Текст книги "Подснежники"

Автор книги: Людмила Сабинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Огородник сунул ей в руки тяжеленное блюдо с отборными помидорами.

Когда Люба вернулась, уже накрывали на стол, Елена Никитична принесла графинчик с водкой, рюмки.

В комнате стоял хохот – воспитательницы наседали на шефа, шутили насчет фронтовых подруг, насчет семейного положения полковника. Тот смущенно разводил руками, отшучивался, впрочем, видно, был польщен вниманием хозяек. После первой и единственной рюмки женщины совсем развеселились. Таисья Григорьевна присела на ручку кресла, Лариса Павловна – на другую, повариха Паша так разошлась, что плюхнулась чуть ли не на колени полковнику. Нюра, смеясь, тащила ее за руку. Сима, помирая со смеху, подобралась сзади и взъерошила волосы гостя. Елена Никитична неодобрительно покачала головой.

– Серафима, поди сюда!.. Люба, куда пошла?.. Девчонки, не срамитесь, вам там совсем не место! И вы туда же?.. А ну, бабы, к столу! Дайте дорогому гостю поесть и выпить как следует. Ишь, набросились!

Все чинно расселись за столом. В это время по радио зазвучали позывные Москвы. В тишине торжественный голос сообщил о взятии Харькова и многих других населенных пунктов.

Все призадумались. Так, почему-то вдруг взгрустнулось. А за окном неожиданно раздалась удалая песня.

– Ну, не выдержал наш Степан Степанович, – сказала заведующая. – Загулял на радостях!.. Постели ему, Паша, в кладовой, домой сегодня, видать, не поедет. Да рассолу поставь, не забудь. Капустки тоже, похолоднее которая.

Люба теперь занималась с детьми но-новому: маленькими группами, человек по шесть, по восемь. Так удобнее: слышнее голоса ребят, и песенки можно подобрать по силам каждой группе… Плохо было с учебным материалом: нот не было, а сама она знала всего две-три детских песенки. Кое-что, правда, по памяти напела ей Таисья Григорьевна: она когда-то год проработала в детском садике. Пришлось съездить в город. Нотного магазина не было, а библиотека музыкальной школы почти целиком сгорела в топках во время оккупации. Жалкие остатки нот еще валялись в подвале, но Любе не удалось извлечь ничего путного из этой свалки. Попросила Генку помочь, поискать сборники детских песен у знакомых музыкантов. Генка обещал, но надежды на успех было мало. С тем и вернулась. Пришлось даже сочинять песенки самой. Припоминала детские стишки, подбирала к ним совсем простенькие мелодии, записывала. Дошкольные мотивы постоянно вертелись в голове, с утра до вечера. К вечеру наступало полное отупение.

Зато малыши теперь бойко, под музыку вбегали в зал, ритмично хлопали в ладоши, некоторые довольно чистенько пели. А главное, все полюбили музыкальные занятия. И не удивительно: стоило Любе опустить руки на клавиши, как начинался новый, светлый, сказочный мир.

– Послушайте, как лес шумит, – говорила она, играя.

Ребята слушали. Люба спрашивала:

– А это что?.. Что это журчит? Красиво так?

– Речка! Ручей! – вразнобой отвечали малыши.

– А это? Это кто?

– Зайчик! Зайчик!

– Пускай зайкой будет Витя. А медведем Вова… А птичкой Наташа… Ну, Витя, выбегай гулять на траву!

Витя прыгал под музыку, напевал, ребята в такт хлопали в ладоши. Потом, когда сменялась музыка, переваливаясь, выходил Вова – Топтыгин. Заяц пугался, прятался. Наташа – птичка обманывала медведя, спасала зайца.

Дети бурно веселились, подсказывали героям, как обмануть злого волка, потешались над незадачливым медведем. Так наяву оживала сказка. Потом все вместе плясали под музыку, пели… Надо было видеть порозовевшие, довольные лица детей, когда они пели и хлопали в ладоши!

– Уж больно играешь ты хорошо, – говорила Таисья Григорьевна. – Даже вроде, сердце мрет, когда слушаю. И правда, вижу лесок да речку, и про что говоришь, все вижу! Так бы вот и полетела!

Елена Никитична тоже была довольна:

– Да, музыка для наших детей – это как витамин. Необходима, совершенно необходима!.. Гляди, как дети оживились! Глазенки-то как блестят!.. Что бы мы делали без тебя, Люба, просто не знаю!

Люба молчала. Но все чаще одолевала мысль: для того ли училась с самого детства искусству фортепьянной игры, чтобы наигрывать простенькие песенки для детей? Неужели только для того? Про себя твердо решила – обязательно учиться дальше, поступить в консерваторию. А пока – песенки. Что же, раз нужно, так нужно. Заменить ведь пока некому.

А время шло. Уже сообщали о взятии Смоленска, уже на белорусскую землю ступили наши войска. Дни стали холоднее, а по утрам в маленькой комнатке, где спали Люба и Сима, было совсем темно.

– Днем с огнем, – посмеивалась Сима, расчесывая перед зеркалом свои короткие черные кудряшки, – днем с огнем! А смотри: отросли все же! Чуточку, а все-таки отросли!

Стараясь удлинить пряди, Сима дергала гребенку вниз, морщилась от боли, белые зубы сверкали на смуглом лице.

– Ну что ты тянешь, – урезонивала ее Люба. – Не все ли равно, длинные волосы или короткие. Кто тут тебя видит? Короткие даже удобнее.

– А вот приедут шефы и увидят! – Сима плутовски подмигивала и продолжала расчесывать свои кудри. – Увидят, не сомневайся!

Шефы действительно приехали…

В тот день в больших городах было шумно, людно: салютовали по поводу взятия войсками Третьего Украинского фронта Днепропетровска. А здесь, среди серых бревенчатых строений, было тихо. Всю неделю мелкий дождь моросил, обдавал своим влажным дыханием старые, потрескавшиеся бревна, шелестел по крышам. А под утро ударил легкий мороз, поля вокруг заиндевели, дорога стала сухой и звонкой.

Степан Степанович отдал приказ: немедленно убрать капусту с поля! Неубранным оставался последний клин около леса. На поле потянулись все группы: воспитательницы – чтобы убирать кочны, дети – полакомиться сырой капустой.

Выбирали огромный, мраморной крепости кочан, клали на широкий пень и тут же разрубали тесаком на множество осколков. Дети разбирали хрусткие, сладкие глыбки, с удовольствием грызли.

Кочны срубали, складывали в пирамиды.

Над полем низко висела тяжелая туча, кричали вороны. Любе стало как-то не по себе среди серого бугристого поля. Пусто, холодно, а вороны толстые, лохматые, оглушительно каркают… Да еще эти капустные пирамиды! Как черепа на картине Верещагина «Апофеоз войны».

Надо было подготовиться к занятиям, и Люба побрела по дороге к дому. Заметила вдруг, что навстречу кто-то бежит. В одном платье, простоволосая, косынка съехала на плечи. Это была Таисья Григорьевна. Она оставалась дома с двумя заболевшими детьми.

– Ой, Елена Никитична где? Алеша убежал!.. Лошадь скорее! На станцию побежал! С температурой. Прозевала я, дура, прозевала!

Она промчалась мимо. На поле засуетились. С телеги сбросили кочны, сама Елена Никитична взяла вожжи. Уже на ходу в телегу вскочила Сима.

Люба дошла почти до самого дома, когда ее внимание привлек какой-то предмет, в стороне от дороги. Сначала ей показалось, что это большой тряпичный узел. Чуть было не прошла… Тут узел шевельнулся, и стало ясно, что это живой, настоящий ребенок. Маленькая девочка в белом ситцевом платочке сидела, по пояс завернутая в одеяло, и с любопытством глядела на Любу. Крошечные ручонки покраснели от холода.

– Господи, – ужаснулась Люба. – Тут Алеша убежал, и тут же неизвестный какой-то ребенок на морозе… Что же это такое?

Наклонилась, взяла девочку на руки. Она оказалась легкая, как ветка.

– Как тебя зовут?

– Галя.

– А где ты живешь?

– Калява се – ся…

– Как, как?

– Калява се – ся…

«Калява! Наверное, улица Каляева, – размышляла Люба. – А что это такое – «се – ся»? Шестьдесят? Или, может, семьдесят?..» Подошла группа ребят с Ларисой Павловной во главе. Зашумели, окружили Любу.

– Я бы на вашем месте не торопилась, – сказала Лариса Павловна. – Как это так, взять да и принести в дом без позволения.

– Но как же? Ведь ребенок!

Лариса прищурилась, поправила свои косички надо лбом.

– Ну и что же? Неизвестно еще, что скажет Елена Никитична. У нас каждое место на счету. Здесь только дети войны. К тому же ребенок вполне может заразить наших. Неизвестно, что за ребенок!

Она поспешно удалилась со своей группой.

Люба все-таки притащила ребенка к себе, в комнату, развернула. Девочке на вид было года полтора. Бледненькая, худая. Люба глядела на нее с недоумением: не могла понять, как же это мать может пойти на такое! Взять да и посадить дочку на землю у ворот детского дома!

Скоро возвратилась погоня. Алеша, семилетний мальчуган, жался к Симе и плакал. Оказывается, он хотел отыскать пропавшую мать, а потом сбегать вместе с матерью на войну и отыскать там своего отца, но, очутившись в поле один, перепугался и повернул по дороге обратно, домой. Случайно свернул на тропу и совсем было отчаялся. Присел на бревно, заревел. Тут его и нашли. По реву.

Мальчика уложили в постель. Сима принесла чаю с вареньем, книжку с картинками… Но когда ребята рассказали ему про Галю, мальчик мигом соскочил с постели, побежал вместе с другими посмотреть на нее. Галю уже успели вымыть и приодеть, и она расхаживала по комнате, лепетала что-то. Вокруг девчушки уже суетились новые друзья. Надарили игрушек, картинок, водили за руки по комнатам, показывали кролика и ежа в живом уголке.

А вечером нагрянули шефы. Привезли обещанное пианино. Люба обрадовалась, инструмент прибыл как раз вовремя. Он стал просто необходим! Дело в том, что среди ребятишек оказалось несколько способных. Почему бы не заняться с ними серьезно? Сольфеджио, чтение нот, игра на фортепиано. Мысленно Люба отобрала группу учеников и уже представляла себе, как будут выглядеть ее питомцы за клавиатурой. Ей даже слышались первые неуверенные звуки игры. Педагогический репертуар нетрудно будет достать в музыкальной школе. Во всяком случае, кое-что достать можно…

Шефов было двое, оба – младшие лейтенанты. Поднялась суматоха, кто помогал втаскивать пианино в дом, кто поскорее бежал прихорашиваться. Сима вдруг появилась в новой блузке и с чуть подкрашенными губами.

Ребятишки сновали вокруг. Витя Сестренкин все порывался помогать взрослым тащить пианино, а когда инструмент был установлен, мигом приволок стул и уселся играть.

Потом Люба играла, а ребята пели. Инструмент оказался неплохим, во всяком случае, он благополучно перенес дорогу и настройка держалась.

Поздним вечером, когда гости отправились спать, весь персонал собрался на кухне – посидеть у огонька, выпить кружку чая, заодно уж помочь поварихе Паше помыть посуду и просеять муку на завтра.

Зашла и Елена Никитична.

– Вот что, женщины, – начала она. – Завтра на целый день еду в город, выяснять все насчет подкинутого ребенка. И вообще дел накопилось. Шефы наши останутся на два дня, хотят ознакомиться с хозяйством, со всеми нашими делами. Так вот. Смотрите у меня, чтобы гости были довольны.

– Да уж будьте уверены, – начала было Нюра, подмигивая остальным.

– Я еще не кончила, – остановила ее Елена Никитична. – Вам бы все, девки, зубы скалить, а дело серьезное! Надо как-то намекнуть насчет крыши.

– Угол совсем протек, – заворчала повариха. – Того и гляди, кухня завалится.

– Дело тонкое, – строго взглянула на всех заведующая. – Железа кровельного нет и не будет, а шефы, может быть, и найдут. Печи у нас дымят, машинка швейная всего одна…

– И та никудышная, – добавила тетя Паша. – Колеса у телеги все поломанные, котел в бане потек!

Елена Никитична наморщила лоб.

– Клянчить мне совестно, и так уж вон пианино выклянчила. А если деликатно показать все дыры, может быть, и помогут.

– Мы их обратаем! Уж мы им…

– Вот что, товарищи, – Елена Никитична постучала костяшками пальцев по столу. – Ребята эти культурные, образованные. Один, тот, что постарше, два курса института кончил, другой – из техникума. Не вздумайте тут мне танцульку устраивать или частушки орать. Знаю вас. Вот мое приказание: прикрепляю на эти два дня к шефам девчонок. А вы чтобы и не высовывались. Поняли?

Все поглядели на Любу и Симу.

– Вы, девчата, водите гостей по территории, покажите им наше хозяйство. От занятий в группах освобождаю… А вы, – обратилась она к остальным, – детей не очень-то гостям навязывайте, а то оглохнут от крика и не разберут, что нам надо-то. Кушать отдельно подавайте. И вилки были чтобы на столе, салфетки…

– Да знаем, – кивнула тетя Паша.

– Эхма! – воскликнула Нюра. – А мы-то думали, попляшем с ребятами, песню споем. Не судьба, значит.

Таисья Григорьевна отбросила кухонный нож, стряхнула с подола картофельную шелуху, выпрямилась, потянулась.

– Эх, бабы! Будет и на нашей улице праздник! Будет нам и помощь. Ужо летом солдат пригонят, сено косить. Погуляем!

Она ухватилась за концы полушалка, раскинула руки, прошлась по кухне, выбивая ногами дробь. Лариса Павловна язвительно взглянула на нее.

– Конечно. Ждите своих солдат.

– А что? – Таисья Григорьевна подбоченилась. – И дождемся! Сейчас – гармошку через плечо и – гулять! Уж тогда меня силком не удержишь. Поимейте в виду насчет отпуска…

– Бабы, бабы, – негромко заговорила Елена Никитична. – Совести у вас нет. Ведь вдовы, пора и посерьезнее быть! А вы – все свое, гульба, танцульки…

– Третий год уже вдовы! – крикнула вдруг Нюра.

Бросила на табуретку полотенце, повернулась круто и ушла.

– Это у нас, собственно, главный корпус, – объясняла Люба гостю. – Правда, этот угол сырой, потому что крыша протекает. Железа, сами понимаете, сейчас не достать. Уж не раз обращались в горисполком. Нет железа…

Мимо рысцой провели старшую группу. Ребята отправлялись в рощу гулять. Таисья Григорьевна помахала на ходу рукой, подмигнула.

Один из гостей, тот, что пониже ростом и пошире в плечах, похлопал ладонью по отсыревшим бревнам, оглянулся на младшего, высокого, со смуглым лицом. Тот вынул блокнот, записал что-то.

– А здесь что у вас?

– А это сарай, – затараторила Сима, обмахиваясь можжевеловой веточкой. – Здесь живет лошадь, Звездочкой звать… Лошадь у нас есть, а телеги нет.

– Телега есть, только плохая, – поправила Люба.

И обе девушки разом покраснели.

– Понятно, – кивнул головой старший гость.

«Глупо как, – подумала Люба. – Так вот и будем ходить и жаловаться: того нет, этого нет. Ничего себе, занимаем гостей! Этак шефы больше к нам и не сунутся». Выручила Сима:

– Знаете что, пойдемте на пруд! Там красиво, не пруд, а зеркало.

– А глубокий? – шутливо спросил тот, что пониже.

– Даже очень. Летом, когда ребятишек мы купали, то обязательно по одному. Беру одного, купаю, и тут же гоню голенького к Таисье Григорьевне. Она одевает, а я купаю следующего.

– Николай, пойдем на пруд, что ли? Раз девушки приглашают.

– Да там глубоко.

Все четверо дружно хохочут.

– Ничего, Симочка тебя выкупает, а мы подождем на бережку…

– Надо было летом приезжать, – кокетливо заявляет Сима, – купались бы. Где вы летом-то были?

– Летом мы были далеко, – вздыхает Николай.

– Н-да, не близко, – соглашается его товарищ.

Люба догадывается, что оба друга были на фронте. Вот бы расспросить, что и как…

– Ой, расскажите, расскажите, – спохватывается Сима. – Неужели вы были в настоящем бою? Немцев видели?

– Да вот Андрей пускай расскажет, – кивает Николай на товарища. – Он у нас настоящий герой. Танковую дивизию в плен захватил.

– Ну, какой я герой, – скромно отказывается старший. – Вот Николай – так герой. Взял в плен корпус генерала Врунгеля, захватил три полевых кухни… Кашу, разумеется, съел, а котлы под конвоем в часть доставил. Девушки в него влюбляются, только держись!

– Серьезно? Много у вас девушек в отряде? – не унимается Сима. – Как бы я хотела тоже… Сидим тут…

– А что, скучаете?

– Скучать некогда, что вы!.. В нашем хозяйстве не соскучишься! Вот и пруд. Как будто остекленел в тишине. Осеннее неяркое солнце освещает воду, деревья роняют на нее желтую листву. Листья – лодочки… Вчетвером садятся на травянистый берег. Все четверо молчат. На другом берегу показалась цепочка ребят. В красных вязаных шапочках, в синих пальтишках.

– Здравствуйте! Здравствуйте! – хором приветствуют ребята. Таисья Григорьевна машет рукой.

– А что, если покататься? Вот и лодка!

Николай вдруг порывисто вскакивает, бежит по склону, с размаху впрыгивает в лодку. Лодка тут же начинает тонуть.

– Ой, забыли предупредить! – кричат девушки. – Лодка худая! Там и дна-то нет! Ой!

Основательно промокший Николай выбирается из лодки. Дети на том берегу прыгают, смеются. Таисья Григорьевна что-то кричит. Долговязый Николай бегает кругами по берегу, чтобы согреться.

– А ну, бегом, наперегонки!

Все бегут по тропинке. Да разве угонишься за Николаем! Он здорово обогнал всех, добежал до старого сарая. Вот уже карабкается наверх по приставной лестнице, грохает сапогами по чердаку… Вдруг – треск, пыль столбом. Гнилой потолок проваливается, и Николай вместе с тучей щепок ухает вниз, на прелую мякину.

– Ну и ну! Ты что-то совсем развоевался! – усмехается его товарищ.

Николай сидит на куче трухи, ошалело оглядывается вокруг.

– Куда это я попал? Не знаешь, Андрей?.. Крыша у них протекает, лодка худая, сарай гнилой!

– И лошадь Звездочка без телеги, – добавляет Андрей.

– И лошадь. Как же это, девушки? А?

Девушки смущенно смеются, очищают пыль и труху с гимнастерки гостя. Дальше идут по широкой аллее, обсаженной кустарником. Из-за куста вдруг выглядывает няня Нюра. Машет рукой, манит Любу, а сама пол-лица прикрывает платком. Люба подходит.

– Заводи, – тревожно шепчет Нюра.

И тут же прячется за куст. Это означает, что гостей пора словно бы ненароком подвести к столовой. Стол накрыт, пора и «заводить».

– Молодцы, ребятки, – хвалит Таисья Григорьевна. – Хорошо спели, ладно. А уж Витя Сестренкин, тот и лучше всех. Не скажу, и Маечка ладно поет, выводит тоненько, не отстает и Наташа. Вова и Гриша тоже молодцы. Прямо заслушаешься. А Сема-то, Сема! Сема, тот прямо соловей!

Таисья Григорьевна похваливает каждого певца, никого не забывает. Ребята цветут, улыбаются.

– А теперь мы послушаем сказочку! Выходи, Витюша! Встань рядом со мной и рассказывай. Слушайте, ребятки!

Витя, переваливаясь, подходит к «тете Тасе», застенчиво утыкается носом в ее кофту, перебирает ногами.

– Ну, что ты, Витя. Вон ребята ждут сказочки!

И Витя послушно опускает руки, оборачивается лицом к ребятам.

– Вот. Сказка про ежа.

– Про ежа? Молодец, Витя. Послушаем все вместе про ежа!

– Пошел один раз еж на войну. Его и убили.

Кое-кто из детей начинает всхлипывать.

– Ну, зачем же так, Витя. Наоборот, пошел ежик и всех победил! Верно, ребятки?

– Его и убили, – упрямится Витя. – Остались дети одни. Пришел волк.

Витя делает «страшное лицо», изображая волка. Смотрит исподлобья, вытягивает вперед губы. Девочки дружно ревут.

– Ну, Витя, это совсем плохая сказка, зачем же ты такую сказку придумал? – упрекает его Таисья Григорьевна. – А-а, теперь я знаю! Ты хотел просто напугать девочек? Угадала ведь? Да?.. Наташа, Таня! Это он нарочно хотел вас напугать! Вот! А вы и поверили!

Рев понемногу затихает.

– Нет, ребята! Больше мы Витю слушать не хотим. Тогда споем лучше еще одну песенку, про кота Ваську.

Дети нестройно запевают:

 
Ходит Васька беленький,
Хвост у Васьки серенький…
 

Елена Никитична стоит у двери, слушает. «Все-таки дети петь стали лучше, спасибо Любе. И Таисья тоже молодец. Вот ведь, простая женщина, можно сказать, почти неграмотная. А душа у нее большая и к детям лежит. Да. Таисью хорошо бы на курсы послать, удержать у себя. А вот Лариса Павловна… Культурная женщина, чистоплотная. Тоже важно, конечно. Но какая-то злость в ней. Надо бы перевести в кастелянши. Бельем пускай заведует. Ей же лучше, не любит она детей… Обещали прислать квалифицированного дошкольного педагога. Что же. Ждем-пождем, и все нет… А дети-то: ушиблены войной, сколько ни ограждай, им все война снится!»

Елена Никитична подошла к окошку. Белым бело! А сверху все сыплется и сыплется. Завтра с утра – в город. Пожалуй, и до станции-то не доберешься, увязнешь в сугробе… Ездить то и дело приходится, дела много! Одна надежда – с будущей осени детдом в город переведут. Дают помещение. Это хорошо, ребята будут в школу ходить, театр, кино близко.

Да, дела много… Вон, уже и Ленинградскую область освободили. Скоро войне конец, заживут люди, как и до войны не жили. На прошлом заседании, например, решили разрушенные дома на Кировской не восстанавливать на прежних местах, а раздвинуть по сторонам, пусть улица будет шире. Проспекты будут, не улицы! И во всем так: больше, шире, богаче прежнего…

За окном послышались голоса. Елена Никитична вгляделась: из-за сарая выскочила хохочущая Сима. Белый пуховый платок съехал, на темных кудряшках снег. В руках целая охапка каких-то дощечек. За ней этот длинный, Николай… Тоже несет что-то… Санки?.. Оказывается, Николай смастерил для ребят санки. Вон, целая дюжина их выстроилась. Ишь, веревочки привязывают. А Сима не утерпела, влезла на горку, прокатилась… Девчонка! Ребенок совсем. А туда же…

Елена Никитична тихонько рассмеялась.

Зачастил в гости Николай. Что же, оно понятно. Скоро уедет. Андрей-то, его товарищ, уже на фронте. Письмо прислал – поздравление с Новым годом…

Николай нагнулся над санками, продернул веревку, завязал узел. Чем-то он в этот миг напомнил Елене Никитичне погибшего мужа: тоже был тонок и долговяз… Да, все прошло. Володи нет, Ванюшки тоже нет. А ведь, если вдуматься, она еще не так и стара: тридцать четыре. По годам, так еще многое впереди. «По годам-то – впереди, а по существу все самое главное позади, – мелькнула мыслишка… Она нахмурилась, подобралась вся. – Не одна ты на свете, есть и другие… Другим-то легче, что ли? Да и вообще раскисать-то некогда. Работы больно много».

Восьмое марта решили все-таки отметить. Совсем немножко, между своими, по-домашнему. Елена Никитична чувствовала: нужен людям праздник, хоть искорка радости да нужна. Отдохнуть, часок-другой посидеть вместе за столом, посмеяться вдоволь.

Утром девушки пошли в рощу за подснежниками. Солнце еще едва поднималось, косые широкие лучи пронизывали рощу насквозь, подсвечивая розовым стволы деревьев и подтаявший снежный покров.

Была тишина. Только хрупкая искристая снежная соль ломалась под ногами да какая-то птица вдалеке вызванивала, как будто звала. Девушки остановились, осмотрелись вокруг и ахнули: между деревьями парил тончайший туман, а за ним… За ним, словно синие лужи, подснежники. Синие разливы – среди подтаявшей снежной пелены кое-где черные пятна земли… И так – до самого конца, до самой глубокой дали.

Запах талого снега, запах живой, потеплевшей земли, голые прутья кустарника, тяжелые лапы елей, напоенные влагой.

– Никогда еще не видела такого, – сказала Люба. – Стояла бы и любовалась! Хоть целый день.

– Да, красиво. Все-таки пора и за дело! Ну, с чего начнем?

Девушки подрезали ножами дерн и укладывали шапки подснежников вместе с дерном в корзины.

Дома цветы вместе с землей выложили на глубокие тарелки, хорошенько полили… Вечером эти синие свежие шапки красовались на столе между блюдом с маринованными красными помидорами и огромной миской печеной картошки. Были тут и соленые грибы, и даже пирог с капустой. Повариха Паша расстаралась для женского дня, наварила целое ведро свекольной бражки.

За стол садились чинно, по порядку: на одном конце – Степан Степанович, на другом – сама Елена Никитична. По бокам остальные: Лариса Павловна, Таисья Григорьевна, Нюра, тетя Паша, рядышком две подружки – Люба и Сима и еще две новых няни да подсобная работница, эти – из соседней деревни, земляки Степана Степановича. Разлили по стаканам бражку, а огороднику Елена Никитична своими руками налила дополна водки.

– Вроде бы женский день сегодня, – с усмешкой заметила Таисья Григорьевна.

– Ну и что же. Степану Степанычу мое первое уважение и почет!

Елена Никитична поднялась.

– Что бы мы делали, женщины, без Степана Степаныча, и сказать не могу. Поглядите на стол: и капуста, и морковка, и помидоры. Да что там говорить, много потрудился Степан Степаныч для нас! Поклон ему от меня, и от ребятишек тоже низкий поклон!

Она поклонилась.

Степан Степанович, видимо, робел. Он был чисто выбрит, из-под старого пиджака виднелась белая рубаха. Он чувствовал, что должен в ответ что-то сказать, да разве подберешь нужные слова так вот сразу, с налету?

– Ничего, как же… Для детишек каждый старается. Детишки, они, так сказать, расти должны. За них и воюем…

– Выпей, Степан Степаныч!

– Ну, так за здоровье! За победу!

Все тянули сладковатую, темную бражку.

– Фу, дрожжами так и шибает, – сморщилась Таисья Григорьевна.

– А по-моему, вкус ничего, довольно приятный, – сказала Елена Никитична. – Молодец, Прасковья!

– Да уж как смогла, чего уж тут. Хмелю-то в ней достаточно, сами вот почувствуете! – повариха зарделась.

Все потянулись к закускам. Жевали молча, ощущая, как теплая бражка приливает к ногам.

– А с детками кто? – Елена Никитична обвела глазами стол.

– Я! Только на минуточку забежала, – ответила Сима. – Спят давно.

– Иди. Скоро сменим, не скучай там.

– Вот наш праздничек-то! Веселый, развеселый, – протянула Таисья Григорьевна. – Один-единственный кавалер, а и тот – Степан Степаныч! Эх, сироты мы горемычные.

– Эй, девки! Степана Степаныча мне чтобы не обижать! – Елена Никитична погрозила пальцем. – Он, если хотите, получше кавалеров ваших…

– Одни мы на свете, одни-одинешеньки, – запричитала вдруг няня Нюра. – Помрем, глаза закрыть будет некому!

– Закроем, не боись! – утешил захмелевший Степан Степанович.

Паша повернула к ней свое бледное, широкое лицо.

– И чего, Нюрка, ты завела? Какая ты сирота? Вон сколько детей у тебя: Ленечка – раз. Витюша Сестренкин – два, Сеня, Наташа да и другие тоже. Не перечесть.

– К ней особенно Васютка льнет, вот сыночек так сыночек! Глазки, прямо как цветики вот эти самые.

Таисья Григорьевна погладила пальцами влажный, нежный островок подснежников.

– А что, бабы, – она подперла ладонью щеку, – и вправду! Разве мы не матери им? Ведь маешься целый день, маешься… Кто уж ближе-то? Мнится мне, вырастут, как родные будут. Приедет, скажем, ко мне Витенька: инженер! Здравствуй, мамаша! А там и Алеша, и Вова, и Васенька, и все инженеры! Вот праздник-то!

– Что это ты заладила, будто все инженеры. Вон Алечка да Миша те и вовсе артисты. Иду давеча, слышу, на пианино разыгрывают. Да так-то весело, славно! Послушала, постояла было, да опара у меня, нельзя…

Люба почувствовала, как в ней что-то радостно дрогнуло, как будто это ее похвалила Прасковья, признала ее труд.

– Инженером – лучше, – вздохнула Таисья Григорьевна. – Как ни говори, инженер…

Она сладко зажмурилась и покачала головой, не зная, что еще сказать про инженеров.

Елена Никитична вдруг засмеялась.

– На днях обхожу вечером группы. Ребята спят. Вижу, навстречу по коридору – процессия. Что такое? Да это Витя Сестренкин, и ведет он за руку Галю маленькую. Оба в одних рубашонках. Спрашиваю: в чем дело? Отвечает: Галя захотела на горшочек, и он взялся ее провожать. Смешные, право! – Она вдруг посерьезнела: – Кстати, забыла выяснить, кто дежурил в тот день. Нельзя такую крошку водить в туалет. Простудится, и очень просто!

Она оглядела все застолье.

– Да пол-то у нас теплый. И туалет детский – чистенько, светло, тепло!

– А как насчет Гали? Нашли мать или нет?..

– Не нашли, – ответила Елена Никитична. – Как видно, Галя нездешняя. Ничего. Теперь будет наша! Еще одна дочь. Вырастим!

Лариса Павловна вдруг уронила голову на стол и громко зарыдала.

– Ты что? Что с тобой? – засуетились вокруг.

– Не могу! И разговоров этих слышать не могу больше!.. Все дети да дети. Днем дети, ночью дети, не видала бы их совсем! Устала я, устала!

Лариса Павловна утирала платочком вспухшие глаза, желтые морщинистые щеки. Венчик из белокурых косичек свалился на затылок, во все стороны из него торчали шпильки.

– Во, упилась! Бражка подействовала, – заметила повариха.

– Успокойся. Вот что я тебе скажу, – Елена Никитична возвысила голос. – На днях приедет к нам настоящий педагог. Тебя я переведу в кастелянши. Давно вижу, что душа не лежит. А пока соберись, киснуть нечего. Тем более в праздник.

Лариса Павловна поспешно закалывала шпильки, улаживала прическу. Отводила в сторону глаза, видно, стыдилась своей неожиданной слабости.

– Пойду сменю Симу, – сказала она и ушла.

Таисья Григорьевна поднялась, одернула свою вязаную кофточку, приосанилась.

– Эх, была ни была! Сплясать, что ли?

Прасковья подала Степану Степановичу заранее припасенную гармошку. Он заиграл сначала неуверенно, спотыкаясь. Понемногу нашел удобный лад, заиграл гладко.

– Чаще! – крикнула Таисья. – Еще чаще! Давай!

Она зажмурилась, развела руки и поплыла грудью вперед. Навстречу, взмахивая платком, вышла Нюра.

– Так-то, девки! Давайте крепче! – крякнул Степан Степанович.

Нюра отбивала дробь настойчиво и сердито, как будто ругаясь и споря. Таисья Григорьевна дробила негромко, отчетливо и степенно. Каблучки ее выговаривали что-то свое, непростое, усмешливое.

– Ишь ты, отбивать пошла! – повариха кивнула в сторону Таисьи. – Не как-нибудь, а со значением! Давай, девка, не жалей тридцати, до ста еще далеко!

И Таисья Григорьевна плясала. Стан прямой, как свеча, руки слегка разведены, в правой зажат платочек – от пляски мелко сотрясается грудь, а ноги знай говорят свое.

– Эх, ношла-поехала-а! – крикнул Степан Степанович.

Гармошка заиграла еще задорнее…

– Что-то душно здесь, пройтись, что ли.

Елена Никитична вышла из-за стола, за ней – Люба. В передней оделись, накинули платки поверх пальто. На улице – темень, пахнет снегом, мокрыми прутьями, звезды дрожат на влажном мартовском небе, и как будто с самых звезд сыплется звонкая капель.

– Давай прогуляемся, – предложила Елена Никитична.

Пошли по узкой тропинке в рощу. Впереди Елена Никитична, за ней Люба.

– Кажется, пахнет почками, – Люба понюхала воздух.

– Рано больно захотела, – усмехнулась Елена Никитична.

– Честное слово, пахнет!

Снег становился глубже, впереди начинались сугробы. Люба хотела что-то сказать, обернулась и увидела, что Елена Никитична стоит, прислонившись к дереву… «Тоскует, – поняла Люба. – Вспомнила своего Ванюшку. Неудивительно. За столом такие разговоры были… Все ведь только о себе думают…» Она отошла немного подальше, отвернулась. И тут какой-то странный звук донесся справа, из-за деревьев. Тонкий, скулящий, то ли писк, то ли мяуканье…

– Любка! Волки! – прошептала Елена Никитична.

Действительно, вой! Только теперь он слышался с другой стороны… И снова заскулили справа.

Люба представила расстояние, отделяющее их от волков. Да, недалеко. Дрожь пронизала колени.

– Пошли! – шепнула Елена Никитична.

Люба повернула назад но тропинке. Теперь она была первой, Елена Никитична едва поспевала за ней. Ноги вязли в глубоком рыхлом снегу. Разноголосый хор заскулил где-то совсем близко.