Текст книги "Хроники анклавов"

Автор книги: Людмила Ланская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

В такие дни и ночи Кэт тоже вспоминала прошлое, лежа плашмя на остывшем темперлоне, ловила под веками послеобразы и смазанные картинки снов наяву. Вырываясь на поверхность, она шла искать по дому или в бамбуковую рощицу, или же, в конечном итоге, на холм, поросший колокольчиками, Феликса, чтобы вновь обрести друг друга, как автофлай сигнальный маяк.

– Возьми… в верхнем ящике комода, – придушенно заговорил он, откатившись от Кэт на свою сторону кровати. – Колоду костяных карт и жестяную коробочку. Они нужны мне.

Шея её еще горела от следов яростных поцелуев, бедра от щипков, позже грозящихся превратиться в новые синяки. Щеки и грудь были расцарапаны щетиной. Губы припухли и запеклись. Кэт едва дышала, впиваясь пальцами в мякиш темперлона. Воздух спальни густо пропах цветочной пыльцой и потом их тел. Она кое-как поднялась на ноги, прошлепала по горячим половицам к комоду и достала то, что он просил, словно капризное дитя. Не торопясь, Кэт вернулась к растянувшемуся на матрасе любовнику, грубо вручив ему вожделенные предметы. Затем она глотнула нагревшейся воды из кувшина и с яростью подняла деревянные решетки на окнах. Она жадно дышала, стуча решетками об пол. Выпила остатки воды из стакана, чуть не выронила его из руки, вместо этого ударила ладонью по раме. Её разрывала на части злость и придавливала в немом крике жалость. Он был слаб. До чего же он был слаб в своих страстях, что не угасли с потерями. Даже ей удалось совладать с призраками и кошмарами, чтобы обратиться некой новой ипостасью себя самой.

Солнечный свет залил плавленым золотом спальню. Феликс застонал, выронил колоду и коробочку из рук.

– Ты издеваешься! – крикнул он, пытаясь спрятаться на голом темперлоне от света, звуков и тепла дня.

– Это ты издеваешься надо мной. Ты же обещал мне прекратить эти “вспышки”, как ты их называешь. Обещал, что мы будем жить по-другому.

Кэт не кричала, но голос её звучал жестко, как сталь. Феликс отдышался и посмел взглянуть на неё, объятую маревом, заползшим из низких окон. Она была прекрасна, словно валькирия. Лишь темные полукружья под глазами выдавали усталость и почти сломленность…

– Прости, – прошелестел его голос, будто из другой комнаты. – Прости меня, Кэт. Я люблю тебя. Ты нужна мне. Ты ведь знаешь.

– Но она нужна тебе сильнее, – констатировала злостно Кэт, указав на сенсорную клавиатуру симулятора, и стала подбирать с пола одежду.

Феликс молчал, зарывшись в агонии дрожащими пальцами в темные волосы, полусидел на кровати. Его долго тошнило, сил доползти до ванной, чтобы наполнить кувшин водой не было. Вообще не было сил что-либо делать. Каждый мускул, будто исчез. Красная паутинка лопнувших капилляров в глазах доставляла кошмарные неудобства при таком яростном освещении. Он не злился на Кэт. Сил и на это не было… Потом он пытался сыграть со своей тенью на эбеновом полу в покер костяной колодой. Потом заснул, укутав голову шелковым халатом. Время незаметно просачивалось мимо. И ему хотелось замумифицировать все мгновения своей жизни и заточить их на дне плоской жестяной коробочки с потускневшим китайским иероглифом, означающим… Как же она говорила?.. Голова Феликса дернулась, руки взметнулись в воздух. Сиплый вздох застрял в глотке. Солнечные лучи больше не беспокоили его.

Вернувшись к полуночи, Кэт не стала искать его по комнатам или где бы то ни было, сама ушла в кухню и неожиданно крепко уснула за мраморной стойкой без снов. Лампочки моргали в конусообразных плафонах. На улице занялся методичный ливень. Чашка с эспрессо дымилась седыми завитками, остывая. А в северном крыле сердце Феликса навсегда остановилось вместе с разбитой аппаратурой для выхода в симуляцию…

***

…Бамбуковая роща гулко шумела на прохладном ветру. Утро занялось, рассвело ярко-рыжим солнцем, слепя глаза. Кэт заслонила помятое, бледное лицо ладонью. Ночной пришелец с королевским именем Артур стоял на веранде, нервозно закуривая черную сигарету. Она вышла к нему, неслышно присоединившись, заговорила первой:

– Я хотела бы остаться здесь.

Мужчина взглянул на неё флегматично. Было в нем нечто странное. Какая-то не человеческая, жестокая красота. Лишь спустя много часов Кэт вспомнила рассказы Феликса о Монолите и мальчике-киборге по имени Артур…

С каждой минутой температура воздуха неумолимо росла вверх. Жар смешивался с ночной влагой, воздух густел, обращаясь испариной. Вокруг всё подернулось масляно-молочной дымкой.

Артур почесал щеку, отгоняя прилипчивых мошек. Новая пассия пронырливого старого кота Шулера ему и не нравилась, и нравилась одновременно. Она чересчур напоминала его самого с поправкой на пол. Будто потерянная сестра. Киборг-хакер хмыкнул, стряхнув пепел с сигареты.

– На самом деле мне все равно. Этот дом, – он лениво махнул рукой на здание в восточном стиле. – Шулер когда-то выиграл в покер для своей единственной любви.

– Он рассказывал. Китаянка. Куртизанка. Красавица. Чан Ли.

Бог любит троицу…

Голос Кэт звучал сухо и пресно, как ржаной хлебец. Артур скосил взгляд на неё. Неужели ни капли ревности? Ну нет. Белые пальцы все же сжали край синей майки, что выдало девушку.

– Я приехал попрощаться. Спасибо, что сообщила о… нем.

Кэт поджала губы при упоминании тела Феликса, накрытого полностью простыней в темной северной спальне. Солнце почти не проникало туда, так как они с Артуром опустили деревянные решетки, служившие вместо жалюзи. Частички пыли танцевали в затхлом воздухе. На низком столике стояла ваза из китайского фарфора – тонкая и невесомая – с букетом колокольчиков. Они вяли, теряя лепестки. Винное пятно впитывалось в столешницу. А в бокалах остатки его уже испарились, оставив лишь багровые запекшиеся подтеки…

Вачовски надавали кончиками пальцев на веки. Слезы текли по щекам, как в тот момент на резервных секторах. Это повторилось вновь. Они оставили её. Те, кто был дорог и понимал мятущуюся душу. Рэн… Холод снова коснулся промеж лопаток. Она всхлипнула, отвернувшись от Артура, который медленно курил сигарету, запрокинув патлатую черноволосую голову к небу.

Дым змеился изо рта, фактически не растворялся, а зависал седыми хлопьями в жарком мареве рыже-зеленого утра. Из-за бамбуковой рощи выплывали облака, словно свитки. Откуда-то, издалека, доносился звук двигателей автофлаев, запах отсыревших сосновых столбов и раздавленных каблуками диких ирисов.

– Так ты приехала в Плэзэнтвилль на водное шоу гомоакватикусов?

Артур потянулся всем телом, прохрустел позвонками. Дотлевшая сигарета упала из уголка губ. Бессонная ночь и спешная поездка сюда вымотали его неимоверно.

– Да. Там мы и познакомились с Феликсом.

Она не называла Шулера Шулером. И в её интонациях проскальзывало некое восхищение. Артур удивился и слегка расстроился, ведь он никогда не воспринимал Шулера всерьез. Даже после происшествия с кубом, проклятой Азбукой будущего.

– Ясно.

Артур выудил из кармана джинс порт новейшей модели, что-то быстро напечатал и сказал:

– Оставайся здесь, если хочешь. Думаю, он именно этого хотел. Шулер…

Кэт пронзила его свирепым взглядом, держась крепко за сосновый столб.

– Прости. Феликс, – неуклюже поправился он. – Феликс давно был болен. Сердце подводило его неоднократно. Я как-то предлагал ему обратиться к кибернетику, для которого я однажды взломал коды. Ведь, что такое сердце – мышца, и не более.

Вялый сквозняк заскользил по коридорам дома. Кэт сползла спиной по столбу на пол веранды. Ей хотелось остаться одной. Всего лишь мышца… Всего лишь… Рэн… возможно ли, что Феликс стал Спиритом, как ты? Возможно ли, еще раз увидеть вас?

Артур подошел к этой странной плачущей женщине, присел около неё на корточки, но отчего-то не посмел прикоснуться, чтобы успокоить. Он давно разорвал привязанность к Шулеру и был готов к тому, чтобы однажды узнать о его кончине. После событий с Азбукой будущего они виделись в Монолите последний раз. Чан Ли была больна. Он увозил её к спецам в Плэзэнтвилль. Это не помогло. Любимая женщина сгорела. Шулер отправился по анклавам, заперев этот дом с воспоминаниями о ней. А теперь… теперь здесь появилась другая женщина. Она подарила ему последнюю радость жизни. Пускай, так и будет.

– Вставай, – Артур протянул ей руку. – У нас много дел. Я побуду с тобой, пока всё не закончится.

Уверенность и твердость его слов заставили Кэт подняться. Она справится. Даже если её личная фабрика грёз оказалась разрушена. Даже если ей будет отказано на миг войти в Неоновое солнце. У Кэт, наконец-то, есть дом. Скитания закалили её.

Когда прах Феликса по прозвищу Шулер был развеян над океаном и Артур вернулся в анклав Монолит к жене и сыну, Кэт Вачовски обзвонила Алиру и Френка, что обустроились в пентхаусе недалеко от корпорации Себастьяна Грэма, Мика Кейна, что стал новым тренером для гейм-бойцов, Мину – жену простого инженера-конструктора с их выводком шестерых детей, а главное, мать, живущую до сих пор в Кротовых норах…

– Алло! Алло! – кричала в динамики Бригида, ведь связь была ужасной из-за перебоев. – Катерина – это ты? Милая, где ты?!

Кэт сжимала в руках сенсорную панель порта, боясь нажать видео. Она вышла из бамбуковой рощицы на открытый холм в цветущих колокольчиках* и ответила:

– Я в анклаве Плэзэнтвилль. Я вышлю тебе пропуск и пополню кредитный чип. Приезжай ко мне насовсем, мама. Я нашла нам Настоящий Дом.

Сноски:

заливчик Тетра Блю* – пасхалка к Тетре и Блюбелл из цикла «Хроника анклавов» – История шестая. «Спасите наши души». Залив назван в честь киборга Тетры и девочки Блюбелл по некоторым причинам.

также маленькая отсылка к Блюбелл* – Голубой колокольчик.

История вторая. Анклав Плэзэнтвилль. Ренар и Лидия.

Старое новое время

Ренар Дао и Лидия Хейл были давними бизнес-партнерами. Такими разными и в тоже время похожими людьми. После истории с сывороткой для киборга-сестры Ренара по имени Тетра Дао вернулся из колонии на Марсе обратно на Землю, засел в своем родовом поместье близ спальных районов, зарылся в нору как истинный лис…

Что до Лидии. Она продолжила вести бизнес с баром «Отравленное яблоко», металась от одной деловой поездки к другой по анклаву, жила в качестве второй или третьей жены в особняке одного стареющего барона; бросила барона ради циркачки с раздвоенным языком, сочинила томик декадентских стихов, живя в коммуне фокусников и психомагов, чуть не потеряла доход от бара, закрыла оный, обидев тем самым давнюю подругу, и сгинула в вечности…

Жизнь сводила и разводила их, точно они были игрушками Бога, в которого оба утратили веру еще со школьной скамьи. Ренар лишь по старой привычке поклонялся статуе Эны – матери, пропавшей в веках, памяти и истоках времени. Лидия же клала на алтарь своего опекуна венки из бумажных роз. Настоящие кустовые розы, что она когда-то выращивала и, за которыми ухаживала в его саду, давно были выкорчеваны новыми обитателями дома. Верить во что-то или же кого-то было для них необходимо, как для торговых судов важен красный луч маяка в бушующем темном водном пространстве. Иначе жизнь обретала статус обычного существования, а такие личности, как Ренар и Лидия, попросту не могли этого допустить. Это бы означало потерю себя и своего статуса в глазах окружающего мира. Экстраверсия властвовала в их характерах и была двигателем к дальнейшим действиям в стремительно меняющем обличие мироустройстве анклава Плэзэнтвилль.

***

Так уж сложилось, что Лидия Хейл явилась в поместье Ренара Дао одним промозглым, туманно-зеленым утром. Диск солнца прятался за инфернальной вуалью туч и отчего-то отливал малахитом, сквозь прорехи. Из-за этого эффекта туман, стелящийся по земле покрывалом, был подсвечен зеленоватостью, малахитовостью, некой болотистостью. Он был тяжел и густ. Казалось, в нем можно было затеряться навек. Никакие галогенные прожектора, выключенные в это время суток, не могли пронзить его.

…И запоздалые светляки крошечными частичками эльфийской пыльцы мерцали на пути Лидии. Жужжали осы над вихрастыми перепутанными хризантемами. Кружили в поднебесье странные птицы. Китаец-монах, единственный оставшийся слуга семейства Дао, назвал их козодоями caprimulgus europaeus. Песни самцов – сухая монотонная трель «рьрьрьрьрь» – чем-то напоминала урчание зелёной жабы или тарахтение небольшого квадрацикла, только более громкие. Почуяв осеннюю меланхолию в воздухе, козодои решили покинуть излюбленное местечко под скрюченным вязом и пустились по диагонали через пруд, под сень виноградной лозы, вдоль клумб с маслянисто-желтыми лириодендронами, к зарослям бамбуковой рощицы. И было в их перелёте нечто несуразное, торопливое, неумелое. «Кочевье», – смекнула мисс Хейл, заслонив от слепящего белого неба локтем лицо. «Скоро вновь вернутся».

Над крышей поместья лиловели ветками глицинии, призрачно колыхаясь в тумане, точно рукава китайских принцесс, склонившихся над зеркальной гладью прудов, что звоном колокольчика когда-то подзывали к себе карпов-кои. А может это были японские принцессы?.. Лидия зажмурилась, глубоко вдохнув терпкости хризантем и влажной земли. Она тоже вернулась из кочевья, из круговорота, из мрака. Монах косноязычно выдал, что здесь своего мрака хватает, но он предан семье Дао, как никто другой. Мисс Хейл не понимала подобной раболепности. Она по опыту знала, какой невыносимый и беспрекословный человек Ренар Дао. В этом они были идеально схожи.

Туман постепенно рассеивался, открывая взору монаха и женщины огромную территорию поместья. Лидия была зачарована, точно Элла*. Как когда-то здесь была околдована собственной клетью апатии мать Ренара – Эна Роуз Дао, в девичестве Стрим. Да, и розы – осенние, чайные, кустовые и плетущиеся тоже преследовали мисс Хейл всю её жизнь. От рождения и до конечного пункта путь Лидии будет тернист и мрачен. Так некогда нашептала за самокрутку марихуаны и за французский золотой браслет-часики с электронным циферблатом и кавайным будильником, поющим голосом девочки-биодроида Ии, психомагичка из их коммуны. То было давно и – правда. Зелено-желтые стены комнаты в тысячноэтажном пенале наклонялись, сужались, готовые погребсти под собой несчастных одиночек, собравшихся в их карточной замкнутости. Кто король, кто дама, кто валет, а кто джокер. Лидия пила джин-тоник, витала в неоновоподсвеченных облаках, вслушивалась в нейрофанк, доносящийся из глубины кухни, и верила каждому слову психомагов. Они были своего рода проводниками в иные миры и вселенные, толковали сюрреалистический полубред ирреальности, могли проникать в ткань киберпространства лучше всяких хакеров и программеров. Лидия Хейл боготворила и верила психомагам. К собственному несчастью. Она всегда была мнительна и суеверна. Талисманы, обереги, амулеты, тотемы. Вера крепчала с годами. Поэтому, когда впервые услышав от задумчивого властного Ренара Дао, что Лидия напоминает ему, отчасти, его трагически почившую мать, ей стало и любопытно, и страшно. Величайший прилив чакры обогатил и истощил её за какой-то краткий миг. Что это была за женщина? Неужели у неё имелся соулмейт?*

Дичайшая побуревшая и истрепанная коварными западными ветрами зелень сада обратилась в помесь джунглей и доисторических лесов, что еще существовали, как транснациональный заповедник на границе с северными землями анклава. Лидия пробиралась по заросшим папоротниками и вьюнками тропам в сопровождении единственного обитателя дома, кроме самого хозяина, косноязычного китайца-монаха. Окружающая флора пробуждала в ней тепличные, бережно зарытые в душе воспоминания. И вновь ею овладело это чувство любопытства и страха одновременно. Неужели Эна Роуз Дао пряталась в этих зарослях от мужа и сына? В особенности от единственного сына…

Здесь также произрастали дубовый мох, японский кипарис хиноки, мускатный шалфей, заплетший известняковые изгороди шведский плющ, кардамон и эстрагон, базилик, пачули и лемонграсс. Вдали белели воском под стеклом громадных, как гробницы, теплиц цветы флердоранжа и японской камелии цубаки. Китаец-монах с гордостью заявил, что он лично ухаживает за цветами, ибо белый цвет слит из невинности и смерти. Лидии в этом чувствовалось что-то декадентское. Она загадочно улыбнулась…

Слуга отворил перед ней дверь и проводил в гостиную, полутемную, душную и фешенебельную, где на узкой бордовой кушетке возлежал больной сэр Дао. Титул он получил за энную сумму квадров от президента Плэзэнтвилля, возглавляя поставку особой чайной смеси с плантаций терраморфированного и колонизированного Марса.

Лидия Хейл устроилась в его излюбленном кресле, обитом темно-синим бархатом, не дожидаясь приглашения, закинула ногу на ногу, засмолив в духоту гостиной умело скрученной папиросой, которые в наличие были разбросаны по круглому на гнутых ножках столику. Подобная наглость всколыхнула личность Ренара, но была свойственна и ему, поэтому хозяин дома снисходительно улыбнулся незваной гостье. Она приветственно кивнула, откинув копну волос за спину, щелкнула алюминиевой зажигалкой.

Долгий путь к норе лиса немного утомил, но при этом приободрил женщину. В голове кружились туманными мазками краски открытых и гидропонных садов, теплиц, микролесов. Всей той богатой флоры и фауны расплодившейся и наводнившей территорию поместья семейства Дао. Уютность гладила Лидию по плечам, ласкала редкими лучиками солнечного света, окутывала седой шалью дыма от крепкой папиросы.

Ренар щурился на незваную гостью в косых лучах шафранового солнца. Стояла середина осени. Его любимая пора. Лидия казалась невероятно красивой в терракотово-багровых красках панорамного окна. Каштановые её локоны рыжели, как мелькнувший меж сосновых стволов лисий хвост. Талия была в плену черного корсета. А губы пунцовели листьями клёна, когда она растягивала их в странной, двусмысленной улыбке, или когда приоткрывала, чтобы выпустить сизый змеящийся дым. Солнечные блики ложились на бледно-персиковую кожу щек, лба и кисти рук, когда она подносила самокрутку ко рту. Тогда грудь её вздымалась и опадала под шелком голубизны блузы. Ренар потирал кончиками пальцев виски, тихонько шепча проклятия и ругань, а миндалевидные, с приподнятыми уголками карие его глаза смеялись и возбужденно блестели, точно гагаты.

Лидия дымила папиросой, выдержав плотоядный взгляд потрепанного самобичеванием и унынием Ренара, попросила налить ей Эрл Грея. Дао вызвал слугу. Изволил также подать к чаю засахаренные имбирь и персики – особое лакомство, как осмелился хвастнуть монах. Гостья умяла с удовольствием персики, чинно попивая чай с утопленными в нем пластинками имбиря.

– Лиловая печать тлена опустится на твое лилейное лицо Лидия, если ты пробудешь здесь столь же долго, как и я, – с пафосом заговорил каркающим голосом Ренар, приподнявшись на индийских подушках. – Дом этот мертв, а я все равно, что вампир из древних книг моей матери.

Хейл нисколько не тронула эта тирада. Она лишь с ленивым интересом протянула, допивая чай, наслаждаясь его терпкостью и ароматом:

– Расскажи про неё.

– Ты за этим явилась? – скептически подняв брови, бросил он.

Она напомнила ему про тот разговор, где он мельком заметил сходство между ней и собственной матерью. Ренар было возмутился, сказал, что это была всего-навсего реминисценция и ничего более. А Лидия вновь улыбнулась, и этот излом губ коснулся зачерствевающего с каждым годом сердца сэра Дао. Ток пустился по венам. Ренар свистяще втянул сквозь зубы воздух, попросил налить ему тоже чаю, обжег язык, вызвав у гостьи издевательский смешок. Руки его дрожали, держа чашку с расписным позолотой блюдцем. Улыбалась она приятней, чем смеялась. Что вызвало в голове Ренара диссонас.

***

Он завел вязь рассказа.

В год знакомства его родителей Эны Роуз Стрим и Винсента Дао произошел запуск процесса таяния ледников на терраморфированном, колонизированном Марсе в целях образования океанов и морей. Событие всколыхнуло общественность всех анклавов, и то, что именно Плэзэнтвилль выступил главным спонсором для столь великого достижения, было невероятнее всего. Плэзэнтвилль держался нейтралитета, и хоть в нем, как и в прочих анклавах сосуществовали границы меж богатыми и бедными, все же мог считаться подвидом утопии. Конкурировать с ним мог лишь стремительно развивающийся в последние годы остров Федеральная Окраина.

Лидия распахнула глаза и облизнула губы, устроившись поудобней в кресле, что знатно польстило Ренару, и в тоже время насторожило, но он продолжил. Видимо, в душе он сам хотел воскресить память об Эне и Винсенте, облекая в звучание собственного голоса сгустки мыслей: о том, как появился на свет он сам – незапланированный, одинокий, брошенный, злостный мальчишка, страдающий припадками ярости, давшими почву садистским наклонностям…

Итак, на одном из фестивалей с кучей цирковых шатров, турецких фокусников и китайских жонглеров фруктами, Эна повстречала в компании студентов их университета стильно одетого очкарика с массой причуд и идей в голове. Компания была тесной, но разношерстной. Эскаписты, декаденты, фрики, гики, гомосексуалисты, ученые, фанатки косплей движения, милашки лоли, суровые вамп девицы и поэтики-футуристы. Винсент Дао тогда был не особо разговорчив, только все время курил колумбийский табак из длинной трубки и принимал лишь из её рук алкоголь, при этом сладким шепотом (Эна была больна романтизацией в юные годы) отмечая красивость овала её лица, больших нордических глаз и жгучего пламени мягких волос.

Ренар был назван в честь аллегорической фигуры, блуждающей вот уже несколько веков на страницах томных, огромных фолиантов с расчудесными историями и золотыми срезами, глотающимися юной и вольнодумной авантюристкой Эной на завтрак, обед и ужин. Родители девушки были в ярости, узнав от кого беременна их «птичка» и поэтому после рождения здоровенького, с розовой попкой младенца, отреклись от неё. Ведь в их планы не входило, чтобы дочь родила вне брака от сомнительного ученого. Они растили её для цели – войти в блистательную среду Музой для потомственного архитектора или инженера. Предки же Винсента были – отец-контрабандист и мать из ассоциации марсианских гениев биохимиков. Как раз таки его мать и была азиаткой с Хоккайдо, северного острова бывшей Японии. Оба оставили двухгодовалого сына в приюте в Новой Зеландии, ныне ушедшей под воду из-за проснувшегося двадцать пять лет назад вулкана. Деда Ренара арестовали и казнили на шаттле между Землей и Марсом, а бабушку заставили до конца своих дней работать на развитие биохимии колоний. Винсент их толком и не помнил. После приюта он сразу же поступил в университет в Плэзэнтвилле и распрощался с сирыми детскими годами, вычитав в одной из книг про Дао и дерзнув взять это слово себе за фамилию.

Её милый дармоед – тогда она еще не догадывалась, что будущий супруг окажется брюзгой и сущим занудой – сначала отрицал схожесть их младенца с каким-то пройдохой-лисом из допотопных сказок. Винсент просто предпочитал логику чувствам, хотя и любил в обнимку с тонкогорлой зеленой бутылочкой подсахаренного абсента твердить слова любви сразу на трех языках его несравненной нереиде Эне. Сама же Эна, в подобные моменты заунывно напоминала себе, что все это произошло как любили говорить её одногруппницы a coup de foudre*.

Накручивая с вселенской меланхолией в глазах тугую прядь морковного оттенка волос на палец, молодая мамаша Эна всегда мечтала попасть в ménage a trios*. Куда романтичней бермудский треугольник сладострастных отношений. Между двух огней пламенная дева несчастья. Сражения за её сентиментальную душонку и расчетливый ум. Наиглупейшие любовные послания с фронтовых полей и одуряющие благоухающие букеты лилий или роз на мраморных балконах ровно в полночь. Взломанные коды системы безопасности. Дуэльная сцена, роковое стечение обстоятельств; выбор с помощью детской считалочки. Какая нелепица. Ужас! Занавес!

Видимо, этому не суждено было сбыться, повстречав Винсента, ей уже никто не был нужен. В нем она видела свое будущее, будучи Музой ученому, расчетливо фантазируя, что станет прообразом для его биодроидов женских особей. Её не пугал процесс клонирования и подобия. Что есть картина или фотография, как не твой клон. Однако картина и фотография сковывает твой образ рамками, из них не вырваться, не скорчить мину, не отвернуться и загрустить, как любила делать ребячливо Эна; а биодроид – ходит, говорит, выполняет поставленные задачи, даже порой учится имитации человеческих чувств и эмоций…

Эна не считала себя такой уж уникальной, как ей внушал Винсент, но при этом тщеславие пошатнулось и, Эна поверила. Каждому необходимо во что-то верить. Это была её своеобразная доктрина, которую она внушала и маленькому, капризному Ренару.

Осень пахла тоской, пирогами с яблоками «лимонками», чуть горчащим, багряным, как кровь вином и экстрактом боярышника от свежевыстиранного белья. Эна не любила осень. Так сложилось, что именно в этот сезон года родительский дом навсегда захлопнул перед ней свои двери, именно в середине октября она разродилась долгожданным ребенком, на которого спустя десять лет – долгих, суетливых лет – ей будет наплевать. Она жила в своем, потустороннем мире. Преследование собственных прообразов в лицах неудавшихся биодроидов скользило за ней попятам. Они прятались за амальгамой зеркал, на дне прудов и озер, за колоннами беседок, в кронах деревьев, выпрыгивали из сундуков, пугали, ластились, всматривались, сравнивали… Эна душераздирающе вскрикивала, закрывала прекрасные нордические глаза руками, сжималась раненной гончими псами лисичкой. Винсент спешил на помощь, делал успокоительные уколы, давал порошки, и неизменно уходил обратно в лабораторию, в глубине поместья, чтобы исправить огрехи в системе биодроидов. Эна лежала на большой кровати, между сном и явью, не замечая изменения в ходе времени, смены света и темноты спальни, температуры воздуха, запахов и звуков. И ей было хорошо и спокойно. Осколки – как она их называла, превращались в космическую пыль и улетали обратно на Марс, откуда спустились знания о них Винсенту…

Позже она пробуждалась от искусственного успокоения, омывалась прохладной водой, меняла наряды и обувь, расчесывала мягкие волны поблекших волос, обматывалась перламутровыми бусами и шла исполнять роль жены, матери и домохозяйки.

Однажды у Эны настал период, когда она носила цыганские браслеты, которые постоянно соскальзывали и терялись в саду, потому что запястья её были до того тонкими, по-птичьи костлявыми. Это произошло после поездки на званый ужин по случаю представления на рынке Винсентом Дао новой партии рабочих фабрикатов. Там Эна узрела у одной из дам парные золотые, а у другой – нефритовые браслеты, загоревшись приобрести себе такие же. Много позже Ренар узнал, что браслеты эти были символом домашнего рабства среди женщин их круга…

Винсент не был к ней жесток или чересчур заботлив, как это бывает у некоторой категории психопатов. Наоборот, муж дозволял ей заниматься любимыми делами, главное не беспокоить его по пустякам. А Эне хотелось быть в центре внимания, так как она утратила родительскую любовь, стало быть, теперь эта задача легла на плечи Винсента. Эна не готова была стать матерью. Она сама была по своей сути еще ребенком. Избалованным, одиноким, брошенным, злостным. Никого не напоминает?! В Ренаре от отца были лишь глаза, но отражался в них осколок её души. Внешние же осколки преследовали её весь остаток короткой жизни.

То, что ребенок вобрал в себя большую часть именно матери, было для Эны любопытно и страшно. Интриговало некоторое время. Маленькая копия, но не клон. Умный, задорный, импульсивный, вездесущий… Он жаждал внимания и любви. Она могла бы отдаться ему всецело, заботиться и растить, но иной раз страх брал верх над участием в судьбе Ренара и тогда возвращались галлюцинации, центром которых стал мальчик.

Подводя черту истории его родителей, Ренар высказал: «Увлекалась Эна ненадолго. Скоро она уходила в себя, пряталась в жемчужной раковинке, падая всё глубже и глубже. Там, где тьма соприкасается с подводной тишиной, и нет выхода. В этом мы с ней, к моему несчастью, практически идентичны».

***

Лидия невольно поежилась. Холод от открытого настежь окна усилился. Сэр Дао сардонически ухмыльнулся и встал с кушетки. Монах ушел по своим делам в гидропонный садик или в теплицу-гробницу, собирать камелии цубаки, по-китайски «сон-цфа» – «горный чай», для ферментированного чая. Они был одни во всем доме. Лидия смотрела на Ренара снизу вверх. Этот взгляд – тревожный, удивленный, вопрошающий. Такой же бывал у него, когда он проводил долгие, длинные ночи коленопреклоненный перед статуей Эны? Её вырезал из обломка метеорита некий психомаг, обитающий близ их поместья. Эна обожала фриков. Поощряла их выдумки и тайно завидовала. Свечное пламя бросало лепестки отблесков на статую, и Ренару казалось, что она объята огнем костра, точно пойманная инквизицией ведьма из тех же древних книг и сказаний, которыми Эна зачитывалась.

– Я любил её, – коснувшись пальцами каштановых локон гостьи, сказал сэр Дао.

Лидия поняла, о какой именно любви говорил Ренар Дао. Эдипов комплекс. Она слегка отклонилась в кресле. Ренар тут же засмеялся, расценив этот жест по-своему.

– Какое извращенное у вас воображение, мисс Хейл. Я, конечно, прославлен своими эксцентричными вкусами, но что касается…

– Прошу прощения, – на выдохе перебила его Лидия.

Ренар ощутил прилив сил. Он отпустил прядь волос гостьи, отпустил самого себя, взял её за руку. Лидия покорно поднялась. Расстояние между ними сократилось.

– Что тебя мучает, Лидия?

– Я… я не знаю. Теперь, когда всё прояснилось. Я думала, надеялась, что вот он – ускользающий образ женщины, моего соулмейта… Узнав её историю, я что-то для себя проясню, заново открою в своей сущности, так я думала, – она выдохнула, поджав губы.

Ренар хитроумно изучал её эмоциональность, отмечая, как давно не касался кого-то.

Продолжать смотреть в его глаза становилось для Хейл невыносимо, и она отступила на шаг. Рука горела от его хватки. Сэр Дао отвернулся от гостьи. Внезапная тяга к этой жестокой к чужакам и незнакомцам женщине ошеломила его.

– Возможно, нам стоит пройтись по садам. Мать очень любила долгие прогулки. А я давно не выходил на свежий воздух. Цин с удовольствием покажет тебе теплицы и гидропонные садики. Он в них трудится ежечасно. Надеюсь, ты не против позже перекусить со мной сэндвичами с паштетом из гусиной печени и охладиться лаймовым коктейлем с капелькой кокосового ликера. Что-то я забыл предложить или сказать. Но неважно. Ты ведь…

Столь порывистая речь из уст Ренара Дао странным образом не насторожила Лидию Хейл, как если бы данное прозвучало до его рассказа. Возможно, что-то было выдумкой, а что-то горькой правдой. Для Лидии это уже не имело такого уж значения. Он открылся ей, потянулся на встречу и это стало одним из поворотных моментов в её визите в поместье, где обитала Эна Роуз Дао, такая слабая и ранимая по сравнению с ней, с Лидией Хейл…