Текст книги "Отпуск без содержания (СИ)"

Автор книги: Людмила Мацкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

  Он, конечно, знал, что прекрасных ночей, проведенных с дорогой сердцу женщиной, много, но глубоко врезаются в память лишь очень очень немногие, их помнишь от первой до последней минуты. Он искал это со мной и, видимо, находил.

  – Знаешь, – шептала я, прижимаясь к нему, – у меня сегодня новое платье. А ты и не заметил. Я покупала и думала, понравится тебе или нет.

  Он виновато вздыхал, и его объятия становились еще нежнее.

  – Прости, родная. Целыми днями какая-то кутерьма, всем что-то от меня надо. А сюда прихожу – и весь мир за нашими плечами. Мне никогда не было так хорошо и спокойно. Ты – мой настоящий дом, мое убежище.

  Мне безумно нравилось, что я не была для него ни птичкой, ни рыбкой, ни зайчиком. Я была родной. Все остальное было просто неважно.

  Леша умел прогнать мои страхи. После свиданий я возвращалась в общежитие уверенная в том, что он меня любит, что вот-вот наступит подходящий момент для решительного разговора с женой, что он уже начал готовить ее к неизбежному разводу, что нельзя так сразу обо всем объявить, ведь она такая ранимая, болезненная, мнительная, сирота... И я едва ли не начинала извиняться, что в чем-то сомневалась, что здорова, что у меня есть родители. Все казалось уже не таким страшным, но вот наступала ночь, и вместе с ней возвращались сомнения, а вместе с ними и слезы.

  Мама, встретив меня на вокзале, лишь всплеснула руками.

  – Вот как чувствовала, что с тобой что-то не так, сейчас сама это вижу. Ты, конечно же, болела и боялась нам сообщить. Опять, наверно, мороженое без меры ела?

  Она еще долго говорила, жалея свою непутевую дочь, а я кивала головой, соглашаясь со всем. Я знала, для кого предназначены эти слова. Конечно же, для отца. Мама не хотела, чтоб он волновался: у него было больное сердце.

  Вечером, зайдя в мою комнату и присев на кровати, она взяла меня за руку и тихо произнесла только одно слово:

  – Рассказывай.

  В душе поднялась досада на себя: не сумела скрыть. Да и как скроешь? Она и раньше всегда все чувствовала, ее не обманешь

  – Мама, – сказала я, и голос мой задрожал, – мама, я полюбила женатого человека. Мне трудно. Наверно, надо было и не начинать эти отношения, но я не смогла все прекратить. Я ничего не могу, мама.

  Слезы потекли по лицу. Она прижала мою руку к своей щеке.

  – Он обидел тебя?

  – Нет, мама, нет! Никто не обижал меня. Он очень хороший, он меня любит. Просто не может пока расстаться с женой. Они давно женаты, он очень добрый, жалеет ее и не может вот так сразу...

  – Сразу? – переспросила мама. – Как долго это продолжается?

  – С сентября, – сказала я и опять заплакала.

  Мама охнула и сильнее сжала мою руку.

  – Он старше тебя?

  – Мама, какое это имеет значение? Да, старше. Больше, чем на десять лет, – я готова была защищать его перед всем светом и перед своей матерью тоже.

  – И теперь ты думаешь, что он не оставит свою жену?

  – Нет, мама, нет! – почти закричала я. – Я ему верю, он не может так поступить со мной!

  – Не может, – помолчав, спросила мама, – но ведь поступает? Я всегда учила тебя называть вещи своими именами и не обманываться, так проще во всем разобраться.

  – Мама, я боюсь, – призналась я, – боюсь рвать отношения, хотя иногда думаю, что пора. Я решила, пусть это сделает он. Для меня так будет легче.

  – Глупая моя дочь, – со вздохом произнесла мама, – для тебя это будет труднее, да и для него тоже.

  И через некоторое время добавила:

  – На ногах надо стараться стоять крепко, а не плыть по течению.

  Мама взяла с меня обещание, что я постараюсь заснуть и мы поговорим обо всем позже. Однако, продолжение разговора не состоялось: я не захотела, так как не могла представить свою жизнь без Алеши. Будь что будет, но конец нашим отношениям, если так случится, положит он.

  Вернувшись в общежитие, я обнаружила на вахте записку для себя. Алеша сообщал, что жена заболела и лежит в больнице, поэтому встретиться мы пока не сможем. Просил подождать некоторое время.

  Мы не виделись больше месяца, а когда он появился, то я сразу же забыла о своих обидах. Алеша рассказал, что попытался поговорить с женой о разводе, но это спровоцировало такой нервный срыв, что она оказалась в больнице, а сейчас уехала долечиваться в санаторий. Мне, конечно, было ее жаль, но... зато никто не мешал нам проводить вместе все свободное время.

   Мы были счастливы, много и обо всем говорили, провели, не расставаясь, два прекрасных выходных дня. Голова снова кружилась от любви и близости любимого мужчины.

  – Я весь твой,только твой, – говорил он, целуя меня, – ты должна верить.

  Единственное, на что я была способна, так это шептать распухшими от поцелуев губами:

  – Верю. Мой.

  Две недели пролетели быстро. Жена вернулась из санатория, но, как оказалось, улучшение здоровья не наступило. Мы опять не виделись около месяца, а когда встретились, были так ненасытны, так пьяны друг от друга, что ни о каком расставании не могло быть и речи. Все оставалось по-прежнему.

  За время наших встреч мы поссорились лишь однажды, хотя ссорой это назвать было сложно. Я, измученная бессонницей и ревностью, в очередной раз пожаловалась ему, что мне нелегко мириться с таким положением дел. Алеша, который всегда был необыкновенно терпелив и мягок со мной, неожиданно вспыхнул от гнева, быстро откинул одеяло, поднялся с дивана и стал торопливо одеваться. Завязав галстук, повернулся ко мне.

   Я лежала и молчала, потому что онемела от ужаса, увидев его глаза. Они были уже спокойными, но чужими и равнодушными. Вот такими они и будут, когда он бросит меня, подумала я.

  – Жалуешься? Опять жалуешься? – заговорил он таким тоном, о наличии которого я и не подозревала. – Ты думаешь мне легко? Дома бесконечные вопросы и подозрения, истерики и слезы, а тут ты... Неужели обязательно каждый раз напоминать об этом? Я все знаю, но что мне надо сделать? Ее в таком состоянии бросить не могу. Как ты не понимаешь очевидного? У меня много работы, с диссертацией полный завал, а я, как влюбленный мальчик, каждую свободную минуту стараюсь провести с тобой. Если неделю тебя не вижу, у меня бессонница начинается. Но, оказывается, этого мало, ты все время заставляешь меня чувствовать себя виноватым. Там виноват, тут виноват... Я устал, понимаешь, я устал!

  Он смотрел на меня так, как мог бы смотреть на любого до смерти надоевшего человека. Я продолжала молчать, потому что до мурашек испугалась этой неожиданной вспышки гнева. Он постоял так еще некоторое время, потом, видимо, приняв какое-то решение, круто развернулся и вышел в коридор. Я услышала, как щелкнул замок. Через полчаса он не вернулся. В общежитие я шла пешком, чтобы хоть немного успокоиться. Винила во всем себя и свою несдержанность. Очевидно, это был конец.

  Я оказалась не права. На следующий день после лекций Алеша встретил меня. Для примирения хватило только виноватой улыбки. Все осталось по-прежнему. Я очень старалась ничем не раздражать его. Мы даже, кажется, стали чаще встречаться, но никуда не исчез страх, что выбор Алеши между мной и женой уже сделан. Я почти не сомневалась, что он был не в мою пользу. А может и не было никакого выбора? Я гнала эти мысли, так как одинаково страшно было признать себя как отвергнутой, так и обманутой. Наверное, существовал и третий вариант, я не знала...

  В мае Алеша пригласил меня в ресторан.

  – Давай посидим, поговорим, потанцуем.

  Я была удивлена, потому что во время последних встреч мы редко бывали на людях, а чаще всего оставались наедине. Теперь в этих свиданиях была и капелька горечи: иногда мне казалось, что он старательно доказывает себе и мне, как по-прежнему счастлив и влюблен. Чуточка веселья нам бы не помешала.

  – Ну, если ты так хочешь, – согласилась я.

  Все, казалось, было хорошо, но я чувствовала, что Алеша напряжен, рассеян. Оркестранты заняли свои места, раздались первые звуки музыки, редкие пары устремились на середину зала.

  – Мы с тобой еще ни разу не танцевали, – сказала я, стараясь заглянуть ему в глаза, – какое упущение! Пригласи меня, пожалуйста.

  Он встал и протянул руку.

  – Конечно. Пойдем.

  Мы медленно двигались среди танцующих, и я находилась в самом лучшем месте на земле, в кольце его рук. Это продолжалось недолго, потому что вскоре Алеша отодвинулся так, чтобы видеть мое лицо, потом нежно коснулся губами виска, волос.

   – Вот решил сказать, а слов не нахожу.

  – Говори, раз решил, – я улыбнулась ему так, как делала это только для одного человека на земле.

  Однако, улыбка осталось без ответа. Он по-прежнему оставался серьезным.

  – Знаешь, я много думал и решил, что мы должны расстаться. Столько проблем! И потом, я не могу бросить Леру. Ты сильная, справишься, а она слабая, у ней никого нет. Прости меня, прости.

  Он произнес это скороговоркой, и какое-то время я старалась понять услышанное. Не хотелось верить, что страхи были обоснованными и Алексей уходит из моей жизни. Как могло так случиться, что до этой минуты у меня было так много, а теперь вот – ничего?

   Мне было больно смотреть на него, и я закрыла глаза. Ноги стали ватными, захотелось опуститься на пол. Алеша снова прижал меня к себе. Слезы мочили его рубашку, но я не замечала, что плачу. Музыка закончилась, он осторожно отодвинулся, легко приобнял меня за плечи и повел на место.

  – Открой глаза и дыши, – услышала я его голос, – дыши.

  Пока я сидела, пытаясь это сделать, он быстро рассчитался с подошедшим официантом. Заверив его, что со мной все в порядке и помощь не потребуется, взял меня за руку и вывел на улицу. Я шла, видела, дышала, но говорить почему-то не могла. Алеша занервничал.

  – Скажи хоть что-нибудь, хоть негодяем назови, что ли, – попросил он.

  Слов не было, желания что-то сказать – тоже.

  – Поверь, я не хотел, чтобы так все закончилось, но выхода-то ведь нет.

  Я, с трудом шевеля губами, зачем-то повторила:

  – Выхода нет.

  Лицо Алеши сморщилось, будто он съел что-то кислое.

  – Я отношусь к тебе лучше, чем к кому-либо на этом свете, ты об этом знаешь, но давай не будем начинать все сначала, от этого никому не будет лучше, поверь.

  Я молчала, я верила, я всегда ему верила. Когда мы долго не виделись, он говорил, что был занят раскидыванием накопившихся проблем, сегодня он расстался, надеюсь, с последней.

   Алексей подозвал такси, усадил меня, назвал адрес, отдал деньги. Машина тронулась. Краем глаза я успела заметить тень облегчения на его лице и поняла, что он рад расставанию.

  – Моей дочери скоро семнадцать, – зачем-то сказал шофер, разглядывая меня в зеркало.

   Я ничего не ответила.

  Плохо, когда у человека нет места, где бы он мог остаться один, поплакать, погоревать при надобности. Если подумать, то общежитие – одно из самых дьявольских изобретений человечества. Гореть в геене огненной тому, кто его придумал. В студенческом муравейнике мне было всегда трудно. В общежитии любой на виду, и это никому не доставляет удовольствия, а для меня просто невыносимо. Мне даже в библиотеке сосредоточиться трудно: мешает шорох страниц, тихие разговоры. Одиночество и тишина нравятся больше. Вот такая я. И ничего с этим поделать нельзя.

   Плохо было и то, что делиться горем с подругами я просто не умела, все предпочитала держать в себе. Раньше об этом не задумывалась – всегда была такой. А вот сейчас подумала, что с моей бедой мне идти не к кому и некуда. Мир такой большой, а для меня в нем ничего нет.

  Однако, просто необходимо было найти такое место, где была бы возможность завыть в голос. Сдерживаться становилось все труднее, и только страх, что я стану причиной бесплатного представления для целого этажа, заставлял держать себя в руках. Я остановилась у окна. Это было то место, где Алексей впервые поцеловал меня.

  Не знаю, сколько я там простояла, но от раздумий очнулась, услышав голос Вадима.

  – Привет, подруга! Я уж третий раз мимо прохожу, а ты все стоишь и стоишь.

  Он подошел ко мне и заглянул в лицо.

  – О, да тут все серьезно.

  Потом взял за рукав и потянул.

  – Пойдем в мою комнату, на тебе просто лица нет.

  В последнее время с девчонками в комнате и с ним я общалась мало, предпочитая отмалчиваться, если ко мне не обращались, однако мои отношения с Алексеем ни для кого из них не были тайной. Не знаю, осуждали они меня или сочувствовали, но с расспросами не лезли, и я была за это благодарна.

  В комнате Вадима никого не было. Это была «двухместная камера», как он называл свою комнатушку, предмет зависти многих. Тем более, что его «сокамерник» в общежитии частенько отсутствовал: во-первых, он где-то подрабатывал; во-вторых, в городе жила его одинокая тетка, у которой тот мог зависнуть на пару дней, если денег до стипендии не хватало; в-третьих, сокамерник был влюбчив и постоянно бегал на свидания, которые частенько продолжались до утра. Когда он занимался, было неизвестно, но учился неплохо.

  В комнате Вадим усадил меня на стул, сам сел рядом.

  – Ну, рассказывай, кто обидел мою подругу, – проговорил он голосом, каким врачи разговаривают с маленькими пациентами.

  Видя, что я не отвечаю, он произнес с какой-то мрачной решимостью:

  – Наверно, на правах друга мне пора ему морду набить...

  – Не надо, – сказала я, наконец, дрожащим голосом, – не надо. Он сделал все правильно, он бросил меня.

  – Поплачь, – сказал Вадим тихо и, подвинув стул ближе, обнял за плечи.

  Я прижалась к чужому телу, чужим рукам и наконец-то зарыдала. Плакала долго, Вадим молчал, только гладил меня, как маленькую, по голове. Кто-то зашел в комнату, но он показал вошедшему кулак, и тот молча скрылся.

  Когда слезы кончились и я немного успокоилась, то попробовала отстраниться и встать, но оказалось, что ослабла настолько, что ноги не слушались. Я растерянно посмотрела на все еще сидящего рядом Вадима и проговорила хриплым после слез голосом:

  – Я еще немного посижу и пойду.

  – Куда? – поинтересовался он. – Глаз не видно, и нос картошкой, видок еще тот... Здесь переночуешь. Сокамерника не будет, на свидание ускакал. А я где-нибудь перекантуюсь...

  Он вышел, но скоро вернулся с мокрым полотенцем и обтер мне лицо, проворчав:

   – Далеко не красавица, но уже гораздо лучше...

  Я, по-прежнему замерев, сидела на стуле. Состояние было такое, будто из меня ушли все силы.

  – Спать будешь на моей кровати, я комнату закрою, приду с начале седьмого. В туалет хочешь?

  Покраснеть у меня не хватило сил, я только слегка покачала головой.

  – Вот видишь, – продолжал он, – друзья на что-то годятся. Вот и я тебе пригодился. Не бойся...

  Вадим осторожно снял с меня туфли и платье, приобняв, помог дойти до кровати, потом накрыл одеялом.

  – Спи!

  Мне стало страшно, когда он собрался уходить, потому что впереди была длинная бессонная ночь; я знала, что не засну и буду раз за разом прокручивать в голове все, что случилось сегодня.

  – Подожди, не уходи, – проскрипела я.

  Вадим повернулся и посмотрел на меня. Он казался чем-то очень недовольным, но мне было все равно, я боялась остаться одна в темноте.

  – Посиди со мной немного.

  Он послушно присел на краешек кровати. Я долго не решалась, но потом все-таки сказала:

  – Понимаешь, он меня в ресторан пригласил, чтоб кругом люди были. Видимо, боялся, что наедине закачу истерику. Как будто не знал, что я на такое не способна. Хотел без слез и быстро...

  – Как же ты не разобралась в нем? Ведь сразу было видно, что это за тип.

  Вадим грязно и длинно выругался.

  – Не говори о нем плохо, – прошептала я распухшими от слез губами, – Алексей хороший, просто так получилось.

  – Ха, защитница нашлась, – со злой усмешкой ответил он.

  Я в первый раз видела его таким злым и слышала, как он ругается. Вадим еще какое-то время посидел молча, затем крепко сжал мою руку.

  – Спи!

  И я неожиданно для себя провалилась в спасительный сон.

  Утром я была разбужена в седьмом часу. Общежитие просыпалось.

   – Вставай, – торопил меня Вадим, – сходи умойся, а то скоро твои проснутся. Потом приходи сюда, чаю попьем. Придется тебе сегодня на занятия не ходить, видок у тебя еще тот.

  – Отвернись, я оденусь, – попросила я.

  Вадим отошел к окну.

  Когда я вернулась, в комнате он был не один: появился сокамерник. Мы пили чай, о чем-то говорили, и сокамерник, видимо предупрежденный Вадимом, старательно делал вид, что не замечает моей зареванной физиономии. Потом он ушел, стал собираться и Вадим.

  – Можно мне остаться на какое-то время? – спросила я.

  – Ну, конечно. Поспи еще. А потом просто захлопни дверь.

  Мне было стыдно за вчерашнее, поэтому я решила извиниться.

  – Прости, – нотки в голосе были покаянными, – прости за истерику, за то, что вывалила на тебя свои проблемы. Зачем тебе это знать?

  – Не говори глупостей, – довольно грубо оборвал он меня, направляясь к двери, – лучше еще поспи и не занимайся самоедством. Это ни к чему. Проживешь и без него.

  – Проживу, – послушно закивала я головой, – наверное.

   Возле двери Вадим остановился и обернулся ко мне.

  – Хочу спросить, – нерешительно начал он, – только не обижайся.

  – Спрашивай.

  -Ты не беременна?

  – Нет, – прошептала я.

  Он кивнул головой и осторожно прикрыл дверь, а я еще долго сидела и думала о том, как буду привыкать жить без Алексея. Мне было очень плохо, но зато во всем этом была определенность.

   Трудно засыпать в чужом месте и чужой постели, это проблема не только моя. Ближе к утру сон все же сморил меня, однако, проснулась я очень рано. Позавтракав в столовой санатория, кое-как промаялась до десяти, чтоб не являться слишком рано, взяла такси и отправилась по полученному адресу. Алексей жил в частном секторе. Я стояла и смотрела через забор на небольшой дом, не смея поверить, что через какое-то время увижу свою первую любовь. Кое-как справившись с волнением, нажала на звонок. На крыльце появилась молодая девушка.

  – Здравствуйте, – сказала я, – мне бы хотелось увидеть Алексея Радеева. Мы старые знакомые.

  – Я его дочь. Отец не может выйти, проходите, пожалуйста.

  В доме было прохладно и тихо. Из узенького коридорчика вслед за девушкой я попала в небольшую комнату с двумя окнами, выходящими на улицу. Возле одного из них в инвалидной коляске сидел пожилой очень худой человек с коротко остриженным седым ежиком. Бледные впалые щеки и выцветшие глаза делали лицо еще более неузнаваемым. Одной ноги не было, брючина не очень аккуратно подвернута. Ворот старенькой рубашки казался слишком широким для такой худой шеи.

  – Папа, к тебе пришли, – сказала девушка и вышла.

  Я осталась в комнате одна с совершенно чужим человеком. Стояла и не могла поверить, что это он, Алексей.

  – Вы кто? – спросил человек, потянувшись к столу за очками. – Из собеса?

  Я как будто очнулась: голос был знаком, это был его голос.

  – Алексей, это я, Лена Волкова. Помнишь Екатеринбург, институт?

  Он долго и недоверчиво смотрел на меня, а когда узнал, то его скулах заалели два красных пятна. Глаза на мгновение прикрылись. Я поняла, что ему было стыдно за инвалидную коляску, раннюю и некрасивую старость, явные следы болезни на лице, и начала укорять себя за глупый поступок. Но надо было как-то выпутываться из этого положения, и я затараторила:

  – Извини, что вот так, без предупреждения, я буквально на одну минуту. Отдыхаю здесь в санатории. Твои друзья по институту просили передать приветы и просьбу связаться с ними. Ну вот, все сказала и уже ухожу.

  Я начала пятиться к двери, однако тихий голос Алексея заставил меня остановиться.

  – Останься, поговорим.

  Я подошла к стулу и опустилась на краешек. Я всегда его слушалась.

  Алексей немного пришел в себя, долго смотрел на меня, щуря глаза, потом с удивлением произнес:

  – Ну, надо же... Вот уж никогда бы не подумал...

  Я, отвечая на его расспросы, кратко поведала о себе, семье, работе и была благодарна за то, что он не стал выяснять, как же я познакомилась с его друзьями. На этот вопрос ответа у меня не было.

   Пришла его очередь. Он скупо рассказывал о переезде на Дальний Восток. О том, как оставил жену, когда подруга забеременела. О том, как женился второй раз. О рождении дочери. О смерти жены. О своей инвалидности. О протезе, который неудобен и натирает ногу. Потом с каким-то, как мне показалось, вызовом спросил:

  – Ну, что? Не похож я на героя любовного романа?

  Стало совсем грустно, потому что не таких слов, если честно, я ждала от него. Не знаю каких, но не таких точно. Обижать его, естественно, не хотелось, поэтому ответ был очень мягким.

  – Каждый из нас встретится со своей старостью. А впрочем, если захочешь, мог бы приехать ко мне, и мы решим вопрос с новым протезом.

  Он, ни минуты не думая, отрицательно покачал головой.

  – Извини, – сказала я, – просто не могла не предложить по старой дружбе.

  В ответ он только слабо махнул рукой.

  Прощание было коротким. Алексей меня не задерживал, а мне хотелось поскорее оказаться подальше от этого дома. Мы оба были рады закончить никому из нас не нужный разговор. Я вышла на крыльцо и зажмурилась от солнца. Вот исполнилось мое желание, и что? Ничего, кроме чувства жгучего стыда, будто вторглась туда, где меня не желали видеть, и обнаружила нечно тайное и постыдное, не предназначенное для показа.

  Как ни старалась, но на обед, конечно, опоздала. Закрылась в своей комнате и заплакала. Мне давно хотелось это сделать. Я плакала от стыда за свою глупость, благодаря которой оказалась здесь. Плакала от жалости к мужу, которого, как мне казалось, недостаточно любила из-за постоянных воспоминаний о прошлом.

  Плакала из-за непереносимого чувства неловкости, возникшего от осознания, что человек, много лет живший в моей памяти и претендовавший в ней на особое место, ни одним словом не дал понять, что помнит о нашем прошлом. Плакала от обиды, так как он второй раз отверг меня. И было не легче от понимания, что причины, заставившие его сделать это дважды, были разными. Не то, чтобы он был мне нужен, нет, конечно же, нет... Он оказался совершенно чужим. Того, придуманного, никогда и не существовало.

   Это была наша последняя встреча, и стоило как можно скорее забыть о ней, чтобы вернуться в город свободной, сбросившей с себя так долго длившееся наваждение.

  В дверь несколько раз сильно постучали. Я не хотела отзываться и не отозвалась бы, если не вспомнила, что обещала погулять с новой знакомой. Я приоткрыла дверь и пробормотала слова извинения.

  – Боже, – воскликнула она, всмотревшись в мое лицо, – не закрывай дверь, я сейчас вернусь.

  Через минуту на столике стояла бутылка какого-то вина и лежали яблоки. Мы выпили. Я опять заплакала. Соседка заставила меня выпить еще. Тепло огненной змейкой побежало по груди и животу. Неожиданно захотелось рассказать, зачем я здесь. Подумалось, что, наверно, старею: в молодости и в голову бы не пришло выложить о чем-то личном другому человеку.

  – Понимаешь, я его увидела и поняла, что не люблю. Не потому, что старый и больной, а потому что чужой. Сама придумала, сама верила.

  Соседка жалостливо кивала головой и тоже готова была заплакать.

  – Он меня бросил, долго морочил голову, а потом бросил. Было так больно. Веришь, я даже стихи писала. Конечно, это не стихи, а так... Просто иногда душа просила... Хочешь, почитаю?

  Соседка кивнула головой, мы еще выпили, и я начала:

  – Снова вдох и снова выдох,

  Без тебя уже не плачу,

  Жизнь свою пишу наново

  От удачи к неудаче.

  Дни бегут, сливаясь в годы,

  На душе покой и стужа.

  – Не нужна, – тогда сказал ты

  И ... чужим остался мужем.

  – Жалостливые, – соседка покачала головой, – еще...

  Давно это было написано, очень давно. Вот приеду домой и все глупые писульки с удовольствием сожгу. Читать стихи мне вдруг расхотелось

  – Нет, не помню, – солгала я, – разве только этот кусочек.

  Не хочу от любви краюшку,

  Не хочу от любви крошки,

  Не хочу ничего чужого

  Ни охапки и ни немножко.

  И зачем я об этом вспомнила? Однако, обида по-прежнему жгла.

  – Представляешь, я ему стихи писала, а у него ни одного доброго слова для меня не нашлось. Я к нему приехала, а он сделал вид, что не понимает этого. Зачем он так со мной?

  Мы еще немного повздыхали, потом соседка подлила в стаканы вина.

  – А я своему все песни пела, у меня голос красивый. А он все равно...

   Мы еще раз выпили, потом еще раз, и она начала рассказывать о себе и каком-то Иване, который встречался с ней и толстой Танькой. Мы поплакали уже вдвоем, захотелось выпить, но вина больше не оказалось. Соседка метнулась к двери, и вскоре на столике стояла литровая бутылка.

  – Не все им водку жрать, можно и нам немного выпить, – сказала она.

  Я с готовностью подтвердила правильность и своевременность этих слов. Мы выпили, и я сообщила ей, что наконец-то чувствую себя свободной, потому что наваждение закончилось и больше никому искушать себя не позволю.

   Мы выпили за всех независимых, свободных и не поддавшихся искушению женщин, а потом шепотом пели, подражая Лепсу:

  – Я свободна,

  И рюмка водки на столе...

  В нашей песне никаких других слов не было, но эти мы повторили, наверно, раз двадцать.

  – Хорошо сидим, хорошо поем, – констатировала соседка, – давай еще понемногу.

  Вкуса водки я не почувствовала, но сам процесс, похоже, мне начинал нравиться. И откровенничать, кажется, мне тоже понравилось.

  – Хочешь, – сказала я, округлив глаза, – я расскажу тебе страшую тайну. Об этом никому не рассказывала и никому впредь не расскажу.

  Она согласно закивала головой.

  – Я своему мужу однажды изменила. Была в командировке, в ресторане при гостинице увидела человека, очень похожего на Алексея. Я на него бесстыдно пялилась до тех пор, пока не пригласил меня танцевать. Потом он назвал номер комнаты и сказал, что будет ждать.

  – Круто, как в кино, а дальше что?

  – Пошла, – вздохнула я.

  – И как?

  – Я сошла с ума, такого со мной никогда не было. Мы с ним почти и не разговаривали. Под утро только заснул, а я собралась и ушла.

  – А дальше?

  – Я его больше никогда не видела. Ни к чему все это.

  – И не жалеешь?

  – Нет, очень хотелось думать, что это Алексей. Но повторения не желала. Потом было стыдно перед мужем.

  Мы еще по глоточку выпили, и мне неудержимо захотелось прилечь. Кровать была одна, я без сожаления предложила ее гостье, а сама устроилась на полу, забрав одеяло и подушку. Она начала рассказывать что-то о Иване и его пассии, но я не сышала. Стены, тихо покачиваясь, усыпляли.

  Я проснула от того, что меня трясли за плечо.

  – Просыпайся, – говорила соседка, – просыпайся, сегодня танцы, пойдем .

  Я глупо захихикала, понимая, что вряд ли дойду до двери, если уж только попробовать добраться по-пластунски, поэтому решительно отказалась. Зато с радостью согласилась еще выпить, после чего отключилась окончательно.

  Головная боль была нестерпимой, я с большим трудом медленно открыла глаза. Ох, за что мне все это? Хорошо было бы умереть без мучений, но, наверно, у кого-то наверху в отношении меня были другие планы. Я осторожно сфокусировала глаза на столике, но не увидела следов вчерашней пьянки, зато хорошо рассмотрела две бутылки пива.

  – Проснулась? – послышался звук закрываемого холодильника. – Давай опохмеляться.

  Соседка в отличие от остальных присутствующих выглядела прекрасно. Какая-то мысль крутилась в моей больной голове и не давала покоя. Пришлось очень постараться , чтобы в деталях припомнить вчерашний вечер. Воспоминания меня не обрадовали.

  – Послушай, – прошептала я, наконец, в ужасе, – мы на танцы ходили?

  – Нет, не бойся. Ты заснула, а я еще кино посмотрела, потом позвонила Ивану и сказала, что больше искушать себя не позволю.

  Я с облегчением вздохнула и взяла протянутую бутылку.

  – А он?

  – Сначала сказал, что ничего не понимает, а когда я его козлом назвала и сказала, что я женщина свободная и делаю то, что хочу, сейчас вот, например, пью водку, сказал, что все понял и на вокзал встречать придет с цветами.

  – А ты?

  – А я сказала, что не надо приходить, пусть свой веник толстой Таньке подарит.

  – А он?

  – Сказал, что лет через пятьдесят положит ей цветочки на могилку, а до того времени будет занят со мной.

  – А ты?

  – Сказала, что всегда найдется тот, кто меня до дому подвезет. А он сказал, что уже наездилась одна, хватит. И отключился.

  Она немного помолчала, потом продолжила:

  – Мы со школы дружили. Я выскочила замуж, когда Иван в армии был, а он мне назло вернулся с женой. Она в поселке жить не захотела, ей город подавай. А мой муж на заработки уехал и уж года три, как не отзывается. Остались мы одни. Иван все простить не может мое замужество. И от себя не отпускает, и замуж не зовет. Не знаю, что делать. Годы идут, ребеночка родить хочется.

  Пиво закончилось. Я начинала медленно отходить от вчерашнего. На завтрак не пошли, потому что кроме пива соседка, оказывается, принесла пакет с какой-то едой. Я с трудом встала. После душа стало значительно легче. Зачем было так напиваться? Не пила, так и начинать не надо.

  Когда вернулась, увидела, что бутерброды лежат на столе, а пустые бутылки заменены на полные.

  – Хорошая ты баба, – сказала мне соседка, – жалко будет расставаться. Так вчера душевно посидели, и про искушение хорошо объяснила.

  Видно, ей понравилось это слово. Я разулыбалась.

  – В жизни нет ничего невозможного. Захочешь – приедешь. Хочешь – одна, хочешь – со своим Иваном. Я буду рада.Ты мне тоже очень понравилась. Обычно я ни с кем секретами не делюсь. Ты – первая.

  Мы выпили еще по бутылке пива. Я снова опьянела, но боль уходила, и моей голове это, явно, было по нраву. В какой-то момент поймала себя на мысли, что, наверно, хорошо иногда вот так отпустить тормоза. Я устала быть одной и никому не нужной.

  – Хочешь, я расскажу тебе о муже? Мы были однокурсниками. В первый Новый год после окончания института он приехал и сказал, что хватит нам быть одинокими, что он всегда меня любил. Я согласилась.

  Вспомнилось, как он рассказывал, что решение быть со мной окончательно созрело в голове в ту самую ночь, когда я ночевала в его комнате. А он отправился в мою и напросился на ночлег, сказав, что сокамерник пришел не один. Он лежал, обняв подушку, которая пахла мной, и уговаривал себя, что все пройдет, что я забуду Алексея, что у всех бывает первая любовь, что это ничего не значит.

  – Так ты его не любила?

  – Тогда думала, что нет. Я все Алексея забыть не могла. Но Вадим был лучшим, что случилось со мной в этой жизни, только я поняла это не сразу.

  Слезы опять потекли по щекам. Я их не вытирала. Хотелось говорить и говорить, потому что хоть Жора и прекрасный друг, но он умеет лишь слушать, а я, как оказалось, отчаянно нуждалась в живом человеческом общении.