Текст книги "Акколада"
Автор книги: Людмила Чеботарёва
Жанр:
Подросткам
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Глава 3
ТАМ: Как разбудить заснувший ветер
Старый пузатый чайник хрипло и натужно засвистел как раз тогда, когда Маркус наконец-то справился с уборкой на кухне. В пояснице что-то непрестанно хрустело и поскрипывало, и боль, затаившаяся пока еще где-то глубоко внутри, грозилась в любой момент вырваться на волю. Нужно бы натереться скипидаром, по старинке (вовремя на рынке купил), да прованивать дом перед самым праздником не хотелось.
Младший помощник на всякий случай достал из аптечки обезболивающую таблетку, потом подумал и добавил к ней жаропонижающую. Надо бы проверить, не просрочены ли лекарства, но вставать из уютного кресла, в которое он погрузился, блаженно вытянув натруженные ноги, не было сил.
Из состояния болезненной полудремы его вывел непрекращающийся пронзительный свисток, который сердито напоминал, что не мешало бы оторвать свой тощий стариковский зад от кресла и снять чайник с плиты.
Он отыскал в недрах буфета вазочку с закаменевшим разноцветным драже, взамен безвозвратно утерянной банки с протертой малиной. Потом, прямо в чашке, заварил душистый липовый чай. Ярко-зеленую чашку с маками и ромашками он особенно любил: это была память о прошлой счастливой жизни.
О, не-ет! Сегодня был явно не «его» день. В доме было холодно, и от кипятка по фарфору поползла волнистой змейкой трещина. Он поспешно отбросил чашку в сторону, подальше от себя, инстинктивно засунув в рот обожженные пальцы. Чашка, падая, сбила со стола вазочку с конфетами, и они вместе шумно раскололись на мелкие куски, ударившись о серый кафельный пол.
Цветные горошины конфет раскатились по всей кухне, и Маркусу, бедолаге, пришлось ползать на коленях и собирать это проклятое драже, чтоб не досталось мышам.
Вообще-то, мыши в его доме не водились, им и поживиться было нечем, но (вон, как сегодня долго чайник свистел, пока он собрался с силами, чтобы выключить газ) вдруг накликал? Говорят, примета такая есть: если в доме свистеть, денег не будет, и мыши заведутся. Денег у него и так не было – откуда им у младшего помощника взяться? Не с его же смехотворной зарплаты. А мыши… Да пусть бы и завелись, что ли, все веселее – хоть будет с кем потолковать…
А еще говорят, что свистом в далекие времена призывали ветер. Свистеть надо было очень осторожно, чтоб не навлечь бурю, которая может снести все на своем пути. Этой приметой даже пользовались моряки, когда попадали в штиль. Тогда они принимались легонько насвистывать, чтоб «разбудить заснувший ветер». Тут главное было не переборщить, чтоб не накликать шторм.
Только, наверное, свисток чайника не считается, нужно самому посвистеть – жаль, Маркус за свою долгую жизнь так и не научился. А что, если…
Он вытянул губы в трубочку и слегка подул – ничего. Маркус подул сильней, губы щекотнул легкий холодок, но вместо свиста раздалось лишь несуразное «с-с-с…».
Мда-а… Даже такой элементарной вещи нужно учиться вовремя. Вот мальчишка с розовым шарфом с картинки в прихожей наверняка свистеть умеет, без проблем.
«Ну и затеи лезут мне в голову», – подумал младший помощник. – Да у тебя, старик, не иначе крыша на вокзал поехала, а жар с лихорадкой отправились ее провожать, ложись-ка ты спать подобру-поздорову. Впрочем, «поздорову» – это нынче не про меня. Сегодня уже поздно, а завтра, наверное, придется вызвать врача. Ну и ладно, завтра будет завтра, а вечер всегда глупее утра».
Пословицу он снова переврал, хотя по смыслу, кажется, вышло нечто довольно близкое к оригиналу.
До наступления Нового года еще целых шесть часов, вполне можно чуток вздремнуть. А потом он встанет и выпьет в честь праздника рюмочку перцовочки на меду, оставшейся с прошлого года. Пусть считается, что в одиночку пьют только завзятые алкоголики, а где ж ее, компанию развеселую, взять-то? Да и пьет он не чаще, чем раз в году, а на крайний случай можно чокнуться и со своим отражением в зеркале: будь здоров, мол, младший помощничек, желаю тебе дослужиться в следующем году до старшего. Пожелание было абсолютно утопическим, но на то он и новогодний праздник, чтобы верить в чудо.
Маркус завел будильник на девять вечера, чтобы не проспать Новый год и старый успеть проводить. Потом, дрожа и клацая зубами от озноба, забрался в холодную постель. Продавленная сетка на старой кровати, помнящей лучшие времена, жалобно скрипнула всеми своими изношенными пружинами. Лоскутное ватное одеяло казалось невыносимо тяжелым, оно давило так, что было ужасно трудно дышать, но зато он потихоньку начал согреваться.
Сон пришел незаметно.
Маркусу снился маленький мальчик с розовым шарфом. Мальчуган плавно скользил по ледяной дорожке, распевая какую-то веселую песенку, и не знал, что впереди его ждет глубокая черная пропасть.
Маркус кричит ему, хочет предупредить, но мальчик не слышит его. Эх, свистнуть бы посильнее, погромче, свист мальчишка наверняка бы услышал, даже сквозь завывания ветра, но из сложенных в трубочку губ вырывается лишь слабое, нелепое «с-с-с…».
ТУТ: «На макушке красный мак…»
Ромка выскочил из подъезда и задрал голову к окну на четвертом этаже. Там стояла мама, посылая ему воздушный поцелуй. Он помахал в ответ и, украдкой оглянувшись, чтобы убедиться, что никто, кроме мамы, его не видит, вытянул ладошку и подул вдоль нее, изображая ответное воздушное послание. Изо рта вырвалось маленькое полупрозрачное облачко пара.
У подъезда столкнулся с дворничихой бабой Асей, как всегда орудовавшей лопатой и метлой.
– С Новым годом, Бабась! – на лету выпалил он.
– Яңа ел белән[5]5
Яңа ел белән (тат.) – с Новым годом.
[Закрыть] – с Новым годом, коли не шутишь. Куда летишь, забери тебя шайтан![6]6
Шайтан (араб. заблуждение, отдаление) – в исламском богословии, представитель категории злых духов, враждебных Аллаху и людям. Могут принять человеческий облик.
[Закрыть] Чтоб тебе быть свиным ухом! Скользко на дворе, а я еще дорожки посыпать не успела. Не успеешь споткнуться, как уже упадешь, неровен час.
– Не беспокойтесь, Бабась, все будет о’кей! – Ромка соединил большой и указательный палец в кружок, выпрямив вверх остальные.
– Совсем разучились говорить по-русски. – Она что-то пробормотала себе под нос по-татарски. – Куртку не замажь! Чай, у матери нет денег каждый день тебе новую покупать, – дворничиха с чувством исполненного долга погрозила ему коротеньким заскорузлым пальцем.
Едва свернув за угол дома, Ромка тут же стащил с шеи унижающий его мальчишеское достоинство розовый шарф и сунул его в карман своей ярко-голубой курточки. Карман здорово оттопырился.
«Опять мама будет ворчать, что я в карманах гвозди с кирпичами таскаю», – ухмыльнулся он и заорал во весь голос, стараясь перекричать крепчающий ветер:
«Хм-м… Интересно, а если б у меня сестра была, она бы тоже была плаксой? Наверняка была бы. Точно. Все девчонки – ревы-коровы! – безапелляционно решил Ромка. Потом капельку подумал и нехотя перерешил. – Ну, может, только Сашка Жарко исключение: все-таки она не совсем такая, как остальные девчонки».
Хорошо бы сделать так: вжик!
Срезать все кудряшки!
На макушке красный мак,
А вокруг – ромашки!
Чтобы живее представить себе эту яркую картинку, Ромка даже зажмурился.
«А летом все-таки намного лучше: в речке купаешься, в лесу малину собираешь, цветов полно – красиво! Хотя зимой тоже ничего, когда снегу выше головы, но не очень холодно. Зимой на коньках кататься можно. Вот бы мама купила мне настоящие коньки и хоккейку, – размечтался Ромка, – я бы Сашку на каток пригласил, еще б раньше, чем Петька Платонов. Ну и что, что им все вслед «тили-ти-ли-тесто» кричат? Надо Петьке после каникул хорошенько накостылять, чтоб к Сашке не приставал. Тоже мне, жених выискался!»
Довольный своей решительностью, Ромка, разбежавшись, прокатился по длинной ледяной дорожке, которую баба Ася еще не успела испортить песком и солью.
Что за дурацкая привычка у этой бабы Аси все портить! То летом мяч отберет, когда ребята во дворе в футбол гоняют, говорит, стекла побить можно. То нажалуется маме, что он с мальчишками в «ножички» играл – как же, мол, можно детям холодное оружие в руки давать? Ну, какое ж это оружие – подумаешь, всего-навсего малюсенький перочинный ножичек! Осенью в дом не пускает, заставляет ботинки от грязи в луже мыть. Вечно сторожит у подъезда, как будто ей больше делать нечего. А зимой как понасыплет везде песка и соли, не покатаешься. От соли на полозьях белые разводы выступают, коньки блестеть перестают, и если сразу не протереть, то совсем заржаветь могут. Один вред от этой бабы Аси! И зачем вообще нужны дворники?
«Только коньков у меня все равно нет, – взгрустнул Ромка. – Откуда у нас столько денег возьмется? В маминой бухгалтерии точно много не заработаешь. Вон, мама даже платье себе не купила, то, черное с кружевами, а ей так хотелось – что я не видел, что ли?»
Ромка целых три месяца собирал деньги, которые мама ему давала на завтраки в школе, ей на подарок. Не удержался только один разок – в киоске книжку себе купил про черепашек-ниндзя, сражающихся против выходцев из параллельных миров. Параллельные миры, конечно, вряд ли существуют. Ну а вдруг… Короче, собирал-собирал он деньги, да только все равно на платье не хватает, оно дорогущее. Зато он купил для мамы диск с ее любимым Визбором[8]8
Юрий Иосифович Визбор (1934–1984) – советский автор-исполнитель песен, киноактер, журналист, прозаик, киносценарист и документалист, драматург, поэт, художник.
[Закрыть] и набор струн для гитары – подарочек уже под елкой лежит, в красивом пакетике с розовым бантиком. Ромка не хотел никакого бантика, а уж тем более розового, но продавщица все-таки прилепила, сказала, что так положено. Ну, раз положено, значит, ладно, пусть будет.
Мама на гитаре не играла очень давно, года два, наверное, а может, уже и целых три. Как струна лопнула, так она гитару в руки и перестала брать, как будто это такая проблема – струны заменить. Вот теперь не отвертится – если что, Ромка сам новые струны натянет. Дядя Володя, сосед сверху, ему покажет, и Ромка справится. Он толковый, в дедушку, мама сама так говорит. И вздыхает. А еще иногда плачет по ночам, тихонько, чтоб Ромка не услышал. Она думает, что он так крепко спит, что ничего не чует, а он просто не хочет ей душу бередить. Если б знать, как утешить, может, и спросил бы, чего она ревет, как маленькая, а так… чего её зазря растравлять?
Раньше мама веселая была, смешливая, чуть что – и прыскает в ладошку, совсем как Сашка Жарко. И мамины друзья у них часто собирались, до того, как мама в эту свою противную бухгалтерию перешла, а там только старые скучные тетки работают и начальник, которого мама называет старым похотливым козлом, когда думает, что Ромка не слышит. Нужно будет потом в школе спросить, что такое «похотливый».
Ромка ненадолго отвлекся на эту мысль, легонько постучал себе по лбу указательным пальцем, загоняя ее вовнутрь, чтобы не забыть, но вскоре снова вернулся к приятным воспоминаниям: когда у них бывали гости, они уговаривали маму спеть, и сами тихонько подпевали.
Песня называлась «Домбайский вальс», и Ромка как-то подслушал, что именно на этом неведомом далеком Домбае[10]10
Домбай – горная территория на Северном Кавказе.
[Закрыть] мама познакомилась с отцом, только у них что-то там не сложилось, поэтому Ромка жил только с мамой, а где живет отец, не знал. Ну, не поворачивался у Ромки язык назвать этого неизвестного мужчину папой. Папа – это что-то близкое, родное, почти как мама. Он же своего отца в жизни не видел, какая уж тут близость?
Конечно, иногда он завидовал друзьям, у которых были и папа, и мама, и бабушка с дедушкой. А у него только мама, даже бабушка живет далеко-предалеко, и встречаются они раз в году, не чаще. Их семью Марь Антонна почему-то называет неполной и при этом произносит слово «неполная» как-то презрительно и брезгливо. Дура она, их классная, ни черта не понимает: у них с мамой самая что ни на есть полная семья, ведь им никто не нужен, они и вдвоем полностью счастливы. Если б только еще у мамы зарплата была ну хоть капельку побольше.
Ромка пробежал через арку, ведущую на улицу, и, запыхавшись, влетел в битком-набитый даже перед закрытием торговый центр. Немного поглазев на витрину со спортивным инвентарем, он направился в игрушечный отдел. Из динамиков, охрипших за день, все еще доносился звон колокольчиков: «Джингл бэллс, джингл бэллс…[11]11
Джингл бэллз – “Jingle bells” (англ. Колокольчики) – популярная во всем мире рождественская песня.
[Закрыть]». Огромный заводной Санта Клаус в красном коротком кафтанчике, подпоясанном широким черным ремнем, выбрасывал под звуки английской рождественской песенки смешные коленца. Вообще-то, просто так он не плясал, только если опустить в автомат денежку. Но все время находились взрослые, желающие потешить своих карапузов и не жалеющие монеток. Поэтому мелодия звучала практически беспрерывно, не давая Санта Клаусу передохнуть ни минутки. Ромка прямо-таки слышал пронзительный голос завучихи-«паучихи» Валентины Николавны, жалующейся на то, что в России все захватили иностранцы, что дети больше не хотят водить хороводы под «В лесу родилась елочка» и рассказывать стишки старому доброму Деду Морозу, которого окончательно вытеснили импортные Санта Клаусы.
Ромка подумал и решил, что она, наверное, все-таки чуточку права. Тем более, что мама тоже об этом говорила, только не так занудно, как их завуч.
Отстояв громадную очередь, он наконец-то добрался до прилавка и попросил у продавщицы «точно такую же елочную верхушку, какую сегодня нечаянно разбила мама», и еще два пакетика с конфетти: один с цветными блестящими кружочками, а второй – с серебристыми ромашками с золотой серединкой.
– А денег у тебя хватит, мальчик? – настороженно спросила хмурая усталая продавщица, которая к концу этого сумасшедшего дня уже еле-еле держалась на ногах. – Господи, ну неужели нельзя купить все заранее? Так нет же, норовят в самый последний момент. Плати скорей в кассу, а то мы уже закрываемся.
Выскочив из магазина, Ромка тут же распечатал пакетики с конфетти – вдруг продавщица ошиблась и подсунула ему какие-нибудь пошлые красные сердечки вместо ромашек. Ура! Все в порядке, не ошиблась. Ромка набрал полную пригоршню цветных кружков и серебристых ромашек и поспешил через арку к фонарю, чтобы полюбоваться их блеском.
Обычно у них в переулке было темно: тусклые фонари горели далеко не каждый день. Но сегодня, наверное, специально по поводу Нового года, на улице было светло и празднично – быть может, от искрящегося в свете фонарей снега. Невесомые снежинки порхали в воздухе, и в их, вначале беспорядочном, похожем на броуновское, движении постепенно вырисовывался все более узнаваемый танец. Ромка даже слышал их музыку – вальс. Как там мама танцует его? «Раз-два-три… Лыжи у печки стоят… Раз-два-три… Гаснет закат за горой…» Он неуклюже закружился, и, как всегда, на абсолютно ровном месте умудрился сам себе подставить подножку.
Падая, попытался схватиться за фонарный столб, но раскатанная ледяная дорожка оказалась прямо под ногами.
Ромка упал навзничь, стукнувшись затылком об лед. В первый момент он еще видел яркое раскаленное солнце фонаря, но потом оно, качнувшись, медленно стало гаснуть, пока не превратилось в огромную черную дыру, разом поглотившую весь свет.
На ослепительно белом, пока еще не истоптанном снегу переливались блестящие цветные кругляши конфетти и серебрились вдруг выросшие посреди зимы, а потому абсолютно неуместные ромашки, выпавшие из разжавшейся Ромкиной руки. Но их уже неумолимо накрывал своими шелковистыми лепестками расцветший у мальчика на макушке ослепительно-красный мак.
Глава 4
ТАМ: Я найду тебя!
Маркус метался и стонал во сне. Он никак не мог понять, почему ему становится все жарче и жарче, как будто бы на него направлены нещадно-обжигающие софиты[12]12
Софит (итал. soffito – потолок) – металлическая конструкция для подвеса осветительных приборов над сценой, поднимаемая и опускаемая с помощью электропривода.
[Закрыть], – сотни, нет, тысячи сверкающих расплавленным золотом солнц.
Но если на почему-то ярко-зеленом, почти изумрудном небе сияют такие ослепительные солнца, то откуда же тогда появились белые, полупрозрачные облака, легкими перышками прилепившиеся к золотым солнечным шарам?
Хотя… какое же это небо? Это бескрайний луг, усеянный маленькими любопытными ромашками, радостно глядящими из-под белых ресничек на окружающий их большой и прекрасный мир во все свои удивленные круглые желтые глазенки.
А над ромашками жужжат толстые, мохнатые коричневые шмели, порхают воздушные, переливающиеся всеми цветами радуги бабочки – жемчужные, кремовые, розовые, пурпурные, фиолетовые и самые яркие – карминно-красные…
Да ведь это и не бабочки вовсе, а изящные маки-самосейки с разноцветными венчиками. Просто лепестки оторвались от высохших на жарком солнце стеблей и, опадая, кружатся в воздухе, подобно огромным мотылькам, и застилают своими бархатистыми крыльями маленькие солнышки ромашек.
Маковые коробочки шумно лопаются, точно воздушные шарики, и из них сплошным потоком сыплются и сыплются мелкие черные семена, на лету почему-то превращающиеся в крупные цветные горошины конфет.
Но вот уже не шоколадное драже, а круглые ледяные градины величиной с голубиное яйцо больно бьют по лицу и по непокрытой голове младшего помощника, и она раскалывается на мелкие куски со стеклянным звоном, как старая фарфоровая чашка.
Маркус проснулся внезапно от сильного и болезненного, хорошо ощутимого толчка. Жесткая односпальная кровать надрывно гудела всеми своими натруженными пружинами.
«Странно… – подумал он. – Разве здесь бывают неботрясения?»
На его долгой памяти такого еще никогда не случалось. Но все когда-то происходит в первый раз.
Маркуса обдала жаркая волна пота, выступившего на лбу крупными каплями. Так бывает, когда вдруг посреди ночи, вздрогнув всем телом, просыпаешься невесть от чего. Он нехотя встал, натянул оставшийся ему на память еще из прошлой жизни женский фланелевый цветастый халат и, тяжело шаркая ногами в синих вельветовых тапочках со стоптанными задниками, поплелся в ванную. Глаза щипало от соли, и он слепо шарил по стене в поисках дверной ручки. Свет в ванной включать не стал, наощупь открутил кран и плеснул в разгоряченное лицо пригоршню обжигающе ледяной воды. Промыв глаза, он потянулся за полотенцем, когда вдруг из прихожей раздался оглушительный звон битого стекла.
«Вот и зеркало отжило свой срок. С кем же мне теперь перцовку пить? – Маркус представил себе грустную картинку, как он пьет в одиночестве – даже чокнуться не с кем. – Наверное, придется-таки купить новое. Хотя, пожалуй, не стоит тратиться: чего я в нем не видал? Расчесывать все равно давно уже нечего, а галстуков я отродясь не нашивал».
Младший помощник, кряхтя и тяжело вздыхая, уныло подумал о том, что ему теперь часа два, не меньше, предстоит заниматься наведением порядка. Неужели это никогда не закончится? Что-то эта проклятая уборка в последнее время превращается в чрезмерно обременительную традицию!
Тщательно заметя узенький коридорчик и выбросив в мусорное ведро зеркальные осколки, Маркус, поразмыслив, пришел к выводу, что разбитое зеркало в доме держать негоже – дурной знак, к несчастью – и, несмотря на отвратительное самочувствие и бушующую за окном метель, решительно натянул свое куцее пальтецо и меховую шапку. Ботинки решил не обувать: мусорный ящик во дворе – и в тапках добежит, ничего страшного, авось, не сахарный, не растает.
В приоткрытую дверь нагло ворвался бродяга-ветер. Он всколыхнул с тихим шуршанием бамбуковую занавеску, отделяющую прихожую от гостиной комнаты, которая уж много лет как забыла о своем непосредственном предназначении служить местом для приема гостей, качнул запыленный тусклый шар одинокой лампочки под давно небеленым потолком и, поискав, где бы еще чего натворить, озлобленно набросился на единственное яркое пятно, диссонансное[13]13
Диссонанс (от лат. dissonantia – неблагозвучие, нестройное звучание) – то, что вносит разлад, вступает в противоречие с чем-нибудь; несогласованность, несоответствие.
[Закрыть] в этой серой полумгле.
Картина со скользящим по льду румяным мальчиком, сорвавшись с гвоздя, глухо стукнулась об пол. Маркус торопливо захлопнул дверь, выдворив непрошенного гостя на улицу, а потом бережно поднял любимый рисунок, чтобы вернуть его на законное место. Он не сразу понял, что изменилось на картине, но что-то явно было не так.
Младший помощник припомнил, как при поступлении на работу он должен был пройти тест на проверку интеллекта, который включал в себя кучу дурацких заданий, в том числе и такое, где нужно найти, чем отличаются друг от друга две практически одинаковые картинки. Тогда он – с грехом пополам, а может, с божьей помощью – справился, и на работу его приняли. Только толку-то, если он так и остался на всю жизнь младшим помощником!
Сейчас его задача усложнялась еще и тем, что перед глазами у него не было оригинала, а картинку нужно было воспроизвести по памяти.
Маркус машинально потер лоб и плотно зажмурил глаза, пытаясь как можно точнее представить себе детали рисунка. Но ведь чем обыденней и привычнее какая-то вещь, тем сложнее и невыполнимей становится задача. Самые близкие и родные лица вспоминаются порой с огромным трудом, в то время как облик недавних знакомых всплывает в мозгу без особенных усилий. Он даже забыл, что собирался идти выбрасывать мусор.
«Ну же, малыш! Помоги мне, подскажи, что с тобой не так?» – старик, еще не понимая, почему, но точно зная, что это очень важно, попытался заглянуть мальчугану прямо в глаза. Увы, ракурс рисунка этого не позволял.
Маркус крепко прижал картину к груди, где раздавался беспокойный, учащенный, как после быстрого бега, стук. А вдруг то, чего не может припомнить ум, вспомнит сердце? Но его мысленные мольбы остались неуслышанными.
С трудом сглотнув комок в горле, болевшем все сильнее и сильнее, Маркус решил-таки попить горячего чайку – сон все равно бесследно исчез, хотя до звонка будильника оставался еще целый час.
«Где же это я умудрился подхватить ангину? – задумался младший помощник. – Хотя разве это проблема, когда на улице холод собачий, а мой шарф абсолютно не греет, вытерся совсем. Давно пора купить…»
Маркуса вдруг осенило: вот же она, упорно ускользающая от него деталь. Шарф! Розовый пушистый шарф, которым была закутана шея мальчика. Куда?! Куда он мог исчезнуть с нарисованной картины? «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Кажется, на сей раз он даже безошибочно сумел вспомнить всю фразу целиком, хотя и не ведал, кому она принадлежит. Маркус почему-то наверняка знал, что, если шарф не найти, быть большой беде.
Он лихорадочно вглядывался в изменившийся рисунок, ища в нем хоть какую-нибудь подсказку, тайный ключ, и, словно молитву, горячечно бормотал себе под нос: «Я найду тебя! Я все равно тебя найду!»
Он оглядел на картинке каждый кустик, обыскал каждое деревце, даже заглянул в арку нарисованного дома… Шарфа не было нигде, и Маркус, впавший в уныние, уже отчаялся его отыскать. Но ведь он никогда, никогда себе не простит, если не найдет этот дурацкий шарф, не дающий ему покоя.
Решение пришло внезапно, он понял, где нужно искать. Действительно, ярко-розовый язычок шарфа, будто дразнясь, выглядывал у мальчугана из оттопыренного кармана ярко-голубой курточки.
Маркус облегченно вздохнул, наконец, и подумал, что вполне мог бы справиться с задачей и быстрее. Просто он, к сожалению, забыл, что когда-то, давным-давно, тоже был мальчишкой.
ТУТ: Розовый шарф
Кто такая Асия Асановна Асадуллина, в переулке Южном почти никто не знал. Вот ежели бы кто спросил про бабу Асю, тут бы любопытствующему сразу указали на крохотный полуподвальчик, где она безраздельно хозяйничала последние пятьдесят лет.
Правду сказать, «бабой» ее называли неправильно: внуков у нее отродясь не было. Откуда ж взяться внукам, когда и детей-то нет? Они с Рашидом поженились сразу после войны, да только он из-за контузии больше времени по госпиталям проводил, чем с молодой женой. Так война и догнала его, без наследников. Асия больше замуж не пошла, хоть и звали не раз. Устроилась дворничихой, получила комнатушку как жена инвалида войны и прикипела к ней душой.
Баба Ася знала все про всех: кто женился, кто родился, кто развелся, кто помер… С кем Алена-гулена из восьмой квартиры в подъезде отиралась, что Клавдия Васильевна из шестой приготовила на ужин своему благоверному, даже какие оценки принес из школы Ромка Маркусов из четырнадцатой…
Баба Ася улыбнулась в усы, которые жестким черным ершиком топорщились на ее круглом луноподобном лице под мясистым крючковатым носом. Она давно перестала их подстригать маленькими ножничками, уж больно быстро росли. Пострелята-мальчишки дразнили ее из-за этого бабой Ягой, но баба Ася не обижалась: а кто ж она? Натуральная баба Яга и есть. Только для порядка ворчала да грозила им издалека своей обшарпанной метлой. Не обзывался только Ромка, Юлин сынишка. Жалко ее: умница, красавица, да красоту-то в миску не положишь. Молодая еще, а одна век коротает – непорядок это, негоже молодице бобылкой жить, одной сына растить. Сынок, правда, у нее хороший, вежливый, правильно его Юля воспитывает. Вон, давеча даже с Новым годом поздравил, когда они столкнулись во дворе.
«Шарф-то за углом как пить дать скинул. Щеголь не мерзнет, но дрожит», – баба Ася любила к месту и не к месту вспоминать татарские поговорки.
По старенькому черно-белому телеку, как всегда в новогодний праздник, крутили «Иронию судьбы». Историю незадачливого героя Андрея Мягкова, аккурат под Новый Год очутившегося в чужом городе и в чужой квартире, баба Ася видела, наверно, раз двадцать, если не больше, но все равно с удовольствием досмотрела до конца. Подумала: «Вот это кино! Не то что нонешние фильмы, где только и знают, что стреляют да убивают, да голых девок показывают – тьфу, один сплошной срам, да простит их и меня Аллах!»
Под вечер совсем похолодало, ветер одиноким голодным волком завывал в трубе.
Дворничиха тяжело вздохнула и выключила телевизор. Дорожки давеча не успела посыпать, разметала снег да разгребала скороспелые грибы-сугробы, выросшие на улице за один день. Хошь-не хошь, надо идти – пусть будут легкими рука-нога! Баба Ася мельком глянула на свои мозолистые, с взбугрившимися темно-синими венами, руки. С трудом нагнувшись, влезла в старые валенки с резиновыми галошами. Таких теперь и не носит никто, немодно. «Слазил черт в воду, принес новую моду» – вот и щеголяют в сапожках да в ботиночках, еще и в чулочках капроновых, тонюсеньких. От них и болезни все. Баба Ася была твердо уверена, что Гусевой Раисе из одиннадцатой квартиры Аллах деток не дал как раз по этой самой причине.
Подпоясав бельевой резинкой ватную телогрейку, чтоб ветер не задувал, она повязала на голову старенький пуховый платок. Хоть и повылезал пух местами, а все одно платок теплый, куда лучше любой шапки греет. Да под шапку и косу трудно упрятать, а с сокровищем своим баба Ася ни за какой чак-чак[14]14
Чак-чак (тат. чәкчәк) – восточная сладость, представляющая собой изделия из теста с медом, относящаяся к кухне тюркских народов, особенно в республиках Башкортостан и Татарстан. Считается национальным башкирским и татарским блюдом.
[Закрыть] не расстанется. Ишь, удумали – простые орешки с медом чак-чаком называть! Пускай коса ее, прежде черная, как смоль, и толстая, будто плеть богатыря-батыра[15]15
Батыр (тат.) – герой, доблестный мужчина, молодец.
[Закрыть], теперь посеребрилась да истончилась, но, все равно, недаром в народе говорится: небо украшают звезды, мужчин – борода, женщин – косы.
Поверх вязаных шерстяных варежек с вышитыми маками натянула большие брезентовые рукавицы. Хоть и не сильно удобно, зато варежки не промокнут. Нашлась и подходящая поговорка: надел бедняк – откуда взял? Надел богатый – носи на здоровье!
Оцинкованное ведерко с мокрым песком было таким тяжелым, что лопату брать не стала, решила посыпать лед горстями: горсточка да пясточка[16]16
Пясточка, пясть – горсть, мера
[Закрыть] – та же пригоршня.
Управившись во дворе, хотела было вернуться домой, руки чуток погреть, но в ведре ещё оставался песок, и баба Ася свернула в переулок: вдруг кто припозднится, в темноте скользкого места не обминет, то-то будет ему праздник хорош. Недаром говорится: пока есть зубы – кусай, пока есть силы – работай.
«Ну, что ж, күз тимәсен![17]17
Күз тимәсен! (тат.) – Пусть не сглазится!
[Закрыть] Пусть не сглазится!» – баба Ася сеяла песок на свежевыпавший снежок, превращая его в желтовато-коричневую липкую кашицу. Хоть и жаль портить такую красоту первозданную, зато скользить не будет.
К приятному удивлению старой дворничихи (будучи истой татаркой, она даже похлопала себя руками по бедрам), сегодня в переулке было светло – не иначе, начальники расщедрились, не пожалели электричества.
И тут она вдруг заметила под дальним фонарем, почти у самой уличной арки, знакомую ярко-голубую курточку – недалече как нонеча видала. Сердце заколотилось так отчаянно быстро, что бабе Асе подумалось, что оно сейчас выпорхнет из груди малым серым воробышком, да и улетит прочь, в небеса. Валенки стали неподъемными, а галоши, казалось, намертво прилипли к земле.
Она понимала, что нужно спешить мальчику на помощь, но испуганно топталась на месте, страшась, что уже опоздала.
В ушах зазвенел раздирающий душу крик, и баба Ася не сразу поняла, что это кричит она сама.
«Поди прочь, шайтан, черт проклятый! Алла кыргыры![18]18
Алла кыргыры! (тат.) – Да проклянет тебя Аллах!
[Закрыть] Да проклянет тебя Аллах! Держись, Ромка, держись, батыр!»
Снег под головой мальчика стал багровым, приобретя уже какой-то ржавый оттенок. Но под носом плыл пар, превращаясь в маленькие, быстро рассеивающиеся белые облачка, инеем оседающие на Ромкиных губах.
«Мең-мең рәхмәт сина![19]19
Мең-мең рәхмәт сина! (тат.) – Тысячу-тысячу спасибо тебе!
[Закрыть] Тысячу-тысячу спасибо тебе! – возблагодарила баба Ася Аллаха. – Дышит. Жив, был-былым[20]20
Былбылым (тат.) – Соловей мой.
[Закрыть], жив, соловей мой».
Она вдруг заметила выглядывающий из кармана курточки кончик розового шарфа, аккуратно потянула за него, стараясь не потревожить Ромку. Сначала хотела укутать мальчика, но шарф был слишком узким и коротким.
Дворничиха заметалась, пытаясь вспомнить, куда задевала свисток, который выдали ей в ЖЭКе лет двадцать тому назад.
