Текст книги "Случайные мысли "

Автор книги: Любовь Тильман

Да. Дома было хорошо. Она на минутку отвлеклась от своих воспоминаний, выискивая взглядом в толпе просвет – долго там ещё? Но толпа стояла плотно. Гремела музыка. Что тут весёлого? Почему они все такие оживлённые?

На кладбище было тихо и спокойно. Пели птички. Кусались многочисленные комары – но это была малая дань за возможность отдохнуть от назойливого людского присутствия. Мужа она похоронила рядом с родителями и любовно ухаживала за всеми тремя могилками. Правда, после переезда в дом престарелых, она стала бывать здесь реже – не хватало денег на дорогу, и перестала приносить цветы – но она верила, что они понимают и прощают её, как понимала и прощала их она сама. Соседние могилы почти все были заброшены, кроме одной на которой всегда, аккуратными кустиками цвели свежие растения.

Однажды она застала на своей лавочке сухую сморщенную старушку. Та сразу же попыталась встать, но она сказала, что ничего страшного, лавочка большая и они поместятся. Старушка пожаловалась, что ходит на могилку сына, что ходить ей уже тяжело, а лавочку поставить некому. Единственный сын. Они помолчали. И старушка начала жаловаться на несправедливость судьбы. Её сын рос таким талантливым, хорошим, послушным мальчиком. Прекрасно учился в школе и, одновременно, в музыкальном училище. Его даже в консерваторию приглашали на совместные концерты и, после окончания школы, обещали принять без экзаменов сразу на третий курс. И надо же, такое несчастье – его сбила машина. Насмерть. Их было четыре подростка, троих насмерть, а один остался на всю жизнь в инвалидном кресле. И за что такая несправедливость? Водителя так и не нашли. Как можно таким людям права давать. Въехать прямо на тротуар возле школы. Говорили, вроде видели девочку, перебегавшую дорогу. Но она не верит. Наверное, был пьян. Одноклассники сына рассказывали, что машина даже не остановилась, резко дала задний ход и уехала.

Что-то неуловимо-знакомое чудилось ей и в этом рассказе, и в этой женщине, которую она никогда не видела.

– Вы хорошая мать, – она подошла к соседней могиле, – красивые цветы. Но её интересовали не цветы, а надпись.

– Он мог стать великим музыкантом, – между тем продолжала женщина, – а те ребята, которые пострадали вместе с ним, Вы и представить себе не можете – какие это были золотые ребята, умные и талантливые…

Она молча уходила, а ей вслед нёсся печальный и горький рассказ о несправедливо загубленных молодых жизнях. Единственное место, где она могла отдохнуть, больше не существовало.

Дом престарелых. Кровать и тумбочка в комнате на четырёх, и вещи в камере хранения. Вечные жалобы жильцов на болячки, жизнь, жестокость и неблагодарность детей…

У неё дети хорошие. Они её не выживали, не выгоняли, просто сказали: «Мама тебе уже тяжело наводить порядки, готовить, поддерживать чистоту. Мы наняли помощницу по дому». Она смутилась, и даже немного загордилась – каких заботливых детей воспитала. А дочь продолжала: «Мы решили, что в доме престарелых тебе будет лучше, там все твоего возраста, будет с кем поговорить, пообщаться… Мы все заняты своими делами, тебе скучно с нами, что ты будешь делать целыми днями одна в пустом доме?!».

Она попробовала робко возразить про телевизор, сад, библиотеку, компьютер, приятельниц, наконец… Но дети не дали ей даже закончить предложение.

– Телевизор и книги есть и там.

– Парков в городе предостаточно.

– Бабушка, зачем тебе компьютер, – смеялись внуки, – ты же уже старенькая…

Бедные детки, они хотели сделать как лучше для неё. Они думают, что старикам со стариками, в общежитии, лучше, чем с собственными детьми в своём доме. Но разве можно их за это винить?!

Нет, дети её не бросили, навещали время от времени, или вот как сегодня, брали с собой на прогулку. Она вспомнила, что поступила вопреки просьбе сына, и ей на мгновение стало неприятно. Но что она такого сделала? Они просили её посидеть в машине, пока будет идти концерт, объясняя, что для неё музыка будет слишком шумной, да и вряд ли ей понравится тяжёлый рок. Но в машине было жарко, а здесь, под деревьями – тень. Правда она уже жалела, что поступила так. Сесть было не на что. Она устала, и к тому же переживала, что скажут дети. А вдруг машину и в самом деле ограбят? Она даже съёжилась от такой мысли.

Какое-то движение, уловленное боковым зрением, переключило её внимание. Рядом пританцовывала девушка. Вот тоже одинокая Душа, ищет внимания. И почему девушки так хотят замуж? Разве замужество спасает от одиночества? А почему я подумала «тоже»? Я ведь никогда не была одинока: родители, школьные друзья, сокурсники, знакомые, муж, дети…

Прямо на неё, через объектив фотокамеры, смотрел молодой парень. Он явно фотографировал её. Именно её! Впервые в жизни! Не детей на её фоне, не смазливенькую жену нужного человека… «Почему меня? – устало и растерянно думала она, сосредоточенно и напряжённо глядя в объектив… – Меня! Меня! Радостно звучало изнутри». Она была почти счастлива. И вдруг, неожиданно для себя, поняла – как одинока была всю свою жизнь.

Ей так повезло, что теперь у неё не было компьютера. «Танцы» – так назвал юноша свой снимок, выложив его в интернет. Подпись под фотографией гласила:

«Девушка танцевала под песни, которые исполняли индейцы, и красиво танцевала, только недовольная бабушка немного всё портит».

Встреча

Отрывок

Она была растеряна. Она мыслила, но ничего не видела и не ощущала. Не было ни света, ни темноты – одна мысль. Как можно мыслить, ничего не ощущая? Понять это было выше её сил.

Сказать, что ей было страшно – значило бы ничего не сказать. Её обуял ужас. Но паники не было. Как и всегда, во всех сложных ситуациях, она постаралась сосредоточиться. «Сейчас пошевелюсь, и всё встанет на свои места», – приказала она себе, – мысленно попыталась представить своё тело, и не смогла. Она не помнила, как выглядит.

– Превед! – неожиданно раздавшийся Голос заставил её мысль съёжиться и пропасть.

– Не бойся, – засмеялся Голос, – сейчас тебе станет легче. Она вдруг почувствовала силу. Это было странное ощущение. Она не знала: кто она, что она – одна живая мысль, и вдруг прилив сил. Хотелось прыгать, смеяться, петь… «Чем петь?» – подумала она, и внезапно увидела себя, но не теперешнюю, а почти незнакомую девушку, с роскошными чёрными кудрями, прикрывавшими плечи и грудь.

– Хорошо, – сказал Голос, – ты начинаешь приходить в себя. Вот сейчас подкинем тебе ещё чуть-чуть энергии и «Полетели же скорее в Милый_Домик_У_Реки».

«Это же мои стихи, – подумала она, – откуда он знает мои стихи?»

– Твои? – Голос явно подсмеивался, – ты уверена? Или ты совсем уже перестала узнавать меня?

– А я тебя знаю? – удивилась она.

– И опять будем знакомы, – засмеялся Голос, – РАК!

– Нет, – сказала она, – так не бывает.

– Ну, конечно же, – засмеялся Голос и пропел: «Что было? Было. Было что-то…»

Её всю содрогнуло. И она вдруг увидела, каким-то непонятным внутренним зрением, сверкающий меч и золотые доспехи Ангела, словно сотканные из солнечного света. Его лицо беспрестанно плыло, как в давних, земных снах, не давая разглядеть и узнать черты.

– Ты – Ангел?! – ахнула она.

– А то ты не знала? – засмеялись золотые лучики его улыбки.

С(Ц)ветовосприятие. Сказка на ночь

− Загадки синего леса!

− Не леса, а Лиса!

− Почему лиса? Это слово пишется через «е» – «лес»!

− Нет, через «и» – «Лис»!

− Вот, смотри, видишь – нарисовано дерево, и написано «лес»!

− А рядом нарисована лисичка, и написано «Лис»!

− Хорошо! Загадки синего Лиса.

− И не синего! А голубого!

− Это ещё почему голубого?

− Потому, что он крашеный!

− О! Уже и голубые животные есть?! Да ещё и красятся?! А что он красит? Глаза? Губы?

− Да нет, он весь выкрасился. Потому, что он перевернул на себя ведро краски. И выкрасился. И стал голубым.

− Прям как наш маляр, Пётр Сергеевич! Он тоже опрокинул на себя ведро краски. Правда, голубым после этого не стал.

− А каким стал?

− Таким, как и был, только в краске с головы до ног.

− А в какой краске?

− Хорошей. На ацетоне. Мы все около него балдели.

Очень неприличная сказка. Только для взрослых

 
Первому не дала:
Толстый, жирный,
За водой не ходил,
Дров не рубил.
Второму дала.
Третьему не дала:
– А ты где был?
Дров не рубил,
Печку не топил,
Позже всех приходил.
Четвёртому дала.
Пятому не дала:
А ты больно мал.
Крупу не драл,
По воду не ходил,
Каши не варил,
Дрова не носил…
 

– Мама, Вы чё? Никак рехнулись?! Детям такие страсти рассказываете.

– Да что ты, Машенька! Это же я про сороку-воровку…

– Так я же и слышу, что про неё, бесстыжую, хороводится на всё село, Прости Господи мой грешный язык.

– Доченька, ты не поняла, это сказка такая!

– Здрасьте! Мало сплетен на весь район, так уже и сказки сочиняют про это позорище. Вы ещё фильм про неё снимите, да на всю страну по телевидению…

– Маша, да какой фильм? Про кого?

– Как про кого, про Зинаиду Вашу распрекрасную. Каждый раз переживаю, чтоб на работе не прознали, стыда не оберёшься.

– Маш, ну при чём тут Зинаида?! Это – сказка! Вот послушай:

 
Сорока-воровка
Кашу варила,
Гостей манила.
Гости на двор –
Каша на стол.
Гости со двора –
Каша со стола.
 

– Ну, конечно, у неё в доме только одна крупа и есть, Наварит каши, выставит самогон и гостей заманивает… нет, чтоб детей накормить.

– Да ты дальше послушай:

Кашку варила,

Деток кормила…

– Ну да, нарожала неизвестно от кого, а теперь кормит, да мужиков заманивает, тот дров нарубит, этот воды принесёт… Лучше бы о детях подумала, одёжку им какую попросила, или шоколадку.

– Ладно, дочка, вижу, ты меня не слышишь, оставим этот разговор.

– Я-то Вас, мама, хорошо слышу, а вот Вы не можете понять, что в городе дети к такому не привыкли. Это у Вас в селе все друг про друга всё знают,

А городские дети другие.

И тут раздался серебристый детский голосок:

– Бабуленька, а я думал, что это про птичку… Бедные детки! Мама, давай отдадим им мои игрушки…

Первое апреля – никому не веря

Один день в году – первого апреля, я живу, никому не веря. Да и как верить, если каждый обмануть норовит?!

Вот на прошлое первое апреля супруга позвонила мне на работу и предложила встретиться в городе, пивка попить. Думаете, мы пиво пили? Как бы ни так. Затащила в ювелирный, дочке кольцо на день рождения купить, а потом бегом домой, ужин готовить.

А дочка! Тоже хороша: «Папочка, твоей внучке велели в садик какую-нибудь живность принести, сказали лучше всего попугайчика». Я, как ненормальный, полгорода объездил. И что вы думаете?! – Точно. Живёт у нас в квартире.

Даже внучка и та ухитрилась обмануть меня: «Дедулечка, мне мама велела хлеба купить, а деньги оставить забыла». Через десять минут пошёл встречать её на улицу. Встретил! – Без хлеба, но с мороженным. Она бросилась на меня, как на баррикаду, с воплем: «1-ое апреля!».

Правда, попугай им всем за меня отомстил. Он оказался говорящим, да не просто, а специфически говорящим. И, кроме того, большим любителем всего блестящего и, в первую очередь, ювелирных украшений. Всё, что мог поднять, он забирал себе в клетку и тщательно прятал, а потом ретиво охранял, больно кусая любого, желающего попользоваться его сокровищами. А если кому-то всё же удавалось выхватить у него колечко или браслет, попугай ещё несколько дней преследовал обидчика по всей квартире, норовя укусить за ухо или шею.

Но главное, жена с дочкой больше не могут устраивать свои посиделки с подружками. Стоит кому-нибудь постороннему войти в квартиру, как попугай начинает разговаривать: «Копай, копай, я тебе сказал… золото, какая слюда, глянь – вот слюда, а вот золото… нет доллары не ложи с рублями… 10 тысяч отложи отдельно… а вот платина возможно… возможно… 5 на 28, что у нас получается … прячь… прячь лучше, куда, дурак, алмазы кладёшь…» – и так без конца, почти не повторяясь и демонстрируя при этом похищенные у нас ювелирные украшения и мелкие купюры.

Мои дамы уговаривают сдать его обратно в магазин, но я категорически против. Иначе они опять будут тратить треть моей зарплаты на свои побрякушки, а я вынужден буду выдерживать их «девичники».

Завтра первое апреля. Синоптики сказали, что будет +8 и солнце. Обманывают. Надо бы зонтик не забыть.

Инициация

Эта сеть была делом всей его жизни. В её хитроумных переплетениях, подчас, не могли разобраться даже самые умные из его сородичей. И сейчас, перебирая каждый узелок, каждую ниточку сети, он был доволен собой. Нет, не зря прожита жизнь.

Каждый день сеть собирала столько добычи, что хватало и ему и всем его собратьям. Прошли те времена, когда приходилось по 15 – 20 раз в день плести новые сети и с болью смотреть, как они разрываются. А главное, теперь у него были ученики. Восемь учеников. Со временем, они освоят плетение изобретённых им сетей, и тогда голод навсегда покинет эти края.

Он размечтался и, неожиданно для себя, задремал. Разбудило его сильное качание и подёргивание сети. Сердце сжалось от недоброго предчувствия. Обрывая и путая левые сигнальные цепи и тяжёлые ведущие канаты, к нему приближались два чудовища. Он замер от ужаса. Но гиганты его даже не заметили. А сети больше не существовало. Они прошли через самую середину, через сердце его детища, в один миг уничтожив заботу, муку и радость всей его жизни.

Тяжёлая безысходность сковала всё его тело, каждый суставчик… И, вдруг, в пустоте сознания, мелькнула мысль. Мелькнула острая как молния, на минуту угасла и вот уже вновь забилась, завладела всем его существом, заставила его содрогнуться своею жестокостью и простотой – это была мысль о мести.

Он сплетёт сеть для этих чудовищ. Он сплетёт такую сеть, что им не разорвать. Главное не горячиться, всё хорошо обдумать и найти их наиболее уязвимое место. А возможно, в будущем, им удастся найти применение, может даже оказаться, что они пригодны в пищу… Воодушевлённый новыми мыслями он созвал учеников, и закипела робота…

– А здесь неплохая малина, – сказал мужчина, выпрямляясь и стирая с лица паутину, – только пауков много.

– Что ж, – ответила, смеясь, женщина, – наше счастье, что они ловят всего лишь насекомых, представляешь, что было бы, если б они начали охоту на людей?!

Муравьи

Сначала появились муравьи. Очень маленькие рыжеватые муравьи, не вызывающие у Жителей ни особых эмоций, ни особого удовольствия. Столицы, крупные города, городки – постепенно муравьи завоёвывали всё новые и новые форпосты. С ними пытались бороться. Но тысячелетний инстинкт, отлив себя в цепь взаимосвязанных разделений труда и функций, служил надёжной защитой маленьким пришельцам. В неравных битвах с Жителями гибли фуражиры – добытчики пищи, маточные же гнёзда были сокрыты в глубинах крупноблочного строительства.

Потом начались эпидемии. Странные непонятные эпидемии с тяжёлым исходом. Высокоразвитая медицина была бессильна. Эта почтенная и почитаемая практическая наука давно уже перешагнула ту черту, когда от каждой болезни знали одно-два, максимум три средства, плюс их различные комбинации. Техническая революция, введя в оборот миллионы новых средств и названий, оказалась для многих жрецов от медицины блюдом неудобоваримым. Следуя одному из известных законов Исаака Ньютона: «Сила действия = силе противодействия» они выдвинули, в качестве основного медицинского принципа, постулат: организм способен сам справиться с большинством болезней, надо только его долго и правильно уговаривать.

Хотя каждому более-менее разумному существу было понятно, что подоплёкой такого подхода была всего-навсего практика школярства: полный отказ выучить хоть какую-то часть домашних уроков при очень большом общем объёме домашнего задания.

Но эпидемии ширились – организмы, как их ни уговаривали (и все вместе, и каждый по одиночке), не справлялись. Старая медицина уходила в забвение, новая – только выкристаллизовывалась в узко-избранных сферах. Люди умирали.

– Опять эти муравьи! – в сердцах воскликнула Женщина. – Сколько это может продолжаться? Ты же обещал мне.

– Но, дорогая, у меня работа, и я не могу отказаться просто так. Ты ведь знаешь, как трудно найти работу биологу. Нам с тобой и так повезло. Большинство моих коллег моют посуду по ресторанам.

– Но мы уже все переболели! Ты хочешь, чтобы наши дети навсегда остались калеками?

– Дорогая, ты знала за что я получаю деньги и была согласна, чего же ты хочешь от меня теперь?

– Но ведь мы уже выполнили программу.

– Не волнуйся. На этот раз муравьи стерильны. Просто, учитывая моё образование, меня попросили выяснить некоторые аспекты их биологии.

– А ты уверен, что это так? Почему же мы все опять болеем?!

Мужчина сел, положив голову на руки, и задумался. Да. Муравьи. Маленькие, бездумные исполнители чужой воли. Безопасные и, в общем-то, почти безвредные сами по себе. И он сам – тоже муравей. Маленький человек, не смеющий высунуть голову из-под железобетонного нагромождения государственного механизма. И он, как и эти муравьи, никому не желает зла сознательно. А потом, эти муравьи… Нет. Об этом думать не надо. И какое ему дело, на что их используют потом? Ведь никто же не задумывается о нём, о маленьком человеке, которому не на что существовать и содержать свою семью.

Он увидел ползущего по поверхности стола муравья и подумал, как просто раздавить, уничтожить это крохотное беззащитное насекомое. «Я, как и ты, всего-навсего фуражир – добытчик пищи… – мысленно обратился он к муравью. – И я, как и ты, как и любое биологическое существо, хочу жить, да и смерть моя, как и твоя, ничего не изменит».

Последняя мысль несколько успокоила, приглушив, всё более мучившие его, угрызения совести. И, перед тем как уснуть, он ещё успел подумать, что срок контракта скоро кончается, а полученной суммы хватит на несколько лет передышки. И что может тогда ему удастся, наконец, найти хоть более-менее приличную работу.

Утром Глава Фирмы пригласил к себе в кабинет Директора.

– Что нового по вашим разработкам?

– Всё с точностью до одного часа. Как мы и предполагали, вчера, в 24.00 взаимодействие вызвало у муравьёв новую мутацию, и в пять утра всё было покончено.

– Что ж, – Глава Фирмы удовлетворённо откинулся на спинку кресла, – готовьте эту партию муравьёв к засылке. Новую Семью уже подобрали?

– Да. Только они требуют увеличить сумму вознаграждения по окончании контракта. Хотят купить дом на островах.

– Увеличьте. Похоронное бюро давно уже нарекает на нашу скаредность.

Сказка

Тук…тук…тук…

− Кто там?

− Это я, Сказка! Открой, пожалуйста!

− А ты точно Сказка?

− Да.

− А чем докажешь?

− А разве реальность такою бывает?

− Не знаю, реальность бывает всякой. А у тебя есть документы?

− Какие документы?

− Ну, что ты – это ты.

− Ты впусти меня. Я наполню для тебя купель с чабрецом и мятой, постелю постель лебяжьим пухом и нежными ветерками с летнего соснового леса и луга, разомну твои усталые плечи…

− Это всё только слова. А вдруг ты страшная Сказка, и ворвёшься ко мне воющими ветрами, цунами, отвратительными разбойниками и ужасными хищниками…

− Но как ты узнаешь об этом, не впустив меня в своё сердце?

− А зачем мне об этом знать? Уходи! Шляются тут всякие, только покоя нормальных людей лишают.

− Но я ведь твоя сказка. Куда же я пойду?

Ни слова не прозвучало в ответ. И в сказке появилась новая страничка – печальная.

Осень листа

Он знал и не знал, что такое – осень. Это было нечто близкое по времени, и такое же далёкое для понимания. Ему говорили: «Потом будет зима, но ты уже не сможешь её увидеть, зимой все листья и цветы умирают». Было любопытно – какая она – зима? Он понимал – страшная, нечто ужасное! И всё равно ему было жаль, что он не увидит её. Содрогался от ужаса… и жалел.

Осень тоже была страшной, она несла смерть. Смерть он видел. Видел с самой ранней весны как желтели и осыпались, недавно ещё зелёные, спешившие жить, листочки.

«Не надо было быть такими любопытными и хватать всё подряд…» – шептались листья вокруг. «Но тогда невозможно понять мир, в котором мы обитаем!» – звучали отдельные голоса. «А зачем его узнавать?! – протестовали листья. – Питайся и живи себе! Что эти знания?! – Ничего кроме горя и печали не несут они. Что за странная идея – дать Земле больше кислорода?! И кто оценил это?! Кто вспомнит о них?! Они сгорели, даже не отбыв среднего возраста нормального листа! Жизнь беспамятна на добро! Вот если бы они отравили кого своими ядами, тогда бы их и запомнили, как анчар».

Он слушал эти разговоры, трепеща на ветру, и сам не мог себя понять. Он тоже жил на износ. Он тоже стремился насытить мир кислородом. Но почему-то был наивно уверен, что доживёт до самой глубокой осени. А вдруг осень – не смерть, а, и в самом деле, только перерождение – убаюкивал он себя. В перерождение верили многие. Говорили, что когда старый лист засыхает, его Душа переходит в молодую почку у основания черенка, и весной оживает, просыпаясь в новом листочке, а на землю падает только пустая, ничего не чувствующая, оболочка.

Верил ли он в это? Верил! Но знал, что это будет уже не он – а совсем другой листок, со своей собственной жизнью, своим мироощущением и своим самосознанием. А его уже не будет. Иначе он бы помнил все прошедшие жизни всех своих предшественников, а он ведь ничего не знал о них, совсем ничего. Иногда приходили странные, почти реальные сны. Но и только. Он смирился. Это было грустно. И он предпочитал не думать об этом. И старался искать радость в обыденных вещах: солнечных лучиках, капельках дождя, востребованности испускаемого им кислорода.

Когда он видел, как дышат, благодаря ему, жуки, бабочки, улитки, листом овладевало непонятное чувство удовлетворения. Правда они платили чёрной неблагодарностью, причиняя боль и разрушения своими укусами. Но так уж устроен этот мир. Он уже давно перестал обижаться на них, только ещё иногда удивлялся.

И вот она наступила – осень. Только совсем не так, как он ожидал, а тихо и незаметно. Не было ни борьбы, ни противостояния, ни выбора… Она действовала исподтишка, изнутри. Его предавало собственное тело… Он ещё мечтал, привычно строил планы, в нём ещё бурлили любопытство к жизни и её радость, а клетки тела уже отмирали, одна за другой, переполняясь шлаками. Он только отмечал, как всё труднее становится дышать и исполнять задуманное, и как, то тут, то там, появляются новые рыжинки.

Листик и не заметил, как подломился черенок, только неожиданно почувствовал кружение. Сначала он даже не понял, что произошло, а потом – острой болью и невысказанным ужасом – пронзило безысходное: «Всё! Я умираю! Всё!». Нет, он не был пустой оболочкой. Уже обречённый, лежал лист на грязной пыльной дороге и всё ещё думал, всё ещё на что-то надеялся.

– Смотри, какой листок, постой, сфотографирую. Так. Хорошо. Теперь, с другой стороны. Переверни его!

Два горячих щупальца прожгли его насквозь. «Отстаньте, и без вас тошно» – мелькнула, затихая, мысль. И он, из последних сил, перевернулся обратно, тыльной стороной к солнцу, пытаясь защитить последние живые клеточки своей уже ушедшей жизни…