Текст книги "Шесть тетрадок"

Автор книги: Людмила Матвеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Ключ от старого сундука

Сегодня у бабушки хорошее настроение, она поёт непонятную песню и ходит по комнате в пальто. Бабушка недавно пришла и скоро опять уйдёт.

– «Отцвели уж давно хризантемы в саду…»

Бабушка ставит в шкаф бутылку с уксусом. Кладёт за окно свёрток с селёдками.

– «Отцвели уж давно хризантемы в саду. Ти-ри-ри, та-ра-ра…»

– Бабушка, я давно хочу спросить: что в том сундуке, на котором я сплю?

– Ненужные вещи, – отвечает бабушка. – Они никогда уже не станут нужными. Ты этого не поймёшь. Свеча, с которой я венчалась. Лайковые перчатки, в которых я на своём первом балу танцевала падепатинер. Трость покойного дедушки. Веер.

Мишке сразу расхотелось просить у бабушки ключ и лезть в сундук. Очень нужен ему веер. Или старые перчатки.

Но бабушка продолжала перечислять, и Мишка навострил уши.

– Старые газеты. «Русское слово» печатало объявление о свадьбе моей кузины Дашеньки. «Вечерним экспрессом князь с супругой отбыли в Париж. Курортный сезон они проведут в Ницце».

– Ну да? – говорит Мишка, хотя толком не знает, кто такая вообще кузина. Но старые газеты! Это же исторические документы. А вдруг там что-нибудь интересное?

– Не веришь? – загорается бабушка. – А вот представь себе. Мы тоже тогда все удивились. Моя кузина Дашенька, девушка из небогатой семьи, не такая уж красавица, вышла замуж за князя Ростоцкого. Открой сундук и посмотри газету. Только ничего не разбрасывай, я тебя умоляю. Сложи, как лежало.

Бабушка подходит к шкафу, достаёт из ящика ключ и отпирает старый сундук. Тяжёлая крышка поднялась с тихим звоном.

Мишка бросился к сундуку.

А бабушка берёт голубой таз и маленький чёрный чемоданчик.

– Я ухожу в баню. «Отцвели уж давно хризантемы в саду…» Поешь гречневой каши, она под подушкой. Каша получилась лёгкая, как пух. А молоко на окне. Не пролей!

Между глобусом и чучелом утки

Первая тетрадка давно уже не выглядит такой новой. Не так ярко блестит обложка, на страницах кое-где появились кляксы. Зато больше половины тетради исписано разными почерками.

Ровные строчки, аккуратные буковки Тани Амелькиной:

«До тысяча восемьсот семидесятого года в Москве не было вообще никакого общественного транспорта. Представляете – никакого! Все москвичи ходили пешком. Первый транспорт – длинная телега с доской посредине, на этой доске сидели пассажиры. А называлась такая телега – сидейка».

Сбоку нарисована сидейка, едут человечки, один человек похож на Мишку в беретке, другой – на Катю, третий – на Таню. Кто это Мишку рядом с Катей нарисовал? «Лучше бы рядом с Таней», – думает Мишка. А это сама Катя нарисовала.

Торопливые каракули Леденчика. Он только что прочитал в школьной библиотеке книжку про историю Москвы и спешит поделиться:

«Конка в сто раз лучше сидейки. Даже сравнить нельзя. Конку построили в тысяча восемьсот семьдесят втором году. Были проложены рельсы от Иверских ворот до Тверской. Вагон едет по рельсам, а впереди бегут лошади. Конка была в Москве до самых трамваев. Там были кондуктор и билеты».

Мишкины неровные буквы доезжают до края листка, и строчки загибаются вниз. Мишке, как всегда, не хватает простора.

«Я узнал про инженера Самойлова, расскажу потом. И ещё одну вещь – потом. А здесь – про трамвай, пусть у нас история московского транспорта идёт по порядку. Трамвай. В самом конце девятнадцатого века пошёл, прогремел по городу первый трамвай. Это было чудо – конка без лошадей. Вагон на месте, рельсы на месте, а лошадок нет. Все удивлялись и не верили своим глазам. За пять лет трамвайная линия протянулась всего на пять километров. А скорость у трамвая была как у извозчика: шесть километров в час. Почему? Потому что улицы были кривые и узкие, не разгонишься».

Нарисован трамвай, он изгибается, как гусеница, на узкой улочке, застроенной домами. И написано: «Рисовал Борис».

А это кто написал уверенной рукой?

«Первый автобус появился в Москве в тысяча девятьсот двадцать четвёртом году. Теперь, в тридцать четвёртом, их уже сто восемьдесят».

Учительский почерк Антонины Васильевны:

«Саша Пучков молодец».

Что же, в самом деле, старался человек не меньше других, что-то прочитал, что-то узнал и написал.

И опять Мишкины строчки-закорючки:

«Из старого путеводителя: «Пути сообщения в Москве, как и во всех русских городах, отличаются большим неудобством: дурные мостовые и плохие экипажи. Возят московские извозчики за небольшую плату, но сначала запрашивают невероятные цены, а потому с ними необходимо торговаться».

Дальше Мишка приписал уже от себя:

«Интересно. А если я не умею торговаться? Или не люблю?»

«Ходи пешком», – ехидно советует Пучков.

Круглые весёлые буквы. Это Катя:

«Почему в трамваях так тесно? Потому что у нас каждый трамвайный вагон перевозит семьсот тысяч пассажиров в год. В Берлине в три раза меньше. В Вене – ещё меньше – сто восемьдесят тысяч».

Леденчик не вытерпел:

«Когда же про метро? Конки, сидейки, скамейки».

Антонина Васильевна:

«Спокойно, Лёня. Это – история. Не было бы сидейки, не было бы и конки, и трамвая, и подземного трамвая – метро».

А это опять неторопливо и спокойно рассказывает Катя:

«Первая шахта метро была заложена в тридцать первом году, в день четырнадцатой годовщины Октября. Это было в Сокольниках. Небольшая группа людей торжественно открыла первую шахту первого метро. Здесь начинался опытный участок подземной дороги. Работали несколько человек лопатами и мотыгами. Я прочитала об этом в газете «Проходчик». Газету мне подарил Мишка».

Пишет учительница:

«Значит, с той шахты и началось метро? Вопрос ко всем вам: с чего началось метро?»

«Я знаю», – пишет торопливая рука Леденчика, и чернила разбрызгиваются по странице.

«Знаешь – не хвались, а напиши», – отвечает Танин почерк.

И сбоку корявые буквы:

«Мишка – дурак».

«Не ссорьтесь и не ругайтесь!» – написала учительница.

Разговор в красном уголке

После уроков Мишка спрашивает:

– Антонина Васильевна, можно, я на выходной возьму летопись к себе домой? Я хочу написать про инженера Самойлова.

– Возьми, конечно.

Бегут по тетрадке буквы, загибаются строчки вниз. Мишке не хватает простора.

Мишка с Борисом пришли к инженеру Самойлову прямо на шахту.

Они сидят в красном уголке, длинный стол накрыт кумачом. Напротив Мишки и Бориса небольшой человек с худым лицом, светлые глаза смотрят на мальчишек весело. Может быть, ему смешно, что его расспрашивают, как будто он какая-нибудь знаменитость.

А может быть, у инженера Самойлова весёлый нрав, потому и глаза смеются.

Он барабанит пальцами по столу, но бесшумно, потому что на столе постелен кумач – красная материя, как во всех красных уголках.

– Что же вам рассказать? Как я пришёл на метро? Я – горный инженер.

– Горный? – спрашивает Мишка. – Значит, на горах работали?

– Как раз наоборот. Чаще всего под землёй.

– Почему? – удивляются Мишка и Борис.

– Потому что горный инженер – это специалист по разработке земных недр, земной глубины. Разные бывают работы: добыча полезных ископаемых, строительство тоннелей. Я добывал золото.

– Настоящее золото? Как у Джека Лондона?

– Настоящее. Только у Джека Лондона они каждый для себя искали золото. А у нас – промышленная добыча, план.

Инженер рассказывает, и перед Мишкиными глазами встаёт картина.

Север. Метёт пурга. Домики низкие, чтобы лавиной не снесло, их врезают в землю. Геологи сказали: «Здесь есть золото». А бригада Самойлова ищет, ищет, а найти не может. В одном месте долбят мёрзлую землю, в другом, в третьем – пусто. Не даётся в руки, как будто бегает от людей.

Антон Самойлов – упрямый человек. Утром, в темноте, идёт на работу. Голова опущена, плечи подняты, меховая шапка и та нахохлилась.

Нет золота. Может быть, оно в пяти шагах от этого места? А может быть, в десяти? С такой точностью ни один геолог не скажет. Ищите, потому и название этого места – прииск. Надо искать. Промывать тонны каменистой земли. Если есть золотые крупинки – они осядут на дно промывочного лотка. Но золотых крупинок нет.

Не отступает молодой инженер Самойлов. Пробил ещё десять шурфов – пусто. Ещё один – пусто! Ещё один – пусто! Ещё один – есть!

– Есть! – кричит Самойлов, а сам не верит. И голос срывается, и руки дрожат. Золотая жила. Тусклым блеском светятся самородки…

А если подумать, никакой случайности. Упорный труд и вера в успех.

Стал Самойлов настоящим старателем только после того, как пришла к нему удача.

Теперь он шёл на работу, согнувшись от пурги, а не от огорчения.

Из двадцати шурфов семь приносили богатые находки – участок Самойлова вышел на первое место.

– У этого Самойлова особое чутьё, интуиция, – говорили про него.

Назначили Антона главным инженером. Почёт, уважение, большие заработки.

– Всё шло, ребята, гладко, хорошо.

В красном уголке становится темновато. Самойлов встал, включил свет. Повторил задумчиво:

– Все шло, ребята, гладко, хорошо.

Мишка вздыхает с облегчением. Он рад, что у Самойлова наконец-то всё пошло хорошо и гладко. И Борис тоже рад.

Самойлов продолжает:

– И тут я прочитал в газете, что начинают в Москве строить метро. И стало мне беспокойно: хочу строить метро. Решил – и приехал в Москву.

Пришёл на Метрострой, прямо к начальнику, товарищу Ротерту.

«Люди нам очень нужны, – сказал начальник, – строительство разворачивается огромное, а сроки небольшие – неполных четыре года. Но квартир у нас нет».

«Я квартиру не прошу».

«Жалованье у нас маленькое, не то что на добыче золота».

«Согласен на любое».

Зачислили. Начал работать. Ночевал в красном уголке. Скоро оттуда выселили – работа идёт круглые сутки, красный уголок нужен и ночью. Оперативное собрание или занятия по технике безопасности. И техническая учёба. Рабочие приходят на метро необученные, на ходу получают профессии. Небольшой перерыв в работе – тут же собрались в красном уголке, изучают свойства бетона или устройство отбойного молотка.

Пришёл Самойлов к сменному мастеру Акиму Мазину, недавно в шахте познакомились:

– Аким, пусти к себе пожить. Имущества у меня нет, места займу немного.

– Не жалко, живи.

Комнатушка у Акима маленькая, второй топчан не поставишь. Когда приходит ночь, Самойлов снимает дверь с петель, кладёт её на две табуретки и спит на двери, завернувшись в свой плащ.

Когда Самойлов рассказывает об этом, он смеётся, доволен своим нехитрым изобретением – спать на двери.

Борис спрашивает:

– Как же без двери ночью? А если воры придут?

– К нам? Воры? – Самойлов хохочет. – А что они могут украсть? Нечего у нас украсть. Так и уйдут ни с чем эти воры!

Мишка и Борис тоже смеются.

Мост через Охотный

Шло важное совещание. Американский инженер рассказывал метростроевцам, как у них в Америке строят мосты без свай. Укладывают металлические панели прямо на землю. Потом снизу подводят под них колонны.

Он рассказывал, а наши специалисты внимательно слушали и рассматривали чертежи.

На Охотном ряду большое движение. Там срочно нужен такой мост, иначе строительство метро мешает движению транспорта. Но и мост надо построить очень быстро, а то само строительство моста остановит движение.

Строить мост поручили Самойлову. Он сидит на совещании и думает: «Какой срок дадут? Месяц не дадут. Три недели, наверное. Но три недели – это мало. Разве построишь такой сложный мост за какие-то три недели?»

Ему приказывают:

– Установите мост площадью в шестьсот двадцать пять квадратных метров!

– За сколько?

– За трое суток.

– За сколько?!

– Нет, больше времени. Всё!

Спорить не приходилось.

Идёт Самойлов с этого совещания. В голове одна-единственная мысль: «Три дня. Три дня».

И вдруг вместо тяжести и сомнений пришёл к Антону Самойлову азарт, предчувствие победы. Старатель почуял золотую жилу? А может быть, безвыходность даёт дополнительные силы?

Всех своих рабочих он заново увидел в эту ночь. И в каждого поверил, как перед атакой.

До двух часов ночи они пропускали трамваи. А потом начиналась работа. Они одну за другой поднимали стальные колонны и подводили их под стальной настил моста. Над площадью неслось: «Раз, два – взяли! Ещё взяли!»

Работали бешено, всё вертелось у Самойлова перед глазами. В пять приходилось свёртывать работы: шли через Охотный утренние трамваи. Приходилось ждать, а надо было спешить. Это создавало дополнительное напряжение.

Работали быстро, но спешка не значит беспорядок. Все работали на своих местах, не суетились. И были в полном согласии друг с другом. Когда во время работы не кричат, не спорят, значит, всё идёт слаженно и как надо.

Самойлов не спал три ночи. На четвёртую ночь закончили мост. Вся трамвайная линия в центре города шла теперь по мосту, над Охотным рядом. Движение не мешало метростроевцам, они не мешали движению.

Стоит Самойлов на новом мосту. В ушах гудит от усталости, фонари кажутся окружёнными радугами. Какие только мысли не придут в голову после бессонных ночей. Выдержит ли мост? Выдержит ли мост? Самойлов вдруг совсем по-мальчишески топает ногой изо всех сил. Крепкий мост, топай сколько хочешь. По мосту пронёсся трамвай. Пустой, громкий. Опоздал и спешит. А утром по новому мосту пошли тяжёлые танки. На Красной площади начинался первомайский парад.

Мост всё выдержал. Пока шло строительство метро, мост честно служил, а потом его снесли.

Мишка и Борис смотрят на Самойлова. А Самойлов поглядывает на стену, где висят часы.

– Всё вам рассказал, – говорит инженер. – Пора идти.

– А вы и сейчас на двери спите? – не утерпел и спросил Мишка.

Самойлов засмеялся.

– Да, сплю на двери. Я вам забыл сказать – дверь обита клеёнкой, а внутри что-то мягкое. Настоящий диван.

– А я на сундуке сплю, – сказал Мишка.

– Думаешь, на сундуке лучше?

Они все вместе вышли из красного уголка. Навстречу шёл детский сад, дети шли парами. Они шагали медленно и пели не очень дружно про то, как в ночи ясные, про то, как в дни ненастные мы гордо, мы смело в бой идём.

Роза вянет от мороза

Бабушка ушла. Мишка нырнул головой в сундук. Пахнет нафталином. Перламутровый бинокль с одним стёклышком. Страусовые перья, лёгкие, как облака. Шляпа. Альбом в бархатном красном переплёте. На страницах нарисованы синие незабудки и написаны стихи по-старинному, с буквой «ять» и с твёрдым знаком.

«Муся ангел, Муся цвет, Муся розовый букет».

И ещё:

«Твоя прелесть словно роза, только разница одна: роза вянет от мороза, твоя прелесть – никогда».

«Когда ты станешь бабушкой, надень свои очки и вместе с твоим дедушкой прочти мои стихи».

И опять нарисованы цветочки, синие и красные.

Дальше Мишка читать не стал. Старые письма, перевязанные лентой, он тоже положил на пол.

А вот слежавшиеся жёлтые листы. Газета «Русское слово», тысяча девятьсот второй год. Тоже «ять» и твёрдые знаки. Отчёт о заседании Московской городской думы. Больше тридцати лет прошло. О чём написано в этом отчёте?

Жил в Москве инженер Балинский. И он предложил думе проект подземной дороги большой скорости. Метро. Ну конечно, метро! Тридцать лет назад! У Мишки глаза тревожно заблестели. Историческое открытие! Как повезло ему в этот обыкновенный день. Как хорошо, что бабушкина дурацкая кузина, по-человечески двоюродная сестра, вышла замуж за буржуя-князя и отправилась в своё глупое свадебное путешествие. Иначе бы не сохранилась в их доме эта газета.

Вот с чего начиналось метро!

Инженер предложил думе свой проект. Дума тогда решала городские дела.

Балинский писал:

«Великие умы того века напали на счастливую мысль подземных дорог большой скорости. Все города с населением свыше миллиона имеют дороги большой скорости, за исключением Петербурга, Москвы и пяти китайских городов».

Мишка держит старую газету, у него даже пальцы дрожат: так он волнуется.

Балинский приходит на заседание думы и предлагает построить в Москве метро.

В дверь постучали. Кто это пришёл к Мишке не вовремя? Это пришла я.

В тот вечер я гуляла во дворе, никого из ребят не было. Они теперь бегали, разыскивали разные истории для своей летописи. Мне стало скучно одной. Хорошо бы Мишка вышел. И тут я увидела, что Мишкина бабушка идёт через двор с тазом и чемоданчиком – значит, в баню. А в нашей Виноградовской бане всегда очередь, бабушка придёт домой не скоро.

– Мишка! Открой, это я пришла.

– Входи. Только сиди тихо и не мешай.

Он перебирает вещи в сундуке. В комнате пахнет нафталином. А из кухни – жареным луком, наверное, их соседка, Анна Ивановна, готовит ужин.

На полу лежит страусовое перо и длинная белая перчатка. Я беру перчатку. Пальцы у неё наполовину отрезаны, я видела обрезанные перчатки у трамвайных кондукторов. Так им удобнее брать мелочь.

– Кондукторская? Самая настоящая? – спрашиваю я.

– Нет. – Мишка машет рукой. – Бабушка ходила на бал в этих перчатках. Они до самого локтя, разве у кондукторов такие бывают? – Мишка и сам понимает, что настоящие кондукторские лучше. – Мазурку танцевала. И этот, падепатинер.

Мишка выговаривает это слово совершенно просто. Всё-таки он очень умный, Мишка.

– Можно страусиное перо подержать?

– Возьми. Только сиди тихо. Кому сказано? Я нашёл исторический документ.

Ну и что? Исторический.

Перо лёгкое, шелковистое, оно нисколько не весит. Дую на него, и оно колышется, как дым.

– Слушай! Их буржуйская дума думала, думала и придумала. – Мишка читает старую газету с тусклыми буквами: – «Господину Балинскому в его домогательствах отказать».

Я не знаю, что такое «домогательства», но когда человеку отказывают, его жалко. А тут ещё Мишка расстраивается, я же вижу, что расстраивается.

– Отказать? – переспрашиваю я.

– Отказать! – возмущается Мишка. – А почему? Слушай. «По своей фантастичности проект метрополитена в городе Москве равен только прорытию Панамского канала». Насмехаются. Слушай дальше: «От его речей несло соблазном, как истинный демон, он обещал Москву опустить на дно морское и поднять за облака». Просто хулиганство. Он им предлагает для города, а они хихикают.

– Мишка, – говорю я, – не переживай.

Я хочу утешить Мишку. А он не обращает на меня внимания. Если бы они тогда построили метро, то мы бы родились, а метро уже построено. Мы бы пропустили самое интересное.

Я говорю это Мишке, а он отвечает:

– Ты не понимаешь. Ты ещё не учишься в школе.

Это уже нечестно. Но я ничего не говорю. Мишка что-то пишет в толстой клеёнчатой тетради. Если бы он писал по-печатному, я бы прочла. По-печатному я уже умею читать, а по-письменному нет.

Развинчиваю перламутровый бинокль. Он пахнет духами. Примеряю длинную перчатку. Ну и что, что я не хожу в школу? Мы в детском саду разучиваем хорошие песни. Про красную кавалерию.

Я машу на себя веером, тихая душистая прохлада обдувает лицо.

Вдруг Мишка говорит:

– Удивительно. Кто тебя научил обмахиваться веером? Откуда у нормального советского ребёнка старорежимные замашки?

Я бросаю веер на пол.

– Не обижайся, – говорит Мишка.

И я не обижаюсь.

Куда девается порода

У Николая Трифоновича сегодня выходной. Они с Катей идут в гости в метростроевское общежитие.

– Папка, давай пойдём пешком, – говорит Катюша. – Нам торопиться некуда, ещё утро.

– Пошли пешком. До Моховой не так уж далеко.

Блестят мокрые булыжники, дождь перестал, на чёрных ветках липы висят блестящие капли.

– Смотри, папка, булыжники фиолетовые.

– Выдумываешь. Серые. Когда метро пустим, сяду где-нибудь на солнышке и буду сидеть целую неделю. По солнцу в шахте скучаю.

– И я с тобой. Ладно? Сядем с тобой на солнышке и будем сидеть целую неделю.

На двух высоких неструганых рейках лозунг:

«Ежедневно вынимать девять тысяч кубометров грунта и укладывать четыре тысячи кубометров бетона!»

Отец кивает на лозунг:

– Вот, видишь: девять и четыре. Для тебя и для других просто цифры. А нам это задача. Не из лёгких, между прочим.

– Рассказывай. – Катюша дёргает отца за руку. – Давно ты ничего не рассказывал. Мы уже историей почти две тетради исписали. Дольше всех Мишка приносит. Он в старой газете материал нашёл. Мишка молодец. У него на шапке буква «М».

– Мишка? – переспрашивает отец. – Это который фиги показывает?

– Мишка? Нет, папка, ты перепутал. Он никогда себе этого не позволит. Он молодец, Мишка.

Катя замолкает, смотрит на воробья: сел на голую ветку и покачивается – то хвост выше, то голова выше. Равновесие старается удержать. Отец молчит.

– Рассказывай, папка.

– Приходят новички на шахту, берут в руки молоток. Думают, простое дело: тарахти молотком, порода сама отколется. Но не так всё просто. Породу надо чувствовать. Когда твёрдый известняк, за смену одного метра не пройдёшь. А лозунг в голове – девять тысяч кубометров грунта, четыре тысячи кубометров бетона. Девять и четыре. В этих девяти, что ни говори, и мои кубики есть.

Подъехал извозчик: крытая пролётка со скамеечкой на двоих, а сам впереди сидит, пальто ватное, целый день на ветру, и лицо красное.

– Садитесь, подвезу! Барышня, наверное, устала!

– Мы пешком пойдём, – сердито говорит Катя. Выдумал ещё – барышня.

Катя наклоняет голову и смотрит на свой сатиновый красный галстук, стянутый блестящим зажимом. На зажиме маленькое пламя.

– Мы пешком пойдём, – говорит извозчику отец.

Извозчик вытягивает губы, чмокает, натягивает вожжи, и лошадка бежит быстро, весело бьют по булыжнику подковы, вздрагивает чёрная грива.

Они идут дальше. Пробежал мальчишка, катит перед собой железный обруч, звон на всю улицу.

Отец говорит:

– Ещё я тебе расскажу про Кудинова.

– Расскажи, – вскидывается Катя.

– Породу, которую мы, проходчики, отбиваем, надо быстро убирать из шахты. Не убрана порода – нет простора для работы. Нельзя идти дальше. Только в одной нашей бригаде несколько людей заняты уборкой породы. Откатчик грузит породу лопатой в специальную бадью. В вертикальном стволе, на узкой площадке стоит Павел Кудинов, аппаратчик. Тяжёлая бадья проходит мимо него вплотную, почти впритирку. Вот она показалась снизу, он схватывает её за край, останавливает на уровне плеча, быстрым движением подгоняет под неё вагонетку, ударяет по задвижке бадьи, дно отваливается – порода сыплется в вагонетку. Аппаратчик откатывает тяжёлую вагонетку и отсылает вниз пустую бадью. Как думаешь, сколько времени у него всё это занимает?

– Не знаю. Площадка узкая, неудобная. Бадья тяжёлая. Вагонетка тяжёлая. Не знаю.

– Всего одну минуту! – радостно кричит отец. – Одну минуту!

Он кричит, и проходящая старуха говорит:

– Внушение дочери даёт – и правильно. Совсем не слушаются теперь дети. Раньше было другое дело.

Старуха, шаркая тяжёлыми валенками с галошами, идёт дальше. Отец и Катя смеются над её словами.

– Вся операция занимает одну минуту! – повторяет отец. – Портрет Кудинова в газете печатали. Ты представь себе. Температура на площадке тридцать пять градусов жары. Пот ему глаза заливает. Схватил Павел ведро воды, окатился, стало ему прохладнее. Одежда прилипла, стоит до ниточки мокрый и кричит нам вниз: «Давай породу, черти!» За шесть часов смены – триста сорок подъёмов.

Пришёл Пашка на метро – деревенский парень, неграмотный, через улицу боялся переходить. Теперь работает, учится, мечтает стать мастером. А пока – ведро воды на себя и – каждый день рекорд.

Катя как будто видит тёмную, мокрую стену шахты, льётся вода, прижавшись к стене на узенькой площадке стоит человек и кричит: «Давай породу, черти!»