Текст книги "Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной"
Автор книги: Любовь Виноградова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Советская культура, направленная на модернизацию общества и пространства, приучала массовое сознание ко всевозможным трансформациям, необходимым для строительства нового государства и нового человека. Шла смена календарей, переименование не только улиц и учреждений, но и городов (а после второй мировой войны и стран), «электрификация всей страны», переход к типовой застройке городов. Идеальный советский человек, выводимый в новых художественных произведениях – книгах, картинах и фильмах, казался человеком будущего, однако имел много общего с идеалами древности: был красив душой и телом, бескомпромиссно бесстрашен, безжалостен к врагам и беззаветно предан своему государству, которое ценил больше собственной жизни.
Как правило, написанные в жанре социалистического реализма книги того времени отличались полным отсутствием бытовых, физиологических, интимных подробностей. На каких постелях спали советские люди, какие пили напитки, чем и как стирали белье, из этих книг не узнаешь. Они становились все более безжизненными и пустыми, выполняя функцию формы, в которое время вкладывало идеологическое содержание, которое требовалось на тот момент. «Как закалялась сталь» стала исключением.
Стремительное, захватывающее повествование, как лава прорывающееся сквозь несовершенную форму романа, уносящее читателя в горячем потоке короткой и яркой жизни – то ли жизни черноглазого Павки Корчагина, то ли жизни самого автора, – было совсем не похоже на большинство произведений тех лет. Написанное непрофессиональным, необразованным, но очень талантливым автором, оно было обречено на успех. Роман довели до ума несколько редакторов «Молодой гвардии», и он стал советским бестселлером. Наверное, в успехе книги сыграла роль не только ее житийность, не только героический образ Корчагина – героических образов тогда в литературе было хоть отбавляй, – не только торопливое, динамичное повествование. Идеологизированные читатели тридцатых годов, возможно, не отдавали себе отчета в том, что в романе, написанном парализованным и слепым писателем, постоянно присутствует секс. В книге встречаются товарищи женского пола, под гимнастерками которых красиво вырисовывается грудь, поцелуи, «жгучие как удар тока» и полные сексуального напряжения ситуации, в которых Павел всегда ведет себя как подобает настоящему коммунисту. И тема сексуального насилия над женщинами, которое действительно происходит или которое только им угрожает, также проходит через весь роман прикованного к постели Островского.
Поколение Жени Рудневой не анализировало любимых книг, не склонно было размышлять о художественных качествах романа и психологических проблемах авторов. На это у них, так же спешивших жить, как Павка Корчагин, не было времени – особенно теперь. Павка, с его стойкостью перед лицом сложных и опасных ситуаций, был именно той моделью, которая была им сейчас нужна. Слушая, как Павка выходил победителем из самых безвыходных ситуаций, они больше не ощущали ни усталости, ни подавленности. Когда появилась «Юнкерсы» и кто-то крикнул: «Воздух!» – никто не двинулся с места.
Кроме книги о Павке Корчагине Женя Руднева всегда носила в полевой сумке еще один маленький томик. Там были стихи, которые она читала всегда про себя. Но как-то, чтобы подбодрить подруг, прочитала им строчки:
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте Родину мою», —
и видя, как они реагируют, начала читать им из этого томика, сначала изредка, а потом все чаще и чаще.[172]172
Ракобольская И. В., Кравцова Н. Ф. Указ. соч., электронная версия.
[Закрыть] Подруги переписывали стихи в свои тетрадки – такие тетради для стихов были почти у всех – и учили наизусть. Поэта звали Сергей Есенин.
Лучший поэт своего времени, голубоглазый и золотоволосый крестьянский сын с очаровательным русским лицом, Есенин воспевал в своих стихах красоту родной природы, любовь и самого себя – юношу-поэта, но также говорил и о темных страданиях человеческой души, смятении и водке. После того как он, страдая от депрессии, повесился в 1925 году в номере ленинградской гостиницы «Англетер», его стихи многие годы фактически были в СССР под запретом, пусть и неофициальным. Что бывает, когда такой запрет нарушается, узнала на собственном страшном примере семья Оли Голубевой.
Отец Оли, старый большевик, был выходцем из крестьян, но всегда тянулся к образованию и очень ценил книги. Однако в большой домашней библиотеке Есенина не было. После посмертной кампании против него и его творчества, в результате которой Есенин был объявлен упадническим поэтом, чуждым происходящим в стране переменам, его стихи не печатались.
Один из главных большевистских теоретиков и экономистов, главный редактор «Правды» Николай Бухарин был очень интеллигентным человеком. Он оказал помощь многим литераторам, в том числе Осипу Мандельштаму и Борису Пастернаку, защитив их при конфликтах с властями. Однако по какой-то причине этот человек стал ярым противником Есенина и «есенинщины» – возможно, просто потому, что с положительными оценками творчества Есенина выступал Троцкий, с которым шла активная внутрипартийная борьба. В любом случае статья Бухарина в «Правде» под названием «Злые заметки» поставила крест на издании есенинских стихов. «Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого «национального характера»: мордобой, внутреннюю величайшую недисциплинированность, обожествление самых отсталых форм внутренней жизни вообще», – писал Бухарин.[173]173
Бухарин Н. И. Злые заметки. Правда. 1927. 12 января.
[Закрыть] Все усилия внучки Льва Толстого Софьи Андреевны Толстой и Надежды Вольпин – которые воспитывали его детей и были заинтересованы как в издании произведений Есенина, так и в доходах от них, – оказались напрасны. Во всех редакциях им давали понять, что публиковать Есенина не позволяет негласный запрет сверху. В 1933 году вышли избранные стихи тиражом 10 200 экземпляров, больше изданий не было. Но Есенина не забыли, его стихи ходили по стране в огромном количестве переписанных от руки экземпляров. С Есениным боролись и в прототипе самиздата. Когда у старшей сестры Оли Голубевой и ее подруги нашли (вероятно, использовав все тот же метод «случайной» находки) альбом со стихами Есенина, в школе поднялся ужасный шум. Девочек, которым было всего по пятнадцать лет, постоянно «прорабатывали» на всевозможных собраниях, сделав настоящими изгоями. Им, еще не научившимся защищать себя от агрессивного, жестокого внешнего мира, находить в потоке слов истину, юным и ранимым, показалось, что у них нет выхода. Они взяли у Олиного отца наган и застрелились.[174]174
Голубева-Терес О. Т. Интервью автору.
[Закрыть]
Среди обвинений, которые бросали мертвому Есенину советские литераторы и политики, было одно совершенно справедливое: своим самоубийством он ввел в России страшную моду – на самоубийства. В самом деле, что может быть романтичнее, чем умереть так же, как самый прекрасный русский поэт? После смерти Есенина самоубийство совершили множество его поклонниц.
После смерти сестры Олина семья уже никогда не была такой веселой, как раньше, мама жила в постоянном страхе за оставшихся детей. А Есенин через несколько лет все-таки стал менее запрещенным, стихи издали. Софье Андреевне помог «всесоюзный староста» – старенький председатель Президиума Верховного Совета СССР, де-юре первое лицо страны Михаил Иванович Калинин. Он был из крестьян, всегда любил стихи Есенина, а кроме того, живо интересовался музеем Льва Толстого в Ясной Поляне. «Не унывайте! Есенина будут издавать», – заговорщически сказал он при встрече внучке Толстого. Калинин помог. Сборник «Стихотворения и поэмы» Есенина увидел свет перед самой войной, в 1940 году. Это и был маленький томик, который всегда носила с собой Женя Руднева.
Трудно было найти стихи, в которых так нуждались бы молодые сердца, скорбящие о друзьях и жаждавшие любви.
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди, —
писал Есенин в своем последнем стихотворении, написанном кровью – как считал друг Есенина Мариенгоф, просто потому, что больше нечем было написать. Это стихотворение после самоубийства Есенина много обсуждали и осуждали за «упаднические» нотки, но противостоять его пронзительной, прекрасной грусти молодые сердца не могли.
А его более ранние, такие прекрасные стихи были о любви и разлуке:
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа…
и
Может, и нас отметит
Рок, что течет лавиной,
И на любовь ответит
Песнею соловьиной.
Глупое сердце, не бейся.
Стихи были нужны этим девушкам как воздух: они мечтали о любви, их душа требовала лирики, и их чувства были гораздо острее потому, что они рисковали жизнью. Те же эмоции испытывали и солдаты-мужчины, но все же, наверное, не так.
Стихотворение Константина Симонова «Жди меня», опубликованное в «Правде» 14 января 1942 года и переписанное в тетрадках сотни тысяч, наверное, даже миллионы раз, стало голосом всего поколения, песней тех, кто на войне тосковал о доме, и тех, кто ждал с войны солдат, молитвой тех, кого могли убить, и тех, кто ждал. Оно было написано в первые месяцы войны, когда Симонов, корреспондент фронтовой газеты, видел ужас отступления и хаоса, навсегда прощался с только что обретенными фронтовыми друзьями и несколько раз чудом спасся сам. «Если бы не написал я, написал бы кто-то другой», – как-то сказал он об этих стихах, ставших голосом каждого фронтовика. И еще: «У стихотворения «Жди меня» нет никакой особой истории. Просто я уехал на войну, а женщина, которую я любил, была в тылу. И я написал ей письмо в стихах». Писатель Лев Кассиль, на чьей даче были написаны стихи, сказал, когда Симонов дал почитать, что стихи хорошие, но печатать их сейчас не время. Примерно так же отреагировал на них главный редактор «Красной звезды» Давид Ортенберг, когда Симонов, теперь уже его корреспондент, принес стихи ему. «Это стихи не для военной газеты, – сказал он. – Нечего растравлять душу солдата».[175]175
Симонов К. Указ. соч., электронная версия.
[Закрыть]
Но стихотворение прокладывало себе дорогу. Куда бы ни приехал корреспондент Симонов, вечером у огонька после напряженного дня военные просили его почитать стихи. И он, прочитав «Жди меня» в первый раз на Северном фронте, потом читал его очень часто. В декабре 41-го эти стихи были прочитаны по радио самим автором, а 14 января их напечатала «Правда». Стихотворение стало событием в жизни страны. После его публикации Симонова – автора стихотворения «Жди меня» – знал даже совсем далекий от литературы советский человек. И люди как-то поверили, что, если очень сильно ждать, с любимым человеком ничего не случится.
Ходили слухи, что актриса Валентина Серова, для которой были написаны стихи, не очень-то Симонова и ждала, крутила роман с молодым и блестящим маршалом Рокоссовским, но разве это было важно? Она была музой поэта, написавшего главное стихотворение Великой Отечественной войны.
И через много лет после войны Симонов получал письма от тех, кто дождался, и от тех, чьи любимые не вернулись. Некоторые не дождавшиеся своих мужей или сыновей женщины писали, что из-за его стихотворения всю жизнь живут с чувством вины: если его убили, значит, она плохо ждала.
До конца войны в своих поездках на фронт Симонов, собрав материал для очередной корреспонденции, отогреваясь после холода и опасностей передовой водкой или разведенным спиртом в компании фронтовых офицеров, охотно читал свои стихи, и, конечно, всегда – «Жди меня».
Глава 11
Мы немца одолеем, только нюни распускать не надо
На юге России, между двумя большими реками – Доном и Волгой, до самого Азовского моря, лежит еще одно море, нежно-зеленое и колышущееся в мае, желтое и выгоревшее в июле, – бескрайние степи. В ковыле и полыни, кроме которых мало что растет на этих засушливых полупустынных землях, прячутся от волков зайцы и антилопы-сайгаки. Кочевники-ногайцы в меховых одеждах и высоких сапогах из сафьяна перегоняли здесь огромные стада лошадей и верблюдов, коров и овец. После них пришло другое степное племя – калмыки, приземистые люди с узкими глазами и широкими плоскими лицами. Потом – донские казаки – смелые воины, первопроходцы, отличные хозяева, певцы и сказочники. Веками, тысячелетиями через степи шли завоеватели, расчищая себе путь к берегам Азовского и Черного морей, на покорение Кавказа: скифы, татаро-монголы, русские. Тем же путем, гоня по степям танковые колонны, в 1942 году шли к Кавказу войска Гитлера. Летом с воздуха было отчетливо видно, как черные полосы свежевыкопанных окопов и противотанковых рвов уродуют степной океан, как шрамы.
Шло немецкое наступление на Ростов-на-Дону. Взяв его, планировали наступать дальше, на Сталинград и Кавказ. Взяв Ростов, немцы имели не только реальную перспективу выхода в Закавказье, к запасам бакинской нефти, которые для СССР были основными, но и получили бы возможность захватить Сталинград – крупнейший транспортный узел и центр военной промышленности. К июню сорок второго года южный участок советского фронта был ослаблен из-за провала весеннего наступления под Харьковом. 28 июня танковой армии Гота удалось прорвать его между Курском и Харьковом, и она начала быстро двигаться к Дону. 3 июня немцы взяли Воронеж, и советские войска, под командованием маршала Тимошенко защищавшие направление на Ростов, оказались под угрозой окружения с севера. Ане Скоробогатовой, окончившей курсы радистов в городе Россошь Воронежской области и эвакуированной с другими свежеиспеченными радистами вместе с одной из военных частей, посчастливилось вырваться из сшитого немцами мешка: танки прошли за десять дней двести километров, стремительно продвинувшись на юг между Донцом и Доном. Только пленными войска под началом Тимошенко потеряли двести тысяч человек. Армиям Южного фронта и прикрывавшей их с воздуха 4-й воздушной армии тоже пришлось несладко.
Полк Евдокии Бершанской менял аэродромы, следуя за потоком отступающих советских войск, но духом не падал; боевая работа шла хорошо, новых потерь не было. Женя Руднева учила штурманов полка ориентировке в степи. Сориентироваться в однообразном пространстве, да еще ночью, дело непростое. Главное – это найти на плоской территории точку привязки: шоссе или железную дорогу, церковь в деревне, рощицу, речку. И конечно же в ясную ночь помогут сориентироваться звезды и луна. Кто мог лучше рассказать о них, чем Женя, будущий астроном? Для нее созвездия и звезды были хорошими знакомыми, друзьями, их она любила показывать летчику, возвращаясь от цели, а всем остальным в дождливые вечера рассказывала о звездах волшебные сказки.
Нельзя постоянно жить с сознанием того, что каждый день рискуешь жизнью, что каждый боевой вылет может стать последним. Даже к смертельной опасности со временем привыкаешь. «Фронтовая обстановка отличается от нашей учебной работы только тем, что иногда стреляют зенитки, – писала родителям Женя Руднева. – Но ведь я тоже, как и вы, хорошо помню бомбежки Москвы: сбить самолет очень трудно. А если что и случится, так что ж: вы будете гордиться тем, что ваша дочь летала. Ведь это такое наслаждение – быть в воздухе».[177]177
Руднева Е. М. Указ. соч. С. 105.
[Закрыть]
Как штурману полка Жене не полагалось много летать. Она должна была контролировать работу летчиц и штурманов на старте. Но она летала постоянно, ссылаясь на то, что должна знать каждого летчика в полку, его индивидуальные качества. Она очень часто высаживала из кабины штурмана и летела сама, ведь дни, а для полка «ночников» – ночи сейчас были горячие.
Летчица Катя Рябова, с которой летала Галя Докутович, заболела, и Галя летала с Надей Поповой – стройной, красивой, голубоглазой, светловолосой девушкой. С ней, очень смелой, летавшей спокойно и «как-то легко»,[178]178
Докутович Г. Указ. соч. С. 31.
[Закрыть] Гале нравилось летать. Была ночь, когда им удалось взорвать что-то большое – видимо, склад боеприпасов, потому что взрывы внизу были сильные, и после этого они чувствовали себя «именинницами». Несмотря на то что сейчас у нее получалось много летать (ситуация была такая напряженная, что выпускали летать всех), несмотря на удачные бомбежки, на цветы, которые клала ей в кабину вооруженец Аня, Гале временами казалось, что ей снится страшный сон. Как получилось, что немцы так далеко продвинулись?
«Ростов и Батайск все время бомбят. И ночью, и утром, и вечером. Гады!» – писала она 16 июля. «Немцы снова наступают, – писала она на следующий день. – Они прошли от Изюма до Ворошиловграда дальше на Лисичанск, Миллерово, Морозовскую».[179]179
Докутович Г. Указ. соч. С. 32.
[Закрыть] Советские войска отступали от Ростова.
У Александра Федяева, молоденьким солдатиком отступавшего со своей частью из Ростова, потом всю жизнь наворачивались слезы, когда он вспоминал 1942 год. «На город бешено напирали фашистские танки, а у нашей пехоты в руках были только винтовки». В его память врезался эпизод, когда он с товарищами проходил мимо группы девушек лет пятнадцати. «Они плакали, ведь уже пережили одну оккупацию, близится вторая… А наши солдаты готовы были сквозь землю провалиться от сознания того, что не в силах их защитить».[180]180
Ростов официальный. 2012. № 17 (908). 25 апреля.
[Закрыть]
Через хутора, на которых останавливался полк Бершанской, непрерывно шли отступающие войска. «…Только умоляю, не беспокойтесь обо мне! – писала в те дни родителям Женя Руднева. – Папист, я боюсь, что, читая газеты, ты сделаешь грустное заключение о моем положении. На самом деле мы как раз сейчас стали здорово бомбить немцев (я веду счет бомбам, которые я им на голову сбросила)». Это письмо было написано 19 июля, когда немцы уже подходили к Ростову. Женя напрасно беспокоилась: из сводок Информбюро нельзя было составить представление о непосредственной угрозе Ростову. Иногда бои на этом направлении вообще не упоминались в сводках, иногда о них писали пару строчек: «В течение дня… июля советские войска вели ожесточенные бои с противником в районе Воронежа, а также в районе Цимлянская, Новочеркасск, Ростов…» Об идущих в районе Ростова боях Совинформбюро писало и 24 июля, когда немцы взяли Ростов и форсировали Дон, и 25-го, и 26-го. Только 27-го советская сторона нехотя признала, что город сдан.
О героизме защитников Ростова, которых так много погибло при стремительном немецком броске на город, никто не писал ни тогда, ни позже: повторная сдача Ростова не считалась одной из славных страниц Великой Отечественной. О гибели на подступе к городу целой зенитной батареи, состоявшей из ровесниц Олечки Голубевой, стали говорить только через пятьдесят лет.
Военная профессия зенитчика, безусловно, не очень подходила для женщин – переносить и заряжать тяжеленные снаряды мужчинам было бы намного легче. Но мужчины были нужны в пехоте, в тяжелой артиллерии, в танковых войсках. Девушек с удовольствием записывали в зенитные части: обучение быстрое, с работой, на первый взгляд намного менее опасной, чем у частей, действовавших на передовой, они справлялись. Но вот как о своей военной профессии, с ее точки зрения даже не очень героической, говорила зенитчица Наталья Шолох: «Мы подвигов не совершали: не участвовали в рукопашной, не ходили в разведку, но ежедневно, рискуя жизнью, мы отражали атаки немецкой авиации. Если сказать откровенно, то мы не думали, что останемся после такой бойни живыми…»[181]181
Шолох Н. Интервью, опубликовано на сайте www.pomnivoinu.ru 13 марта 2012.
[Закрыть] Зенитные батареи, представлявшие собой опасность для немецкой авиации, были одной из целей для бомбардировщиков. Советская авиация в первой половине войны практически их не защищала, а огонь самих зенитных батарей был достаточно малоэффективен против немецких бомбардировщиков.
При стремительном наступлении немцев на советские города нередко случалось так, что не успевшим эвакуироваться зенитным батареям приходилось стрелять не по самолетам, а по танкам. Третья батарея 1-го дивизиона 734-го зенитно-артиллерийского полка была сформирована из ростовских девушек-комсомолок. Большинству из них было семнадцать, восемнадцать или девятнадцать лет. Пока немцы приближались, их авиация бомбила город несколько суток – считается, что каждые сутки она совершала по 1200 вылетов. Около ста девушек, обслуживавших орудия батареи, непрерывно подносили снаряды, заряжали пушки, стреляли; отдыхали только тогда, когда перегревались пушки. 21 июля, после нескольких часов непрерывной бомбежки, неожиданно наступила тишина. Не понимая, что это затишье предшествует штурму города или, может быть, устав настолько, что им было уже все равно, батарея заснула мертвым сном в окопчиках у своих орудий. Многие даже не услышали рева наступавших на батарею немецких танков. Все произошло очень быстро. Лишь несколько девушек успели подняться и развернуть зенитки, направив их на танки 5-й дивизии СС «Викинг». Подбить удалось всего два танка; остальные проутюжили батарею вместе с ее защитницами.[182]182
Защитницам неба // электронный ресурс «Памятники Дона». 4.10.2010 http://www.voopiik-don.ru
[Закрыть]
Говорили, что немцам стало не по себе, когда они увидели, что полностью уничтоженная батарея состояла из девушек, и что они приказали местным старикам и женщинам собрать и похоронить тела, а на холмике братской могилы выложили крест из пилоток. Кто знает, правда ли это.
Потеря Ростова деморализовала всех, от простого солдата до Верховного главнокомандующего. Как говорилось в приказе Ставки Верховного главнокомандования от 23 июля Южному, Северо-Кавказскому и Сталинградскому фронтам, «если немцы наведут понтонные мосты через Дон и смогут переправить танки и артиллерию на южный берег Дона, это будет смертельной угрозой для фронтов. Если немцы не смогут навести понтонные мосты на южный берег, то они смогут переправить только пехоту, и это не представляет большой опасности для нас… Исходя из этого, главной задачей наших сил на южном берегу Дона и для нашей авиации является не позволить немцам построить понтонные мосты через Дон…»[183]183
Сводка Информбюро, цит. по: www.great-victory.ru
[Закрыть] Помешать немцам не удалось: через пару дней они в нескольких местах переправились на южный берег Дона и начали быстрое наступление на Кавказ и Сталинград. Сталин принял решение: немцы должны быть остановлены любой ценой. Если люди не захотят стоять насмерть, их нужно заставить сделать это под угрозой смерти.
В конце июля, после сдачи Ростова, войскам Южного фронта был зачитан приказ Сталина номер 227, известный как приказ «Ни шагу назад!». «Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами. Враг уже захватил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов на Дону… Часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа из Москвы, покрыв свои знамена позором… Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток…»[184]184
Там же.
[Закрыть] Войска Южного фронта оставили Дон и позорно, панически бегут. Обстановка на юге страны тяжелая. Отступление без приказа будет приравниваться к измене Родине.
Приказ не публиковался в газетах, но «Ни шагу назад» быстро стало лозунгом прессы лета 1942 года, и передовицы распространили его в широких массах.
Личному составу 588-го полка приказ зачитала начальник штаба Ира Ракобольская. Накануне ночью они были вынуждены срочно покинуть хутор, куда только что прилетели: подходили немецкие танки. Улетали так поспешно, что не имели даже карт нового района. «Площадка, куда мы должны сесть, находится за обрезом карты», – объяснила штурманам полка Женя Руднева.
На рассвете они были на новом месте, где, зверски голодные, накинулись на незрелые арбузы на бахче. Крестьяне были только рады: все равно скоро придут немцы, так пусть лучше съедят свои. Умывались арбузным соком: воды не было. Пропылив самолетами по сельской улице, летчицы спрятали их поближе к домам и деревьям. Внезапно их вызвали строиться, и они услышали от Ракобольской страшные слова.
«Ужасные вещи», слова приказа Верховного главнокомандующего, не укладывались в голове. Было понятно, что в этих южных степях негде укрепиться, зацепиться не за что. Что же будет? Когда Ракобольская кончила читать, долго стояло полное молчание. Девушки, усталые и голодные, плакали, ведь они тоже были войсками Южного фронта.[185]185
Ракобольская И. В., Кравцова Н. Ф. Указ. соч. С. 172–173.
[Закрыть]
Потери их полка пока были небольшие, но рядом стояли другие летные полки, бомбардировочные и истребительные, в которых осталась половина, треть или того меньше летного состава и машин. В один из дней погода была нелетная, собиралась гроза. Девушки уже укладывались спать в большом сарае, где раньше была конюшня, когда пришла парторг полка. «Пойдемте хоронить летчиков из соседнего полка. У них в полку почти никого не осталось».[186]186
Ракобольская И. В., Кравцова Н. Ф. Указ. соч. С. 174.
[Закрыть] Оказалось, что накануне «мессершмитт» расстрелял двух летчиков мужского полка У–2. Девушки пошли на похороны. Было уже совсем темно, начиналась гроза. Шел дождь, дорогу освещали молнии. Телега, на которой стояли гробы, постоянно застревала. Они вытягивали ее и ползли дальше. Среди общего молчания раздался голос парторга Рунт, для которой партбилет был святыней: «Товарищи, прячьте дальше комсомольские и партийные билеты». И правда, они уже промокли до нитки, вода стекала с промокших насквозь пилоток на волосы, на носы, булькала в сапогах.
Никто из девушек не знал погибших летчиков в лицо, никто не запомнил их имен. Телегу с гробами проводили в темноте до деревенского кладбища и, пока закапывали могилу, стояли под дождем, увязая в раскисшей глинистой земле, с водой, хлюпающей в сапогах. И многим было странно, что гибель этих безвестных летчиков почти их не трогает.
Как писала Галя Докутович, было «странно, что здесь гибель боевых товарищей переживается не так тяжело, как там, в Энгельсе. Каждый знает, что и с ним может случиться то же самое, и готов к этому».[187]187
Докутович Г. Указ. соч. С. 33.
[Закрыть]
Аня Егорова выслушала приказ номер 227 в той же сильно потрепанной в боях 4-й воздушной армии генерала Константина Вершинина, отступавшей с Южным фронтом. Приказ стоять насмерть у них теперь был, а вот ресурсов никаких не было: в очередной раз перелетев на новое место, летчики потеряли свои тылы: теперь не было у них ни штаба, ни столовой, ни бензина. Где их искать?
Накормила их в тот день пожилая женщина, которая, увидев, как они приземляются, пришла из деревни. Поздоровавшись, внимательно посмотрев на Аню и ее товарищей, женщина сказала: «А кушать-то у вас есть что?» Они не ответили, но ответа не требовалось: измученные лица, голодные глаза говорили сами за себя. Женщина сказала, что как раз сегодня наварила ведерный чугун борща – «как знала, что прилетите».[188]188
Тимофеева-Егорова А. Указ. соч. С. 99.
[Закрыть] У нее самой сын был летчик, только вот давно не было от него писем. Может, и его где-то накормят добрые люди. После обеда у щедрой женщины, которая проводила их, утирая слезы подолом широкой кофты, летчики решили слить бензин со всех машин в один самолет и отправить его на поиски тылов. Полетела Аня, как самая опытная. Снова внизу была окутанная дымом земля, горящие дома, неубранные поля. Бесконечный поток беженцев шел и ехал на повозках, люди тащили узлы, вели на веревках коров. Больно было смотреть, и еще больнее было оттого, что ничем ты не можешь им помочь.
Через Дон в направлении Сталинграда тянулся колоссальный поток беженцев. В том, что они успеют хотя бы переправиться до подхода немцев, уверенности уже не было, как и в том, что не погибнут на переправе. Переправы через Дон превратились в ад кромешный. Войска ожидали очереди на переправу со своей техникой и ранеными, там же ждали крестьянские семьи, скот, тракторы и телеги, нагруженные домашним скарбом, с сидящими наверху детьми. Страшно забиты всем этим потоком были ведущие к переправам дороги. Переправлялись через Дон в основном ночью: днем их бомбили. «Самолетов с красными звездами на крыльях почти не было», и немцы терроризировали у переправ военных и гражданских совершенно безнаказанно: сначала бомбили, потом расстреливали с малых высот.
Аня Скоробогатова, радист Отдельного батальона связи Южного фронта, работала на рации, установленной на грузовике-полуторке. Среди военных, старавшихся не смотреть в глаза ожидающему очереди переправиться мирному населению на донских переправах, была и она. Скоробогатова уже много повидала на войне, но бомбежка переправы, этот бесконечный кошмар, еще долго ее преследовала. Происходившее было слишком страшно, чтобы запомниться целиком. В памяти сохранились какие-то обрывки. Был какой-то генерал, стоявший у переправы и оравший на Аню матом: «Куда ты? Ложись, чего стоишь?» И потом кому-то еще: «Куда прешь? Отставить! Эту машину – радиостанцию давай первую…»[189]189
Скоробогатова А. М. Интервью автору.
[Закрыть] Аня, ошалев, совершенно не могла понять, что она должна делать. Она впервые ясно видела «немцев», точнее, немецкие самолеты, самолеты с крестами. Когда они бомбили, раздавался вой: «У-у-у». Аня тогда не знала, как называются эти самолеты. Только позже, став бывалым солдатом, она узнала, что это были немецкие бомбардировщики Ю–87, прозванные «лаптежниками» за неубирающиеся, нелепого вида шасси.
Аня Егорова и ее товарищи, летая на своих У–2 среди бела дня, постоянно были в воздухе: возили приказы и разведывали расположение советских частей и противника. Аэродромы, вернее, просто площадки, оборудованные в поле для неприхотливых У–2, постоянно менялись, перемещаясь все дальше к Дону, а потом – к Волге. Летать приходилось постоянно, отдохнуть было негде. Поесть тоже было некогда и негде, а часто и нечего: приготовленный на старом аэродроме обед попадал на новый или пропадал совсем. Спали где придется: в кабине самолета, на чехле под крылом, на траве, в брошенном крестьянском доме. Но то и дело, ночью и днем, их будил крик: «По самолетам!»[190]190
Тимофеева-Егорова А. Указ. соч. 138.
[Закрыть] Разведка расположения частей на линии фронта была опаснейшим мероприятием: в населенном пункте, куда отправляли невооруженный медленный У–2, уже могли находиться немцы. Так, нарвавшись на немецкую часть, попали под обстрел Анины товарищи. Поняв, что со штурманом, сидящим во второй кабине, случилась беда, летчик при первой возможности приземлился, чтобы оказать ему помощь. Но помощь уже была не нужна. В каком-то забытьи летчик снял с себя кожаную куртку, свернул ее и, беззвучно плача, стал подкладывать другу под голову, чтобы тому было удобнее лежать.
Гибель человека, с которым ты вместе рисковал жизнью, с которым под обстрелом сливался в одно целое, управляя картонным самолетиком, была для летчиков и штурманов У–2 огромной травмой. «Почему он, а не я? Он погиб, я теперь живу за него». Погибший, навсегда двадцатилетний, друг оставался с ними на всю жизнь, день за днем в ней присутствуя. Для летчика, потерявшего штурмана, для снайпера, потерявшего свою снайперскую пару, эта травма оказывалась самой страшной за всю войну: боль с годами притуплялась, но оставалось чувство какой-то ужасной вины, хотя ты ни в чем не был виноват.
