Текст книги "Мой сын БГ"

Автор книги: Людмила Гребенщикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Как-то на столе я увидела письмо в конверте. На нем Бориной рукой было написано: «Москва. Кремль. Хрущеву». Я испугалась. Поспешно открыла конверт и прочитала: «Дорогой Никита Сергеевич! Я все про вас знаю. Я знаю, что будет совещание на высшем уровне. Давайте переписываться». Ни подписи, ни обратного адреса Боря не поставил, это меня успокоило. Как раз тогда должно было состояться парижское совещание на высшем уровне, но Хрущев его отменил.

***

На следующее лето, когда Боре было шесть лет, мы начали снимать дачу в Белоострове. Неподалеку от нашего дома располагалась военная часть. Как-то раз мы увидели военных на поляне. Боря пришел в такой восторг! Он помчался к ним, стал им петь и танцевать. Молодые ребята от души радовались такому развлечению, а командир части сказал сыну, что, когда он вырастет, может прийти к ним.

У Бориса в это же время была командировка на Северный полюс, со специальным заданием, связанным с эксплуатацией советских подводных лодок. Когда он вернулся, то сразу же поехал на дачу. Боренька издалека увидел отца, приближающегося к дому, и закричал:

«Миленький, любименький, как долго я тебя ждал. Сладкий мой!» Мы с бабушкой очень удивились, так как никогда не замечали за Борей подобных приливов нежности. Он побежал к отцу навстречу. Как оказалось, Борис просто-напросто нес в руках арбуз. Именно на арбуз так импульсивно отреагировал Боря...

В конце пятидесятых у некоторых наших друзей начали появляться машины. Мы не могли себе этого позволить. Борька спросил: «А когда наша очередь подойдет?» Мы с мужем переглянулись, не зная, что ответить. Боря рассердился: «Вы что, очередь не заняли?» Он жутко расстроился. Чтобы его успокоить, я решила купить для него лотерейный билет за 20 копеек с машиной в качестве главного приза. Он засиял, шел по улице полный счастья. Я его предупредила: «Боренька, а ведь ты не обязательно выиграешь машину». Он удивился: «Как же не обязательно, если я купил билет?»

В пять лет я прочитала Боре вслух «Кондуит и Швамбранию» Льва Кассиля. Затем, поскольку Боренька уже начал читать самостоятельно, я решила подкладывать ему письма от Швамбранов с предложениями класть ответы на них в галоши под вешалкой. Через некоторое время он с горечью сказал:

– Никаких швамбранов нет.

– Почему? – не понимала я.

– Я кладу и кладу письма в галоши, и никто их не вынимает.

Это была моя вина. Я действительно забыла о том, что нужно вынимать письма, и не доиграла начатую игру до конца.

Однажды нам пришло письмо на имя Бори. Я открыла его и прочитала. «Дорогой Боря, других книг Жозефа Рани-старшего больше нет. Но тебе рано читать такие книги. Читай лучше „Как стать великаном"». Я удивилась и спросила у Бори, правда ли он писал письмо в издательство? Боря невозмутимо ответил: «Так в конце книги ведь было написано, что ребята могут писать отзывы по такому-то адресу. Я и написал».

Боря все время хотел скорее пойти в школу. У нас была игра: с портфелем Танечки он шел со мной за руку до ближайшей школы, заходил в нее на несколько минут, затем снова появлялся. Я ждала его у выхода.

В 50-60-е годы книг в свободной продаже не было. Начались подписки на издания. В очереди за подписным Жюлем Верном я, как сейчас помню, стояла всю ночь. Какая-то старушка проходила мимо и спросила: «Милые, а за чем это очередь такая?» Чья-то домработница, приплясывая от холода, фыркнула: «„Детей капитана Гранта" будем читать, бабушка». Так в нашем доме появились 12 томов Жюля Верна. Их и стал читать Боря.

В шестидесятом году мы приняли решение разъехаться с родителями мужа и съехаться с моей мамой, которая бы полностью взяла на себя заботу о внуке. Мы разменялись и переехали в Московский район, в двухкомнатную квартиру в доме на Алтайской улице, неподалеку от монументального здания Дома Советов. Боря жил в одной комнате с бабушкой, мы с мужем – в другой.

Первого сентября Боря пошел в школу. До этого он с упоением читал Верна, капитан Немо был для него кумиром. Поэтому я попросила мужа прислать Боре 1 сентября радиограмму от Немо. Боренька собирался, уже готов был идти на линейку, как вдруг раздался звонок. Вошел почтальон и вручил ему радиограмму. Прочитав: «Мой мальчик, с гордостью слежу за твоими успехами. Капитан Немо», Боря покраснел, затем побледнел. Я подумала, уж не перегибаю ли я палку своими фокусами. Потом мы отправились на праздничную линейку. А когда Боря вернулся из школы, я спросила его, как ребята реагировали на то, что капитан Немо прислал ему телеграмму. Боря расстроенно ответил, что никто из его одноклассников не знает, кто такой капитан Немо.

Эта короткая история очень показательна. Боре с самого начала было трудно общаться с одноклассниками, и он мне на это жаловался. Я сказала: «Пойми, для своих лет ты очень развитый мальчик». Он спросил: «Мама, а нельзя ли затормозить мое развитие?» Ему важнее было играть с ребятами. В итоге все утряслось, у Бореньки появилось много друзей и товарищей по играм-прогулкам. До школы у него друзей не было, в детский садик он не ходил.

Я хотела устроить Борю в английскую спецшколу. Но у нас никак не получалось туда поступить. Боря ходил в ту, что была прямо под нашими окнами. Я думала, что, может быть, его возьмут в спецшколу во второй или в третий класс. Год за годом, с первого класса по восьмой, я держала ему преподавателя по языку. Так он выучил английский. У нас с Борей были регулярные совещания в ванной. Во время одного из таких совещаний он предложил учить английскому и меня. За 20 копеек. Теперь думаю, почему я этого не сделала? Знала бы сейчас иностранный язык! Он мне регулярно пересказывал какие-то разговорные темы с английским произношением. Мне это так нравилось, я так хохотала. А он обижался и говорил мне: «Ну мама, ты же можешь быть серьезной!»

Мои друзья-филармонисты были в Америке и привезли нам оттуда пластинку «Вестсайдская история». Партийные руководители запретили им ходить в США на просмотр этого фильма. Но они все равно его посмотрели и все равно привезли нам эту пластинку. Боря в то время был классе в третьем, то есть английский знал довольно прилично. И вот мы с ним гуляли, и я его просила: «Боренька, спой мне сцену в гараже». И он мне пел этот отрывочек.

Прошел слух о том, что существует группа, по которой весь мир сейчас сходит с ума. И называется она «Битлз». К нам пришел кто-то из друзей и принес послушать их пластинку. Было так смешно. У них там наивно играла губная гармошка. И из-за этого весь мир с ума сходит? Я не могла понять, в чем вся соль. Но Борька был потрясен этой музыкой. Он сказал, что родился во второй раз в тот момент, когда услышал «Битлз». С тех пор главными его стараниями было достать пленки или кассеты с их записями.

Я очень любила театры и старалась Борю в них почаще водить. Когда сыну было лет шесть, я отправила его с бабушкой на балет в Малый оперный. Но балет не произвел на него особенного впечатления. Первый акт он все время шепотом ругался, во втором начал бабушку пинать ногами – после этого они с балета ушли. Зато драматические спектакли ему очень нравились. Все, что шло тогда в Ленинграде, мы пересмотрели.

Когда Бореньке было уже около 12-13 лет, мы стали на лето снимать дачу в Сестрорецке. Я приезжала к нему, он встречал меня на велосипеде, его джинсы были ободраны до колена, сам – до пояса голый, в монисто из ракушек, длинные волосы. Мама спрашивала: «Тебе нравится, как он выглядит?» Я искренне отвечала: «Очень нравится».

Однажды, когда Боре было уже к 14 годам и мы по-прежнему снимали дачу в Сестрорецке, я вышла из электрички и увидела, что вход в кинотеатр весь облеплен детьми. Оказывается, шел фильм «Фантомас», а детей до шестнадцати лет не пускали. Они буквально рыдали перед кассами. Я заметила девочку всю в слезах, она плакала перед билетершей и причитала: «Мне шестнадцать, мне шестнадцать». Я подошла к ней, спросила: «Не пускают?» Она подняла на меня мокрые глаза и с чувством разделенного горя произнесла: «А вас тоже не пускают?» Я подумала: что-то меня ждет на даче... Действительно, как только я зашла в дом, я увидела, как Борька мечется по комнате взад-вперед. Идет «Фантомас», а он не может его посмотреть. Я сказала: «Если хочешь – добивайся. Я тебя одену девушкой, девушкой ты сойдешь за шестнадцатилетнюю». Он пытался возражать, что ничего не выйдет, но мы все-таки попробовали. Я надела на него свой плащ, повязала косынку, накрасила губы. И мы отправились в кино. Он шел и шипел от неудовольствия. Однако билеты мы купили. Подошли к билетерше, та неодобрительно посмотрела на Борю и отчитала его: «Такая молодая, а губы накрашены!» Я так и рассчитывала, что это отвлечет внимание. Мы прошли в кинотеатр, сели на места. Боря не верил своему счастью.

Мой муж очень любил охоту и рыболовство. Я этих увлечений никогда не разделяла. Но однажды он все-таки уговорил нас вместе поехать на рыбную ловлю, куда-то по дороге в Зеленогорск. Мы поехали поздно вечером на чьей-то машине.

На озере уже замерло лодок двадцать. Борис с Борей сели в лодку и отплыли. Становилось все холоднее. Я вышла из машины и крикнула: «Борис! Отдай ребенку шапку!» От моего крика все рыболовы вздрогнули. Через час я снова вышла на берег и крикнула: «Борис! Отдай ребенку куртку!» Все удочки опять вздрогнули. Когда я в третий раз вышла и позвала: «Борис!», кто-то из рыболовов истерично закричал: «Сними штаны, отдай ребенку!»

Это был единственный раз, когда мы вместе ездили на рыбную ловлю.

***

Рядом с домом, который мы снимали летом, располагался пионерский лагерь ВТО – Всероссийского театрального общества. И Боренька с завистью смотрел на веселую жизнь за оградой. Через свои связи мы с отцом не могли устроить Борю туда. Тогда бабушка пошла в дирекцию лагеря и нанялась посудомойкой с условием, что ее внук будет проводить три смены в лагере. Таким образом он туда попал. Для Бореньки это было высшее счастье. Там ставили театральные пьесы, им разрешалось учить и играть те песни, которые нравились. На отчетном концерте перед родителями ребята исполняли даже цыганские романсы, чем приводили своих мам и пап в большое изумление.

Там же у Бори появился приятель Андрей Ургант, с которым они вместе занимались театральным творчеством. В их компанию входили ставшие потом актрисами Лена Попова, Аня Менакер. После первого же лета, проведенного в лагере, в декабре на Борин день рождения были приглашены все эти ребята, его новые друзья из ВТО. Помню, как пришел Андрей Ургант. Он зашел в квартиру, не обращая на меня внимания, сбросил на пол дубленку, под которой была ярко-красная рубашка, и, пританцовывая, пошел в комнату. Мне эта манерность тогда так понравилась! Ребята из ВТО были абсолютно другими, более раскованными, близкими к искусству. В этом же лагере был и Максим Леонидов, но он был в младшей группе и с Борей тогда не общался.

Аня Менакер, дочка режиссера Менакера, присылала потом из Москвы Боре письма – в ситцевых конвертах с кружевами или в спичечной коробке, на которой был написан адрес. Фантазия у нее была бесподобная.

Боря отправлял свои стихи в журнал «Мурзилка», стихи были какие-то политические, воздающие хвалу различным политическим деятелям Африки, о которых тогда говорили по телевизору. Из журнала Боре прислали приглашение на семинар молодых поэтов. Там некий молодой человек методично разносил стихи каждого участника. Я стояла за дверью и лишь слышала отрывки этих речей. Когда Боря вышел оттуда, я спросила его: «Как же ты вынес эту критику?» Он сказал мне: «Мама, после тебя мне уже ничего не страшно».

У Бори с первого класса был друг Толя Гуницкий, который учился в параллельном. Класса с четвертого-пятого они вместе занимались в литературном кружке. Боренька приносил мне свои стихи, но мне они не нравились. Он был так обижен. Однажды предложил мне послушать несколько стихотворений. Читает одно – я говорю: «Мелко». Другое – «Не глубоко». Читает третье – я: «Так вообще не говорят». Оказывается, он тестировал мой вкус и зачитывал Ахматову, Пастернака и Цветаеву. С тех пор он моим мнением не интересовался. Я действительно к стихам не очень хорошо относилась, зато очень любила прозу. Борины тексты к песням мне впоследствии тоже казались довольно странными.

Боря всегда ходил гулять с бабушкой. Как-то, лет в четырнадцать, он сказал ей: «Ты думаешь, я всегда буду гулять с тобой за руку? Как только получу паспорт – перестану». Она мне потом рассказывала: «Он собирается до шестнадцати лет гулять со мной за руку». Гуляя, они на помойке нашли гитару. Подобрали ее. А баба Катя, как когда-то все ее ровесницы, в молодости играла на гитаре какие-то девичьи песенки. Натянули струны, она показала ему несколько аккордов, и Боренька начал играть на гитаре. Тогда как раз появилась эстрада, в СССР начали приезжать польские, венгерские группы. Их музыка Боре нравилась, он разучивал их песни, затем мы с ним собирались в ванной на небольшой концерт. Я сидела, а он мне играл и пел весь разученный репертуар.

В это время в школу пришли с «Ленфильма» искать актера на роль для фильма о любви подростков. Выбрали Борю. Этот фильм был чьей-то дипломной работой, поэтому не вышел на широкий экран. Съемки проходили летом. Боря снимался по 6-7 часов в день, возвращался на дачу в Сестрорецк крайне поздно. Я всегда ждала его на платформе, иногда приходилось сидеть по несколько часов, так как съемочная группа Борю задерживала. И вот как-то, приблизительно в половине двенадцатого ночи, Боря выбежал из вагона в окружении шпаны. Они все его обнимали, жали ему руки. Он мне рассказывал, что эти ребята подсели к нему, как только поезд отъехал от Ленинграда. У них была гитара, они начали петь похабные песни. Вначале Боря струхнул, но затем попросил у них гитару и начал петь им все те песни, которые разучивал сам. Они были в восторге, поэтому так сердечно с ним прощались. Вот они – первые его поклонники!

Боря учился самостоятельно, я никогда не вникала в его успеваемость и в учебные дела. Проблем никогда не возникало. Как-то раз я была на родительском собрании, представляли всех родителей. Когда произнесли «Гребенщикова», то многие родители обернулись и посмотрели в мою сторону: «Ах, это ваш сын задирает наших детей». Я никогда не думала, что у него были какие-то проблемы с поведением. Пожалуй, это было единственное родительское собрание, на котором я была.

Вскоре наступила пора, когда надо было определяться с будущей профессией. У нас с Борей был серьезный разговор, я объясняла ему, почему для мужчины так важно сделать правильный шаг в выборе профессии. Нелюбимая работа ведь может обречь человека на страдания длиною в жизнь. Я посоветовала ему прислушаться к себе, определиться с тем, что ему в жизни нравится. Он решил, что это физика и математика. Так с девятого класса Боря начал учиться в физико-математической школе. Ему было там и интересно, и весело учиться. Там была отлично развита самодеятельность, выпускали хорошую газету, серьезно занимались и литературой. Проблем с учебой у Бори не было. Единственное – что школа находилась у Мариинского театра и до нее было неудобно добираться из Московского района. Каждое утро мы давали ему двадцать копеек на транспорт – десять туда и десять обратно. Это были единственные деньги, которые мы ему давали.

С девятого класса началась пора, когда Боря стал поздно возвращаться домой. Уезжал утром, а приезжал ближе к ночи, в двенадцать и даже в час. Это я теперь узнаю, чем он занимался в то время – играл на гитаре, писал песни, пытался создать группу, искал место, где можно было приткнуться, чтобы репетировать.

Когда я узнавала, что где-то в Ленинграде происходит что-то интересное, я Борю туда водила. Мы ходили на выступления первых советских молодежных рок-групп в Клуб пожарников, находившийся рядом с цирком. Я у Бори спросила: «Почему билеты такие дорогие?» «Желающих так много, мама, что зрители регулярно двери ломают. Поэтому в стоимость билетов входит еще и стоимость новых дверей», – просветил меня Боря. Все ребята были в таком восторге от этой музыки!

Потом мне сказали, что в ДК «Невский» будет проходить такой же концерт. Мы с Борей и на него пошли. Боря находился где-то в начале зала, а я сидела в последнем ряду. Со сцены пели: «У бегемота морда толстая, его нельзя поцеловать», зрители хлопали в ладоши и топали! А в фойе испуганный этим грохотом директор ДК бегал и нервничал, затем забежал в зал, увидел все, что происходит на сцене, прислонился к стенке и захохотал. Он увидел, что это были просто веселящиеся дети.

Когда устраивали концерт в честь дня рождения «Битлз», мы с Борей тоже на него ходили. В какой-то вуз. Дело было 1968 году. О многих мероприятиях Боря узнавал самостоятельно, но ходили мы вместе. Отпустить его одного я пока не могла.

У Бори появился друг-негр, правда родившийся в СССР. В школе к этому отнеслись неоднозначно.

Свои песни Боря мне не пел, видимо, боялся моей критики. Мы тогда стали меньше общаться, потому что Бори постоянно не было дома. С отцом и бабушкой мы ему в три голоса твердили, что он должен сконцентрироваться на занятиях, поступить в вуз и получить профессию. Но Боря был весь в своих увлечениях музыкой. Я стояла на балконе и в двенадцать, и в час. Волновалась, когда же он наконец вернется. Всегда сценарий был примерно один и тот же. Группа молодых людей выворачивала из-за угла. Минут пять у нашего подъезда они еще стояли все вместе и хихикали, затем только Боря с ними прощался и поднимался домой. Он знал, что ему попадет от меня за позднее возвращение, но сделать с собой ничего не мог.

Боре регулярно звонили его поклонницы. У нас были в разных комнатах смежные телефоны, и я как-то подняла трубку, чтобы послушать, о чем он говорит с одной своей одноклассницей. Эта девушка рассказывала, что о нем говорят девушки и сколько из них в него влюблены. Затем они попрощались, Боря повесил трубку и начал сразу же набирать другой номер. Я решила послушать, кому же он звонит дальше. Это был Анатолий Гуницкий. Но они не начали обсуждать девушек. Первая же Борина фраза была следующей: «Слушай, мы думали, что у „битлов" эта строчка переводится так, но она переводится совершенно иначе, меняется смысл фразы. Я посмотрел в словаре...» В общем, он жил музыкой и ему было совершенно не до девочек.

Какая-то девушка в пионерлагере написала ему записку, которую я как-то обнаружила в его вещах: «Ты умен. Ты красив. И, что самое ужасное, ты осознаешь цену всему этому. Ты так страшен для женщин, но они всегда будут любить тебя».

В десятом классе произошло следующее. Я иду домой, мне навстречу бежит Боря, у него в глазах слезы. Я его спросила, в чем дело. Он подает мне записку: «Кидалась на меня с ножом. Била пряжкой по спине. Пихала ногами фотографии. Всячески оскорбляла. Сломала ящик стола». Я, догадываясь, что случилось, поднялась в квартиру и спросила: «Мама, что произошло?» Наша бабушка, абсолютно спокойная, как ни в чем не бывало ответила: «А пусть замечания из школы не приносит». Она очень много значила в воспитании Бори. Наизусть знала все его расписания, напоминала, какие учебники взять с собой в школу. И очень страстно переживала его неудачи. Провожая Борю в школу, она стояла на лестнице и кричала ему вслед: «Баранкин, будь человеком!»

Когда Боря перешел в 10 класс, я его уговорила поехать вместе со мной в Сочи в санаторий. Он не хотел, намеревался остаться на еще одну смену в лагере ВТО, но мы решили все-таки поехать на море вместе. Поскольку это был санаторий Дзержинского, там отдыхали по большей части сотрудники КГБ и их дети. Поначалу Боре было скучно, но как-то раз вечером он услыхал звук гитары и сразу же побежал на него. Так я на отдыхе потеряла для себя сына, он постоянно убегал куда-то играть на гитаре. Вечером я увидела, как он стоит, в темноте, в окружении примерно десяти человек, и все они играют на гитарах одно и то же, свой рок-н-ролл. Дети высокопоставленных кагэбэшников тоже любили запретную музыку.

Я ездила в это санаторий каждый год. Ездила без мужа, так как он не любил купаться и загорать, предпочитая рыбалку и охоту. Он пытался нас с Борей тоже пристрастить к этому, хотел, чтобы Боря стал рыболовом. Но ничего не вышло. Хотя во многом другом Боря очень похож на папу – и внешне, и внутренне. Главной чертой моего мужа было благородство. Он всегда был очень деликатным, сдержанным и с большим чувством юмора. Все эти черты передалась Бореньке. На первом курсе университета он поехал в колхоз, как и все студенты того времени. Каждую неделю в местном клубе устраивались танцы. Девушки-колхозницы оживились, так как на танцы должны были прийти мальчики из города. Местные же парни, наоборот, были недовольны ситуацией и обещали вступить с «интеллигентами» в драку. Боре удалось подружиться с местными ребятами, войти к ним в доверие и разрядить ситуацию. Никакой драки не было. Я провожу параллель между этим случаем и уже описанной мною историей в гостинице «Европейская», с пристававшими ко мне и Борису грузинами.

***

В Доме моделей я проработала почти 10 лет, до 1969 года. И не прекратила бы, но к нам пришел новый заведующий. Было общее собрание, на котором я выступала. Заведующий сделал мне комплимент по поводу того, как хорошо я говорила. Коллеги сказали, что я по образованию юрист. До того как он пришел к нам, у этого человека были проблемы с Уголовным кодексом. Когда-то он был большой «шишкой», но его уличили в издании порнографии, и партия кинула его на понижение в Дом моделей. Узнав, что у него среди подчиненных есть юрист, он решил от меня избавиться. Через день после моего выступления он пришел к нам и сказал, что идет сокращение штата и единственный человек, у которого за десять лет не было ни одного больничного бюллетеня и который, следовательно, здоров, это я. Так я оказалась уволена за то, что была здорова. Но я не особенно расстроилась, работа в Доме моделей к тому времени мне порядком надоела. Я стала обзванивать всех своих друзей и просила их помочь мне с поиском новой работы. Требования у меня были жесткие: я хотела работать во дворце, имея свободное расписание и возможность выезжать за границу. Эти требования заявлялись в виде шутки. Муж меня водил по своим знакомым, но как только люди слышали, что я юрист, десять лет работавший художником, сразу возникали проблемы. Тогда мне посоветовали обратиться к Сергею Ивановичу Катькало, тому самому однокурснику, который пытался поговорить со мной о великих стройках коммунизма. За 15 лет с момента нашего выпуска он превратился в бессменного и могущественного проректора Университета по кадрам. Я пришла к нему и рассказала о том, что осталась без работы. Он меня кольнул: «За своих замуж не вышла, пошла на сторону. Но мы своих в беде не оставим». Спросил, куда бы мне хотелось пойти работать. Я не хотела становиться юристом и попросилась в социологи. И вот я отправилась на свое новое место работы – НИИКСИ ЛГУ.

Этот НИИКСИ по иронии судьбы оказался во дворце – с мраморной лестницей, лепниной на потолке, зеркалами и дверьми в золоте. Я вошла к директору, он был уже в курсе моего положения дел. Я написала заявление о приеме на работу, и меня проводили в мою юридическую лабораторию. Она располагалась в помещении красной штофной гостиной с балконом и великолепным видом на парк. Красота, как в Эрмитаже. Мне дали тему, над которой предстояло работать, и выделили стол. Я подумала: когда же здесь обеденный перерыв? Спросила об этом моих новых коллег. Все оцепенели, мой коллега Ромочка приоткрыл дверь в приемную директора и задал мой вопрос секретарю. Она залилась хохотом. Заведующий лабораторией мне объяснил: «Вам дали тему исследования, вы можете работать над ней там, где вам удобно – в библиотеке, дома. Присутственный день у нас среда, когда проходит совещание лаборатории». Так я получила и дворец, и свободное расписание. В командировки мы тоже выезжали. Нашей темой было социальное планирование. В присутственный день мы накрывали стол, пили вместе чай и вели веселые разговоры. Жизнь была прекрасна в полной мере.

Когда Боря окончил школу, встал вопрос, куда ему поступать. Между физикой и математикой Боря выбрал математику и подал документы на матмех. Экзамены, конечно, были серьезными. Боря сидел и готовился самостоятельно, очень усердно. В результате он получил полупроходной бал, то есть вопрос о его поступлении висел на волоске. Делать было нечего, я побежала к Сергею Ивановичу Катькало с просьбой о помощи. Так Боря оказался в университете. В целом ритм жизни у него сохранился прежний. Он уходил утром, приходил ночью. Мы все так же давали ему 20 копеек на транспорт. Не помню, давали ли мы ему деньги на карманные расходы, но он получал стипендию.

Как только Боря повзрослел, моя мама пошла работать в поликлинику гардеробщицей. Это было необходимо, чтобы хоть как-то поправить наше материальное положение.

Когда Боренька стал студентом, я практически ничего не знала о его музыкальной жизни. Боря регулярно приводил домой ребят из своей компании. Но мы не видели, чем они там занимались. Никаких репетиций «Аквариума» у нас в квартире не происходило, все это было у них на факультете. У нас дома никакие «квартирники» никогда не проводились. Уже позднее, из книг об истории «Аквариума», я начала узнавать, как он проводил свои студенческие годы. А тогда смысла расспрашивать не было – все равно бы не сказал.

Вскоре начались неприятности. Поехал на юг, там играл с какой-то сборной группой. У него отобрали пластинки, позвонили в университет, чуть ли не поставили вопрос о его исключении. Я не знала ни о выступлениях Бори, ни о том, что у них были проблемы с милицией, которая преследовала рок-команды.

То, как Боря выглядел, мне всегда нравилось. Длинные волосы, одежда в хипповом стиле.

Отец не понимал увлечений Бореньки. Ему не нравилось творчество «Битлз», он говорил: «Я не знаю, что за удовольствие слушать весь этот грохот». Но отца мы и не видели – он постоянно был то на работе, то в командировках. Зато бабе Кате, с которой Боря жил в одной комнате, нравились все его увлечения.

Единомышленников себе Боря искал везде, где это было возможно. Как-то он шел в метро с пластинкой в руках. Увидел какого-то парня, у которого тоже была пластинка. Они познакомились, и этот молодой человек пришел к ним в группу. Они сразу же находили общий язык.

Толя Гуницкий жил на соседней с нами лестнице. Он был студентом медицинского института, так как и родители у него тоже были врачами. Он приходил к нам гости, и я постоянно ему повторяла: «Толечка, учись прилежно, тебя ждут твои больные». Он мне отвечал: «Чтоб они все сдохли». Я спрашивала Борю: «Каким же врачом будет Гуницкий?» Боренька говорил, что его друг ненавидит медицину. Его мечтой было стать ударником в джазе. Тогда все мечтали о карьере музыканта. Джордж первым отказался учиться и взял «академку». Они вместе писали какие-то дурацкие пьесы. Я читала отрывки и не понимала, что в этом хорошего. «Маркиз: „Увы, графини дома нет"».

***

Мой муж Борис умер в 1975 году, оставив кучу патентов на изобретения, не успев защитить кандидатскую диссертацию. Нам постоянно не хватало денег. У меня была маленькая зарплата, я была лишь младшим научным сотрудником. Он был заведующим лаборатории, но без ученой степени, получал тоже мало. Постоянно изобретал приборы, которые использовали без отчислений за изобретение. Кто-то из знакомых совершенно случайно сообщил ему, что на свердловском заводе выпускают его прибор. Он связался с заводом, ему перечисли 30 000 рублей, по тем временам очень большие деньги, но это было только однажды.

Борису предложили пойти директором на завод, где производились приборы по его патентам. Я настояла на этом переходе, поскольку там лучше платили, но это была не его работа. В институте он занимался творчеством, там у него были веселые друзья. Один из них – Владимир Ходырев – затем стал мэром Ленинграда. На заводе приходилось лишь тратить нервы. Борис приезжал из райкома, набивал полный рот лекарств. В итоге – два года проработал директором и после двух инфарктов умер.

Когда Боря окончил университет, его распределили в какой-то закрытый военный институт, очень серьезный, но находящийся не в Ленинграде. Я не могла позволить, чтобы Боря уехал, он этого тоже не хотел. Поэтому директор НИИКСИ, в котором я работала, написал запрос на Борю, чтобы устроить его в нашу математическую лабораторию. Но необходимо было получить разрешение на эту работу из более высоко стоящих инстанций. Поэтому я снова пошла к Катькало, проректору ЛГУ по кадрам. Тот позвонил декану примата, на котором учился Боря, и решил вопрос в его пользу. Хотя декан пытался сначала возражать, говорил, что Боря плохой математик. «Именно такой там и нужен», – ответил Катькало. Спорить с ним декан не мог.

Так Боря пришел на работу к нам. Где-то в подвале дворца находился математический центр, где они сидели и что-то считали.

В конце семидесятых годов Боря уже начал давать концерты в студенческих клубах, актовых залах институтов. Я была на одном из таких выступлений в Петергофе. Увидела, как восторженно принимали студенты его группу, какие замечательные песни он пел. Некоторые люди плакали. Я пришла к нему после этого концерта и сказала: «Боренька, один такой концерт уже является оправданием всей жизни».

Я в 1970-1980-е годы тоже жила интересной, насыщенной жизнью. Мы постоянно ездили в командировки. Социальное планирование было очень важным для страны. Нас принимали руководители городов, для нас выделялись лучшие номера в гостиницах. Наша юридическая лаборатория обрабатывала судебную информацию и приводила по ней статистику. Ребята пришли работать сразу после института, все были моложе меня на 15 лет. Компания была веселая – в поезде хохот, в гостинице хохот.

Со времен пионерского лагеря ВТО у Бори была большая любовь. Но трагическая. Девушку звали Елена Попова, она теперь стала артисткой БДТ. Когда у них завязался роман, Лена еще училась в школе, а Боря был на третьем курсе. Боря проводил с ней очень много времени. Мать Лены звонила мне и спрашивала: «Вы не считаете, что нашим детям нужно пожениться? Они так любят друг друга». Я не видела в этом никакой необходимости. После этого мама Лены запретила им общаться. Боря очень от этого страдал.

Как Боря познакомился со своей первой супругой Натальей, я не знаю. Они репетировали, писали песни. Наташа всегда была рядом. Я слышала, как у нас дома он гонял ее: «Наталья, принеси то-то. Наталья, дай карандаш». И так далее.