец унялось, догорев, последнее колесо. Энни, придя в себя, вскочила и стала открывать окна и двери, чтобы газы и дым, наполнившие классную комнату, выветрились. Затем она помогла девочкам вынести к выходу из школы все еще бесчувственную Прилли, где Барбара Шоу, охваченная острым желанием принести пользу, вылила на лицо и плечи Прилли ведро полузамерзшей воды, прежде чем кто-нибудь успел ее остановить.

Прошел целый час, пока восстановилась тишина, но уже настоящая тишина. Все поняли, что даже взрывы не вывели учительницу из ее прежнего душевного состояния. Никто не решался даже шепнуть хоть слово, за исключением Энтони Пая. Нед Клэй случайно царапнул карандашом, решая примеры, и поймал на себе взгляд Энни, от которого ему захотелось провалиться тут же сквозь землю.

Географический класс носился с континента на континент с такой скоростью, что голова кружилась. Класс грамматики делал грамматические разборы с таким старанием, словно от этого зависела жизнь этих учеников. Честер Слоун, написав две буквы там, где требовалась одна, почувствовал, что ему после этого уже ничего хорошего не светит в этом мире.

Энни понимала, что выставила себя посмешищем и что над этим случаем будут хохотать за чаем в двух десятках домов, но понимание этого лишь распаляло ее. Будь она сегодня поспокойней, она вышла бы из ситуации со смехом, но теперь это было невозможно и она с холодной решимостью отвергала такой вариант.

Когда Энни после обеда вернулась в школу, все дети были, как обычно, на своих местах и все головы старательно склонились над столами, за исключением Энтони Пая. Он поверх своей книги уставился на Энни, его черные глаза блестели любопытством и желанием посмеяться. Энни нагнулась к ящику своего стола, намереваясь достать оттуда мел, и у нее из-под руки наружу выпрыгнула мышь, пробежала по столу и спрыгнула на пол.

Энни взвизгнула и отпрянула, словно это была змея, а Энтони Пай громко засмеялся.

Затем наступила тишина тяжелая, неприятная. Аннетта Белл снова оказалась на грани впадания в истерику, тем более что она не видела, куда побежала мышь. Но все-таки она решила обойтись на сей раз без истерики. Что толку от истерики, когда тут перед ней стоит учительница с побелевшим лицом и горящими глазами?

– Кто посадил мышь в мой стол? – спросила Энни. Голос ее прозвучал довольно тихо, но у Пола Ирвинга от него по спине пробежали мурашки. Джо Слоун встретился с Энни взглядом, сразу почувствовал себя виноватым с головы до пят, и заикаясь произнес:

– Н… н… н-не я, уч-читель, н… н-е я.

Энни не обратила никакого внимания на охваченного страхом Джозефа. Она глядела на Энтони Пая, а тот как ни в чем не бывало, смотрел на нее.

– Энтони, это ты?

– Да, это я, – дерзко ответил Энтони.

Энни взяла указку со стола. Указка была длинная, тяжелая, из твердого дерева.

– Иди сюда, Энтони.

Энтони Пай проходил через наказания и почище этого. А Энни, думал он, даже такая разъяренная, какой она была в этот момент, не сможет жестоко наказать ученика. Но удар указки получился очень болезненным, и наконец бравада Энтони изменила ему, он заморгал, в глазах появились слезы.

Потрясенная Энни опустила указку и велела Энтони идти на место, потом, вконец разбитая, села за стол, сгорая от стыда и каясь. Быстрый приступ гнева прошел, сейчас она многое отдала бы, чтобы найти утешение в слезах. Выходит, ничем кончилось ее позерство, она-таки всыпала одному из своих учеников. Ну, теперь Джейн возрадуется, ее точка зрения восторжествовала! А как будет посмеиваться мистер Харрисон! Но хуже всего то, что она упустила последний шанс завоевать Энтони Пая на свою сторону. Теперь-то уж он никогда ее не полюбит.

Энни, как многие выразились бы, титаническим усилием сдерживала слезы до тех пор, пока не пришла вечером домой. Она заперлась в своей комнате и в слезах раскаяния выплакала в подушку весь свой стыд, разочарование. Плакала она так долго, что Марилла забеспокоилась и пришла к ней, потребовав, чтобы Энни рассказала ей, что случилось.

– Случилось то, что я пошла против своей совести, – с плачем промолвила Энни. – О, это был день сплошных прегрешений, Марилла. Мне так стыдно за себя. Я не сдержалась и всыпала указкой Энтони Паю.

– Рада это слышать, – решительно откликнулась на это сообщение Марилла. – Давно пора было это сделать.

– Ой, нет-нет, Марилла. Я не знаю, как я теперь смогу смотреть в глаза детям. Я так унизила себя дальше некуда. Какая же я была, видно, разъяренная, злая. Не забуду глаза Пола Ирвинга. Он смотрел на меня с таким удивлением и разочарованием. Ой, Марилла, я так старалась быть выдержанной, мне так хотелось завоевать расположение Энтони, а теперь все это рухнуло.

Марилла с особой нежностью провела своей натруженной рукой по блестящим всклокоченным волосам Энни. Когда всхлипавания Энни приутихли, Марилла ласково сказала ей:

– Ты слишком близко принимаешь все к сердцу, Энни. Все мы делаем ошибки, но люди про них забывают. А такой день, как сегодня у тебя, бывает у каждого. А насчет Энтони Пая что тебе до него, любит он тебя, не любит? В конце концов, он всего один.

– Нет, я ничего не могу с собой поделать. Я хочу, чтобы все любили меня, и очень переживаю, если кто-то выпадает из этого числа. А Энтони теперь уже никогда не полюбит меня. Ой, какой же идиоткой выглядела сегодня! Сейчас я тебе все расскажу.

Марилла выслушала рассказ Энни, но, если она и улыбнулась в каком-то месте рассказа Энни, та этого не заметила. Когда повествование завершилось, Марилла бодрым тоном сказала:

– Ну, не обращай на это внимания. День прожит, а завтра наступает новый день, в котором еще не сделано ни одной ошибки, как ты сама любишь говорить. Пойдем вниз, поужинаешь. Чашка хорошего чая и булочки со сливой, которые я сегодня испекла, живо поправят тебе настроение, я думаю.

– Булочками не вылечишь душевные травмы, – безутешно промолвила Энни, но Марилла восприняла как добрый признак тот факт, что Энни заговорила в ином тоне.

Приятный стол, оживленные лица двойняшек и несравненные булочки Мариллы – Дэви съел четыре штуки, сделали свое дело и поправили настроение Энни. В эту ночь она выспалась, а когда проснулась, и она сама, и мир были уже другими. Ночью прошел снег, который лег на землю толстым и мягким покровом.

Он блестел на морозном солнце, и все ошибки и унижения прошлого словно спрятались под этой ослепительной белизной.

 
Новый день и новое начало,
Каждый новый день и новый мир,
 

– пропела Энни, одеваясь.

Из-за толстого снежного покрова ей пришлось идти в школу обходной дорогой, и Энни увидела недобрую причуду случая в том, что, как только она вышла на другую дорогу, на ней показался Энтони Пай. Энни чувствовала себя виноватой перед ним, словно их позиции поменялись. Но, к ее непередаваемому удивлению, Энтони не только приподнял шапочку, чего он никогда раньше не делал, но и непринужденно сказал:

– Ну и денек, тяжеловато топать, правда? Давайте я поднесу ваши книжки, учитель.

Энни послушна отдала ему книги и подумала, не снится ли ей всё это. Энтони в молчании дошел до школы, но, когда Энни принимала от него свои книги, она улыбнулась ему не стереотипной «доброй» улыбкой, которой она могла бы изобразить свою благодарность за услугу, а неожиданно теплой и дружеской. Энтони улыбнулся в ответ или, если сказать по правде, расплылся в улыбке. Это была такая улыбка, которую обычно не принято считать признаком уважительности, но Энни внезапно почувствовала, что если она и не завоевала любовь Энтони, то, так или иначе, уважение заслужила.