Текст книги "Поверженный тополь (СИ)"

Автор книги: Любовь Безбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

  – Наташка, ты, что ли? – раздался батин голос. – Ты чего здесь делаешь? А это кто? Вы что там, топите друг друга?

  – Батя... – из последних сил простонала Наталья. – Топор, там топор. Ветки руби! Ох, не могу...

  – Вижу, чтоб тебя разорвало! Петька, шельмец, ты где? Удрал, гаденыш. Ну, попадется он мне!

   Отец шумно вошел в воду среди ветвей, выругался, и топор так и замелькал. После нескольких взмахов Михаил бросил топор на берег, отодвинул измученную дочь, подхватил утопленницу подмышки, с великим трудом вытащил из-под ветвей и волоком вытянул из воды. Неграмотный крестьянин, сын каторжника-поселенца, Михаил понятия не имел, как следует спасать утопленников, но все же догадался перевернуть племянницу на живот. Изо рта вылилась вода. Подумав, Михаил встал на одно колено, на другое положил утопленницу, и из нее снова полилась вода, да так много, что Михаил подивился и сильно усомнился, стоит ли уже возиться с ней, а то, может, оставить здесь и идти в поселок? Сильно потолкав ее в спину, отчего изо рта толчками вылилось еще немного воды, Михаил уложил ее на камни и оглянулся на дочь.

   Наталья выглядела плачевно. Она скрючилась на берегу, зажала руки между грудью и коленями и безудержно тряслась. Отец, хоть и дрожал от холода после купания, снял с себя шинель и набросил на спину дочери.

  – Ноги не гнутся, – сиплым басом сообщила Наташа, а ее синие губы едва шевельнулись. – Вода ажно кипяток, жгется.

   Она посмотрела на соперницу, некрасиво скуксилась и заплакала.

  – Радуйся, чего ревешь, дура? – беззлобно выругал ее отец. – За Митьку своего замуж выйдешь.

  – Не хочу, – всхлипнула Наталья. Голова у нее тряслась, как у старухи.

  – Опять 'хочу – не хочу'? Смотри, высеку, как раньше!

  – Не высечешь, батя. Пусть бы с Нюркой поженились, – плакала Наталья, – только бы не померла. Она померла, да, батя?

   Михаил растерялся и оттого промолчал.

  – Пусть бы любились друг с другом, только бы не померла...

   Плачущая дочь вдруг показалась Михаилу похожей на Ваську, но только маленького, в детстве. Мишка тогда лежал в горячке и плохо понимал, что вокруг происходит, а рядом сидел Васька, совал ему свою единственную игрушку, деревянную некрашеную лошадку, и ревел в полный голос. За эту злополучную лошадку, подаренную Василику каким-то ссыльным ученым, братья, помнится, дрались. Все-то позабыл Михаил, а теперь вот вспомнилось, да так, что тошнота подступила.

   Тут утопшая Нюра взялась кашлять и с бока перекатилась на спину, а Наталья аж гавкнула от неожиданности. Михаил подошел и заботливо вернул племянницу на бок, и изо рта Нюры вновь полилось.

  – Надо же, воды сколько, – вслух подивился Михаил. – На всю жисть нахлебалась, поди.

   Наташа перестала всхлипывать, заулыбалась и снова заплакала.

  – Пошли домой, тебе в тепло надо, – сказал отец.

  – Я посижу тута, батя. Мы с Нюркой вернемся.

  – Ну, как знаешь. Найду сорванца – попилим это чертово дерево.

   Михаил поднял побросанные инструменты и полез вверх по склону. Только поднявшись на сопку, озадачился: откуда взялся топор? И еще одно: где малОй?

   Малой, сбежавший со страху при виде 'мертвяка', между тем гоголем прошел через поселок, но никого не встретил, чтобы рассказать новость. Тогда он направился прямиком к милицейскому участку. Ему не давал покоя пережитый днем раньше позор, и к зданию милиции тянуло непреодолимо. 'Развалочка' сменилась осторожной поступью, губы криво съехали на левую щеку, да так, что ехать дальше некуда, а нагловатый прищур сузился еще больше. Сорванец прокрался вдоль забора, нашел дырку от выпавшего сучка и, придержав нетерпеливое сопение, закатил в дыру любопытный глаз.

   Домой Петька вернулся тише воды, ниже травы. Батя копал огород, но, увидев сына, отставил лопату и поманил его пальцем. Тот послушно потрусил к отцу.

  – Где тебя всё черти носят? Бери вон топор, пошли в лес. Чего сбежал? В кого ты такой трус уродился, в мамашу, что ль?

   Петька поднял на отца посерьезневшие глаза и сказал:

  – Батя, там коммуняков поймали.

  – Чего? – насторожился Михаил.

  – Чего-чего... Смотрю я – коммуняков двух ведут, руки за спиной связаны. Конвоиры болтали между собой – расстреляют их.

   – У нас тут сроду никаких коммуняков не расстреливали, – произнес Михаил и кашлянул. Нехорошо ему стало, будто Ваську проклятого уже сдал, хотя в милицию так и не пошел, передумал. А если б сдал? Коммунисты знай себе сидят в единственной оставшейся на Севере Сахалина тюрьме в Александровске, и никто их не расстреливает. Родные и друзья передачи носят. А кто их знает, эти власти – шлея перченая попадет под хвост, и расстреляют. Штакетник так и поплыл перед глазами. Чуя некоторую слабину в ногах, Михаил деревянно прошагал мимо сына с огорода в дом. Там он сел на табурет и застыл бездумно. Анна, отскребавшая пол, выпрямилась, не вставая с колен. Стареет, что ли, муж-то? – подумалось ей.

   Михаил шевельнулся, поднялся, скрипя суставами, и полез в подпол за самогоном. Вскоре оттуда раздался свирепый рык, от которого Анна так и замерла:

  – Где мешок с картошкой?

   Муж выбрался из подпола багровый и злой.

  – Куда картошку дела, шельма?

   Анна выпрямилась, подняла руки, заранее защищаясь от ударов, и промямлила беззубым ртом:

  – Отдала я картофку-то, Лукерье отдала.

  – А ты меня спросила, можно ли им картошку давать? Да я этой сволочи капли воды не дам!

   Анна перестала пятиться и чуть-чуть опустила руки. Скорбно поднятые домиком брови сдвинулись к переносице.

  – А хучь и сволочь, – с надрывной твердостью сказала она. – Это твой брат родной. Им ешть нечего, шовшем нечего! Шемья большая, жа жиму вшё подъели. Андрюшка у них шовшем шлабенький, того и гляди, помрет. Бешшердечный ты, Мишка!

   От неожиданности Михаил опустил руку, поднятую для удара, потом прошел по хате туда-сюда.

  – Совсем есть нечего? – буркнул он недовольно. – Им не впервой.

  – Вашька скажал – хучь петлю намыливай. Корову забить шобралшя, а куда беж коровы-то? Шовшем беда. Пожалела я их, прошти, Миша.

   Бровки снова изломались скорбными домиками. Михаил походил по избе туда-сюда, потом набычился и потопал в кладовую. Там стояли два мешка с мукой, и Михаил, остановившись в потемках, в некоторой задумчивости погладил мешок. Было ему так муторно, будто убил кого. Он оттер со лба пот и развязал мешок, чтобы пересыпать половину в пустой, но вместо этого выпрямился. Руки у него крупно затряслись. 'Не по-людски это, права Лушка, – подумал он. – Всё не по-людски, пропади оно пропадом'.

   Михаил понес 'коммунякам' целый мешок, и Анна тихонько перекрестила его спину.

   Скоро он вернулся, вынес из подпола самогон, из кладовки – еще какой-то куль, и снова ушел к Василию.

   Пришел оттуда уже к вечеру и хмельной, мимоходом погладил дочь по голове и тяжело оплыл на табурете. На костлявых коленях двигались шишковатые пальцы рук, опутанных жилами, черная с редкой проседью борода легла на грудь, темные веки притушили пламя молдавских очей.

  – Нюрка-то как? – осторожно спросила Анна, метнув взгляд на дочь.

   Михаил встрепенулся, ответил:

  – Отлежится, чего ей сделается. Мерзнет только да сильно кашляет. Завтра сходи к ним, Лушка просила.

   И, повысив голос, сообщил:

  – Митька у них был.

   Голова дочери дернулась.

  – Пускай себе, ничего, – сипло произнесла Наталья, а сама так и льнула к горячей печке. Концы ее губ съехали вниз, черные брови изломались подозрительно знакомыми домиками, а рука то и дело слепо шарила под левой грудью.

  – Простила, значит? Ну, будет, будет тебе, не плачь... С такой красотой, чай, в девках не засидишься. В Александровске тебя сосватаю, королевной будешь ходить! Васька-то с Лушкой поначалу не знали, куда рожи девать. А Митька-то, паскуда, как меня увидал – еле ноги унес. Бушлат в гостях позабыл, чтоб ему пусто было!

   Михаил невесело рассмеялся, смех тут же оборвал и вздохнул. Анна принесла стеганое одеяло, заботливо укутала дочь, тихонько нашептывая слова утешения.

  – Малой-то где? – привычно спросил Михаил.

  – Не жнаю, – так же привычно ответила Анна.

  – С три короба шельмец наболтал. Коммуняк-то казнить не будут. В Александровск повезли, Пантелея и Ваньку Серого. Сроду бы на них не подумал.

   Отец снова застыл, только пальцы шевелились на коленях. Потом задумчиво произнес:

  – Беда...

  – Беда, – глухо поддакнула жена. – Андрейка у Лушки помрет, наверное.

  – Уже не помрет, – отозвался Михаил. – С Петькой нашим беда. Драть его надо, а как драть, уж не знаю.

  2015 г.