Текст книги "Полёты на метле"

Автор книги: Людмила Козинец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Пусть уезжает... В самом деле, в маленьком городе Дару теперь деваться некуда. Путь один, нахоженный чуть ли не всем нашим поколением, нынешними "моцартами" – в сторожа и дворники. С глубоким мерси, что не в лагеря и тюрьмы.

Я мстительно свела счеты с обоими гостями Дара: наделила каждого из них стихотворческим даром. Дар от Дара... Ну, небольшим таким талантишком, но назойливым, как болотный комар. Причем один из них должен был писать иронические поэзы в стиле Иртеньева, а второй – деревенские стихи гекзаметром. Посмотрим, как вы теперь покувыркаетесь!

После описанных событий мы долго не виделись. Как-то не тянуло собираться по-прежнему, трепаться беззаботно, читать друг другу новые произведения и всласть их потом топтать. Тягостно было как-то и немного стыдно. Я потихоньку подбирала рукописи для сборника стихов, чтобы впоследствии предъявить его местному издательству как бесспорное доказательство существования в городе новой поэтической волны. По слухам, Дар засел дома, отключил телефон и перечитывает "Трех мушкетеров". Матвей опять исчез, подался на Южный Берег, где в бархатный сезон любая компания будет рада барду, стакан вина нальют, кусок хлеба отломят. Стас, как мне донес Кешка, работает над крупной вещью. Смотри-ка, семинар на пользу пошел...

А Санька... поговаривали, что Санька пьет, куражится в городе, поимев уже мелкие стычки с милицией, таскается за Темной Звездой. Вскоре мне пришлось повидать Саньку, и встреча эта меня не обрадовала.

Накануне позвонила Ирина и принялась ныть. Мол, де, она тут, в дыре провинциальной совсем закисла, и хорошо бы посидеть в приличном ресторане, упаси боже, ничего такого, а просто две молодые солидные женщины обедают с шампанским и чинно беседуют, и вообще у нее скоро день рождения. И что это с Иркой? Подобные эскапады отнюдь не в наших правилах. Какие рестораны, что вы! Наше место в дешевых кофейнях...

Но Ирка была так взбудоражена, она принялась так орать в телефон, что чуть не сломала мембрану. Ну уж если ей так хочется... Я заказала столик.

И вот сижу это я в "Астории" слева от эстрады, прямо за фонтаном, пью ледяную пепси-колу, вызывая кислое удивление официантов. Впрочем, время еще не самое горячее, часов пять, так что они надеются быстренько скормить мне какой-нибудь шницель и выставить за зеркальную дверь, освободив место более стоящему клиенту. Ирка изволит запаздывать, поэтому ужин мне пришлось заказывать на свой вкус. С каждой цитатой из меню лицо официанта менялось, приобретая задумчивое выражение. Он удалился, часто оглядываясь на меня. Ничего, ничего, тащи заказанное, а я посмотрю, как Ирка все это будет есть... Пусть не нарывается.

В ресторане между тем появляется интересная компания. Сабаневский, Темная Звезда, тихий мальчик по имени Сэм – известная в городе личность, ходячий уголовный кодекс и до сих пор на свободе. Ну и еще пара-тройка незначительного народа. Все мрачные, скучные, а Темная Звезда в холодном бешенстве. Садятся они за столик и резво принимают с места в карьер. Через полчаса – буквально дрова. Даже Сабаневский. А Темная Звезда пьет лишь сладкий мускат, щеки ее пламенеют, она желает танцевать и развлекаться. Дудки, в этом городе нет самоубийцы, который отважится танцевать с нею на глазах глубоко нетрезвого Сабаневского. Мужчины за столиками старательно отводят глаза от требовательного взора Темной Звезды и усиленно ухаживают за своими дамами.

Ирки все еще нет, а на стол уже начинают сгружать первую серию заказанного ужина. И, между прочим, у входа появляется бледный Санька, огрызаясь на швейцара. Темная Звезда делает ему ручкой, и швейцар тотчас же отпускает Санькину куртку. Санька, задевая стулья, подходит к столику. Сабаневский поднимает многодумную голову, смотрит на Саньку, потом наливает ему полный фужер водки. Круто...

Темная Звезда и Санька танцуют на пятачке возле оркестра. Лабухи переглядываются юмористически. Да уж... зрелище. Стервозно-элегантная дама в вечернем туалете с малым количеством бриллиантов и худой мальчишка в жеваном джинсовом костюмчике последнего срока носки, с запущенными грязными ногтями, в драных кроссовках.

А тут еще моя близорукая Ирка, пробираясь ко мне, натыкается на них, наступает на шлейф платья Темной Звезды, мило извиняется и плюхается на стул против меня, очень обижаясь, что я не желаю выслушать ее сию секунду. А Сабаневский, глядя на Саньку змеиными глазами, медленно наливает второй фужер водки. Мне вдруг срочно понадобилось выйти подкрасить губы. Я скольжу мимо столика Сабаневского, задеваю сумочкой фужер, разбиваю его, прошу пардона, исчезаю... Черта лысого... Сабаневский наливает следующий.

Ирка задает мне слишком громкие вопросы. На ее пронзительный голосок реагируют гвардейцы Сабаневского, в результате чего мы оказываемся за их столиком. Официант смотрит на нас мудрыми глазами и усмехается – так он и знал, две шалые бабы пришли в кабак мужиков снимать. Санечка совершенно не рад меня видеть, и пусть это будет на его совести. Впрочем, он в таком состоянии, что совесть его уже лежит в обмороке. Сэм навешивает Ирке чугунные комплименты, Сабаневский, кажется, спит.

Полночь. Нас очень вежливо просят покинуть зад. У входа Сабаневский выражает желание пройтись пешком и отпускает машину.

Черт с тобой, Сабаневский! Я ненавижу тебя, Сабаневский! Я только сниму туфли, Сабаневский...

Процессия растянулась на два квартала. Впереди – висящая на руке Санечки Темная Звезда. Санька вне себя от счастья, читает ей стихи, мечет бисер. Далее – Ирка в кураже и совершенно потерявшийся Сэм. Он явно в первый раз видит выпускницу Лицея Муз. Это зрелище... В хвосте процессии я и Сабаневский, элегантный и страшный. Я топаю босиком и разговариваю с ним весьма вольно. Он безропотно глотает все мои дерзости. Я бы на его месте давно меня убила.

Каблуки туфель Темной Звезды подламываются, она не может дальше идти. Она совершенно пьяна. Санька, не раздумывая, подхватывает ее на руки и исчезает в ближайшем переулке. Но Сабаневский...

Он против ожидания не устраивает погони. Провожает Саньку глазами и поворачивается ко мне. Он абсолютно трезв. Вынимает из кармана пачку дорогих сигарет, щелкает золотым "Ронсоном" и говорит:

– Мне бы надо с тобой потолковать...

Я вспоминаю давнишний разговор с Даром, и мне становится смешно: захотел-таки Сабаневский со мной толковать!

– Идиотская ситуация, весь город смеется...

– А ты женись на ней, Сабаневский. И тогда вполне официально можешь побить морду Санечке.

– Морду – это не проблема. Не хочу я ему морду бить, не понятно?

– Неужели? Брось, Сабаневский, не поверю я в то, что для тебя моральная победа значит больше, чем физическая.

Сабаневский смотрит на меня с интересом, прищурив блестящие глаза.

– А ты штучка...

Я киваю головой, соглашаясь – еще бы! Конечно, штучка.

И вот так мы мило беседуем, не подозревая, что в эту минуту пьяная Звезда жестоко измывается над Санькой. А тот сидит напротив нее в убогой кухне, молчит и жует собственное сердце.

Я виновата – увлеклась беседой с Сабаневским, незачем мне не нужным, а Саньку проморгала...

Ну какие они все-таки мальчишки. Здоровенный Санечка, всегда нервно-веселый Дар, даже этот инфернальный пижон Сабаневский – мальчишки. И отношения у них, счеты их – мальчишеские. Я чувствую себя гораздо старше их. И как бы ни старалась я понять их, как бы ни пыталась говорить с ними на их языке, жить их проблемами, не получится. Как сказал один мой знакомый фантаст: "Что вы мне все – марсианцы, марсианцы! Какие марсианцы, мы друг друга понять не можем!" Вот уж, воистину...

Стоп, матушка. Рано ныть начала. Между прочим, а где Ирка? Если меня память не отшибает, она прикатила сюда, чтобы поговорить со мной о чем-то, весьма серьезном. А вместо того быстренько нахлебалась шампанского и теперь оттачивает остроумие на твердокаменных мозгах Сэма, который только хватает ртом воздух и беспомощно оглядывается на меня. Парня надо спасать. Ирка в кураже – это последний день Помпеи. Как говорит Кешка, вырванные годы.

Я отклеила Ирку от Сэмова локтя, церемонно раскланялась с Сабаневским и повернула на Сиреневую. Ирка спотыкается о корни старого тутовника, ворчит и оглядывается. Сабаневский со своим телохранителем стоит на углу в странной нерешительности. Ну, этого мне только не хватало...

Сабаневский тихо входит в Сиреневую улицу. Не-ет, ребята, это что-то уж совсем не то у нас получается. Я лично пас. Мы с Иркой взялись за руки и просто-напросто стали невидимыми, прислонившись к шершавой коре шелковицы. Сабаневский беззвучно – даже дыхание, кажется, придержал проходит мимо, возвращается, пристально оглядывая улицу.

– Ведьма чертова... – сквозь зубы произносит он и решительно удаляется, сделав Сэму короткий ясный знак "К ноге!"

Приятно, однако, когда ценят по достоинству.

Невидимыми – на всякий случай – мы поднимаемся в мансарду. Ирка с облегчением стряхивает босоножки и буквально рушится на кушетку. Я вынимаю из холодильника две бутылки "Фанты".

– Ну, рассказывай, подруга.

– Чего?

– Здрассьте. Ты примчалась из Коктебеля на попутном автокране только для того, чтобы не поужинать со мной в кабаке? Ты ж там и не ела ничего...

– Ага. Сообрази мне бутербродик какой-нибудь.

Глухая южная ночь... Я покорно мажу бутерброды, Ирка сидит на кушетке, поглощает мои изделия и рассказывает банальную до противности историю. Ну сколько можно?.. Ну опять какой-то старый хрыч, ба-альшой художник и лауреат, тонкая, непонятая душа, капризный гений, которому позарез понадобилась моя Ирка в качестве музы, кухарки, прислуги за все, жилетки для плаканья и вешалки для фамильных драгоценностей. Ирка, естественно, страдает: а вдруг гений помрет от неразделенной любви, тем более, что два инфаркта у него уже было. И тогда Ирка замучается совестью и виной перед человечеством. Видела я последнюю работу этого мэтра полнометражное полотно под названием "Уборка кокосов в африканском колхозе имени красного комдива Опанаса Коротыло".

Скучно. Профессиональный риск, производственная рутина. Выпускницы нашего лицея девчонки, как правило, хорошенькие, любезные, веселые. Обхождению с нервными гениями нас специально учат. Поэтому и случается так, что наши взбалмошные клиенты принимают весь блеск профессиональной выучки за редкостные достоинства, уникальные душевные качества случайно встреченной девушки и очень легко обалдевают. В самом деде, ну где еще вы найдете молодую женщину, способную час внимательно слушать ваши жалобы: не печатают, не выставляют, затирают, ходу не дают, денег нет, жить негде, меня никто не любит... А далее – все по ритуалу: цветы, духи, смокинг, белые перчатки, марш Мендельсона... и очередная маргарита, йоко, гала потеряна как профессионал. Она становится очень узким специалистом по неврозам и радикулитам конкретного мастера. И толку от нее – дневники, которые вряд ли кому-нибудь понадобятся.

Так что Иркина история не вызвала у меня никакого интереса, слушала я ее вполуха. И что-то погано мне было, тревожно. Ирка эта еще бухтит, а Санечка-то, между прочим, уволок Темную Звезду.

И я незримо переношусь в старенький дом, ожидающий сноса, где Санька роскошно обитает на веранде с отдельным входом. В углу ситцевой занавеской выгорожена кухонька – двухконфорочная газовая плита, кастрюли, сковородка, ведро с водой. Удобства во дворе.

Посреди веранды над тазиком корчится Темная Звезда. Ее мучительно рвет. Санька, одной рукой бережно придерживая женщину за плечи, другой гладит ее по голове и нежно шепчет:

– Ну что ты, маленький, плохо нам и нехорошо? Ну, давай, постарайся еще, потом легче будет... вот, умница. Ну что ты, ну дрянь шампанское, несвежее попалось... ну, глупенький мой, не стесняйся...

Звезда рычит и отталкивает Саньку вместе с тазиком:

– К-козел... с-стесняться я его буду... на! Языком вылижешь!

Она мотает головой, запрокидывает лицо – и я вижу, что эта женщина попросту безобразна. И дело не в размазанном гриме, не в распухших глазах, не в злом опьянении – она просто уродина. Черт ли их, мужиков, поймет!

Она бесстыдно сидит перед Санькой в одних трусиках и чулках с подвязками, жадно пьет. Сверкающие капли катятся ей на грудь. Санечка провожает взглядом каждую каплю, оставляющую на смугловатой коже влажную дорожку.

– Что, нравлюсь? – издевательски спрашивает Звезда.

И глаза Санечки вспыхивают ненавистью. Но он кивает головой утвердительно. Вот еще...

Я не могу удержаться и делаю шаг вперед, непроизвольно сжимая кулаки. Но под ногами оказывается тазик. И из него, наполненного обрывками платья Темной Звезды, кровью и всякой дрянью, вдруг взвивается треугольная голова змеи. Гадина смотрит прямо на меня холодными желтыми зрачками, стреляет языком и угрожающе шипит. И я вижу, что таз кишит змеями. Головы гадюк тянутся ко мне, разевают бледные пасти, яд цвета гноя течет по кривым клинкам смертоносных зубов...

Холодная рука падает мне на шею, ногти впиваются в кожу, и разъяренная. Ирка втаскивает меня обратно в мансарду.

– Ты что, мать, ошалела?!

– С-спокойно... чего ты орешь...

– Ну ты идиотка... – Ирка насильно вливает в меня валерьянку. Жидкость попадает не в то горло, я страшно кашляю и обливаюсь слезами. Ирка колотит меня по спине, я отбиваюсь, и мы валимся на кушетку, умываясь слезами уже от хохота.

– Однако... – отдышавшись, говорит Ирка. – Дела тут у тебя веселые...

– А ты думала. Это тебе не твой жених из Коктебеля. У нас тут с-стр-расти.

– Да ладно, – отмахивается моя незадачливая гала, и я понимаю, что проблемы больше не существует. Не будет Ирка варить манную кашку лауреату.

Уснули мы на рассвете и продрыхли почти до вечера. Разбудил нас Кешка, непривычно тихий и благонравный. Он вежливо шаркнул ножкой и поклонился Ирке, послушно сварил двум заспавшимся дамам кофе и скромненько сел в уголку. Что-то слишком много скромности и послушания...

– Кешка, ты не заболел?

– Нет... благодарю.

– А что с тобой такое? Чего такой отмороженный – август вроде еще не кончился? Перекупался? Мороженого объелся?

– Нет...

Вот тут я и насторожилась. Села поближе, разглядела лукавых бесенят в глазах мальчишки и категорически потребовала объяснений.

Кешка возвел очи горе – явно для того, чтобы раньше времени не расплескать затаенное веселье – и вредным голосом сказал:

– Я у Стаса был...

– И что же? С каких это пор визит к Стасу служит поводом для ехидства?

– Стас новый роман пишет...

– Слушай, ты, юный садист! Кончай испытывать мое терпение!

– А я что? Я ничего. Просто Стас пишет новый роман.

Ну, вредничать я тоже умею. Не хочет говорить – не надо. Вот назло не буду спрашивать, ведь сам взорвется от своих новостей. Я презрительно пожала плечами и выплыла на кухню, где в течение пяти минут и устроила себе прочтение трехсот страниц нового шедеврального произведения Стаса.

Прийти в себя я не могла долго. Всего, чего угодно, я могла ожидать от Стаса, но такое!.. С-сукин кот, да как он мог!

Это оказалось произведение, написанное на конкурс, объявленный МВД. Так называемый "милицейский роман" про доблестных сержантов, бравых лейтенантов и мудрых полковников. Ну что тут скажешь?

Решил, что так проще. Легче напечататься. Деньжат заработать. Святое дело. А то и премию от МВД. Милицейский летописец... Ну, я тебе покажу.

Когда я вернулась в комнату, Кешка только глянул на меня и все понял. Он разинул рот и застыл. Ирка осторожно потянулась за валерьянкой. Э нет, подруга, не это мне сейчас нужно.

– Кешка, выйди, мне надо переодеться.

Парня ветром сдуло, причем вылетел он не в кухню, как я подразумевала, а на лестницу.

Я рывком распахнула шкаф и сняла с плечиков новенькую форму. Лейтенантскую – мы люди скромные. Ирка ахнула и повалилась на кушетку, зажимая рот, задавливая дикий хохот. А я, оправляя скрипучие ремни, поглядела в окно. Уже стемнело. Отлично. Темнота – друг оперативника.

Распахнулась дверь, и на пороге появился Кешка. Феноменальный молодой человек ничуть не удивился, увидев меня в форме. Он только серьезно кивнул головой и протянул мне... новехонькую метлу. Ах ты... как говорят в Одессе, "с этого молодого человека таки будет толк".

Я взяла метлу. Инструмент явно не предназначался для прозаического подметания двора. Древко покрыто черным лаком, а сама метла связана из веток омелы. Вполне ведьминский инструментарий. Ну, спасибо, Кешка, за подарочек. Ох, как он мне пригодится!

Я встала на подоконник и распахнула окно.

– Ждите тут, я скоро.

Метла слушалась прекрасна. Я сразу набрала высоту, чтобы не привлечь внимания прохожих. По-моему, меня никто не видел. Нырнув в темную маленькую тучку, я благополучно добралась до нового микрорайона на выселках, где жил Стас. Скользнула вниз, зависла у десятого этажа и медленно двинулась вдоль окон.

Ну, конечно. Сидит, пишет. Писатель...

Я резко постучала в стекло. Стас поднял голову, но посмотрел в сторону входной двери. Прислушался, пожал плечами. И снова склонился над листом бумаги.

Тогда я сильно толкнула раму. И в первом сполохе начинающейся грозы, в трепете рванувшихся тюлевых занавесей, в блеске и славе перед потрясенным Стасом предстала лейтенант милиции с метлой наперевес...

В ту ночь похмельная Темная Звезда холодно сказала Санечке:

– Ну, хватит. Надоели эти стишки, цветы, два притопа, три прихлопа. Поговорим, как серьезные люди: Пять тысяч на стол – и я твоя на сутки. А как ты думал, фраер?!

В ту ночь Сабаневский сказал Темной Звезде, заехав за ней к Санечке:

– А пошла ты...

В ту ночь Женщина Рыжее Лето сказала:

– Я больше так не могу...

В ту ночь Дар написал завещание.

В ту ночь утонул Матвей.

...Я разуваюсь на шоссе и босиком спускаюсь к морю. Теплая щебенка пыльным обвалом катится из-под ног. Идти по береговой гальке неприятно и колко. Я перепрыгиваю по ноздреватым глыбам ракушечника, добираясь к маленькой уютной бухточке, прикрытой от пляжа выветренным останцом. На побережье пустынно, лишь вдалеке меряет саженками лунную дорожку одинокий пловец. Судя по ритму движения, наладился он аж до Ялты, и мне помешать не должен.

Я наклоняюсь к темной воде и зову тихонько:

– Сестра!.. Сестра-а!

Глубоко во мраке загорается зеленая фосфорическая звезда, дрожит, колеблется, растекается в светящуюся ленту, поднимаясь к поверхности. Стремительное тело свободно пронзает толщу воды, и вот тяжело плеснул мощный хвост, поднялись над недвижной гладью моря две блистающих прекрасных руки... Летят с пальцев брызги жидкого холодного огня – дело к осени, море горит...

Нереида подплывает совсем близко, скользя розовым животом по укатанной прибоем гальке. Она ложится грудью на берег, подпирает руками голову, а тело ее, веретеном сужающееся к хвосту, чуть колышется в легком накате волны.

– Звала меня? – спрашивает она, внимательно глядя мне в глаза.

– Звала, сестра...

– Нужно что иди просто, соскучилась?

– Зачем Матвея взяла, сестра?

Нереида молчит, поигрывая тяжелым хвостом, перебирая крупный жемчуг на точеной шее.

– Отдай, сестра...

– Взяла зачем? А нельзя, сестра, плыть в открытое море при шторме. А нельзя, сестра, пить красный портвейн, а после в воду лезть...

– Да, господи... так ли уж велика вина? Отдай, сестра, отпусти... Ну зачем он тебе? Песни петь в "подводном царстве? Так гитара в воде не строит... Как подумаю, что лежит он там на песочке, волосы водорослями опутаны, в мертвые глаза рыбы заглядывают... а ты сидишь около, кудри его черепаховым гребнем чешешь, сказки сирен ему нашептываешь...

Нереида совсем по-девичьи фыркает.

– Ну вы там, в Лицее, совсем сбрендили. Романтики перекушали. Я понимаю – литература, Шиллер, Пушкин, Жуковский... Но химию-то ты в школе учила? Какой песочек, какие водоросли? Ты что, не знаешь? Кости в морской воде растворяются! И скоро растечется твой Матвей в мировом океане, и в каждой капле будет он... Не могу отдать тебе его, присматривать надо было лучше, сестра.

Сзади захрустела галька, и чей-то молодой веселый голос спросил игриво:

– Купаемся? Как вода, девочки? Не боитесь – водяной утащит? Эх, был бы я Нептуном, обязательно таких красавиц похитил...

Он немного пьян, случайный ночной ловелас, но не настолько, чтобы не видеть, как презрительно смеряла его взглядом нереида, как развернулась от берега и, взбивая хвостом пену, канула в черную глубину.

Он секунду смотрит ей вслед, распахнув рот, а потом шарахается, как заяц, и убегает прочь с тоненьким пронзительным верещанием.

Присматривать лучше надо было... Ах, как ты права, моя зеленоокая сестра! Я повинна в этой смерти. Держать надо моцартов, спасать надо моцартов!

Спасать... Вот я сейчас все брошу и начну вязать Дару носки, кипятить молочко с инжиром для Стаса – он вчера подкашливал, доставать дрова на зиму Санечке, чтоб ему хорошо творилось на его веранде. А что делать? Придется доставать. И уголь тоже...

Женить бы их, стервецов! Да кто за них пойдет, неприкаянных моих горемык. Написать, что ли, служебную записку в ректорат Лицея? Так, мол, итак: требуется моцартам персональная опека. Даешь специальный факультет ковать кадры под девизом: "Каждому мастеру – персональную маргариту!" Во цирк начнется. Да и, честно говоря, маргарит жалко.

Комсомольскому богу лет двадцать семь, у него синие глаза и ехидная улыбка. Он грызет карандаш и недоверчиво меня разглядывает. А я, скромно натянув юбку на колени и опустив глаза, читаю ему вполне академическую лекцию о современной поэзии, авангарде, андерграунде, метафоризме, подводя его к пониманию того очевидного факта, что все эти экзотические фрукты произрастают не только в столицах.

Наконец инструктор обкома ЛКСМ бросает карандаш и говорит:

– А ну ее, эту тягомотину. Пошли мороженое есть.

Ни фига себе.

Съев с явным удовольствием двойную порцию фруктового, инструктор заявил:

– К делу. Семинар этот мы потянем. Союз писателей тоже какие-то деньжата даст. Да и сами можем заработать. Запросто. Смотри: семинар работает три дня. Потом делаем пять, скажем, бригад, и пусть себе выступают! Часовой концертик – на телевизорном заводе, на сельхозмаше, в совхозе... Так сказать, встречи молодых поэтов с трудящейся общественностью. Поняла?

– Еще как... А по результатам семинара сборник выпустим!

– Хм... а вот это ты сама договаривайся. У них там в издательстве нравы странные, я в эту Парфию не суюсь.

– Но обком поддержит?

– А что я могу? Ну напишу я тебе бумажку, напишу. Так, мол, и так, областной семинар и тэ дэ... Но!

Инструктор поднял длинный изящный палец:

– Все тексты мне на стол через неделю. Программу семинара – тоже. А ты как думала?! Список приглашенных. Сценарий выступления каждой бригады. Кандидатуры руководителей. И... хорошо бы кого-нибудь из Москвы. Сможешь?

– И это все через неделю?

– Что?! Да я за неделю... – комсомольский бог задохнулся так выразительно, что я поняла: господь непозволительно долго возился, создавая наш мир.

Как ни странно, за неделю я все успела. Даже вырвать твердое обещание одного весьма известного московского критика. Правда, это было как раз не самое трудное – кто откажется съездить за казенный счет в сентябре в наши виноградные Палестины. Ну, конечно, пришлось просить помощи у Лицея. Там слегка встревожились – не резво ли начинаю? Выслушали мои доводы и поинтересовались, завтракала ли я сегодня. А действительно...

Впрочем, мне скоро вообще пришлось отменить всякие завтраки, обеды и ужины. Вы никогда не пытались организовать литературный семинар на юге в конце бархатного сезона? Ну, то есть заказать жилье – я не говорю гостиницу, это нереально! – питание, автобусы, зал для дискуссий, культурную программу, обратные билеты участникам?

Словом, встречая на вокзале первую компанию юных дарований, я слегка пошатывалась – и вовсе не от волнения. Прошлую ночь спать не пришлось, надо было срочно исправлять сценарий концерта на сельхозмаше. Завтрак мне отменил этот бешеный инструктор, примчавшись за сценарием в семь утра и вместе с машинописными экземплярами прихватив меня. В обкоме добрая секретарша угостила меня ирисками. Обеденное время было посвящено скандалу с директором мотеля, который почему-то соглашался разместить только тридцать четыре человека, а мне дозарезу нужно было поселить тридцать пять! А к ужину есть мне попросту расхотелось.

Как всегда, в мотеле произошла какая-то накладка, и к ночи у меня в мансарде обретались пять поэтов, два драматурга, эссеист и критикесса. Одно спасение, что спать все равно никто не собирался (где бы это я их разместила, интересно?), а собирались они трепаться до утра под чай с пряниками. Кешка летал легкой ласточкой в магазин, к мамаше за стульями, за большим чайником, на угол за квасом, в обком, к Стасу, в мотель. Кажется, весь этот бедлам с умными разговорами ему здорово нравился. Без Кешки я бы просто зашилась. И, наконец, надо же было оставить кого-то на хозяйстве, когда мне пришлось ехать в аэропорт заполночь – встречать московское светило.

Светило это еще то оказалось. Оно с отсутствующим видом вышло из тамбура аэровокзала, остановилось, кинув к ногам роскошный крокодиловый "дипломат", заложив руки в карманы белесых джинсов, и задумалось. Странненькое это было зрелище: посреди бурлящего южного аэропорта, в толпе злых от недосыпа и общего безобразия людей отрешенно стоит худой длинный человек с нездешним выражением на лице. Между прочим, стоял он так долго. Я не спешила подходить – мне было любопытно наблюдать за ним, хотя он просто встал и стоял. Как памятник неизвестному критику.

Но московским гостем заинтересовался дежурный милиционер. Тот посмотрел на стража порядка, как на инопланетянина. Пришлось срочно вмешаться. Мило улыбаясь и щебеча, я вручила критику цветочки и повлекла его к стоянке такси. Реплика в сторону: когда к этому светилу отечественной литературы подошел старшина милиции, то столичный интеллигент с тонкими запястьями совершенно автоматически поставил ноги в позу "Т". Однако... Нет, и откуда это у нашей интеллигенции этакие шпанистые замашки?

Он пожелал узнать, куда я его, собственно говоря, везу. Я назвала гостиницу, где под его известное имя все-таки удалось забронировать номер. Он сморщил горбатый аристократический нос и обронил:

– Ах вот так вот...

И более – ни слова, кроме сухого "до свидания" после того, как ключ от номера оказался у него в руках. Ну и подумаешь...

Такси я отпустила, пешком идти было день, темно, пустынно... словом, я плюнула на осторожность и перенеслась в свою мансарду. Вернее, я хотела перенестись и даже начала осуществлять свое намерение. Но мой, так сказать, эшелон оказался занят. Я с размаху врезалась в чье-то астральное тело, которое прокомментировало это событие весьма энергично. Кувыркнувшись в вольном эфире, я только и нашлась ответить: "Сам дурак!"

Но это был не дурак. Это был мой московский гость, которого я только что оставила в гостинице. Он потирал коленку и смотрел на меня с любопытством.

– Ну до чего нахальная девчонка, – рассудительно сказал он. – Мало того, что она мини-юбку носит...

Ах, та-ак! Мне сразу показалось, что ногти мои стали на два сантиметра длиннее. Но... позвольте, а он-то как оказался в моем эшелоне?! Неужели тоже наш, лицейский? Да не похоже, ему лет сорок, когда он учился, Лицея еще не существовало. Так какого черта он шляется в астрале? Проходной двор какой-то, уже ноги отдавливать начинают, на что это, право, похоже... Разворчаться я не успела – московский гость уютно разлегся на лунном луче и продолжил фразу:

– ...мало того, что она мини-юбку носит, так она еще мне снится! В этой самой юбке, кстати...

Ах, он спит! Ну-ну, бай-бай! Я тебе устрою хорошенький кошмарик... Я запустила в его сон дюжину развратных девиц, кикимору и вампирессу, после чего с достоинством удалилась к себе в мансарду.

А там – дым коромыслом, посуда немытая горой, критикесса и драматург на грани дуэли, поэты пишут буриме, Кешка прикорнул в углу.

– Па-адъем, золотая рота! Мыться, бриться, одеваться! И чтоб тихо мне, как зайчики!

С утра "зайчиков" расселили в мотеле, приняли еще две делегации, назначили открытие семинара на пять часов.

В мотеле и поймал меня комсомольский бог. Внимательно рассмотрел осунувшееся после второй бессонной ночи лицо и с этаким намеком поинтересовался:

– А где же наш московский мэтр?

– А я знаю? Скорее всего, дрыхнет в гостинице.

– Да? Так ты пойди на бульвар, полюбопытствуй, как он дрыхнет. И вообще, можешь плюнуть на всю эту самодеятельность, но мэтра мне паси!

Это прозвучало уже мне в спину. Я неслась на бульвар, который в нашем городе занимает ровно один погонный километр. Но если ты не можешь вызвонить человека или застукать его по месту службы – иди вечером на бульвар. За десять минут найдешь того, кто тебе нужен и гораздо больше тех, на кого б глаза не смотрели.

Мэтр, естественно, оказался там. Он сменил свои линялые джинсы на белые шорты Сен-Тропез и нахальную маечку. Пестрый шейный платок хорошо гармонировал с льдистыми серыми глазами. Между прочим, у него оказались красивые ноги. И он до странности был похож на Кешку...

За эту мысль я на себя разозлилась. А потом разозлилась на него. Потому что на скамейке возле томного мэтра сидели две знакомые мне журналисточки из местной молодежи и таяли, как мороженое парафе в их изящных пальчиках. Мэтр, как принято сейчас выражаться, "вешал лапшу" на уши девочкам из провинции. А девочек этих можно спокойно сбрасывать на захват Пентагона. Гарантия – через три дня блок НАТО развалится.

Впрочем, девочек сдуло ветром по мановению моей руки. Они обе торопливо – подозрительно торопливо! – бросились ко мне с преувеличенно радостными лицами:

– Ах, Олечка! Тебя нам и нужно! Мы сейчас быстренько интервью с организатором и руководителем первого в нашей области литературного семинара...

– Слушайте, вы, гиены пера! Ты, Катерина... а, кстати, там Нодари в "Лакомке" кофе пьет...

Катерина моментально исчезла, проложив синий вихрь воздушного следа своего движения в направлении кондитерского магазина "Лакомка". С юмором магазин, чтоб вы знали. Там на витрине написано: "Бананов нет навсегда. Зато есть пирожные. Вредно, но безумно вкусно!"

– Так, теперь ты, Лилюшка... С ума, мать, сошла, никак? Ты кому глазки строишь? Ему сто лет в обед, женат вторым браком, четверо детей и радикулит! Оно тебе надо?

Лилия решила, что не надо, и удалилась, независимо помахивая фотокамерой на тонком ремешке.

Мэтр иронически наблюдал эту сцену. Слов он слышать не мог, а что он себе воображал – мне наплевать.

Я подошла к нему, состроив самую любезную мину.

– Три тысячи извинений, возможно, я нарушаю ваши планы...

Он меня прервал, поглядев сверху вниз и произнеся высокомерно: