Текст книги "Матрёшкино счастье"

Автор книги: Любовь Кантаржи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Глава 2. Стас

Марина лишь последние несколько лет могла спокойно вспоминать о нём, и, хотя боль утраты всё ещё саднила, была уже не такой острой, как в прежние годы. Порой ей очень хотелось о нём поговорить, но было просто не с кем – ведь не с дочками же обсуждать свою несостоявшуюся любовь!

Они познакомились, когда Марина училась на последнем курсе. Стас, молодой учёный, руководил дипломной практикой, и тема её диплома была созвучна содержанию его диссертации. Едва познакомившись, они сразу были оглушены друг другом и внезапно ворвавшимся в их жизни ощущением острого счастья, – доселе неведомого, – но не сразу это поняли, а когда поняли, долго этому чувству сопротивлялись: ведь у каждого имелись уже собственные семьи, дети. Высокий, русоволосый, он виделся ей особенным во всём, словно был посланцем иных миров: его обаяние, ум, талант казались невероятными, поражали воображение. Нельзя сказать, чтобы он был особенно красив, но в применении к нему категория красоты не работала, тут было что-то другое. У него были пронзительно-синие глаза – такие яркие бывают лишь у маленьких детей, с возрастом они блекнут, – а вот у него не поблекли! Под его синим взглядом Марине всё удавалось и всё складывалось, и поиск оптимальных методов анализа поверхностей казался увлекательной шарадой, которую они вместе разгадывали. На волне этого душевного взлёта она блестяще защитила диплом и её ожидаемо распределили в тот же НИИ и лабораторию, где работал он, под его крыло. Он стал соавтором её статей для научного журнала, помогал с кандидатской, учил тонкостям научного писательства. «Слишком уж просто ты пишешь, – наставлял он её, – а это неправильно. Так всем всё будет ясно и покажется простым, и в чём тогда сложность научной задачи, в чём твоя заслуга? В общем, это всё надо переписать, добавить терминов посложнее – обнаучить». Она счастливо смеялась и «обнаучивала», загромождая работы сложными терминами и замысловатыми формулировками – чем заумнее, тем весомее выглядел её труд! Это было похоже на игру в науку, и она, не задумываясь, приняла эти правила.

Поначалу счастье видеть его каждый день озаряло радостью всю её жизнь, переносилось и на близких – на мужа, дочку, на родителей. Она словно не по земле ходила, а парила над нею. Но спустя время начала томиться. Она и не заметила, как и когда желание видеть его затмило и перевесило всю её остальную жизнь, будто и не было у неё семьи, работы, увлечений. Всё кроме него стало неинтересным, а со временем даже диссертация, за которую она поначалу так азартно взялась, отошла на тридцать второй план…

В это время и произошло их окончательное сближение. Это было похоже на лобовое столкновение, когда жертвы неизбежны. Но подумать об этом трезво она уже не могла. Всё её существование в мире свелось тогда к одной-единственной позиции: Стас. От того, увидит она его сегодня, или нет, зависело теперь всё её настроение; дни, когда они видеться не могли, представлялись ей прожитыми напрасно. Она стала зависимой от него, и это было сродни одержимости. Нечто подобное, по-видимому, происходило и с ним.

Однажды, под каким-то ничтожным предлогом – забрать документы – он пригласил её в свой дом. Почему-то ни он, ни она не посчитали это неприличным, полагая, что домашние всё равно ни о чём не догадаются! По причине воскресенья вся семья была в сборе: его мама, жена и двое мальчишек-дошкольников. Жену звали Лариса; учительница английского языка, она ради детей работала воспитательницей в детском саду. Это была очень милая, весёлая и добродушная женщина, в меру симпатичная. Марина ревниво подумала, что она очень подходит Стасу.

Пока тот искал документы, она сидела на краешке дивана, наблюдая, словно со стороны, их семейную жизнь. Шестилетний Алёшка и четырёхлетний Женька ураганом носились по всей квартире, их бабушка недовольно, будто с подозрением, косилась на гостью, а Лариса, как ни в чём не бывало, готовила обед и сновала из комнаты в кухню, иногда, словно бы между делом, разруливая мальчишечьи шалости и ссоры.

Стас нашёл наконец бумаги и присел рядом с Мариной, показывая что-то. В этот момент она, никогда в жизни не сочинявшая стихов, вдруг придумала странное короткое стихотворение, которое, не записывая, запомнила на всю жизнь. Называлось оно «Я люблю тебя».

Я люблю тебя,

Сидя рядом с тобой на диване.

А через раскрытую дверь кухни

Я вижу твою жену.

Она бросает на мою любовь рассеянные взгляды

В перерывах между твоим сыном

И твоим супом.

Именно тогда, в его доме, она вдруг остро ощутила, что физика её больше не интересует. Какое отношение вся наука мира имеет к этим синеглазым вихрастым мальчишкам, их счастливице-маме и единственному в целом свете Стасу? Что изменится в мире от её научных изысканий, станут ли Женька с Алёшкой или её Аська счастливее из-за этого?

У неё не было ответов.

Шло время, Марину постепенно переставала радовать не только работа, но и сама жизнь. В ней словно притушилась какая-то очень важная искорка, дающая ощущение счастья. В душе поселилась тоска. «Я страшно скучаю, я просто без сил, и мысли приходят, маня, беспокоя, чтоб кто-то куда-то меня пригласил, и там я увидела б что-то такое…» – песенка Высоцкого из музыкальной сказки стала тогда её девизом.

Она больше не парила над землёй. По инерции занималась домашними делами, ходила на работу, но диссертацию забросила. Дело, казавшееся таким важным ещё недавно, теперь потеряло для неё всякий смысл и привлекательность. «Зачем всё это? – думала она. – Что ещё мы хотим в этом мире разъять на части? До какого донышка будем докапывать и расковыривать материю?»

Она пытала своими вопросами коллег, но те предпочитали выполнять поставленную перед сектором задачу, не отвлекаясь на бессмысленную философию и лирику, как они это называли.

И весь её мир всё больше концентрировался вокруг единственной точки – Стаса. Лишь рядом с ним она вновь ощущала себя живой, и это было невыносимо, потому что отношения их становились всё более болезненными и напряжёнными. Их тайная любовь давно должна была перерасти рамки банального служебного романа, но этого не происходило. Он не был готов ради неё заново, с чистого листа, выстраивать свою жизнь, не был готов разрушить свой дом, налаженный быт и мир своих близких и всё уговаривал потерпеть и подождать чего-то.

«Чего ждать? – возмущалась Марина. – Старости?»

Стас на полном серьёзе объяснял, что когда вырастут их дети, они ещё будут вполне молодыми, и вот тогда… Она не верила ни в какое «тогда», сердилась, плакала. А он стоял на своём.

«Тебе, Матроскин, проще, – терпеливо и методично бубнил он, словно объяснял студентам сложную тему. – Ты женщина и можешь просто уйти от мужа, ребёнок всё равно останется при тебе. А мужчина уходит не только от жены, он уходит и от детей тоже, он бросает всю семью». Разговор этот повторялся на разные лады, ходил по кругу и становился всё более бессмысленным. Марина понимала: его просто устраивает положение дел – дома благополучная семья, а на работе любимая женщина, которая всегда под рукой, очень удобно. Она страдала, рушилась её картина мира. Ведь ещё со времён школьных уроков литературы она твёрдо усвоила, что любовь превыше всего, и была уверена: если два человека любят друг друга, они должны быть вместе, преодолевая все препятствия; а то, что этим «препятствием» может стать живой человек и даже ребёнок, её не смущало. Она верила: ребёнку всегда всё можно объяснить и каким-то образом компенсировать потерю. Много позже, когда её собственная дочка с уходом отца потеряла почву под ногами, Марина поняла, что не всё так уж просто, как казалось ей когда-то, и что родительские поиски счастья могут стать настоящей катастрофой для маленького человека и его дальнейшей судьбы. А тогда она считала позицию Стаса нечестной, а его слова пустыми отговорками.

Почему-то она совсем не волновалась за некогда любимого мужа Петю, не думала о том, как он воспримет их возможный разрыв. У неё хватило тогда ума не раскрыться ему, хотя это было нелегко. Несколько раз порывалась она рассказать обо всём, но в последний момент что-то удерживало её. Однажды ей приснилось, что Петя узнал об измене жены, и они разводятся. Она проснулась в панике, с колотящимся сердцем, – и вдруг поняла, что это сон, и какое счастье, что только сон. Оказывается, и она была не готова запросто разрушить свою семью.

Но ведь они уже разрушены, наши семьи, – разве не так? – в который раз спрашивала она саму себя и в который раз не находила ответа. Боязливо сторонясь «Анны Карениной», вновь и вновь перечитывала «Даму с собачкой», словно надеясь получить готовое решение там, где его быть не могло, и, действительно, в очередной раз не получала!

Её жизнь зашла в тупик.

Она стала нервной, несобранной, срывалась из-за пустяков на мужа, на дочку, понимая, что так нельзя, но как можно, она не знала. Выхода не было. Пётр мудро делал вид, что ничего не происходит, но Марина так до конца и не разобралась, мудрость ли это? Притворяется ли он, что ничего не замечает, или ему просто всё равно?

И именно тогда, в самый тяжёлый момент жизни, она узнала, что беременна, и что отец ребёнка, скорее всего, Стас, поскольку отношения с мужем к тому времени почти сошли на нет. Катька, единственная подруга, которой она доверилась, посоветовала родить. «Ты ведь любишь Стаса?» – зачем-то спросила она (как будто и без того было не ясно!) и, получив утвердительный ответ, удовлетворённо произнесла:

– Ну вот, а общий ребёнок вас навсегда соединит.

Марине это показалось банальным до пошлости, она даже спорить не стала. Стас же, когда она сообщила ему свою новость, нахмурился и сказал, что он ничего в женских делах не понимает, и пускай она сама их решит, она же наверняка знает, как.

Она знала. И всё решила наверняка, – а как иначе?

А банальная – до пошлости! – Катина фраза застряла в её голове и всё крутилась там, да вот только слова её перепутались, а иные – про ребёнка, – и вовсе потерялись, и она на разные лады повторяла про себя бессмыслицу: «нас общий навсегда соединит»… «уже ничто нас не соединит»… «ничто нас навсегда соединит»… «нас навсегда ничто разъединит»…

Они продолжали каждый день видеться на работе, но вокруг неё словно образовалась скорлупа, оболочка, сквозь которую не проникали ни свет, ни тепло, зато она защищала от боли. Самой себе она казалась замороженной треской, выставленной в витрине-морозильнике, без головы, в ледяной корке. Отношения со Стасом портились; его всё больше стали раздражать её «фокусы», как он это называл, а однажды в его жизни появилась Юля – совсем юная, тоненькая студентка-дипломница, страшно в него влюблённая; она бегала за ним, как хвостик, а он по непонятной причине не считал нужным скрывать её от общественности.

Марина тогда поссорилась с мамой, растеряла всех подруг, – просто потому, что у неё не оставалось для них душевных сил, – по той же причине сошло на нет общение с Катей, и только Пётр, как ни странно, оказался вдруг неожиданно близко, и рядом с ним скорлупа её порой лопалась и спадала с неё, словно лягушачья кожа, – вот тогда она на время просыпалась от своей спячки.

А потом Стас погиб. Его сбил пьяный водитель прямо на пешеходном переходе.

Через два года родилась Маша, их с Петей младшая дочь. Спустя ещё несколько лет Пётр ушёл из семьи.

Глава 3. Матрёшка

Марина допила остывший кофе.

– Ты, конечно же, права, Катюша: Стас никогда не бросил бы свою семью.

Катя внимательно смотрела на подругу.

– Жалеешь? Что встретила его, что всё так сложилось у вас?

Марина сосредоточенно вглядывалась в блестящий черпачок чайной ложечки, словно надеялась прочитать там правильный ответ. Покачала головой.

– Раньше не жалела. Думала – ради такой любви можно на многое пойти. А теперь жалею, Кать. Не стоит оно того…

Она давно сформулировала для себя эту мысль, но вслух произнесла впервые.

– Если бы не он, у меня была бы сейчас совершенно другая жизнь… Я жила бы, как все. В хорошем смысле, Катя: как все! нормальные! люди! И, может быть, была бы даже счастлива. Во всяком случае, не ощущала бы так остро своего несчастья…

Марина помолчала.

– Но вот о физике не жалею. Совсем. Это по молодости мне всё казалось интересным, хотелось какие-то вершины покорять, амбиции реализовывать. А сейчас я вижу: пустое это всё, – игра в укротителей элементарных частиц, погоня за научными степенями. Не понимаю я больше того задора, с которым взрослые серьёзные люди пытаются распотрошить материю, разобрать всю вселенную на запчасти. Зачем? Что это даст людям? Разве сделает кого-то добрее, лучше, человечнее?

Катерина искренне возмутилась.

– Ну, мать, ты даёшь! А как же технический прогресс, научные достижения, национальная безопасность, в конце концов? Если бы все так рассуждали, мы бы уже в пещерный век вернулись!

– А никто так и не рассуждает, – успокоила её Марина. – Одна я.

Она вяло ковыряла ложечкой в блюдце. Невкусное оказалось пирожное, вид один, а радости никакой! Из пластмассы их делают, что ли?

Подруга между тем увлечённо поедала свой десерт.

– Ты, Матрёшка, не горюй, – говорила она, тщательно подбирая с блюдца остатки лакомства и облизывая ложку. – Жизнь – она как зебра: чёрная полоска, белая полоска. Сейчас у тебя просто фаза такая, чёрная. Но это не навсегда! На очереди уже белая полоска маячит, и даже не полоска, а целая полоса! Полосища!

Марина кивнула.

– Хотелось бы надеяться…

Неужели наступит это когда-нибудь в её жизни – белая полоса везенья и радости? С трудом верится, да ещё и на старости лет!.. Нет, вряд ли возможно такое. Надо уметь трезво смотреть правде в глаза: упустила она своё счастье, и, скорее всего, не видать ей его больше…

Но Катька молодец – умеет утешить. И почему они так надолго потеряли друг друга из виду? Марина только теперь осознала, что у неё практически нет подруг. Есть приятельницы, хорошие знакомые, но откровенно поговорить практически не с кем.

Как случилось, что вокруг неё образовался вакуум?

Катерина вдруг встрепенулась:

– Мотечка, у меня шикарная идея! Я всё придумала! Не хочешь менять работу – и не надо! Тебе надо перевести дух. Остановиться. Оглянуться. В общем, решение простое: декрет! Родишь мальчика, посидишь дома, отдохнёшь и будешь жить, как все нормальные люди! И перестанешь говорить о себе, что ты рыба и веник в углу! Ну как?

Глаза её блестели, ей показалась очень удачной эта идея.

Марина нервно засмеялась.

– Ты шутишь? Какой декрет в моём возрасте? Это говорить хорошо, а куда я с маленьким потом? Это ж не игрушка, а ребёнок! Что я ему дам? Мужа нет и не предвидится! Дочка на мне! Родители вообще в деревне!

Катя сочувственно смотрела на подругу.

– Моть, по-моему, ты себя накручиваешь. Я так понимаю, кризис у тебя, а тут перемена участи. Судьба. Может, воспользоваться надо? Я бы на твоём месте с удовольствием в декрет сходила…

– Ну, вот ты на своём и сходи!

– Мотя! Но я же серьёзно!

– И я серьёзно! Как я могу родить? На какие шиши? Кто нас содержать будет? «Перевести дух, остановиться, оглянуться» – отлично! Только чем я двоих детей кормить буду, ты не подумала, нет? Знаешь, я, может тоже хотела бы, как в той песенке: «Когда б мы жили без затей, я нарожала бы детей от всех, кого любила, всех видов и мастей». Но мы, Катя, живём не в песне! И живём мы с затеями, да ещё с какими! И я не хочу всех мастей, не хочу «от всех, кого любила»! Не хочу, чтобы на меня показывали пальцем, чтобы соседи за моей спиной перешёптывались! Дети должны рождаться в семье, у них должны быть мама и папа! И мама должна быть не старуха, как я, а молодая женщина, неужели это не ясно?

Катя возмущённо замахала руками:

– Не сочиняй, пожалуйста, никакая ты не старуха. Старухи не рожают по определению, а если уж тебе, дурёхе великовозрастной, выпал шанс, так и воспользуйся им! – и плевать на соседей!

Марина помолчала, улыбнулась вымученно.

– Хорошая ты девочка, Катя. И ты отлично всё придумала. Тебе нужно быть писателем – у тебя получатся замечательные детские сказки.

Она встала.

– Пойдём, Катюш. У меня Машка там одна, а мне ещё в больницу собираться.

***

На улице уже почти стемнело, горели жёлтые фонари и их свет делал улицу нарядной и уютной. Слегка приморозило, сыпал лёгкий снежок, и прогуляться с подругой по вечернему городу было одно удовольствие, тем более, что Катин «Рено» был припаркован в нескольких кварталах от «Смородинки». Марина вдохнула полной грудью и… на неё вдруг накатил необъяснимый страх, защемило сердце. Она в панике остановилась, схватила Катю за руку. Та с тревогой обернулась:

– Ты что, Моть? Плохо тебе?

– Я боюсь, Катька. Вдруг со мной случится что?

– Ну, приехали! Что за настроение? Что с тобой должно случиться-то? У нас сейчас медицина на уровне, всё как надо сделают. Или ты передумала? Передумай, Моть, роди!

Марина замотала головой:

– Нет, что ты, исключено, я же сказала! Просто… Страшно мне, Катюш. У меня ведь Машка маленькая совсем. Если что – кому она нужна?

У Катерины едва не сорвалось с языка, что Маша не такая уж и маленькая, и что у неё есть и отец, и бабушка с дедушкой, и старшая сестра, – но всё же хватило ума промолчать. Она обняла подругу за плечи.

– Всё будет хорошо, Матрёна! Раз приняла решение – не трусь! Ну, а если страшно – сходи в церковь, свечку поставь! Хочешь, вместе зайдём?

Они как раз подходили к небольшой церкви. Заканчивалась вечерняя служба, из калитки потянулись на тротуар прихожане.

Марина опять замотала головой:

– Мне нельзя туда! Я же завтра…

Она не решилась возле храма произнести это страшное – и показавшееся вдруг таким грубым – слово «аборт».

Катя подумала и возразила:

– Это послезавтра будет нельзя! А сейчас пока ещё можно!

– Нет, не пойду. Какую свечку я должна поставить – за здравие или за упокой? Себе за здравие, ребёнку – за упокой? Чтобы завтра всё без осложнений прошло и не больно? Нет, Кать, нельзя!

– Ну ты, мать, даёшь! Это надо ж так сказать: за упокой!

Марина всхлипнула. Она разволновалась, раскраснелась, готова была вновь разрыдаться. Но – взяла в себя в руки, собралась, удержала душевное равновесие.

Они уже миновали церковную ограду, когда из калитки выбежала женщина в платке и, оглядевшись по сторонам, торопливо направилась им вслед.

– Подожди, милая! – позвала она Марину, схватив её сзади за рукав.

Марина опешила.

– Вы мне?

Женщина была не старая, в длинном одеянии, поверх которого на плечи было накинуто что-то стародавнее, не то салоп, не то тальма – Марина всегда путалась в названиях этих старинных нарядов; из-под платка выбивались лёгкие светлые пряди.

– Тебе, тебе, милая! Вот, держи! Это к именинам тебе!

Она что-то протягивала Марине.

– Вы меня, наверное, путаете с кем-то? Какие именины?

– Завтра, завтра твои именины, рождение Матрёшино!

Марина хотела было возразить, что её день рождения был на прошлой неделе, но незнакомка уже совала ей что-то в руку.

– А это тебе подарок от неё, от Матрёши Беляковой, на счастье. Говорю же, рождение её завтра, стало быть, именины твои.

В ладони Марины очутилась небольшая деревянная кукла – матрёшка.

– Только сразу не открывай – дома откроешь! Спрячь в сумку-то! И не бойся ничего!

От изумления Марина потеряла дар речи. Она послушно засунула «подарок» в сумку, тщательно застегнула молнию. Голос женщины, её повадки, да и весь облик, показались ей смутно знакомыми, родными даже, мало того, на миг почудилось, что перед ней живая и странно помолодевшая баба Оля – её любимая Баболечка! В неверном свете уличного фонаря Марина попыталась разглядеть лицо незнакомки, но его укрывала тень, к тому же, женщина низко наклонила голову, наблюдая за руками Марины, когда та закрывала сумку. Так и не дав себя толком разглядеть, она развернулась и прытко побежала прочь, в темноту ближайшего двора.

– Подождите! Стойте! Мы знакомы? Вы кто? – крикнула ей вдогонку Марина. Незнакомка, полуобернувшись, лишь махнула рукой, на бегу бросив:

– Матрёна Андреевна я!

Спустя мгновенье из темноты вновь донеслось:

– Не бойся! Не бойся ничего!

И её будто след простыл! Подруги провожали беглянку растерянным взглядом.

– И что это было? – ошеломлённо произнесла Катя. – Ты хоть что-нибудь поняла, Моть?

Марина лишь покачала головой, не в силах произнести ни слова.

– А ведь это ты у нас – Матрёна Андреевна! – объявила подруга.

– Я, – призналась Марина. – И что? Что это объясняет? Кстати, так же звали бабушку моей Баболи…

– Твою пра…?

Марина кивнула:

– Прапрабабушку. Баболя много о ней рассказывала, да и мама моя маленькой застала её.

Катя задумалась.

– Кто такая Матрёша Белякова?

– Впервые слышу, – пожала плечами Марина.

– Хорошие дела! А какое у нас завтра число?

Марина не сразу сообразила, какое.

– Девятнадцатое, вроде бы.

– Так, девятнадцатое … И у кого же завтра именины?

– У меня, наверное, – призналась Марина. – Ты же слышала!

– Ну и ну. – Катерина покачала головой. – С именинами, Матрёшка!