Текст книги "Шесть тетрадок"

Автор книги: Людмила Матвеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Возьмём и напишем историю

Кончился последний урок, и Антонина Васильевна сказала:

– Весна-то какая, ребята!

И все закричали:

– Весна! Я вчера с Леденчиком кораблики пускал! У нас в Ростовском переулке самый быстрый ручей на всю Москву! А может, и на весь свет!

– Хвальба! Самый быстрый у нас, где каланча!

– Нет, у нас, за керосинной лавкой!

– Не ссорьтесь! Что за новая мода – ссориться?

– А чего же он? Сам пионер, а у самих чайник золотой! Богатые! Его отец целый день деньги считает. В голове не пересчитать, так он – на счётах. Конечно, богатые!

– Саша Пучков! Не болтай глупости! – Антонина Васильевна постучала карандашом по столу. – Какой чайник золотой? Что ты такое говоришь? Миша, у вас, правда, золотой чайник?

– Никелированный, – сказал Мишка. – Папе на заводе премию дали – чайник с подносом. Он бухгалтер, он государственные деньги считает, а себе ни одной копейки взять нельзя. Сашка всегда на людей говорит. «Золотой»! Что мы, буржуи?

– Что они, буржуи? – налетает на Пучкова Катя Катаманова. – Скажет тоже – чайник золотой!

– Блестит, – оправдывается Сашка. – Я к ним в окно посмотрел: блестит, чуть не ослеп.

– И нечего в окна заглядывать! – сказал Мишка. – Я к тебе не заглядываю.

– Интересно, как ты дотянешься? Мы на втором этаже живём.

– Не ссорьтесь, – сказала Антонина Васильевна. – Весна не для того, чтобы ссориться, весна для того, чтобы радоваться. Читали сегодня газету? На метрострое начали проходку щитом! Знаете, что такое щит? Кто скажет? Скажи ты, Катя.

Катя поправила круглую гребёнку на затылке:

– Щит проходческий – это подземный комбайн. Механические ножи сами роют породу, а огромная металлическая коробка не даёт породе осыпаться, и проходчики прокладывают подземный коридор.

– Умница, Катя, – похвалила учительница. Она прошлась по классу и погладила Катю по голове.

С тех пор, как у Кати умерла мама, Антонина Васильевна часто гладила её по голове, а больше никого не гладила.

– Понимаете, ребята, техника пришла на наш Метрострой. Это же историческое событие!

Историческое событие… Мишка смотрит на учительницу. Она старая и молодая. Седые волосы и молодые глаза. Иногда у Антонины Васильевны бывает совсем учительское лицо. Это когда кто-нибудь опаздывает на урок или слушает невнимательно. Тогда у неё губы сжаты в одну полоску и брови сдвинуты в одну полоску. А сегодня у неё совсем другое лицо. Брови далеко друг от друга, и на щеках ямки.

Учительница стучит карандашом по столу, потому что все расшумелись.

– Щит – историческое событие! – кричит Пучков. – А я тоже знаю историческое событие! Рекорд проходки на Красносельской.

– А я про кессонщиков читал в журнале, – солидно говорит Борис. – «Героический подвиг кессонщиков».

– А я зато знаю, что такое эстакада! Мне дядя Коля Катаманов сказал! – Это Леденчик.

Мишка тоже не выдержал:

– А что такое штольня, знаешь? И ещё эскалатор?

– Мишка хвалится, думает, он самый умный.

Всё громче стучит карандашом учительница.

– Послушайте! Не шумите!

Утихли наконец.

Антонина Васильевна переводит взгляд с одного лица на другое. Ироническая улыбочка Пучкова – самое важное не уронить себя, оставить за собой последнее слово. Таня Амелькина – нежный румянец, глаза-незабудки, а характер твёрдый, властный. Катя смотрит доверчиво, все люди кажутся ей хорошими, очень умными, она готова каждого внимательно слушать, приоткрыв рот от любопытства. Мишка – он думает, что он скрытный, а у него все его мысли написаны на лице. Он не боится Пучкова, хотя Пучков самый сильный в классе. Не боится Мишка никого, и взгляд у него смелый. А краснеют у Мишки уши, когда посмотрит на него Таня Амелькина. И это заметили все: мечтательный Леденчик, неповоротливый Борис.

Стучит карандаш по столу.

– Послушайте, ребята, что я вам скажу. Один знает одно, а другой знает другое. Можно кричать и спорить до завтра. А что если мы не будем кричать и спорить, а все вместе будем писать историю нашего метро? Что вы на это скажете?

Пучков сказал:

– Метро ещё нет, а история уже есть? Разве так бывает?

– Бывает, Саша. Метро строится. Каждый день события под землёй – это история. Кто строит метро? С чего началось оно, метро, в нашем городе? Вот история. Мы с вами её по крошечкам соберём и напишем.

– Для кого? – спросила Таня.

– Как для кого? Для детей, которые будут жить в будущем – лет, например, через сорок. Они уже не увидят, как начиналось строительство метро в Москве. А вы это видите.

– Интересно, – сказал Мишка.

И все сказали:

– Интересно.

Леденчик спросил:

– Какой она будет, наша история?

Но этого пока никто не знал.

Маленькая секретная дверь

Мишка идёт по улице. Пахнет растаявшим снегом. Приложил ладонь к стене серого дома – стена тёплая, шершавая. В граните сверкают блёстки. Прошла невысокая женщина в расстёгнутой шубе, она улыбалась сама себе. Мишка подшиб носком ботинка прозрачную ледышку, ледышка покатилась далеко по тротуару.

Мишка встал под крышей, чтобы солнечные холодные капли падали ему на голову. И они падали одна за другой прямо на букву «М». Мишка достал из кармана зелёное стёклышко и стал смотреть сквозь него. Зелёный трамвай тянулся в горку. Зелёная очередь за керосином, и у всех зелёные бидоны. Зелёный почтальон с толстой зелёной сумкой на боку.

Мишка шёл всё быстрее, потому что про себя он пел быструю песню: «Ваша подруга Рита очень на вас сердита». Когда Мишка был маленький, мама пела ему эту песню, чтобы он быстрее уснул. Ей, наверное, казалось, что если петь быстро, то он и уснёт быстро. «Рита и крошка Нелли пленить его сумели, и он в любви им клялся обеим». Но Мишка и тогда не любил спать, он всегда боялся проспать что-нибудь самое интересное. «При свете лунном кружатся пары, бьют тамбурины, звенят гитары. Ваша подруга Рита очень на вас сердита». Кто эта Рита и почему она сердится на свою подругу, он не знал. «Денег у Джона хватит, Джон Грэй за всё заплатит, Джон Грэй всегда таков!»

Вот тут из переулка и вышел тот самый метростроевец, за которым Мишка бежал в самом начале повести. Метростроевец зашагал впереди Мишки, шляпа лихо заломлена, сапоги с отворотами в грязи. Конечно, Мишка припустился вслед. Человек шагал широко, и Мишке приходилось бежать.

– Можно вас спросить? – запыхавшись крикнул Мишка. Но прошёл трамвай, и метростроевец не услышал. Он вошёл в небольшой дом. Мишка успел прочитать на двери вывеску: «Редакция газеты «Проходчик». Мишка нырнул внутрь и остановился.

В редакции трещит пишущая машинка, и воздух синий от табачного дыма. Мишка нерешительно встал у двери. Метростроевец куда-то исчез. За столами сидят люди. Девушка перестала печатать на машинке и посмотрела на него круглыми тёмными глазами.

– Мальчик, тебе что?

Она похожа на деревянную матрёшку. Прямой пробор, круглое лицо, тонкие брови, на щеках румянец. Только матрёшка толстая, а девушка худенькая.

– Метростроевец пропал. Мы пишем историю, а как её пишут, не знаем. Понимаете?

– Конечно, нет, – сухо сказала Матрёшка. – «Пишем историю»!.. О чём историю? И как вы пишете, если не знаете, как её пишут?

Мишка понял, что Матрёшка здесь самая главная. Она говорила авторитетно, и он не знал, что отвечать.

Матрёшка встала и подошла к Мишке поближе.

– И почему все идут в редакцию? Компрессор встал – в редакцию. Спецовок не хватает – в редакцию. Плывун – к нам. Транспорт – к нам. Почему?

– Не знаю. – Мишка развёл руками и честно посмотрел на суровую Матрёшку. Он и правда не знал.

В комнате много столов. Человек с завязанной щекой кричит в телефон:

– Восьмая-бис! Восьмая-бис! Информацию о проходке! Сводку! Проходку!

За столом, накрытым газетой, женщина в зелёной кофте, как у мамы, что-то пишет на листе, задумывается и грызёт конец жёлтой ручки, а потом опять быстро пишет. Вид у неё отрешённый, печальный, как будто в комнате тихо.

Мишка не сразу разглядел ещё одну дверь в глубине комнаты. Её было плохо видно из-за дыма. Дверь низкая, с чёрной ручкой. Вот куда скрылся метростроевец, за которым Мишка бежал.

Он ринулся вперёд, но остановился перед этой дверью. К самой середине кнопкой был приколот лист бумаги. На нём скалил зубы ужасный череп, под ним – две окрещённых кости и написано: «Не входить под страхом смерти!!!»

Мишка затоптался на одном месте, он почувствовал, что по спине пошёл сквозняк. Что-то жуткое напомнила ему эта маленькая дверь со страшной надписью.

– Что же ты молчишь? – спросила настойчивая Матрёшка. – Так мы не договоримся ни до чего: я спрашиваю, а ты молчишь.

Мишка показал пальцем на дверь с черепом. Матрёшка пренебрежительно махнула рукой, как будто во всём этом не было ничего особенного. И тут громкий голос, перекрывая шум, сказал:

– Милочка! Срочно четыре экземпляра.

– Мельниченко всегда всё срочно. Человек-молния. – Матрёшка с размаху села к своей пишущей машинке.

– Бунт на паруснике, – сказал человек, и тут Мишка узнал его. Это был лохматый, тот самый Мельниченко, с которым Мишка разговаривал около молочной в Долгом переулке.

– Мишка из пятого класса! – обрадовался Мельниченко. – Пришёл. Ты просто молодец.

– Так это он к тебе пришёл, – сказала Милочка. – А толкуешь непонятно: история, история. Так бы и сказал: к главному редактору товарищу Мельниченко. Я бы уж сама догадалась: где Мельниченко, там всегда какая-нибудь история.

– Четыре экземпляра срочно, – сурово сказал Мельниченко.

И Мишка подумал, что Милочка-Матрёшка, может быть, и не самая главная в этой редакции. Она замолчала и стала печатать. Нельзя было уследить за её пальцами, они взлетали над машинкой, раздавался сухой треск – и страничка была отпечатана.

Мельниченко увёл Мишку в угол и посадил на стул, а сам уселся на стол.

Человек с завязанной щекой кричал в телефон:

– Сводка! Проходка! Погонные метры! А я говорю: сводка!

– У него зубы болят? – спросил Мишка.

– Да нет. Он телефонную трубку шарфом к уху привязывает. Плохо слышно, он орёт, берёт информацию в завтрашний номер. Одной рукой записывает, а другой придерживает листок.

Мельниченко закурил, в комнате стало ещё больше дыма.

Мишка хотел спросить про страшную дверь, но не решился.

– Рассказывай, Мишка из пятого класса, что привело тебя в этот сумасшедший дом?

Мишка рассказал, что они пишут историю метро.

Мельниченко погасил окурок, спрыгнул со стола и сказал завязанному:

– Тихоталь, дай закурить.

Не переставая кричать: «Сводка! Проходка!», Тихоталь достал из кармана пачку папирос и протянул Мельниченко. Ещё больше дыма стало в комнате.

– Слушай, Мишка. Вы придумали замечательно. Великолепно. Знаешь, я, как и ваша учительница, сроду не писал летописей и понятия не имею, как их писать. Но я журналист, и я знаю одно: надо поговорить с живыми людьми. С теми, кто строит метро. Где находить людей – скажу. Дам имена и адреса. Приходите, буду помогать. Но запомни: метростроевцы – люди очень занятые. Расспрашивать можно, а надоедать нельзя. Такое правило. Вот тебе два адреса для начала: знатный проходчик – Катаманов и инженер Самойлов.

– Катаманов! – Мишка понял, что сегодня день совпадений. У каждого человека изредка бывают такие дни. – Это же нашей Катерины отец. Мы с Катькой в одном классе учимся – вот так я сижу, а так она.

– Восхитительный случай, – сказал Мельниченко. – Я записал тебе номера шахт. Только через дорогу переходи осторожно.

– Да я уже в пятом классе, – обиделся Мишка.

– Вот забыл. Извини.

– Мельниченко! – позвала Милочка-Матрёшка. – Готова твоя передовая. Интересно написано.

– Спасибо, милая Милочка.

– Я тебе не милая. – Милочка отвернулась.

– Мельниченко, – спросил Мишка тихо, – это она не приходит и не приходит?

– Проницательный ты человек, – сказал Мельниченко, – историк Мишка из пятого класса. – Мельниченко вздохнул. – Пока, Мишка из пятого. Заходи. Катаманову от меня привет. Пусть дочь Катерина и возьмёт у него материал. А ты валяй к инженеру Самойлову. Я его завтра увижу, предупрежу. Пока.

Сегодня отец дома

Николай Трифонович Катаманов сидит за столом, накрытым зелёной клеёнкой в цветочках и пьёт чай из толстой кружки. Ручка у кружки отколота, он обхватил горячую кружку руками и от удовольствия и тепла прикрыл глаза.

Он громко откусывает сахар.

Катя сидит напротив отца и не отрываясь смотрит на него. У отца широкие плечи, ноги в тёплых носках вытянуты под столом. Чай горячий, баранки свежие, а сахару сколько хочешь. Хорошо, когда отец дома. А то как уйдёт к себе на шахту, так и не приходит сутки, а то и больше.

– Папка, почему ты пьёшь вприкуску? У нас сахару сколько хочешь.

– Привык. – Отец поглядывает сквозь пар на синюю прозрачную сахарницу. – Долго было не сколько хочешь, а теперь привык, мне так вкуснее. Ты, Катерина, пей внакладку. И хлеб маслом потолще намазывай. Я иногда думаю: твои дети, наверное, станут есть каждый день один только шоколад и мармелад. А по праздникам тогда что? По праздникам мороженое и пирожное.

Катя машет руками: придумает папка, у неё и детей никогда не будет, она и замуж никогда ни за что не пойдёт. Ей уже одиннадцать лет, а в неё ещё никто ни разу не влюбился. В Таню Амелькину всё время влюбляются, почти все мальчишки из класса. Подумаешь, красавица!

– Папка, расскажи про метро. Мы пишем историю метро. Расскажи. А то ты всё в шахте и в шахте. Когда я тебя вижу? Почти никогда и не вижу.

– Хотел поспать, – отвечает отец. – Но ты же не дашь спать, пристанешь с разговорами.

– Пристану, – говорит Катя. – Мне все ребята в классе завидуют, что у меня папка метростроевец. А что я про метро знаю? Я про метро не больше какого-нибудь Мишки знаю.

– Кто же этот Мишка?

– А ну его. Из нашего класса. У него отец бухгалтер, и Мишка на арифметике лучше всех считает. Раз – и сосчитал. Я его прошу вчера: «Мишка, не будь воображалой, дай задачу списать». Знаешь, что он ответил? «У тебя отец на Метрострое работает, а ты простую задачу решить не можешь? Решай сама». И показал фигу.

– Молодец парень, – говорит отец. – Уважает Метрострой. А ты что же, сама не можешь простую задачку?

– Какая же она простая? Она очень даже трудная. И незачем фиги показывать. Амелькиной небось фиги не показывает. Подумаешь, красавица. Меня, если умыть, я тоже красивая.

Катюша придвигает свой стул к дивану.

– Ты, папка, ложись отдыхай и рассказывай. Только не засыпай сразу, как в тот раз. А я буду около тебя сидеть и слушать. Не отвлекайся.

– Хитрая ты – не отвлекайся. Ну ладно, расскажу. Про сбойку тебе расскажу.

Сбойка

Когда отец рассказывает, Катя будто видит перед собой картину.

Идут тоннели из двух шахт навстречу один другому. Посредине надо встретиться, пробиться друг к другу. Это и есть сбойка.

Сбойка двух штолен, тринадцатой и четырнадцатой, была назначена на определённый день – двадцать шестое марта тысяча девятьсот тридцать четвёртого года.

Завтра сбойка. Бригадир проходчиков Николай Трифонович Катаманов собрал бригаду и сказал:

– Должны мы соединиться, по-нашему – сбиться, с той штольной день в день, как намечено планом. Двадцать шестого – значит, двадцать шестого.

Накануне, двадцать пятого, вся бригада работала изо всех сил – надо было пройти оставшиеся метры. Отбойные молотки стучат, как пулемёты. А чем не бой? Проходчики не успевают пот со лба смахнуть. Катаманов сегодня ходит злой.

– Наш-то злой ходит, – говорит молодой проходчик Серёга.

Бригадир услышал, но не улыбнулся, ничего не сказал. Не поглядел на Серёгу. Без этой злости ни в одном деле ничего не сделаешь.

Наступило двадцать шестое. И всё-таки на этот день оставалось ещё четыре метра. По земле пройти четыре метра ничего не стоит: прыг-скок – вот и четыре метра. А под землёй? Четыре метра – это четыре нормы. Порода попалась твёрдая – столько не пройти никак.

Все говорят:

– Нет, не пройдём. Смирись, бригадир. Не пройти, и всё.

Пошли в столовую пообедать. Сменный мастер говорит:

– Николай Трифонович, остынь. Четыре метра тебе не взять. Там порода – кремень.

А он ничего не отвечает. Со зверским лицом ест кашу, как будто каша во всём и виновата.

У него был азарт. Но не только азарт. Работала мысль. Серёга смотрит на лицо бригадира и видит, что бригадир думает неотступно о своём, думает, думает, думает, думает. Высокая сосредоточенность.

Спустились в шахту, бригадир говорит:

– Видишь наверху, под сводом, маленький слой мягкой породы? Видишь или не видишь?

Сергей задрал голову, смотрит: правда, совсем чуть-чуть, сантиметров тридцать мягкой породы. Берёт Николай Трифонович кайло в руки и начинает рубить. Прошёл метра полтора, получилась небольшая конурочка. Теперь можно взять отбойный молоток.

Но почему молотки работают сегодня плохо? Воздух сверху подаётся слабо. Проходчики кричат: «Воздух! Воздух!» А сверху, с земли, отвечают: «Большой компрессор из строя вышел!»

Компрессор – механизм, который качает сжатый воздух для отбойных молотков.

– Компрессор из строя вышел!

Бригадир Катаманов сказал жёстко:

– Такое начальство двадцать раз надо прогнать! Почему им всё сходит с рук?

Сменный мастер закряхтел, полез наверх.

Бригадир приказывает:

– Закрывай воздух!

Замолчали все молотки, тихо, странно стало в шахте. Это бригадир решил сэкономить сжатый воздух, чтобы дать побольше воздуха одному молотку.

Он сказал звеньевому:

– Метёлкин! Сделай мне козлы вот такой высоты.

Метёлкин быстро сбил из досок козлы. Влез Николай Трифонович на козлы, слушает, слушает в тишине. Потом просиял:

– Слышу! С той стороны работают в четыре молотка. У них воздух сильный, на четыре молотка хватило.

Тут и все услышали: с большой силой работают проходчики четырнадцатой шахты, весь грунт трясётся над забоем.

И тогда бригадир берёт единственный молоток и начинает пробиваться навстречу. Его молоток трещит, и больше ничего не слышно. А он кричит вниз:

– У них затихло! Слушают, где я работаю!

Все услышали, что он на верхней части забоя, стали рубить тоже вверху, у потолка.

А под козлами все замерли. Волнуются рабочие. Сбойка – это результат. Сбились – значит, верно шли и завершили большой отрезок подземного пути.

Через десять минут проходчики тринадцатой и четырнадцатой увидели друг друга: отвалился последний кусок породы и получилась дыра. Вынырнули из дыры – лица чумазые, смеются. Стали пожимать друг другу руки, радовались и кричали такое замечательное слово – сбойка.

Бригадир четырнадцатой говорит Катаманову:

– Когда мы узнали, что четыре метра остаётся, пригорюнились, думали: «Разве пройти целых четыре метра за одну смену? Нет, не будет сегодня сбойки».

А Серёга стоит рядом с бригадиром и говорит так, как будто уж он-то ни в чём не сомневался:

– Наш дядя Коля до всего додумался! В мягкой породе конурочку сделал. А уж от конурочки он и до твёрдой породы добрался и пробил её. Два дня думал! Сегодня в столовой чуть шляпу в щи не уронил. Качать бригадира!

А где там качать? В шахте теснота. Да ещё киносъёмка со своей аппаратурой приехала снимать исторический момент. И журналист с фотоаппаратом. Щёлкает и говорит напористо:

– Не толкай меня под локоть. Снимок должен сегодня быть в газете. Не толкай, говорю, под локоть. Обрадовались, черти!

– Качать журналиста!

Кто-то постучал в окно

Катя представила себе, как качали журналиста. Взяли за руки, за ноги и стали подбрасывать. Она видела один раз, как качали ударника на первомайской демонстрации. Он взлетал над толпой, из кармана сыпалась мелочь.

– Вот, Катерина, вся история про сбойку, – сказал отец. – Что же тут расскажешь? Поработали и сбились. Дали нашей бригаде премию – кому отрез на костюм, кому часы.

– А тебе, папка?

– И меня не забыли. Предложили путёвку на курорт к Чёрному морю.

– А что же ты не поехал?

– Не поехал, и всё. Было много работы. Ты думаешь, сбойка прошла, и отдыхаем? Нет, милая моя. Сбились, порадовались, покричали – и перешли на другой участок. Надо дальше рубить породу.

– И долго так будет, папка?

Он помолчал, подумал и сказал серьёзно:

– А всегда.

Тихо в квартире. Соседка тётя Ксения включила радио, за стенкой играют марш.

– Спать, Катерина! Завтра рано вставать!

Катюша стелит отцу на высокой кровати с никелированными шарами, а себе на диванчике. Она щёлкнула выключателем и спросила в темноте:

– Папка, а завтра ещё расскажешь про метро?

Отец не отвечает. Он крепко спит.

Катя тоже засыпает. И сквозь сон слышит громкий стук. Трещит отбойный молоток. А может быть, пулемёт. Тревожный стук. Опасный стук.

Громко говорит голос за окном:

– Плывун! Дядя Коля! Скорее!

Катя открывает глаза. В комнате горит свет. Чёрное окно. Отец стоит одетый, срывает с гвоздя брезентовую куртку, суёт ноги в сапоги и вылетает на улицу.