Текст книги "Плечом к плечу"

Автор книги: Люциан Шенвальд

 
Шел рассвет сквозь туманную тишь,
Первый луч еще прятался где-то,
Не коснувшись оранжевым светом
Ни домов, ни панелей, ни крыш.
 
 
Не разбужены птицы росой,
И окутаны камни дремотой,
Но сбегаются к школьным ворогам
Голосистые дети гурьбой.
 
 
Вот Богдан, он выходит вперед,
Как олень отделяясь от стада,
Влез на камень и пристальным взглядом
Оглядел детвору у ворот.
 
 
И сорвал свою шапку оратор,
Как Антоний[16]16
  Антоний – римский военачальник. Здесь герой поэмы сравнивается с героем из трагедии Шекспира «Антоний и Клеопатра», который вдохновляет свои войска перед боем.


[Закрыть] в театре, взмахнул
Над толпой, чтоб прервать ее гул,
Сдвинул брови и крикнул:
«Ребята!
 
 
Я обращаюсь не к подлизам, а к честному народу,
Ко всем, кто не боится ссадин и не боится йоду,
Кто смело ходит по тротуарам, отважный, гордый,
и ловкий,
И делит песню, как горсть орехов, украденных у
торговки!
 
 
Ребята! Разве вы забыли, как туго набив карманы
Камнями, пробками, шпагатом и проволокой рваной,
Мы шли в разбойничьи походы оврагами Варшавы,
И электрический фонарик светил на камни и травы?
 
 
Еще шумят в саду у ксендза те вишни, что мы ломали,
Сверкают оси велосипеда, пока в овраг не попали,
Гнусит шарманщик у черного хода и ждет свою подачку,
И обезьянка разносит билеты, по пять грошей за пачку.
 
 
Нам не забыть крикливой торговли —
газетчиков состязанья
На перекрестках, где дым и копоть и тусклых огней
сиянье…
Бывало – с буфера на буфер, звонки гремят – потеха!
А как директору в портфель мы ежа положили для
смеха!
 
 
За это Франца прогнали из школы, а нас директор
проклял,
Но в ту же ночь из его кабинета летели со звоном стекла.
Когда ж он на утро спросил: кто зачинщик? – и нам
грозил наказаньем,
Полсотни рук в ответ на это поднялись в гробовом
молчанье.
 
 
Итак, во имя дружбы у этого теперь не доступного
входа,
Клянитесь быть вместе!
Вперед, ребята!
Хотя бы в огонь и в воду!
 
 
Нет, подумайте, лысый-то олух наш!
Хоть и держит в руках золотой карандаш,
На плечах, видно, носит капусту!
 
 
Объявил, что закроется школа, что здесь
Вместо смеха скрипеть будет ржавая жесть,
Будет в комнатах тихо и пусто.
 
 
Дверь закрыта. Покроются плесенью в миг
Эти окна и полки пособий и книг,
Синий глобус покроется пылью.
 
 
Дверь закрыта! Где сторож? И кто украл ключ?
Школы мет! Так попробуй – рыдай и канючь,
Лбом попробуй в кирпич стучаться!
 
 
Потушили наш свет, чтоб окутал нас мрак!
Где-то школа, как в море далекий маяк,
Не доплыть нам туда, не добраться.
 
 
Миллионы подростков без школ,
Миллионы голодных без школ
На бесчувственном сердце отчизны!
Пять мильонов детей пропадает
На задворках окраин и сел.
 
 
Ноют плечи и руки:
Работы!
 
 
Кровь кипит от единой заботы.
По великим открытьям тоскуют сердца
И по горному ветру – грудь!
 
 
Глухо зреет тоска. Из нее вырастает борьба.
Вот наш путь!
Наш народ приготовился к битвам —
вперед патриоты
 
 
К воеводству в Сосновец шла с песнями молодежь
В их карманах лежали бечевки, окурки и пробки.
Сообщили газеты, что в Лодзи на днях,
В магистратской столовке,
Отбивали чечетку кастрюли и ложки
На лысинах знатных вельмож —
Благодетелей били мальчишки, увидев, что в миске
Вместо супа к обеду им подали просто очистки!
 
 
Я слыхал, будто в церкви, под Львовом,
устроили митинг крестьяне,
Я слыхал, что бастуют в Силезии
На литейном заводе Монтвилла,
И, напугано стачкой, правление им уступило!
 
 
Бунт растет,
Он выше крыш!
По земле гудит звон тревожный,
слы-ышь?!
 
 
Зашумел народ
У ворот.
Разве куклы мы,
Или мало нам бед?
 
 
Или духу не хватит крикнуть:
Нет!
Не хотим!
Не дадим!
Вперед!
 
 
Эту школу на гвоздь не дадим мы забить,
Не дадим мы крапиве карнизы обвить!
Пусть глаза наши мглою одели,
Пусть нам с детства внушали почтенье и страх
И фальшивый нести заставляли нас флаг,
Поглядите —
есть луч даже в щели!
 
 
Пусть державные трубы ревут – этот звук
Не сотрет дорогого звучания букв!
Тьма в глазах, словно пена морская…
 
 
Ближе плечи, товарищ!
Всей массою встань!
Пусть нам лозунг и песня расширят гортань!
Мы невеждами быть не желаем!
 
 
Что ж сегодня везут нас за город, чтоб там, на полянах
зеленых,
Мы смотрели, как к яблоням стройным навстречу
бегут анемоны,
Чтоб резвились как дети и наших господ хвалили,
Чтоб в корнях у фиалки еловую свечку палили,
Червяков целовали и, играя на вербовой дудке,
Натощак собирали в дырявый картуз незабудки!
 
 
Не позволим из нас вербовать дураков!
Эй, вниманье!
Мы не будем коров по гречишному полю гонять!
Не пойдем на гулянье!
 
 
Здесь, у школьной стены, встанем мы гарнизоном
железным,
Сдвинем шапки свои набекрень
И засвищем любезно.
Мы в карманах ощупаем пробки и камни рукою привычной,
Поприветствуем вас, господин полицейский, отлично!
Пусть над нами зигзаг нарисованный будет сиять —
в знак протеста,
 
 
Целый день мы пробудем в окопах, не тронемся с места.
А под вечер пойдем по аллеям, бульварам с речами и
пеньем
И расскажем, как юным был выигран бой поколеньем!»
 
 
Смолк Богдан и стоял без движенья
Изваяньем, не знающим страха,
Только лоб был в поту от волненья
Да подхватывал ветер рубаху.
 
 
Только шапку рука теребила…
В этот миг из-за крыш, где-то с краю,
Над землей поднималось светило,
Золотые лучи рассыпая.
 
 
Гребешком золоченым застряло
В волосах, поднимаясь над зданьем…
И по лицам ребят пробежало
Хмурой тенью воспоминанье.
 
 
Это памяти серые тени
(А лучи в волосах все играли),
Это скорбь и тоска сновидений,
Это тени забот и печалей.
 
 
Это гнев, что о гневе тоскует,
Это дали туманная пена,
Это пруд засверкал и не чует,
Что в нем солнце стоит по колено.
 
 
Это гнев, что спрессован, как глыба,
Что комками сердца наполняет.
На дороге сквозь камня изгибы
Еле слышно трава прорастает…
 
 
Это гнев, но не тот, что с корнями
Вырывает деревья, как буря…
Где-то скрипнули в доме дверями…
Тишина разлилась по лазури.
 
 
И тогда поднял руку СкобЕлек.
Сновидение! Ты не забыто, —
Как следы от колючек на теле
И как уксуса след ядовитый.
 
 
Ты лицо обвело синевою,
Под глазами кругами застыло,
Все опутало тайною мглою
И ему ничего не открыло.
 
 
Так стоял он босой и качался
Комья в горле… кто мог бы поверить?
Он секунды считал. Задыхался.
Но вздохнул и решил лицемерить,
 
 
Извинился, что он не оратор,
Что боится – не сбиться бы с мысли.
Нервно руки сплелись, пальцы сжаты…
Не слова полетели, а листья.
 
 
Цедит мысли спокойно и трезво,
Но момент – и, не внемля рассудку,
Улыбается хитро и резво,
Отпуская кабацкую шутку.
 
 
Бурей, вишнями, ярким алмазом
Завертел, заигрался, сверкая,
Лишь смеется прищуренным глазом,
И горит алый рот набухая.
 
 
Словно пчел шумный звон над травою
Разбросал он пинком шаловливым,
Он по степи несется волною,
Мнет цветы, давит гроздья и сливы.
 
 
Он кричит:
«Разве время сражаться,
Если лето вокруг зацветает?
Разве руки в асфальте родятся?
Разве ветер из труб вылетает?
 
 
Пусть посыпалась в Лодзи известка —
Мы же челн смастерим из бересты!
Или шум мастерских и заводов
Поважнее дроздов и удодов?»
 
 
Так гримасой и шуткой трактирной
Он над страстью Богдана смеялся
И, как тот над идиллией мирной,
Над призывом к борьбе издевался.
 
 
Знойный полдень и вечер морозный,
Дождь и солнце в одно сочетая,
РассыпАл он поддельные звезды,
Яд иронии в пафос вплетая.
 
 
Лгал, манил, притворялся серьезным,
И в ответ по всему переулку
Как из пушек ударило грозно:
«На прогулку!
Прогулку!
Прогулку!»
 

* * *

 
Едут дети бором
Через вал, песок и мост,
Едут по просторам
К ярам и озерам
Под баюканье колес.
И летит навстречу сталь,
И несется паровоз
Через вал, песок и мост.
Мельница, как птица,
За рекою мчится
Вдаль.
 
 
По оврагам вьется
Дыма черная струя,
Только пыль несется
К журавлям колодцев.
 
 
Через насыпь на края,
Через дерн летит назад
Дыма черная струя.
Мимо, избы! Мимо, сад!
Пятятся обратно
Маленькие пятна
Стад.
 
 
Телеграммы пенье
Ветер в волосы вплетет!
Слышно искр кипенье:
«Мы всегда в движеньи!»
К проводам их дым несет,
А на проволоке – глядь:
Воробьи – как точки нот.
Взором пашни не обнять.
Солнце вьет в колечки
Серебристой речки
Прядь.
 
 
Через лес зеленый,
Через день плывем насквозь,
И гремят со звоном
Буфера вагона
Под вагоном хочет ось
Усмирить колес разбег.
Пой вагон над гладью рек!
Пусть стремят колеса
Через мглу откоса
Бег.
 
 
Скатертью дорога!
Мост, болота, реки – прочь!
Там в лесу, у лога,
Гнезда и берлога.
Не…
в душе восходит ночь.
Сердце детское горит,
И тоски не превозмочь,
Словно в сердце мох лежит.
Ах, никто не чует —
Там на дне тоскует
Стыд.
 
 
Опустела школа
Вьется время, как паук…
Громче невеселый
Стук колес тяжелых.
Это камня мертвый стук
Или крик печальный дроф?
Это леса близок звук…
В том лесу сплетенье троп,
А на тропках тихо…
Тише. Тише. Тихо.
Стоп.
 
 
«Серебряное поле». Домик-малютка.
К нему виноградная зелень прижалась.
Скамейка, железнодорожная будка,
Да ящиков почтовых алость.
А вон огород за кустами малины,
Там тыква и мальва, морковь и барвинок.
И тут же, почти достигая до крыши,
Подсолнухи тянутся к солнцу все выше.
 
 
Здесь стрелочник старый живет, и отсюда
Бегут два ряда тополей серебристых,
Качается листьев зеленая груда,
И солнце скользит на вершинах ветвистых.
Везде тишина. Только против теченья
Несется вверху запоздалою тенью
Пернатая тучка, и вспомнили пашни:
Ведь это же дочь непогоды вчерашней!
Как чист горизонт!
Как спокойно в долине!
От запаха трав замирает дыханье.
В хлебах под ногами, в зеленой пучине,
Жильцов незаметных звучит стрекотанье.
 
 
Все громче бормочут сверчки полевые,
Медлительных пчел все сильнее гуденье,
И день, собирая лучи золотые,
Блестит, разрастается с каждым мгновеньем.
 
 
А там, за станицей, за домом, за рожью
Темнеет пустырь на поляне открытой,
Кустарника кучка торчит в бездорожье,
Склонясь над землею, дождями размытой.
 
 
Там школьники наскоро лагерь разбили,
Над ними качаются липкие почки,
И тени ложатся на серых от пыли
Заплатных штанах и бумажных мешочках.
 
 
И утро – как в ванне стоит по колено,
В лучах золотых загорается глина,
Вареных яиц скорлупа, словно пена,
На солнце блестит белизною невинной.
 
 
И сыплется соль в круглый стебель травинки,
В желтке незабудки и в смальце былинки.
И смех ручейками стекает в долину,
Как будто бы тихо звучит мандолина.
 
 
И голосом скрипки шуршит нам пергамент —
Сквозь музыку трав мы тот голос узнали.
Скажи слово «солнце» одними губами —
И ты на минуту забудешь печали.
 
 
Ведь даже учителя солнечный пламень
Сдавать заставляет на юность экзамен.
Он ходит в траве на руках, он смеется,
С мальчишками он вперегонку несется.
 
 
А там, где прозрачная пыль оседает
За топью болот, за осокой озерной,
Где тихий ручей из камней вытекает,
Темнеет, как остров далекий и черный,
 
 
Сановника лес, беспокойный, бессонный,
Судьбой на костях человечьих взращенный.
И сколько там сахарных ягод на склонах
И яду в глазах его злых и зеленых!
 
 
Вот сюрприз, ребята!
Весь закутан в черный дым
Поезд мчит куда-то,
В стеклах солнце спрятав.
Мчат колеса – любо им!
Через ветер мчит насквозь,
Весь закутан в черный дым.
Вот перон – крикливый гость
Мордой лижет. Ближе…
Ближе… Так уйми же
Злость!
 
 
Из вагонов – не красок ли души
Чередою выходят? Глядите!
Из вагонов – не ветер ли кружит
Разноцветные шерсти нити?
 
 
Или перья колибри цветные
Опускаются на перила?
Или солнца лучи золотые
Небо в радугу превратило?
 
 
Нет, не перья, не пряжа цветная
Появляется из вагона,
Это девичья стройная стая
Выступает в такт по перрону.
 
 
Этих легких шагов обаянье
Помогло бы летать даже скалам.
Это девочек знатных собранье,
Что привыкли скользить по залам.
 
 
Мы следим за их виражами
И готовы глаза проглядеть мы!
Осторожней! Начальница с вами?
Эй, подальше от старой ведьмы!
 
 
Как фонтан похож на лужи переулков затхлых,
Так те барышни похожи на ребят в заплатах.
 
 
Те – как пышный парк цветущий, с яркою листвою,
Эти – дикий луг, поросший спутанной травою.
 
 
Те полны благоуханьем, как цветы жасмина,
Эти – горечью и ветром, тишиной и тиной.
 
 
Видишь – розы украшает красоты избыток,
Где-то жмется в тень забора кустик маргариток.
 
 
Там – настурции огнями блещут горделиво,
Здесь – мерцанье волчьих ягод, мята и крапива.
 
 
Там – манящий блеск глициний, флоксы, георгины,
Здесь – ромашки, мухоловки, дикий цвет долины.
 
 
Там – цветы оранжереи, дорогой теплицы,
Здесь же – ветром и загаром тронутые лица.
 
 
Узловатые, как корни, – чьи вы, мальчуганы?
И зачем так нагло руки сунули в карманы?
 

 
Святые деревья дремучего бора,
Деревья, поруганные топорами,
На ваших стволах чертит время узоры,
Повисла, как слезы, смола над рубцами.
Могучие плечи, вы станете срубом,
Пойдете на мачты, леса и стропила,
Все чаще и чаще сверкающим зубом
Грызут вашу чащу шипящие пилы
 
 
Ветви! Все вы в коричневых клочьях!
Сучья! На вас повисают лохмотья!
Сплетаются корни, как черные струны,
Таится в них силы поток вечно юный,
И дремлет в ветвях голубая прохлада,
И пляшет во мху мошкара доупада.
 
 
Деревья! Здесь, с вашей красой не считаясь,
Ваш мир оградили железные колья.
Что ж вышел лесник, меж стволов пробираясь,
Не птичьим ли песням внимать на раздолье?
Здесь ружья по крови мужицкой тоскуют —
Пусть только попробует кто-нибудь тайно,
В помещичью пустошь забредши случайно,
Тащить за собою хоть ветку сухую!
 
 
Деревья!
Настанет же время – с любовью
Листва прошумит дровосекам свободным,
И прежде чем вас, словно стадо слоновье,
Повалят на землю железом холодным,
И прежде чем мы на подъемные краны
Положим душистые брусья осины,
Мы прежде заставим греметь барабаны
И пущу разделим на две половины.
 
 
В одной – загудят не смолкая моторы,
Запляшет железо под дружное пенье,
В другой – мы не тронем ни гнёзда, ни норы,
Чтоб всех красота привела в восхищенье.
Пусть с буками здесь побратаются клены,
Пусть люди здесь черпают мудрость природы.
Деревья!
Живите же долгие годы!
Трясите своей головою зеленой!
 
 
Бывает и ныне – кипит среди просек
Веселое пламя, несмелое пламя,
И крик детворы дальний ветер доносит,
И стелется дым от костров над корнями.
 
 
В ветвях коготки появляются птичьи,
И жемчугом ягоды зреют лесные,
И дети, от бега устав с непривычки,
Смеются и спорят.
Но есть и другие…
 
 
Там, где куколем нивы покрыты,
По неведомым тропкам болот,
Средь ветвей бузины и ракиты
Паренек молчаливый идет.
Он идет по холмам и оврагам,
Низко шапку надвинув на лоб,
Он проходит по мху тихим шагом,
Чтоб исчезнуть в сплетении троп.
 
 
Уж три часа Андрей шагал по бору,
По темным листьям ландышей бесшумных,
По зарослям, ущельям и просторам,
Среди корней и хвои.
Как безумный
Он трогал дерн. Он мял рябины кисти.
Он ощущал лицом коры шершавость,
Он видел, как жуки ползли по листьям
И как листка частица разрушалась
И обнажался нерв.
Часа четыре
Пылая он бродил в зеленом мире
И ничего не понимал…
Вначале
Он видел недоверчивые взгляды,
Он слышал – раздраженьем и досадой
Слова ответов холодно звучали…
Потом они шептались… Мысль, что тайно
Кипела в них, словами обнажалась…
Их взгляд таил презрение и жалость
К нему.
И каждый раз, как бы случайно,
Едва он подходил, их речь смолкала…
Так ждет в ветвях осеннего сигнала
Пернатый хор!
И вот уже все чаще
Он видел их насмешку и презренье,
Он видел, как росло их отчужденье,
Но что тому виной? Быть может чаща
Товарищей его околдовала
Зеленым блеском? Словно по сигналу
Все отшатнулись.
Он остался сзади.
Сел на траву и стебли рвал сухие,
Бессмысленно на их сплетенье глядя.
И вот – побрел в урочища лесные.
 
 
Наклоняются ниже и ниже
Согни ржавых кленовых рук.
Все мрачнее трясины жижа,
Все длиннее болотный луг.
 
 
И от пней, через ветви и кроны
К серебристым стволам берез,
Огонек мелькает зеленый,
Словно ветер звезду пронес.
 
 
Все гуще мрак. В заглохшее кочевье
Заблудший луч скользит и умирает.
Сквозь путаницу веток проступают
Задушенные мертвые деревья.
 
 
Просвет?
О нет! Тропинки повороты.
И вот ольхе свой скипетр клен вручает,
И голова в густой листве ныряет,
И листья бьют, как жесть…
И бьют с налета
Сухие прутья, ранят лоб и руки.
Сплошной стеной – ольха, дубы, березы,
Пропитаны разорванные брюки
Древесной влагой, и горят занозы,
Колени окровавив…
Где ж тропинка?
Где солнца золотая паутинка?
К чему кричать? Твой крик здесь не поможет!
Он только чащу сонную встревожит.
 
 
Об этой чаще знал ты много сказок —
Здесь смерть грозит за каждым поворотом,
Здесь нет дорог по топям и болотам.
Что там – огни?
Иль два кошачьих глаза?
Ах, это глазки синих незабудок!
Бледнеет чаща, шелестит источник,
И под ногами всхлипывают кочки,
И папоротник блещет изумрудом
И задевает грудь…
И вот в потемки
Ворвался свет! Луч солнца освещает
Лесных гигантов черные обломки,
И золотые стружки древесины,
И пятна просек…
Небо голубое
Блестит над разноцветною землею.
Все гуще, ярче свет благословенный,
И на камнях ручей сверкает пенный,
И прыгает волна его сквозь тени
К поваленным деревьям на колени,
И дальше,
словно тропка, вьется криво
К кустам, мелькнувшим там, из-за обрыва.
А за кустами луг лежит весенний…
 
 
Среди мальв, ромашек и лилий.
Что весна разбросала в лугах,
Средь стеблей и цветов изобилья,
Среди почек, бутонов и трав,
 
 
На поляне сверкающей пляшет
Молодых танцовщиц венок,
Им осока руками машет,
И цветы касаются ног.
 
 
И круги расходятся шире,
И теряется песня в листве,
И сверчки – музыканты лесные
Лихо чистят смычки на траве.
 
 
Замолкают лягушки-флейтистки,
Неуклюже на землю присев,
Подражают в траве золотистой
Грациозным движениям дев.
 
 
Вот они, феи, что лентой нарядной
Утром прошли сквозь вокзал неприглядный
Следом за ведьмой…
И спрятавшись в тени,
Встал за кустами Андрей на колени
И не сводил очарованных взглядов
С этих зеленых изгибов и линий.
 
 
Сумятица и бред последних суток
И дикие событий переплеты,
Как шествие фигур из страшной сказки,
И купленная совестью работа,
Поездка в поезде, когда сливались краски
Песков и леса… Лица огорченных
Товарищей… Богдан у той колонны,
Звон медных слов – до головокруженья,
И Черный Человек среди бурьяна,
Плющ на стене, шаги, и тень Богдана.
Бессоница, и облако забвенья,
Скитание среди лесных туманов,
Огней болотных призрак золотистый,
Корявых пней, ветвей нагроможденье,
И дальше – только листья, листья, листья…
И крик в лесу…
Все эти впечатленья
Пронзили мозг и высушили тело
И нервы накалили до предела
И, словно раскаленное железо,
Ворвались в грудь… И теплой крови алость
Засохла на губах…
Ему казалось,
Что он стоит пустой и бестелесный,
Как тонкая лесная паутинка,
С которой ветер игры затевает;
Над ней смеется каждая травинка,
Но только первый луч луна роняет,
И вспыхивает лес в пожаре лунном,
Как эти нити полночь превращает
В волшебные, сверкающие струны!
 
 
Таким он был, когда, укрывшись в тени,
Застыл, как по велению колдуньи…
Его зрачки следили за виденьем,
Рвались навстречу маленькой плясунье,
Навстречу той, что всех стройней казалась,
Она по знаку ведьмы колыхалась,
Как колокольчик под лесное пенье…
 
 
Ты – звезда среди дали туманной,
Что блестит над лесами одна.
В хороводе зовут тебя Анной,
Почему ж ты, плясунья, грустна?
 
 
Разве шопот ветвей ты не слышишь?
Иль не радует шелест берез?
Разве запахом трав ты не дышишь,
Что твой смех не звучит среди рос?
 
 
Видишь – удочку солнца на нивы
Опустил голубой небосвод.
Словно гибкая веточка ивы,
Ты вступаешь легко в хоровод.
 
 
Глупый дятел бросает занятье,
Забывает о пряже паук,
Когда вдруг подбираешь ты платье
Чуть заметным движением рук.
 
 
Обнял Андрея покой шелковистый,
Грудь его светом наполнил до края.
Замер Андрей от нахлынувших мыслей —
Что это: сон или правда живая?
Он посмотрел на деревья и листья,
Ближе, всем телом к кусту припадая,
Снова застыл.
Не дыша, как безумный,
Он на шипы опирался руками
И одного лишь боялся, что шумно
Сердце стучит…
Одуванчик пушистый,
Поднятый ветром с зеленой поляны,
Сел на губах.
И не мог он от Анны
Глаз оторвать. А она все качалась…
Вот она – близко! Так близко…
Казалось,
Мог бы Андрей дотянуться рукою
За васильками, вплетенными в пряди,
Если б хотел…
Или просто погладить
Тонкое кружево платья. Но только
Он не хотел.
Золотая кукушка,
Крыльев косых обнажив перепонки,
Щек его с шумом коснулась и снова
Скрылась в листве.
Он стоял околдован,
Не шевелясь. Все следил он за тонкой
Талией Анны – не мог надивиться,
Как она может ни разу не сбиться,
Плавно скользя по поляне зеленой!
Словно танцует она – не танцуя!
О, как сверкает опал на мизинце!
Как в полусне, оторвать он не может
Глаз от прекрасных сандалий!
Вдруг с криком
Прянул с земли он. Холодная жаба
Скользкое тело к ладони прижала,
Прыгнула быстро на плечи, на шею
И наконец присосалась к Андрею
Плотно…
Кусты шелестят, сердце бьется,
Под отвратительной зеленью вьется
Бедный Андрей…
Чей-то взгляд и дыханье…
Ведьма.
Зубов золотое сверканье,
Треск черных сучьев, глухое ворчанье…
Прыгнул Андрей, повернулся на пятках
И побежал прямо в лес…
 
 
Там, где лес изогнулся зеленый,
Где кончаются топи и рвы,
Начинается хвойная зона
И не видно пернатой листвы.
 
 
Между рыжих стволов изобилья,
В синеватой прохладной тени,
Вьются бабочек ржавые крылья,
Словно тусклых пожаров огни.
 
 
Только свечи шишек зеленых,
Только в небо стремящийся ствол
С отливающей золотом кроной,
Только вереск, что некогда цвел,
 
 
Только мох да грибы над корнями
Иногда говорят нам о том,
Что не мертвое царство пред нами,
А природы торжественный дом.
 
 
Медленно, запах сосновый вдыхая,
Плелся Андрей.
Сердце билось рознее,
Ведьма уже не пугала Андрея.
Он наблюдал, как к вершинам взлетают
Рыжие белки.
Если когда-то
Он одиночества груз непосильный
Тяжко таскал за собою, то ныне
Чувствовал он, как блаженно в пустыне
Молча бродить – сердце бьется так тихо,
Сладостным пламенем плечи объяты,
Все остальное забыто…
В молчанье
Новое чувство он пил, как дыханье,
Чувство, что было простором и силой,
Далью и болью.
И в сердце щемила
Сладкая одурь воспоминанья.
Остановился.
Пальцем потрогал
Рану сосны, где волокна живые
Тесно сплелись… И подумал впервые,
Что не найдет он обратно дорогу.
Он заблудился!
Виденьем туманным
Лица товарищей встали рядами…
И, словно облачко, перед глазами
Вновь проплыла светлоокая Анна…
 
 
Так шел он дальше.
Он спрашивал ели,
Спрашивал тучи – куда же умчались
Очи, что грустно и кротко глядели,
Руки, что нежно к цветам прикасались?
Где лепестками обвитое тело,
Плечи, покрытые белизною?
Но безупречной гордясь синевою,
Небо ему отвечать не хотело.
 
 
Вдруг зашуршала сонная хвоя,
Словно в могиле хрустнули кости…
Воздух натянутой дрогнул струною…
Сосны встречали нового гостя.
Это Богдан…
Он идет все быстрее.
Остановился. Глядит на Андрея…
 

БОГДАН: Я наблюдаю за тобой уже пять минут. Вид у тебя, как у сумасшедшего или влюбленного. Я не сразу подошел к тебе, я долго колебался. Но я решил узнать причины твоего скандального поступка утром у школы.

АНДРЕЙ: Ты употребляешь слишком умные слова и напрасно морочишь мне голову.

БОГДАН: Раз я уже пересилил себя и первый произнес слово, ты не напугаешь меня надутыми щеками, Мерзавец! На таких, как ты – пальцем указывают! Из тебя вышла наружу дрянь, как из лягушки, если ее проколоть. Но верил ли ты сам в свою дырявую истину? Неужели это сладкое кваканье было голосом твоего сердца? Что обещали тебе за срыв борьбы?

АНДРЕЙ: А что обещали тебе за то, что выслеживаешь меня? Из-за деревьев вылез, сыщик… Возвращайся к деревьям!

БОГДАН: Оставь свои «деревянные» шутки! Просто удивительно – откуда в тебе столько наглости? Гуляешь по лесу, как ни в чем не бывало, вздыхаешь по белкам, когда я не могу найти себе места. Послушай, поговорим откровенно… Меня мучит, как застрявшая заноза, одна мысль. Боюсь, что и я отчасти виноват. Кажется, я совершил ошибку. Не так уж часто нашим ребятам удается вдыхать полевой ветер. Какое купанье знают они, кроме канав и ям? Перед ними маячили зеленые просторы, а я их уговаривал плюнуть на солнечную погоду и итти драться. Нам не привыкать ходить с окровавленными носами, никто бы не отказался, если бы это понадобилось завтра. Но прогулка есть прогулка, и сегодня праздник. Значит получилось так: я, глядя на себя, проглядел пятьдесят живых существ, для которых по-иному сложилась картина мира. Я слишком выдвинулся вперед и просчитался. Только не воображай, что это снимает с тебя вину. Андрей! Скажи, может быть, это моя ошибка тебя так взволновала?

АНДРЕЙ: Твои ошибки и прошлогодний снег для меня одно и то же. Если хочешь, возьми перочинный нож и вырежи на сосновой коре список своих ошибок! (Хочет уйти.)

БОГДАН: Постой… Еще два слова. Андрей, мы были друзьями. Лучшие минуты моей жизни связаны с тобой. Сегодня мы враги. Ты хотел этого. Почему я разговариваю с тобой? Почему не плюю тебе в лицо? Неужели сила воспоминаний больше, чем сила правды? Но ты попрал и воспоминания и правое дело. И это конец. Ты запачкал себя и нашу дружбу. У тебя в эту минуту глаза самоубийцы… Андрей! Будь прежним Андреем, вернись к нам… или… или… тебе останется только… покончить с собой в этом лесу.

АНДРЕЙ: Тысяча бородатых баобабов! (Убегает.)

БОГДАН (один): А все-таки я уверен, что тебя подкупили[17]17
  В «Комментарии» к поэме поэт указывает, что эта часть вначале была написана пятистопным ямбом, но была слишком искусственной. Шенвальд заменил пятистопный ямб прозаическим диалогом.


[Закрыть].