Текст книги "Сефи (СИ)"

Автор книги: Людмила Жукова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Annotation

Жукова Людмила

Жукова Людмила

Сефи

Сефи

Сефи сидела в своей любимой студии, которая представляла собой большой круглый зал, стены его от пола до потолка были разрисованы необыкновенно красивыми бабочками с женскими и детскими головками. Это были то ли полу-бабочки, то ли полу-ангелочки. Головки были нежны и прелестны, глаза светлы и невинны.

В студии были три больших окна от пола до потолка, одно из которых, центральное, было сейчас раскрыто. Стояли тёплые майские дни, и из окон было видно дорогу, проходившую у подножия горы Машук, саму гору, покрытую зелёными деревьями: дубами, берёзами, клёнами, липами, кизилом, боярышником, шиповником, барбарисом, рябиной. Деревья были довольно близко, и их можно было различить по листве. Иногда видно было пролетевшую с дерева на дерево белку.

Как же Сефи любила свой родной Пятигорск! Пятигорск – по имени горы Бештау, к подошве которой прилегал город. Он широко раскинулся на предгорной равнине, на берегах реки Подкумок, по юго-западным и южным склонам у подошвы горы Машук, на высоте 500 м над уровнем моря. В черте города находятся гора Машук почти километровой высоты и её отроги – горы Горячая и Казачка, а также горы Дубровка, Пикет, Пост и другие. Высочайшая точка в окрестностях города – вершина горы Бештау. Название переводится с тюркского, как пять гор. С высоты её пяти вершин открывается прекрасная панорама и горная цепь Кавказского хребта. В солнечную погоду видны практически все города-курорты, зеркала озёр, цепь снеговых вершин главного Кавказского хребта.

Здесь Сефи родилась, здесь прожила вот уже семнадцать лет, четырнадцать из которых вместе со своим любимым отцом. Когда он умер, Сефи просто не знала, как ей дальше жить. Отец был для неё всем: папой, лучшим и единственным другом, нянькой, заботливой мамой, человеком, который верил в неё и делал всё, чтобы она смогла реализовать свои способности. Поначалу только он верил в её талант художника. Отец обожал бабочек и её, Сефизу. У него была превосходная большая коллекция бабочек, и они вдвоём часто рассматривали их, заключённых в специальные коробки со стёклами. Отец рассказывал много о каждой бабочке и о том, из каких гусениц они появляются. Сефи изучила рисунки на их крыльях, глазки и усики, лапки и брюшки. К четырём годам она безошибочно могла назвать по внешнему виду бабочку, из какого она семейства, где обитает и даже какого цвета и размера её гусеница.

Сефи вспомнила себя совсем маленькой, когда она, обняв отца за шею, сидя у него на коленях, спросила: «Папа! А это ты меня назвал Сефи?»

"Я, конечно" – ответил задумчиво отец.

"А почему так?"

"Потому что ты похожа на Сефизу, это такая бабочка редкого вида. Гусеницы её связаны с дубами. Питаются листьями дуба. А ты ведь родилась под дубом. Мама твоя гуляла в лесу, когда вдруг начались роды. Хорошо, что она гуляла не одна, а со мной. Мне-то и пришлось принимать роды. Да, да, я был первый и, надеюсь, последний раз акушером. Это, знаешь ли, очень страшно, когда жизнь двух существ зависит от тебя, от твоей помощи. Но я справился. А потом, закутав тебя в свою рубашку, помчался домой, там отдал тебя на попечение твоей тёти Анны и вызвал скорую. Скорая приехала быстро, и маму твою забрали в больницу. Хорошо, что был июль месяц, было тепло и никто не простудился, ни ты, ни твоя мама.

"А почему она нас бросила?" – этот вопрос в детстве Сефи задавала отцу часто.

"Наверно, не очень нас любила. Наверно, испугалась трудностей" – так отвечал отец. Он ни разу не сказал, что когда годовалой Сефи поставили диагноз – врождённый кифоз, а попросту, это означало горб – мать сильно запила и вскоре сбежала с заезжим в их город музыкантом. Тогда Сефи не было и двух лет.

Отец очень переживал. Но ещё больше полюбил свою Сефизу. Девочка была красива: тёмные густые волосы, большие синие глаза, красивые ноги – всё это было её украшением, если бы не горб, который портил всё.

Тогда отцу на помощь пришла его родная сестра Анна. Она и стала для Сефи мамой.

"Марк – сказала сестра Анна – я вас не брошу, я помогу, и нам помогут эти стены. Стены родного дома всегда помогают!"

Одинокая тётя Анна всю себя отдала племяннице и своему родному брату Марку, который был на пять лет моложе её. Сефи улыбнулась, вспомнив, как мягко тётя Анна выговаривает имя Сефи. Как-будто боится вспугнуть нежную бабочку, ласково и тепло. Вообще, многие знакомясь с Сефи, спрашивали: «Может, Софи?»

"Нет, нет – говорили отец и тётя, а позже и она сама – именно Сефи". И рассказывали об этой красивой нежной бабочке, которая рождается на дубу, так же, как и Сефи когда-то родилась под дубом.

Сефи вздохнула, воспоминания увели её в самое раннее детство. Матери своей она совсем не помнит. По фотографиям только знает, что это была симпатичная брюнетка, стройная, с густо накрашенными ресницами и ярко накрашенными губами. На одном из снимков она прижимает к себе грудную Сефи. Тётя Анна говорила Сефи, что мать любила выпить и что попивала даже будучи беременной. Отец её упрашивал не делать этого, прятал спиртное, не давал денег, опасаясь, что она купит бутылку и снова выпьет. Кто знает, может это и сделало ребёнка калекой? Неизвестно из-за чего у девочки во чреве матери срослись позвонки и неправильно сформировались кости. Кто знает...

Сефи не хотела быть на неё похожей и потому рано начала осветлять свои волосы, и никогда не красила ресницы и губы.

Отец так и не женился больше. Всю свою любовь он отдал дочери. Когда Сефи пошла в школу, обнаружился её талант к рисованию. Неизвестно, рисовала бы она, если бы была обычным ребёнком, без этого физического недостатка. Но в школе она столкнулась с равнодушием взрослых и жестокостью детей. Над ней часто посмеивались, называли горбуньей и уродкой, показывали пальцами и даже толкали, чтобы потом посмеяться над упавшей горбуньей. Сефи страдала и потому стремилась хорошо учиться. Если ещё и учиться плохо, то насмешки только усилятся. А после выученных уроков, чтобы занять себя, стала много читать и рисовать. Поскольку мир бабочек она знала лучше всего, она и стала рисовать бабочек.

Отец часто вечерами рассматривал свои коллекции, иногда они пополнялись за счёт обмена бабочками с другими коллекционерами. Одно время он даже переписывался с друзьями, коллекционерами из других стран, и они присылали ему экземпляры, уже в коробках, обложенные толстым слоем ваты, чтобы не сломались их хрупкие крылья при пересылке.

Часто, когда отец занимался своими ангелочками, как он их называл, Сефи рисовала. Сначала карандашом, потом, когда её рисунки стали хвалить соседи и все знакомые тёти Анны и отца, когда её способности стали видны всем, она перешла на акварель.

Отец только помогал ей во всём. Он сразу же купил ей всё необходимое: краски разных производителей для выбора, какие лучше, кисти разных размеров и с разными волосками, альбомы и этюдники. Для Сефи это были необыкновенно радостные дни. И самое главное, что отец решил сделать пристройку к дому.

"Ты хочешь свою студию, Сефи?" – спросил он её как-то утром за завтраком.

"Студию? Ты шутишь, папа?" – она искренне удивилась.

"Нет, не шучу! Понимаешь, я получил хороший гонорар за свою книгу о семействе бабочек Hesperiidae и хочу пристроить к дому большую комнату. И хочу, чтобы это была твоя студия. Я уверен, что ты будешь настоящей художницей. Твои бабочки живые. Техника – это важно, но ты умеешь вдохнуть в них жизнь, будто ты сама поместилась в их тельце и передаёшь их желания, их движения. Это замечательно! А акварелью ты сможешь, я верю, передать каждый оттенок, каждый нюанс этих ангелочков. С понедельника и начнём. Я уже нанял двух помощников-строителей" – отец улыбался, довольный своей затеей.

Сефи вскочила и обняла отца, повисла на шее.

"Папа, это так здорово! Как ты узнал, что я хочу?" – и она радовалась и взахлёб говорила, прижимаясь к отцу всё крепче и крепче.

"Угадал, значит, ну и отлично! Вот с понедельника и займёмся!"

Какие тогда были замечательные времена. Сефи забывала о своём недостатке. Тётя Анна всячески помогала им по хозяйству, завтраки, обеды и ужины были за ней.

С трудом проучившись первый класс, постоянно болея, постоянно пребывая в стрессе от обид, нанесённых ей детьми, Сефи не выдержала и рассказала тёте Анне о своём горьком положении. Тётя Анна пошла в школу, разговаривала с учителями и директором и пришла к выводу, что так и будет, ничего не изменится. Очень уж неуверенно взрослые говорили о том, что ведут беседы с учениками, пресекают издевательства и что лучше, конечно, было бы Сефи учиться дома, и это возможно сделать. По состоянию здоровья можно перевести учёбу на дом. Но учителей не хватает, школе за дополнительную работу платить нечем и потому не знают даже, как и чем помочь.

Тётя Анна всё поняла и, придя домой, рассказала брату о своём посещении школы. Отец жутко расстроился, он и не подозревал об этом, так хорошо Сефи всё скрывала. Было решено, что он, помимо своих книг и статей в журналы, устроится куда-нибудь на работу. Но после поисков работы, он приходил усталый и раздосадованный. И тогда они, собравшись втроём, решили, что всё сделают сами. Ведь когда-то Марк был на биофаке в пятигорском университете одним из лучших студентов. А тётя Анна работала медсестрой и вполне сможет делать платные уколы на дому. Так и порешили, наняв только трёх учителей: словесника, он же преподавал историю, и математика, который преподавал и физику. Биологию и географию взял на себя отец. И, конечно, наняли художника, который ставил руку Сефи и помогал изучать историю искусств, великие работы известных художников древности и современных.

Сефи училась всему с азартом. В конце декабря и мая каждого учебного года она шла вместе отцом и тётей Анной в школу и на удивление учителей сдавала экзамены на отлично, с успехом переходила в следующий класс. Но больше всего, конечно, она любила занятия с пожилым художником, известным в тех кругах, Николаем Абашидзе. Он смог понять её уязвлённое самолюбие, нетерпение сердца, её желание жить, любить полноценно и во всю ширь её девичьей души, он понял её желание изображать всё, что видит вокруг в самых светлых и счастливых тонах. Она быстро уловила нюансы и оттенки, которые получались при смешивании разных красок. Порой Николай удивлялся, как быстро Сефи впитывала в себя те навыки, которые он ей прививал. Только – только покажешь ей и разъяснишь, а она уже берёт кисть и пишет так, как она видит, применяя те приёмы, о которых он ей рассказал. Ему сразу понравилась её манера письма, когда птицы, насекомые, животные получались будто живые, вот-вот они прыгнут, взлетят, поползут. Она улавливала этот самый миг, когда начиналось движение, и прекрасно могла передать это. Картины её отличались искренностью, наивностью молодой души и какой-то особенной чистотой, и светом.

Когда отец уезжал по делам, в путешествия для своих очерков и статей по энтомологии, она сильно скучала и начала разрисовывать свою студию. Работала неистово, иногда даже не спала ночами и под утро получала нагоняй от тёти Анны за то, что она совсем себя не жалеет, не следит за своим здоровьем. Тётя прогоняла спать, и в эти дни отменялись занятия с учителями, и ходила тётя Анна на цыпочках, чтобы не разбудить племянницу. Так постепенно, года за три, Сефи написала двенадцать больших картин. И каждый, кто увидел их, был в восторге, каждый узнавал природу Пятигорска, гору Машук с её деревьями, белками и, конечно, бабочками.

Сефи было очень трудно писать большие картины. Порой она вставала на стремянку, что приводило в ужас тётю Анну. "Чтоб я этого больше не видела!" – ругалась она и часто прятала стремянку. Но когда она уходила в магазин или по делам, или делать уколы по заказам больных, Сефи находила лесенку и снова принималась художничать.

Сейчас Сефи сидела посреди студии и отмечала свои оплошности и недостатки в картинах. Старый Николай хвалил её, но она ясно видела, что вот здесь надо было добавить немного охры, а вот на той картине бабочка слишком пестра, а вот здесь её надо было написать чуть меньше по размерам. Но, видимо тогда, Сефи так представляла, а сейчас, со временем, поменялось её восприятие, и она бы сейчас сделала несколько по-иному. Зато гора Машук, её любимая гора, везде ей нравилась.

Взгляд Сефи опять устремился за окно. Там стояла весна, май, и зелень была насыщена яркими красками. День был прекрасный. В такой день разве можно думать о плохом и вспоминать плохое? Нет, конечно. Но мысли совсем не радостные лезли в её голову. Ах, этот чёртов горб. Конечно, она забывала порой о нём и, забыв, жаждала счастья. Конечно, если бы был жив отец, он не допустил бы того, что с ней случилось после.

К окончанию школы многие знали об её картинах, молва шла, как говорится, впереди. И после сдачи последнего выпускного экзамена, на котором она, как обычно, была с тётей Анной, ставшей теперь, после смерти отца, единственной родной и близкой, к ним подошёл мужчина лет тридцати с длинными волосами до плеч, в джинсовом костюме и в белых кроссовках и предложил устроить в школе выставку картин Сефи. Она очень удивилась и посмотрела на него недоумённо. Тётя Анна быстро нашлась и спросила: «Откуда Вы знаете о нашей художнице? Кто Вы?»

"Я когда-то учился у Николая Абашидзе. Приехал к нему в гости, в отпуск. Он мне рассказывал о Ваших работах – он посмотрел очень по-доброму на Сефи и продолжил – А тут как раз скоро выпускной вечер. Я учился тоже в этой школе, зашёл просто так. Разговорился с учителями, а они и говорят: "Вот бы устроить твою выставку". А как я устрою – все мои картины дома в Питере. За разговором и пришли к такой мысли – устроить выставку Сефи. Просили организовать к выпускному вечеру. А если Вы продаёте свои работы, могу помочь в этом деле. Есть навыки продаж. Но очень хочется посмотреть картины".

Он улыбнулся и Сефи поняла, что мир повернулся на 180 градусов, что она куда-то поплыла, что плохо понимает, что отвечала тётя Анна, и очухалась только на улице, когда они вышли из школы.

"Сефи! Ты что молчишь? По-моему, очень выгодное предложение! Смотри, во-первых, сама выставка. Это очень хорошо – много народу сразу узнает о тебе. Он всё берётся организовать, как его там зовут-то, подожди, он вот визитку оставил, вот она – тётя Анна достала из сумочки визитку и прочитала: "Шпигель Вадим, художник, организатор выставок".

Сефи даже не заметила, когда он дал тёте Анне визитку. А Анна воодушевлённо продолжала: "Потом, если он и продаст несколько твоих работ, это тоже хорошо. Ну, что ты молчишь? Нам ведь деньги нужны? Нужны! Папины деньги подходят к концу, я за уколы получаю копейки, а ты могла бы и съездить куда-то, белый свет посмотреть. Разве я не права?"

Сефи согласилась с тётей Анной, что здорово было бы съездить куда-нибудь, посмотреть белый свет, но вдвоём. Одна она не поедет. Так и решили женщины довериться Вадиму. Жаль, Николай Абашидзе несколько дней назад уехал к родным в Москву и его не будет целых три летних месяца. Можно было бы поподробней расспросить его о Вадиме.

На следующий день Сефи долго провалялась в постели, вставать не хотелось, она привыкала к своему новому состоянию. Школа окончена, надо поступать в художественное училище. Уезжая, Николай сказал, чтобы Сефи не беспокоилась, что пусть считает себя уже студенткой, потому что при поступлении надо предъявить свои работы, а у неё есть много отличных работ и есть, что показать приёмной комиссии.

Она лежала и думала о своём новом положении, о дороге, которая открывалась перед ней, о выставке и о Вадиме. Как у всех девушек впервые случается любовь, так вот и у Сефи неожиданно, сразу случилось это чувство. Да, это была любовь с первого взгляда. Сефи было и тревожно, и сладко. Она боялась признаться себе в этом и с удивлением думала: «Ведь он не красавец. Почему он мне так сразу понравился и стал сразу неотъемлемой частью её самой, её жизни? Она ведь даже ничего о нём не знает. Разве так может быть? Разве так бывает?»

Удивлённая этим новым чувством, она ещё немного повалялась в постели, но потом всё же встала и прошла в ночной сорочке в студию. Там она в сотый раз окинула взглядом стены, с которых к ней устремились её любимые бабочки, и застыла, услышав приближающиеся голоса. Тётя Анна кому-то говорила: "Я сейчас не хочу её будить, пусть отдохнёт после напряжённых экзаменов. Но могу показать её студию, там кое-что есть! Вот, входите, пожалуйста!" Дверь студии распахнулась и Сефи, застигнутая врасплох, в ночной сорочке, не знала, куда ей деться. Она покраснела и встала за этюдник, скрывая свой постельный вид.

Тётя Анна была с Вадимом. "Сефи! Ты проснулась? Прости, мы не знали, что ты здесь" – тётя Анна была смущена не меньше. Вадим улыбнулся и сказал: "Простите, мы не знали... Я зайду попозже..." – он развернулся и вышел. Сефи подумала о нём: "Какой молодец! Очень правильно сделал, не заставил её дальше страдать".

"Как неудобно вышло... знаешь, я догоню его, а ты скажи, когда лучше ему зайти, чтобы посмотреть твои работы. Может его к обеду пригласить?" – тётя Анна вопросительно смотрела на Сефи.

"Да, давай к обеду!" – Сефи наконец-то вышла из-за этюдника.

Так и сделали. К двум часам дня Сефи была нарядна. Она одела своё лучшее платье, синее, оттенявшее её глаза. Платье было с большим откидным воротником, и ей казалось, что этот воротник скрывает немного её горб. Туфли на небольшом каблучке и распущенные волосы завершали этот праздничный образ.

К обеду тётя Анна успела приготовить индейку в сметанном соусе с черносливом, куриный бульон с сухариками и яйцом, и салат. Салат был вкусный и сытный. Анна часто его делала. Для этого покупались свежие помидоры, огурцы и жёлтый болгарский перец, а также в него резался сыр мелкими квадратиками, клались маслины, и всё это поливалось оливковым маслом. Сефи очень любила этот салат и попросила Анну его приготовить. А также была куплена бутылка Киндзмараули и сварен ягодный морс. Вадим пришёл ровно в два часа и с удовольствием ел и пил, за столом шутил и рассказывал смешные истории. Женщины много смеялись. Анна спросила, где он остановился, ведь Николай, к которому приехал Вадим, был в отъезде. Оказалось, что Вадим, не заставший Николая дома, остановился в местной гостинице и собирался на следующей неделе уезжать, но теперь, когда будет организовывать выставку, он конечно останется до конца выставки. Получалось, что он будет тратиться на гостиницу из-за выставки картин Сефи. Этого женщины не могли допустить и, не сговариваясь, предложили пожить у них. Немного помявшись, посмотрев в глаза Сефи, Вадим согласился. Видно было, что он смущён и чувствует себя неудобно в такой ситуации, но обижать хозяек не хочет. На том и порешили.

Потом долго, весь вечер, Вадим рассматривал рисунки, долго ходил по студии и, видно было, что любовался бабочками. Затем Вадим отобрал тридцать картин, причём все они были в рамках. Отец Сефи особенно понравившиеся ему картины заключал в рамки. Сам ездил по багетным мастерским и заказывал обрамление картин дочки. Он так говорил: "Драгоценный камень должен быть в хорошей оправе". Вадим сказал, что для первой выставки этого хватит. И обещал, что непременно договорится в дальнейшем в каком-нибудь кинотеатре или клубе устроить выставку, и уже надо будет подготовить больше работ, и велел Сефи подумать о рамках для остальных картин.

Сефи было немного обидно, что Вадим не взял некоторые её самые любимые работы, но без рамок, но спорить она не стала. Первая выставка, пусть он сделает, как считает нужным, она всецело положилась на его опыт.

На следующий день Вадим переехал к ним. Анна предоставила ему комнату отца, которая была с отдельным выходом, что было очень удобно и не мешало женщинам, если даже он придёт поздно или уйдёт рано. Анна просила, чтобы Вадим с ними вместе завтракал, обедал и ужинал. Забот у неё прибавилось, но она не роптала, мечтая только об успехе Сефи.

Сефи же не знала, куда себя девать, так влюбилась. Вадим стал замечать её взгляды, постоянное смущение, покраснение щёк при разговоре, но вёл себя очень достойно, поддерживая дружеские отношения и отношения, которые возникли у них, как у коллег по выставке.

Вадим целыми днями пропадал в актовом зале школы. Выставка была назначена на конец июня, сразу же после выпускного вечера. Он советовал Сефи не лениться, а работать, писать что-то новое и непременно с бабочками: «Это будет твоя отличительная черта, как бы твоя изюминка, твоя фишка!» Она почти не выходила из дому, а писала и писала. Это ей доставляло истинное удовольствие. Только вечерами они вдвоём, а иногда к ним присоединялась Анна, сидели в саду перед домом и болтали. Вадим много путешествовал и интересно рассказывал о поездках в разные страны, о том, с какими художниками он там познакомился, как там живут люди, какие пейзажи он написал. Жаль только он не взял свои работы с собой, чтобы показать Сефи и Анне. Теперь, когда он жил в комнате отца, Сефи волновалась ещё больше, ведь он был рядом, человек, которого она полюбила сразу, с первой встречи, был в нескольких метрах от неё. Ночами она плохо спала и смотрела на Луну. Вздыхала и ходила в свою студию по ночам, рисовала. Теперь она рисовала его, Вадима, но ей казалось, что плохо, что непохоже: то ей никак не удавались глаза и губы, то в лице, которое было подвижно, никак не могла ухватить что-то главное – и под утро рвала свои рисунки и выбрасывала.

Ну, вот наконец-то день открытия выставки настал. Вадим с утра убежал в школу, сказав Анне: "Приходите, буду вас ждать, последние штрихи пойду добавлю".

Он позаботился о том, чтобы каждая картина висела на выигрышном для неё месте, чтобы удачно падал свет, позаботился о книге отзывов, которая лежала при входе. С утра он забежал к соседу по имени Гарник, который славился выращиванием прекрасных садовых цветов: розы, пионы, тюльпаны, хризантемы – всё можно было увидеть в саду у Гарника.

Гарник, узнав, что цветы нужны для украшения выставки, нарвал Вадиму большущий букет, и не взял денег. А также сказал, что придёт посмотреть на картины соседки. "Я ведь часто вижу, как она рисует, вот смотри, когда окна студии открыты, мне видно Сефи" – и он подвёл Вадима к забору, разделявшему владения его и соседей. Забор был деревянный невысокий, примерно по пояс. Вадим тоже увидел через раскрытое окно студии часть помещения, этюдник, столик, где расположились краски и кисти, маленькую скамеечку для отдыха.

"Подглядываете, значит?" – Вадим пошутил.

"Ну как же не подглядеть за ней, она чудесная девочка. С малых лет её помню. А с отцом её мы дружили. Не повезло ей... рано ушёл Марк... но Бог дал талант девочке и это радует" – Гарник пригладил свои непокорные чёрные волосы, прядь которых постоянно падала на лоб и закрывала глаза, и продолжил – Ну, не буду задерживать, а попозже приду в школу непременно".

"Приходите обязательно!" – Вадим поспешил в школу.

Сефи готовилась тем временем к выходу в свет. Тщательно оделась, причесалась и сделала маникюр. Анна тоже одела своё лучшее платье и заглянула к Сефи: "Ну, как я?"

"Замечательно! Не забудь прикрепить нашу фамильную брошь" – напомнила Сефи.

"Я же тебе её подарила!" – Анна удивилась.

"А сегодня приколи, она очень оживляет это платье. Там в шкатулке, в моей комнате возьми".

"Ну, хорошо... только сегодня... вообще она твоя!"

Эта брошь в виде лебедя, готового вот-вот улететь, раскинувшего крылья для полёта, но ещё не взлетевшего, когда-то подарила Анне мать, а матери бабушка. Так она передавалась дочерям и считалась фамильной. Она была дорогой, несколько маленьких настоящих бриллиантов на крыльях, изумрудный глаз и рубиновый клюв, да эксклюзивная тонкая работа неизвестного старинного мастера – всё это оценивалось дорого.

Когда они были готовы и вышли на крыльцо, то увидели спешащего к ним Гарника с маленькими букетиками незабудок. Сефи вспомнила, как в тот день, когда она пошла в школу первый раз, держа отца за руку, к ним тоже также спешил Гарник, тогда ещё молодой и сильный мужчина. За прошедшие годы он сильно сдал, но всё равно выглядел молодцом. Ходили слухи, что свои чёрные волосы он подкрашивал, не хотел выглядеть старым и седым.

Сейчас он так же, как и тогда, галантно подошёл и протянул женщинам по букетику.

Сефи воскликнула: "Гарник! Незабудки! Помнишь, Гарник, как давным-давно я тебя спросила: "Почему они называются незабудками?" А ты сказал: "Вообще-то по древне-гречески это – мышиное ушко, такие же они маленькие. Вот и у тебя, Сефи, ушки маленькие, а такие красивые ушки разве забудешь?" И мы долго над этим смеялись. Помнишь, Гарник?"

"Как не помнить! Разве такое забудешь?" – подхватил её весёлое настроение сосед.

Они снова, как и много лет назад, засмеялись. Анна улыбнулась этому разговору и сказала: "Приходи в школу, Гарник! Сегодня первая выставка Сефи!"

"Да, да, я собираюсь, непременно приду!" – и он заспешил по своим садовым делам.

На выставке народу было немного, но всё же постоянно прибывали люди с ближних улиц, учащиеся школы и учителя, которые очень тепло приветствовали Сефи. Многие не знали, что она так хорошо рисует, и хвалили её картины. Вадим ходил, как экскурсовод, объясняя, что хотел сказать автор той или иной картиной. А Сефи удивлялась его проникновенности, тому, как он хорошо понимает её и её работы, раз так может говорить о них. Она не знала, что это было одной из способностей Вадима схватить самую суть идеи и настроения художника, и суметь рассказать о ней.

Побыв в школе пару часов, Анна и Сефи ушли, предоставив хозяйничать на выставке Вадиму. Вечером Анной был приготовлен вкусный ужин, и они сели поджидать своего квартиранта и необыкновенного друга.

Но Вадима не было. Прошёл час, два, три, а Вадима всё не было. Анна подошла к двери в комнату, где жил Вадим, и постучала. На что она надеялась, она бы и сама не могла сказать. "У него отдельный вход и может он вошёл и усталый лёг спать..." – глупо было так думать, но ничего больше не шло ей на ум.

На стук никто не ответил, и она открыла дверь. Первое, что бросилось ей в глаза, это то, что его большой рюкзак, который всегда лежал у двери на полу, пропал. И некоторый беспорядок царил в комнате: полотенце валялось на столе, дверцы шкафа были открыты. Анна машинально прошла через комнату и остановилась на крыльце отдельного входа. Оттуда был виден сад соседа Гарника, который как обычно возился в саду и, увидев Анну, помахал ей рукой. Она в задумчивости не ответила на его приветствие и он, поняв, что что-то случилось, подошёл к забору: "Анна! У Вас что-то случилось? У Вас такой растерянный вид".

Анна махнула головой, как бы отгоняя от себя мысли, и сказала: "Куда-то делся Вадим. Не знаю где он".

"Как где? Я видел его часа три назад с рюкзаком. Он торопился и сел вон там, на углу, в автобус, который идёт в сторону вокзала. Я думаю, он уехал. Разве он с вами не попрощался?"

Анна только и смогла покачать головой. Она развернулась и поспешила к Сефи, которая терпеливо всё ещё ожидала Вадима.

"Сефи! Ты только не пугайся... сядь... похоже, он уехал..." – прошептала Анна.

"Как уехал?" – это известие ошеломило Сефи. Она медленно села в кресло.

"Сама ничего не понимаю... послушай, Сефи, надо идти в школу... Ты сиди тут, а я схожу быстро в школу и всё разузнаю."

"Я с тобой!" – Сефи ринулась было за тётей. Но Анна остановила её: "Нет, Сефи, сиди дома. А вдруг он здесь объявится?"

Анна вышла и быстрой походкой пошла к школе. По дороге её догнал Гарник: «Анна, я вижу, у вас что-то стряслось? Позволь помочь и с тобой пойти. Что-то мне говорит о том, что ваш квартирант не просто так сбежал, очень уж он торопился».

"Хорошо, Гарник! Мне самой немного не по себе сейчас. Пойдём! И всё разузнаем".

Подойдя к школе, они поняли, что ничего сегодня не узнают, потому что школа была уже закрыта. Раздосадованные они повернули назад. И столкнулись лицо к лицу с дворником Мариком, который шёл с метлой в каморку, расположенную на углу школы. Марик давно работал здесь дворником, знал и учителей, и ребят, все к нему хорошо относились, потому что он был настоящий трудяга, следил за чистотой пришкольного участка, сажал цветы, украшая школьный дворик. Он хорошо знал Гарника и поздоровался с ним: "Добрый вечер. Школа закрыта, выставка закончилась, опоздали".

"Мы были днём на выставке... Вероятно только завтра мы сможем что-то разузнать о Вадиме" – сказал, обращаясь уже к Анне, Гарник.

"А что Вы хотите узнать? Я в курсе. Может я чем-то смогу помочь?"

"Скажи, Марик, во сколько закрылась выставка? И не видел ли ты, куда ушёл Вадим? Может, он что-то говорил?"

Выставка закрылась в пять часов, и Вадим почти сразу же ушёл. Он торопился куда-то. Сказал, что картины Сефи заберёт завтра. Из тридцати картин он продал шестнадцать и радовался, говорил, что неожиданно много купили. И по дорогой цене, не менее десяти тысяч за картину. Знаю, что пять картин купил кинотеатр "Пастораль", и три – Центральный дом культуры. Остальное купили жители, кто, не помню. А что случилось?"

"Похоже, он обманул бедную девочку и уехал с этими деньгами".

"Да что вы? Вот это да, вот это подлец! Кто бы мог подумать!" – Марик покачал головой и достал сигареты. Предложив Анне и Гарнику, и получив отказ, достал одну и закурил.

"Да, вот дела! Вроде сам здесь учился, и такое сотворил... Да...".

Делать у школы было нечего, и Анна с Гарником повернули назад, к дому.

Дома они застали бледную Сефи, которая смотрела в окно и даже не оглянулась.

"Сефи, может поешь что-нибудь. Смотри, сколько я наготовила?" – тихо спросила Анна.

"Нет, спасибо, я не хочу" – только и ответила Сефи и замолчала, снова вглядываясь в пейзаж за окном. А за окном гора Машук зашелестела ветками деревьев, потому что вдруг поднялся ветер.

Гарник нарушил затянувшееся молчание: "Может вызвать участкового? Он разберётся".

Сефи будто проснулась: "Нет, нет, не надо".

Она сидела поникшая, как будто усталая.

Анна подошла к ней: "Завтра мы пойдём в школу и заберём остальные твои работы. Нам сказал Марик, что шестнадцать работ продано".

"Шестнадцать?"

"Да, так сказал Марик. Но он может неточно знает. Завтра всё выясним. А сейчас спать. Иди спать, Сефи. Нам нужны силы".

Конечно, в эту ночь Сефи не спала. Не спала и Анна. Каждая из них думала о Вадиме. Анна никак не могла поверить в случившееся. Она думала о том, как ошиблась в этом «устроителе выставок». Он просто оказался мелким махинатором, мелким воришкой. Даже если он все картины продал по десять тысяч за каждую, то это всего сто шестьдесят тысяч. Небольшие деньги, хотя с Сефи они скромно на них могли бы прожить почти полгода. Сейчас, когда уже не надо платить учителям, они могли бы вполне прожить полгода. А он так нагло втёрся в доверие к ним и украл, украл деньги Сефи. Бедная девочка, похоже, она в него ещё и влюблена... Вот уж удар!