Текст книги "Обломок молнии"

Автор книги: Людмила Сабинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Судомойка Лизавета взвыла в голос, но тут же прихлопнула ладонью свой рот.

– Пошли, – скомандовал участковый.

Процессия двинулась из прогона. По улице уже брели коровы, пастух щелкал своим веревочным кнутом. Женщины с ведрами на коромыслах оборачивались, громко переговаривались. Ксана шла рядом с Вандышевым.

– Ну, куда ты? – усмехнулся он. – Говорю, иди спать!

– Вот еще! – заупрямилась Ксана. – Как на заборе сидеть, мерзнуть, так мне, кому же еще. А как самое интересное, сразу «иди спать».

– Маленьким надо спать, – Вандышев шутливо потянул ее за косичку.

Ксана отстранилась.

– Я не маленькая. И вообще вам без меня не обойтись. Я свидетельница. Вот, например, Лизавета говорит, что мешок на дороге нашла. А я видела, как она с этим мешком из дома вышла. Вот.

– Ну, положим, что она с этим мешком из дома вышла, мы все тоже знаем.

– А откуда? Откуда?

– А как же. Из сообщения нашего первого номера, того самого, что на заборе сидел, наблюдал, а после храбро преследовал преступников.

И все вокруг рассмеялись. Не смеялся один только лейтенант Гуськов. Обернулся, строго взглянул на Ксану.

– Так она и была «первым»? – спросил он Вандышева.

– Она.

Участковый укоризненно покачал головой:

– Ну и ну, ты и даешь. Ребенка на такое дело брать… За это, знаешь ли, не похвалят.

– Этот ребенок тот еще. Бесстрашный какой-то ребенок попался. Честное слово.

Участковый замедлил шаги, крепко пожал Ксанину руку:

– Спасибо. Спасибо за помощь.

Ксана хотела ответить, ничего подходящего не придумала, смутилась. И правда, что полагается в таких случаях говорить? В голове вертелось что-то вроде: «Служу Советскому Союзу» или «Так поступил бы каждый», слова все какие-то не подходящие к случаю. Пришлось уж промолчать.

Подошли к отделению милиции. У крыльца уже толпились любопытные, каждый хотел проникнуть внутрь, но дежурный никого не пускал. Ксана же вместе с Вандышевым прошла свободно.

Прошла да и не обрадовалась. Только дверь отворили, а навстречу – Прасковья Семеновна. Растрепанная, красная, платок головной в руках комкает.

– Товарищ Гуськов!

– Минуточку, гражданка, видите, занят. Попозже зайдите, попозже.

– Да товарищ же Гуськов! Дело-то какое – девчонка пропала у меня. Так вот и пропала. Ой, горькая я! Гляжу – нет как нет. Со вчерашнего дня ушедши. Да послушайте же, человек пропал!

Тетя Паша горестно всплеснула руками, и вдруг глаза ее остановились на Ксане. Она смолкла на полуслове и опустилась на скамью.

– Эта, что ли? – участковый кивнул в сторону Ксаны.

– Матушки мои! – изумилась тетя Паша. – В милицию забрали вместе с хулиганами! Это что же такое делается? Вечор те две в кино удрапали, меня не спросивши. А теперь и эта…

– Плохо, значит, соблюдаете, – строго сказал участковый. – Дисциплина хромает.

– Да я ли не соблюдаю, – в голос запричитала тетя Паша, – я ли не берегу! У меня, если хотите, ровно у матери родной!

– Как же так получилось? – Участковый уже сидел за столом, листал какие-то бумаги, и мысли его, видно, заняты были куда более важными делами, чем теть Пашины…

А тетя Паша-то разливалась:

– Вечор, грешным делом, сбегаю, мол, в кино. Посмотрю, что за фильму привезли. Тоже ведь я не каторжная. Девки, думаю, спят, ну и пускай снят. А я, мол, сбегаю. Прибежала, гляжу: дым коромыслом, пляшут, да еще как чудно пляшут, ой, мамочки! А мои-то две в самой середке, а парни-то вокруг, парни-то! Так и обомлела. Хвать одну, хвать другую!

Тетя Паша перевела дух, обмахнула потное лицо платком.

– Ну, кино посмотрели все же, домой веду. «Ах вы, такие, говорю, сякие, что же вы без спросу ушли, да и подружку одну в сарае покинули?» Отвечают: «А она в избе спать залегла. Еще с вечера». Так я и обомлела. Бегу в избу – так и есть, пусто! А она вот, оказывается, где. В милицию угодила. Ух, я ужо крапивы-то нарву, ух, уж и не посмотрю, что не своя, не помилую!

– Минуточку, – участковый предостерегающе выставил ладонь, – минуточку, гражданка. Тут надо еще разобраться…

– Да что разбираться-то, товарищ Гуськов! – взмолилась тетя Паша. – Ну, девчонка молодая, глупая. С кем не бывает… Отпустите вы ее ради бога, товарищ Гуськов, а я уж, обещаю вам, крапивой-то. Уж я посодействую!

– Минуточку! – Участковый резко постучал по столу карандашом. – Ваша подшефная ни в чем не виновата. Наоборот, она выполняла особое задание и сильно помогла нам. Она, если хотите…

Тут Гуськов замолчал, уставился на дверь. Все, кто тут был, тоже повернулись к двери, прислушались. В полной тишине за дверью раздались странные, лязгающие шаги. По ступеням кто-то поднимался, медленно, грузно, бряцая на каждом шагу чем-то металлическим. Участковый поднялся из-за стола, выжидающе вытянул вперед шею.

Дверь распахнулась, и на пороге, в окружении двух дюжих дружинников, появился Аким Родионыч. За плечами у него болтался полупустой рюкзак, брюки на коленях порваны. Родионыч смущенно улыбался.

– Ой, Родионыч! – заголосила было тетя Паша. – Тебя-то за что, мил человек?!

– Отставить! – сгоряча скомандовал тете Паше участковый.

Кивнул дружинникам:

– Докладывайте!

Парень выступил вперед:

– Товарищ лейтенант! Результаты обыска на квартире Сысоевых: говяжьей тушенки сто пятьдесят банок, туш бараньих шесть, индеек восемь, масла топленого тридцать одна банка. Литровки. Консервы «Сардины в масле» – девятнадцать банок. Все найдено в погребе. Четыре сберкнижки. Вот они. На квартире остался старшина Митрохин.

Дружинник протянул Гуськову пакет.

– Так. А этого где взяли? – участковый кивнул на Родионыча.

– Все там же, на складском дворе. За ящиками прятался, видно, сообщник.

Участковый задумчиво посмотрел на Родионыча.

– А в мешке-то что?

– Не знаем. Не стали вскрывать, некогда.

– То-то что некогда, – проворчал Гуськов. – Вы, гражданин, садитесь. Что там у вас в мешке, показывайте.

Родионыч торопливо скинул с плеч рюкзак, там что-то звякнуло. Аккуратно развязал веревочку, опрокинул рюкзак. На пол высыпалась целая груда пустых консервных банок.

– Вот. Из-под сардин, – Родионыч смущенно развел руками.

– Никак, помешался! – испугалась тетя Паша.

– Гм… Хм… – Участковый откашлялся. – Так. Из-под сардин, значит. Ну, а все-таки, на что вам они, а? Расскажите все по порядку, не торопитесь. Для нас каждая деталь важна. – Гуськов положил перед собой чистый лист. – Итак, сегодня ночью вы пробрались на складской двор…

– Да-да, понимаете, именно пробрался, – Родионыч нервно потер рука об руку, – пробрался, значит, поскольку пытался пробраться еще днем, да, понимаете, никак нельзя: прогнали.

– Кто прогнал?

– Да вот гражданочка, – Родионыч указал на судомойку Лизавету. – Прямо-таки выгнала. Некультурными словами обозвала, пришлось уйти домой. Я тогда и решил: ночью все спят, прогуляюсь вторично, собаки там не имеется, отчего же и не пройтись. В моем возрасте прогулки полезны в любое, понимаете ли, время суток…

– Так. За что же вы его прогнали? – обратился участковый к судомойке Сысоевой.

– Лазает там. Не положено, – проворчала судомойка. – Склад: упрут чего – отвечай.

– Ну и… – Гуськов кивнул Родионычу.

– Ну и пошел. Мне жестянки эти до зарезу нужны. Я из них домры делаю.

– Домры?!

– Нет, вы поймите меня правильно, – заторопился Родионыч, – годится не всякая жестянка, а именно такая вот, – он поднял с пола одну, показал, – продолговатая, из-под сардин. В тысяча девятьсот тридцатом году у нас в клубе «Пролетарий» целый ансамбль был. С инструментами трудно приходилось, прямо-таки невозможно трудно, а это, если хотите, выход из положения. Ансамбль самоделок, прекрасный ансамбль. Я бы продемонстрировал вам. Эх, да с собой-то нет. Изготовил тут одну…

– Постойте, постойте, – Гуськов сложил чистый лист, забросил его в ящик стола, – я что-то не понимаю.

– Ах, что тут понимать! Жестянка продолговатая – это корпус, к ней приладить гриф деревянный, переднюю деку, лады. Четыре колочка, четыре струночки. И звучит, знаете! – Родионыч затряс кистью, как бы играя на балалайке. – Звук, правда, небольшой, но серебристый, в нижнем регистре – глуховатого тембра.

– Так, значит, на помойке обнаружили банки и решили воспользоваться? – подытожил участковый.

– Именно, именно, – Родионыч закивал согласно, – именно воспользоваться. Не пропадать же добру.

– Зачем же вам так много? На продажу, что ли? – Гуськов недоверчиво уставился на Родионыча.

– Как – на продажу? – обиделся Родионыч. – А ансамбль? Почему же детский ансамбль не организовать? Мы с этими домрушками еще на областной смотр попадем, вы уж поверьте. Ноты – по цифровой системе, строй – домровый, и зазвучит, ах как зазвучит!

Родионыч сладко зажмурился, будто прислушиваясь к звучанию необыкновенного ансамбля. Участковый помолчал немного.

– Все ясно, – сказал наконец он. – Аким Родионыч, извините за ошибочное задержание. Служба, долг, понимаете. Еще раз извините и можете быть свободны.

Дружинники помогли Родионычу собрать в мешок консервные банки, и тот заторопился к двери.

– Прочих граждан, кроме задержанных, прошу освободить помещение, – распорядился участковый.

Вместе с другими Ксана вышла на крыльцо и сразу же зажмурилась от света. Солнце едва поднималось. Сильно пахло тополем и березовым листом. Солнечные лучи оранжевыми стрелами вырывались из-за тучи, насквозь пронизывали сосновую рощу на пригорке, низ деревьев горел, переливался ярой медью, длинные тени сосен протянулись через всю луговину… Никогда еще Ксана не видела такого красивого утра: глядеть бы и не наглядеться.

– Ишь, парит как, – сказала тетя Паша. – С утра раннего. Разомлели березки-то, ровно пареным веником отдает. Выть дождю, не иначе.

– Значит, опять сорняк подрастет, – заметила Ксана.

– Сила. Ну, ничего. Сегодня все равно воскресенье, пускай себе льет. А мы вот оладьев напечем, потом и баньку затопим. Веничков свежих навязать бы.

– Я схожу, наломаю, теть Паш…

– А ты мне зубы-то не заговаривай, – спохватилась тетя Паша. – Рассказывай, что ли где гуляла. Что за притча случилась, что за происшествие?

– Ой, устала я, теть Паш. И голодная. Вот за стол сядем, там все и объясню.

Тетя Паша заботливо оглядела Ксану.

– И правда, лица на девке нет. Серая вся, от пыли, что ли. Ты вот что: мыльце захвати, мочалочку, да и выкупайся пока. Одежку хорошенько встряхни. А я, глядь, управлюсь с оладьями. Беги, касатка, беги.

Прасковья Семеновна повернула к дому, а Ксана добрела до сеновала, взяла с привешенной к забору полочки мыло, сдернула с веревки полотенце и купальник, привычной тропой спустилась к озеру. Села на сухую, без росы траву, начала расшнуровывать пропыленные кеды, да и засмотрелась: озеро гладкое, блестящее, как стекло. Только стекло разноцветное: до середины ярко-голубое, а дальше, до самого того берега, темная полоса, туча грозовая отражается. Ксана торопливо расшнуровывала кеды, а сама все поглядывала вверх. Туча висела неподвижно, свинцово-синяя, с лохматыми краями. «Вроде и не двигается, на месте стоит. Вон и солнышко припекает. Во всяком случае, до сарая-то всегда добегу. Два шага всего».

Разделась, одежду все-таки в куртку поролоновую завернула и запрятала под куст, чтоб не замочило. Вода оказалась до странности теплой. Первые два-три шага по илистому дну, еще шагов пять по песочку, а дальше уж – никакого дна, плыви себе в любую сторону.

Мягкая толща воды расступалась, Ксана прыгала, вертелась, несколько раз ныряла в глубочину. Она любила купаться и могла часами не выходить из воды. Пока не прогонят. «Хорошо, что родители не видят. Купайся, сколько захочется. А то: «Ксана, пора выходить! Ксана, утонешь!» И как это люди тонут? Это ведь умудриться надо – утонуть. Ну-ка, попробую». Опустила руки, перестала двигаться. «Ну и что? Вот лежу я на спине. Хорошо. Солнышко лицо греет, вода укачивает. Хорошо… А как же в книгах? Катерина в «Грозе», «Бедная Лиза», еще кто-то там. Представляю себе: с горя заорал, разбежался, и – бултых в воду. Это-то понятно. С горя же. Ну, а дальше? Бултых в воду, и… Так-таки и утоп? Как же, держи карман. Утонуть тоже уметь надо».

Она рассмеялась, зашлепала ладонями по воде, радужные брызги рассыпались кругом. «Интересно, сумела бы я доплыть до того берега? Далековато все-таки. Но как-нибудь надо попробовать». Она вгляделась. Очертания берега почти скрылись за синей волнистой хмарью. Вдруг там сверкнуло. В самой толще тучи возникло слепящее ветвистое дерево, задрожало и стремительно воткнулось в землю. «А грома нет. Значит, не скоро еще. Можно не торопиться!..» Не спеша поплыла обратно, вдогонку раздался ленивый раскат грома. Солнце медленно уползало за тучу, вот осталось полсолнца, а вот и совсем маленький кусок, так, в пару лучиков…

Неожиданно потемнело. Огляделась Ксана – гладкого озера-зеркала как не бывало, всюду мелкая свинцовая рябь. «Это уже неинтересно. Пора вылезать». И тут ударили толстые струи дождя. Вода вокруг закипела, вспучилась пузырями, дождем хлестало по голове и плечам… «Дождалась! Так мне и надо». Ксана нырнула, чтобы избавиться от дождя, а когда снова выглянула из воды, увидела, что по берегу кто-то бежит.

Вандышев! Спустился к самой воде, сбросил рубаху и джинсы, неразборчиво крикнул что-то, кинулся в мутную кипень воды. «Нашел место купаться. Не мог уж подальше… Да и время, ничего не скажешь, подходящее», – рассердилась Ксана.

В несколько взмахов доплыл до нее, отфыркиваясь, схватил за лямку купальника.

– Как, тонем? Помощь требуется?

От изумления Ксана действительно чуть не захлебнулась. Во всяком случае, порядочно глотнула озерной водички.

– Ч-что такое? Кто тонет? Я купаюсь. Купаюсь, понятно?

Она нырнула, отплыла под водой как можно дальше. Оглянулась. Вандышев был тут, рядом. Лицо мокрое, волосы обвисли – на себя не похож.

– Нет, серьезно? Не шутишь? Кто же это купается в такое время.

– Самое лучшее купание. Я всегда купаюсь, когда гроза, – соврала Ксана.

Над головой с треском разорвалась туча, полыхнуло фиолетовым, по всем берегам раскатилось гулкое эхо. Оба, не сговариваясь, нырнули.

– Вот. А ты говоришь, – Вандышев отфыркивался, поглядывая на низкую, тяжелую тучу. – Самое опасное дело, между прочим. Гроза. Вода – проводник.

– Ну и пускай проводник, – храбрилась Ксана, – мне это нипочем, я привыкла.

– Ха-ха, – печально усмехнулся Вандышев, – мокни вот теперь из-за тебя. Иду, вижу – девушка тонет. Дай, думаю, спасу. Прославлюсь, что ли, напоследки. И все, выходит, зря.

– Так берег вон близко, в чем дело? Вылезай!

Он шутливо зашмыгал носом.

– Пожалуй, теперь это нерационально. Сейчас, пожалуй, самое сухое место – озеро.

Ливень припустил с новой силой. Казалось, нежданно обрушилась многотонная водяная кровля, сплошной массой шлепнулась на озеро, придавила. Вода вокруг раскачивалась, белые хлопья пены хлестали в лицо.

– Все-таки вылезем, а? – предложил Вандышев.

– С-смысла нет, – пискнула в ответ Ксана, – в воде ведь лучше!

На самом-то деле она уже порядочно продрогла. Но разве на берегу, под дождем и ветром, теплее?

Она стала подпрыгивать, вертеться, грести как можно сильнее – лишь бы согреться. Вандышев барахтался рядом.

– А знаешь, наше озеро ведь волшебное, – крикнула ему Ксана.

– А? Почему волшебное? – сквозь дождь отозвался Вандышев.

– Предание такое есть. Когда татары напали на эти места, население стойко защищалось, наконец горстка храбрецов вместе с женщинами и детьми заперлись в церкви.

– Уф! Ну и крепок дождь! Бьет, будто палкой! Всю голову пробуравил. Уф-ф! Ну, а где же эта церковь?

– На дне! Только хотели татары церковь поджечь, как она сползла по берегу да на дно озера и ушла. Вместе со всеми защитниками, монахами и священниками.

– Это называется – из огня да в воду. Воду, все-таки предпочли. То-то я ногой сейчас задел… Ой! Твердое что-то. Кажется, крест церковный.

Вандышев скорчил уморительную рожу. Ксана залилась хохотом. А ноги все-таки поджала, так, на всякий случай. Кто знает, что там, в черной глубине. Вдруг – огромная щука.

– И говорят, если утро тихо-тихое, – продолжала Ксана, – а вода совсем прозрачная, то…

– Церковь виднеется, – насмешливо подсказал Вандышев.

– Ага. И купола разноцветные, и золотые кресты горят. А еще некоторые пение слышали. Красивое пение. И шествие праздничное, крестный ход. Все нарядные, и все поют. Представляешь?

– Представляю.

Вандышев, не торопясь, поплыл к берегу, Ксана – рядом. Дождь лил стеной. Спешить было некуда.

– Вообще-то озеро это бездонное, так уж считается. На середине, конечно. Пытались измерить, – кричала Ксана.

– Церковь и шествие на бездонном дне. Легенда красивая. Но нелогично, – с серьезным видом парировал Вандышев.

– А что вообще-то логично? – заспорила Ксана. – Вот, мокнем в воде, а все равно дождь, это логично? Или вон Сысоев: наворовал продуктов, а самому ведь пировать не придется! Отнюдь. Какой уж тут пир. Где логика?

– Он не знал, – Вандышев ухмыльнулся деланно-глупо.

– Не знал. Вот еще!

Багровая яростная вспышка. Оба зажмурились, инстинктивно ушли под воду. Но все равно оглушил мощный удар, зловеще-пронзительный треск, будто все сосны по берегам сразу рассыпались в мелкую щепу. Ощутила Ксана – воду вокруг и ее тело тоже пронизала особая, мелкая дрожь, будто ток электрический прошел. Едва не задохнулась, то ли от страха, то ли от этого жуткого ощущения. Вандышев нашарил ее в воде, встряхнул.

– Цела?

Состроил испуганное лицо, потешно взвыл:

– Ой, старцы святые, спасайтесь, спрячьте! Ма-а-ма!

Страх сразу прошел, да и не до страха, тут со смеху умереть можно. Едва не захлебнулась от хохота.

– Ну, хляби небесные закрываются на обед, – продолжал хохмить Вандышев, – главные ресурсы исчерпаны, с боезапасами заминка. Объявляю отбой!

Он сложил ладони рупором, затрубил торжественно:

– Отступаем в полном порядке, потерь нет, настроение бодрое!

И правда, уже шел тихий, мелкий дождик. Солнце проглядывало из-за посветлевшей тучи, вокруг мирно зеленели берега. Вандышев протянул ей руку, вместе побрели к берегу, взбежали на травянистую кручу.

– Н-да… – Он огорченно разглядывал свою промокшую одежду. – Уж лучше опять к старцам на дно, чем это вот на себя налепить. И все из-за тебя. Спасать надумал, а?! Вот чудик!

Кое-как выжал, накинул на плечи мокрую рубаху, начал усердно отжимать брюки.

Совсем другое дело – Ксанины вещи. Куртка намокла сверху, зато уж остальное все было в целости, все сухое. Захватила узел, отбежала в сторонку, к соснам, там за тройным широким стволом она всегда переодевалась. Подбежала и ахнула. Мощная, свеже-зеленая верхушка сосновая лежала на земле. Один из трех стволов разбило молнией, чернели острые зубья излома, от верха и до самой земли выжгло глубокий обугленный желоб. А вокруг валялись осколки. Сосновые осколки, на них смола запеклась прозрачными красными натеками, и не щепки это были, а именно осколки разбитой грозовым ударом сосны. Пахло смолой, парным дождем и еще чем-то, легким и тревожно-радостным. «Озон, – поняла Ксана, – вот как он пахнет, озон…» И неожиданно для себя позвала:

– Леня! Ой, погляди!

– Что случилось?

Вандышев приближался, на ходу вытирая голову и шею мокрой рубахой. Замер, оценивающе глядя на Ксану.

– Ничего себе! Ты, оказывается, взрослая. А я-то… Думал, ребенок.

Она смутилась, отступила за ствол. Совсем забыла, что не одета. Было неловко, беспокойно отчего-то, но весело. Может, потому, что вот заметил ее все-таки Вандышев и смотрел сейчас на нее сквозь зеленую крону поваленной сосны совсем иначе, не как раньше. А раньше вроде и не замечал. «Пошли. Лезь на забор», «Быстро» – вот и весь разговор…

– Ты только погляди, что творится! – крикнула она из-за сосны. – Дерево-то!

– Ого! – Он обошел вокруг, потрогал обугленный ствол. – Расколотило нормально. Вдребезги.

Ксана нагнулась, подобрала тяжелый, набрякший от сырости кусок дерева. Понюхала.

– Такую махину разбило будто фарфоровую. Это когда ударило, помнишь? Еще по воде вроде ток прошел… Ну, мне показалось, что ток…

Вандышев брал в руки то один, то другой осколок, рассматривал.

– Ничего не скажешь, прямое попадание.

Выбрал длинный кусок, кора на нем блестела от запекшейся смоляной глазури. Долго рассматривал бурые, волнистые натеки.

– Пожалуй, стоит это с собой взять. На память. А? Я возьму. Жареная сосна, оригинально.

Ксана, уже в джинсах и кофточке, натянутых кое-как прямо на мокрый купальник, удивленно озиралась.

– Гляди, гляди! Земля-то! Трава вся вытоптана. А были здесь такие ромашки! И трава по колено. А теперь будто бы все выжгло…

– Черти горох молотили, – беззаботно пошутил Вандышев. – Эх, сейчас бы горяченького чего. Чаю бы попить…

Он поежился, охватил себя руками. Только теперь вспомнила Ксана про тетю Пашу, про подруг, про горячие оладьи с чаем.

– А у нас сегодня оладьи, – вырвалось у нее. – И самовар. Пошли к нам! А что? Я приглашаю.

Вандышев ежился, подпрыгивал то на одной, то на другой ноге.

– В мокром виде? – он присел, по-собачьи тряхнул головой, с длинных прядей полетели брызги. – Нет уж, в таком виде не могу. Как говорится, конфузно. Конфуз перед дамами.

Он так смешно это произнес, что Ксана не удержалась, согнулась от хохота. Будто какой-нибудь галантерейный приказчик из пьесы Островского.

– Ничего, ничего, – смеялась она, – там и просушим одежду. У самовара.

– Нет уж, увольте-с. Как-нибудь в другой раз, очинно вами благодарен.

– Ой, хватит смешить!

– Нет, и правда – не могу, – неожиданно серьезно сказал он. – Там ребята ждут, сегодня мы перебазируемся. Все-таки я староста, нельзя. И так опаздываю!

Он уже мчался вдоль берега, зажимая под мышкой трофей – «жареную сосну» и свои скрученные в жгут брюки. Издали крикнул «пока», махнул рукой.

Ксана постояла еще немного, подобрала два-три смолистых осколка и побежала домой.

Было ей радостно, а почему, не знала сама. Так просто. Потому что дождь кончился, пахло мокрой травой и листом березовым, и ноги бежали так легко. В гору, а легко. И еще Вандышев: какой он ловкий и смелый и какой смешной. На бегу пыталась вспомнить, что он такое выдавал во время грозы, когда оба в озере мокли, но все сейчас как-то забылось. Ведь было смешно, хохотала. Что же он такое говорил? Все равно: она знала, что вспомнится каждое слово. Потом. Даже хороню, что не сразу вспомнится.

Вот улягутся все спать, и она тоже. Будет смотреть сквозь решетчатые стены на звезды, будет лежать тихо-тихо. Подруги заснут, а она и не подумает. Будет вспоминать. И все снова, с самого начала переживет. И купание в грозу, и все, что он тогда говорил. Каждое слово. На целую ночь хватит.

Вот и сарай виднеется. Запахло дымом, значит, тетя Паша уже баню топить начала.

Ксана замедлила шаги, остановилась. Оглянулась. Внизу озеро отблескивает полированной сталью, у того берега – голубая кайма. Небо. «Все-таки наше озеро волшебное, – подумалось Ксане. – И эти вот куски сосны, смолистые, звонкие, они волшебные тоже. Их молния опалила. И пахнут молнией. Всегда буду хранить их. Талисман. Пусть это будет мой талисман!»

После бани улеглись в избе, Прасковья Семеновна велела. Не доверяла девчонкам, да и сыро на сеновале после дождя. Одна простуда. Да оно и спокойнее… Ксана уснула первая. И отсыпалась чуть ли не до самого обеда. Будить не стали, тетя Паша не позволила. А в обед прибежали девочки, рассказали, что студенческий стройотряд уехал. В Рябинино уехал, это километрах в двадцати. Там строят овцеферму. Сильно жалели Люба с Иришкой, что не будет больше ни танцев, ни кино. Ксана молчала… Все равно через несколько дней кончался срок их практики. Впереди город, дом, школа. Последний учебный год.

…– Ракитина Ксения! Вашу зачетку, пожалуйста.

– Ах, да. Сейчас…

Ксана подошла к столу, не глядя подала зачетную книжку. Она была вся поглощена обдумыванием темы, которая ей досталась. Вернулась на свое место, на листке бумаги набросала пункты: первый, второй, третий. Кажется, проясняется, в каком порядке будет она освещать предмет. Римское право. Вообще-то она не слишком боялась этого зачета, очень уж интересный материал. За этот год много прочла всего, даже те статьи читала, которые в списке обязательной литературы и не значатся. А все же… Все же страшновато. Сейчас она подойдет к столу, сядет перед преподавателем. Да, надо поторопиться. Она последняя осталась. Кажется, и педагог то и дело на часы поглядывает. Вообще-то она готова. Можно идти… Вот, разве нос платком промакнуть. На всякий случай. И тогда – в атаку!

Вытащила из стола сумочку, раскрыла, стала рыться в ней.

– Что вы там ищете? «Шпоры», что ли? Зачем, не надо, не советую!

Ксана вздрогнула. Сумка едва не выпала из рук. Подняла лицо: над ней высился… Вандышев, собственной персоной.

– Так что вы там ищете?

Она горячо порадовалась про себя, что не захватила на зачет эти самые «шпоры». Шпаргалки, разумеется, у нее имелись, только трудилась Ксана над этими листочками совсем не для того. Просто чтобы лучше расположить материал в памяти и чтобы удобнее повторять. Как хорошо, что они дома, вся пачка!.. Не найдя, что сказать, потянула из сумочки платок. Вслед за ним выскочил и кусочек обугленной сосны, тот самый. Когда-то разложила эти осколки по всем своим сумкам. На счастье. Так уж получилось. Вот теперь ее и подвел один из них.

– Что такое? – удивился Вандышев.

Взял осколок, подбросил на ладони, оторопело уставился на Ксану. И тут ей стало смешно: такое лицо у него сделалось. Глаза широченные, брови – дыбом, и даже рот приоткрылся.

– Так вы, значит, Ракитина Ксения? – вымолвил наконец он.

– Ага.

– Ничего себе! А я ведь так и не спросил тогда ваше имя. Потом, когда вернулись, заходил к бригадирше, не застал. И все давно уже уехали.

Еще раз подбросил осколок на ладони, задумался.

– У меня-то он на столе лежит. Большой такой. Молнией пахнет, озоном… Обломок молнии.

– Я помню, – тихо отозвалась Ксана.

Помолчали.

– Ну, идите отвечать, – сухо приказал Вандышев.

Зачет начался. Говорила Ксана как-то машинально, плохо слушая себя. Ведь ответ был разработан по пунктам, ей было легко. Только мешали разные совсем посторонние мысли. То вечер вспомнится, когда звякнула щеколда и Вандышев пробрался в сарай, то – как он побежал по берегу в плавках и мокрой рубахе, зажимая под мышкой закопченный обломок сосны… Неудивительно, узнала сегодня не сразу: в сером костюме, волосы коротко подстрижены, да и вообще как-то повзрослел. Он ведь тоже ее не узнал.

– Ну что же, понятие кое-какое вы имеете. Достаточно. Зачет.

Вандышев расписался в зачетной книжке, перелистал ведомость.

– Хотя уж какой это зачет был, – усмехнулся он, – скорее вечер воспоминаний.

Ксана смущенно запихивала в сумочку свою зачетку.

– Для меня, конечно, – добавил он.

– И для меня. До свидания.

Она кивнула, быстро пошла к двери. За дверью перевела дух. Увидела картонную табличку, пришпиленную кнопками: «Л. И. Вандышев, аспирант». Надо же: и это она заметила только сейчас!

Ксана побрела по уже опустевшему коридору. То, что сегодня случилось, ошеломило, но как-то не удивило ее. Втайне она ведь всегда знала, что так и будет. Конечно, знала, но все-таки не верилось… «А отвечала на зачете, кажется, неважно. Он сказал: «Кое-какое понятие имеете». Ой, неужели опозорилась? Да нет, рассказала все по порядку, как надо. Все-таки могла бы получше. Растерялась, панике поддалась, и все из-за него, из-за Вандышева. Вот сумасшедшая! А ведь она умеет собраться, когда надо. Столько экзаменов сдала, кое-какой опыт имеется. Одни вступительные что-нибудь да значат». В первый год не прошла по конкурсу, а на другой год прошла. Попала, правда, на заочное. Все оказалось не просто, пришлось немало потрудиться…

Ксана застегнула пальто, стала надевать перед зеркалом шапочку.

Неожиданно в зеркале возник Вандышев, бросил портфель на подзеркальник, торопливо замотал шею шарфом.

– А как насчет того, чтобы продолжить вечер воспоминаний? – сосредоточенно нахмурившись, проговорил он.

– Можно и продолжить, – не сразу ответила Ксана.

– Может быть, продолжим в кафе, тут недалеко, за углом?

– Нет. У меня билет в Консерваторию. Лучше уж продолжим там, на концерте. Второй билет как-нибудь достанем…

– Значит, в девятнадцать ноль-ноль? – Он низко надвинул на лоб шапку, улыбнулся.

– Нет. В восемнадцать тридцать, – строго поправила Ксана. – И без опозданий.

Нахмурилась, вытянула лицо и, стараясь подражать голосу Вандышева, повторила те самые слова, что говорил когда-то он:

– Джинсы. Куртку потемнее. И не опаздывать. Я ждать не стану!

Оба весело рассмеялись.

Вандышев распахнул перед ней дверь на улицу. Обоих ослепил белый зимний день.