Текст книги "Хромой Бес"
Автор книги: Луис Велес де Гевара
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Скачок третий
В огромном котле столицы уже начинало бурлить людское варево – мужчины и женщины проносились кто вперед, кто назад, а кто поперек, будто исполняя мудреный танец под музыку уличного гула; там и сям в этом океане человеческого разума замелькали киты на колесах, называемые каретами, – короче, разгоралось дневное сражение. Каждый выходил на промысел со своими намерениями и делами, каждый норовил надуть другого, плутни и обман застили свет божий, точно клубы пыли; нигде, как ни пяль глаза, не увидишь и проблеска правды. Дон Клеофас следовал за своим товарищем, который привел его на неширокую улицу с двумя рядами зеркал по обеим сторонам. Перед зеркалами стояло множество кавалеров и дам, любуясь собой и строя гримасы: то рот скривят, то локон взобьют; лица, глаза, усы, руки – все было в движении. Дон Клеофас спросил, что это за улица, он до сих пор не видал ее в Мадриде, и Хромой ответствовал:
– Называется она улицей Поз, и знают о ней только эти карточные фигуры из столичной колоды. Они являются сюда, дабы найти позу, с которой будут ходить весь день, разбитые параличом жеманства: у одних губки бантиком, у других глазки прикрыты в очаровательной истоме, и у всех подняты наподобие рожек два пальца – указательный и мизинец, а голова склонена набок, как при молитве «Слава всевышнему». Но уйдем отсюда! Хоть желудок у меня дьявольский и даже бурные волны преисподней ему нипочем, а все же с души воротит глядеть на эту шушеру, что расплодилась на позор природе и на зависть всем шулерам.[32]32
Намек на то, что шулера во время игры переговариваются с помощью знаков и гримас.
[Закрыть]
И они покинули улицу с зеркалами и вышли на небольшую площадь; там собралась толпа старух, в прошлом особ легкого поведения, и юных девиц, которые готовились стать тем, чем были некогда первые; между ними шел оживленный торг. Студент спросил своего спутника, что это за площадь, он ее тоже никогда не видал. И Бес ответил:
– Перед тобой рынок громких имен. Увядшие старухи, которым они уже без надобности, отдают их зеленым девицам в обмен на поношенные чулки, старые туфли, мантильи, чепцы и подвязки. Гусман, Мендоса, Энрикес, Серда, Куэва, Сильва, Кастро, Хирон, Толедо, Пачеко, Кордова, Манрике де Лара, Осорио, Арагон, Гевара и другие столь же знаменитые имена передаются новеньким в ремесле, тем, кто в них имеет нужду. А старухи остаются при своих прежних фамилиях-отчествах:[33]33
Фамилии, образованные от имен (по типу отчества – Эрнандес, Мартинес и т. п.), обычно указывали на плебейское происхождение.
[Закрыть] Эрнандес, Мартинес, Лопес, Родригес, Перес, Гонсалес и тому подобных, ибо сказано: «Тысяча лет пройдет, и все имена вернутся в свой род».
– Да, – сказал студент, – в столице что ни день, то новшества.
И, свернув налево, они очутились на другой площади напоминавшей Кузнечную: там нанимают лакеев и эскудеро, а здесь можно было нанять теток, братьев, дядюшек и супругов для самозванных дам, желавших приобрести в столице почет и поднять цену на свой товар.
Справа от этого питомника странствующих родственников высилось большое здание, наподобие храма, только без алтаря; внутри его стояла просторная каменная купель, полная рыцарских романов, а вокруг этой купели теснились мальчишки-подростки от десяти до семнадцати лет и несколько девиц такого же возраста. Рядом с каждым стоял крестный, и дон Клеофас попросил своего приятеля объяснить, что означает сие диво, похожее на сон.
– Согласен, необычайное это сооружение и впрямь удивительно. И все же, дон Клеофас, ты видишь доподлинную купель, из которой выходят доны и доньи; здесь принимают крещение все, кто явился в столицу без этих званий. Мальчики собираются стать пажами при господах, а девицы – компаньонками при дамах средней руки; вот они и обзаводятся донами и доньями, чтобы придать блеск дому, в котором будут служить. Сейчас церемония крещения заканчивается. Видишь, в купель входит судомойка во взятом напрокат платье, рядом стоит крестная – ее хозяйка; она вытащит девушку со дна купели с доньей и возведет в ранг знатной потаскухи, а затем та честно заработанными деньгами возместит хозяйке расходы на свое воспитание. Гляди, старуху-то как отшлифовали, точно у ювелира побывала.
– Пышная прическа, вставные зубы да кринолин – вот и все, что требуется для такого чуда, – сказал дон Клеофас. – А это что за процессия разодетых крестьян входит в двери храма, посвященного мирской суете?
– То ведут крестить богача-рехидора[34]34
Рехидор – член городской или сельской управы.
[Закрыть] из ближнего селения; старику уже семь десятков, а гляди, бегом бежит обзавестись доном, так как родня убедила его, что без дона ему с рехидорством не справиться. Зовут его Паскуаль, и родственники дорогой затеяли спор, подойдет ли «дон» к имени «Паскуаль» и не окажется ли их рехидор монахом-расстригой в обители донов.
– У них есть пример другого дона Паскуаля, – сказал дон Клеофас, – того самого, которого все считали помешанным, а я называл Диогеном в лохмотьях; он бродил по мадридским улицам без шляпы, накрыв голову плащом, как древний пророк.
– А все ж, по-моему, следовало бы изменить имя, – заметил Хромой, – чтобы их паскуального рехидора не дразнили «пасхальной свечой».[35]35
В оригинале игра слов, основанная на том, что имя «Паскуаль», сочетание которого с титулом «дон» считалось неблагозвучным, означает «пасхальный».
[Закрыть]
– Да наставит их господь, – сказал дон Клеофас, – в том, что более подобает рехидорской должности и потребно для блага рехидорствующих.
– Пока сеньора рехидора кропят доновой водой, – продолжал Бес, – очереди ждет итальянец, дабы проделать то же со своим слоном, которого он собирается показывать у Пуэрто-дель-Соль.[36]36
Пуэрта-дель-Соль – центральная площадь старого Мадрида.
[Закрыть]
– Ясно, слонов обычно зовут «Дон Педро», «Дон Хуан» или «Дон Алонсо». Удивляет меня только беспечность вожака, или, как говорят в Индии, надира; видно, его слон совсем плебейского рода, ежели так поздно получает титул дона. Клянусь богом, глядя на это крещение и на этих донов, я готов раскреститься и раздониться.
– Следуй за мной и не брюзжи, – сказал Хромой, – где дон прижился, там он и годился, а к имени «Клеофас» он пристал, как ноготь к пальцу.
С такими словами Бес вывел приятеля из этого призрачного (только с виду!) храма, и они увидели другое здание, где над входом были изображены тамбурины, гитары, волынки, колокольцы, бубны, кастаньеты, рожки, свирели – словом, все то, чем терзают слух человеку в жизни сей. Дон Клеофас спросил своего спутника, что это за здание и почему вход в него украшен музыкальными инструментами шутов.
– И этого дома я не видал в Мадриде, – добавил он, – а полагаю, что обитатели его изрядно веселятся и забавляются.
– Это дом умалишенных, – отвечал Хромой, – и построен он, вместе с другими приютами, совсем недавно, иждивением весьма состоятельного и мудрого человека, дабы тут наказывали и лечили безумцев, коих прежде таковыми не считали.
– Войдем туда, – сказал дон Клеофас, – дверь, кажется, отворена, и мы сможем полюбоваться на эту новую породу безумных.
Сказано – сделано. Оба приятеля вошли и, миновав прихожую, где несколько выздоравливающих просили подаяния для буйнопомешанных, очутились в четырехугольном дворике, по сторонам которого были в два этажа расположены клетки – в каждой содержался один из упомянутых буйных. В одной клетке у входа сидел на скамье богато одетый человек и, положив бумагу на колено, что-то писал, да так усердно, что и не почувствовал, как выколол себе пером глаз. Хромой сказал:
– Это прожектер, помешанный на том, что следует сократить количество мелкой монеты; он исписал уже столько бумаги, что на дело Альваро де Луна[37]37
Альваро де Луна – всесильный, фаворит (1388–1453) короля Хуана П. Вызвал недовольство знати, был обвинен в том, что околдовал короля, и после долго тянувшегося процесса казнен.
[Закрыть] вряд ли больше пошло.
– Правильно, что его поместили в этот дом, – сказал дон Клеофас. – Это самые вредные для государства безумцы.
– А в соседней каморке, – продолжал Хромой, – влюбленный слепец; он держит в руках портрет дамы сердца и ее письма к нему; неспособный ни любоваться ее чертами, ни читать, он уверяет, что видит ушами. Рядом, в каморке, заваленной бумагами и книгами, сидит дотошный грамматист; он рехнулся, отыскивая герундий у греческого глагола. А вон того, в белых панталонах и с мешком за плечами, упекли сюда за то, что, будучи возницей и имея лошадей, он пошел служить пешим посыльным. В каморке над ним – видишь, держит на руке сокола, – кабальеро, который промотал на соколиную охоту богатое наследство; теперь у него остался один сокол, что сидит на его руке и с голоду клюет ее. Вон там человек, нанявшийся в услужение, хотя не нуждался в куске хлеба. А вот танцор – он так ретиво отбивал пятки, что с ума спятил. Подальше историк, лишившийся рассудка с горя, что затерялись три декады Тита Ливия.[38]38
Из огромной истории Рима, написанной Титом Ливием (59 г. до н. э. – 17 г. н. э.) и состоявшей из ста сорока двух книг, дошли только тридцать пять книг, или три с половиной декады (разделение на декады – по десять книг – позднейшее). Остальные известны в кратком изложении.
[Закрыть] По соседству семинарист любуется грудой митр и примеряет, какая ему больше к лицу; он помешался на том, что станет епископом. Немного подальше – законник; этого свело с ума судейское облачение, и он из стряпчего сделался портным, – только и знает, что кроит да шьет мантии из тряпья. А в той каморке – на сундуке, набитом монетами и запертом на семь замков, – сидит скряга; нет у него ни сына, ни другой родни, кому оставить наследство, и, став рабом своих денег, он сам себя казнит: на обед у него пирожок за четыре гроша, на ужин салат из огурцов, богатство – его каторга. Тот, что распевает в своей каморке, – это сумасшедший певец; он тщится подражать птицам и после каждой рулады, как после приступа болезни, едва жив; его заточили в эту тюрьму для преступивших законы разума за то, что он пел без умолку, а лишь попросят его спеть, сразу умолкал.
– Так поступают почти все его собратья.
– Посреди двора сидит на закраине колодца и глядится в воду прелестная девушка – убедишься в этом сам, когда она поднимет голову, – дочь бедных, незнатных родителей. К ней сватались богатые и именитые кавалеры, но она всех отвергала, у всех находила тысячи недостатков. Видишь, ее посадили на цепь, чтобы, влюбленная, подобно Нарциссу, в свою красоту, она не утопилась в воде, которая ей заменяет зеркало; ни солнце, ни звезды небесные, по ее мнению, недостойны ее взгляда. А в убогой каморке напротив, где стена разрисована языками, заточен женатый бес, рехнувшийся из-за сварливой супруги.
Тут дон Клеофас прервал своего спутника, который готов был показать ему весь иконостас безумцев:
– Уйдем отсюда, как бы и нас не заточили за безумие, о коем мы не подозреваем. Ведь в этом мире всяк по-своему с ума сходит.
Хромой сказал:
– Послушаюсь твоего совета. Если даже бесы подвержены безумию, никто не может за себя ручаться.
– Со времен вашего первого приступа гордыни, – сказал дон Клеофас, – все вы безумны, а преисподняя – дом для умалишенных, притом самых буйных.
– Вижу, зрелище пошло тебе на пользу, – сказал Хромой, – ты заговорил прямо как проповедник.
Так беседуя, они вышли из обиталища сумасшедших и, свернув направо, очутились на широкой улице, увешанной по обеим сторонам гробами; вдоль нее прохаживались причетники в пелеринах, а множество могильщиков раскапывали могилы. Дон Клеофас обратился к своему товарищу:
– Это что за улица? Она кажется мне более удивительной, чем все, что я до сих пор видел, – того и гляди, заговорю еще более возвышенным слогом.
– Улица эта посвящена самым суетным мирским делам, – отвечал Хромой, – вместе с тем она самая необходимая из всех. Перед тобой гардеробная предков, куда является каждый, кто хочет доказать свое благородное происхождение и приобрести предков, коли собственные ему не впору или износились; за свои деньги он тут может выбрать то, что ему по вкусу. Взгляни на этого захудалого идальго, который примеряет приглянувшуюся ему бабушку, а вон и другой – бог весть чей сын – натягивает на себя чужого дедушку, но тот ему не по росту, великоват. Чуть дальше человек меняет своего прадеда на другого, с приплатой, да никак не сторгуется с причетником, хозяином гардеробной, который заломил за товар слишком дорого. Этот пришел отдать своего деда в перелицовку, просит перевернуть его задом наперед да подлатать взятой на стороне бабушкой. А тот явился со стражей, требует возвратить украденного предка, которого обнаружил здесь, в гардеробной, на вешалке. Буде тебе надобны дедушки или бабушки в доказательство знатного происхождения, мы, дон Клеофас Леандро, пришли как раз вовремя. Я вижу тут своего приятеля – гардеробщика, он обычно раздевает покойников в первую же ночь после похорон и поверит нам в долг любого предка на какой хочешь срок.
– Деньги, а не предки мне нужны, – ответил дон Клеофас Леандро. – Уж я как-нибудь обойдусь своими предками: родители мне сказывали, что я происхожу от храброго Леандра, который переплывал Абидосское море, «любовным пламенем пылая», и что моя дворянская родословная записана в произведениях Боскана и Гарсиласо.[39]39
Хуан Альмогавер Боскан (1500–1542) и его друг, талантливый поэт 1арсиласо де ла Вега (1503–1536), были основателями «итальянской школы»; они ввели в испанскую поэзию стихотворные формы и размеры, применявшиеся в Италии. Боскан перевел с греческого поэму Мусея (конец V – начало VI в.) о юноше Леандре, влюбленном в жрицу Афродиты Iepo и приплывающем к ней с другого берега 1елдеспонта, где он жил в городе Абидосе. Гарсиласо написал на эту тему сонет, который и цитирует дон Клеофас.
[Закрыть]
– Супротив дворянства, пожалованного в стихах, – сказал Бес, – бессильно время и даже королевские суды. Нет более завидной участи, нежели быть дворянином рифмы.
– Если бы я домогался орденского звания, – продолжал дон Клеофас, – это не стоило бы мне и сотни реалов, ибо ходатаями моими были бы Салисио и Неморосо:[40]40
Сааисио и Неморосо – собеседники, выведенные в эклоге Гарсиласо «Салисио и Неморосо».
[Закрыть] там, в стихах, мои наследственные владения, там моя Монтанья, моя Галисия, моя Бискайя и моя Астурия.[41]41
Уроженцы этих северных областей Испании, не подвергшихся арабскому завоеванию, кичились чистотой крови и знатностью.
[Закрыть]
– Ну, полно чваниться, – сказал Хромой, – я и так знаю, что род твой прославлен и в стихах, и в прозе. Пойдем лучше поищем харчевню, чтобы подкрепиться и отдохнуть, – тебе это будет кстати, ты не спал всю ночь и все утро. А потом отправимся дальше.
Скачок четвертый
Оставим обоих приятелей в харчевне, где они завтракают, отдыхают и, не платя ни гроша, требуют птичьего молока да жареного феникса, и посмотрим, что делает наш удачливый чернокнижник, но незадачливый астролог. Встревоженный ночным шумом на чердаке, он поспешно оделся и, поднявшись наверх, обнаружил разорение, содеянное домашним бесом: колба разбита вдребезги, бумаги залиты, а сам Хромой исчез. Такое опустошение, а пуще всего бегство духа повергли астролога в величайшее горе: начал он рвать на себе волосы, бороду и раздирать одежды, точно библейский царь. И в то время как он сокрушался и причитал, пред ним предстал бесенок Левша, служивший на побегушках у Сатаны, и сказал, что Сатана, его повелитель, целует астрологу руки и велит передать, что-де его, Сатану, уведомили о бесстыдной проделке Хромого и он уж проучит негодника, а пока посылает другого беса взамен. Астролог чувствительно поблагодарил за заботу и упрятал бесенка в перстень с крупным топазом, который носил на пальце; прежде перстень принадлежал лекарю и помогал ему отправлять к праотцам всех, кому он щупал пульс. Между тем в аду, в переполненной зале, собрались верховные судьи тех краев и, оповестив всех о преступлении Хромого, распорядились составить бумагу, предписывающую схватить упомянутого Беса, где бы его ни нашли. Поручение сие возложили на беса Стопламенного, судебного исполнителя, отлично справлявшегося с подобными делами; тот прихватил в качестве крючков Искру и Сетку, бесов-скороходов, вскочил на воздушного коня и, подняв жезл,[42]42
Приступая к исполнению обязанностей, блюститель правосудия поднимал жезл.
[Закрыть] покинул адские пределы, дабы отправиться на поиски злодея.
В это самое время у озорного Беса и дона Клеофаса происходило неприятное объяснение с харчевником касательно платы за завтрак: в ход пущены были и вертела и сковороды, ибо черт никогда не отдаст того, что принадлежит черту. Когда же на шум явилась стража, оба посетителя выскочили в окно, и, пока столичный альгвасил с подручными разбирался, что да как, наши друзья уже миновали Хетафе[43]43
Хетафе – город в восемнадцати километрах к югу от Мадрида. Торрехон (теперь Торрехон-де-Веласко) – город в провинции Мадрид у границы с провинцией Толедо.
[Закрыть] по пути в Толедо; через минуту они оказались у окраин Торрехона и в мгновение ока перенеслись к Висагрским воротам,[44]44
Висагрские ворота – одни из ворот города Толедо.
[Закрыть] оставив по правую руку величественное здание приюта, стоящее вне стен Толедо. Тут студент обратился к своему спутнику:
– Славные прямики ты знаешь! Клянусь честью, я предпочел бы путешествовать с тобой, чем с самим инфантом Педро Португальским, который объехал все семь частей света.[45]45
Кругосветное путешествие, совершенное в 1424 году инфантом Педро Португальским, сыном Жоана I и братом Энрике Мореплавателя, было описано в книге, вышедшей в Испании в 1570 году под названием «Книга об инфанте доне Педро Португальском, который объехал все четыре части света». Однако испанцы, привыкшие к сочетанию «семь частей» – название знаменитого сборника законов короля Альфонсо X (ХШ в.), – превратили «четыре части света» в «семь».
[Закрыть]
И, еще не закончив этот разговор, они опустились в квартале Крови Христовой, перед постоялым двором Севильянца, наилучшим в Толедо. Хромой Бес сказал студенту:
– Вот где можно отлично провести эту ночь и отдохнуть после минувшей. Войди-ка и спроси для себя комнату и ужин, а мне нынче вечером надобно побывать в Константинополе – поднять бунт в серале Великого Турка[46]46
Великий Турок. – Так называли в то время в Европе турецкого султана.
[Закрыть] да отправить на плаху дюжину его братьев, заподозренных в заговоре против трона. На обратном пути я намерен посетить швейцарские кантоны и Женеву, натворить там еще кое-каких дел, чтобы этими услугами умаслить своего хозяина, – он, полагаю, крепко гневается на меня за мое озорство. И прежде чем пробьет семь утра, я буду с тобой.
Сказано – сделано. Бес понесся по воздуху, точно по чистому полю, воспарив ввысь на зависть всем обитателям эфира, пернатым и непернатым, кроме разве высокопарных поэтов-культистов. А дон Клеофас вошел в гостиницу, где в это время собралось много путешественников, прибывших из-за моря на галионах и направлявшихся в столицу. Новый гость был встречен весьма учтиво, ибо наружность дона Клеофаса была наилучшим рекомендательным письмом, как говаривали в старину придворные.
Какие-то кабальеро, с виду военные, пригласили его отужинать с ними и стали расспрашивать о мадридских новостях. Были торжественно провозглашены тосты за здоровье короля (да хранит его бог!), задам и за друзей, и, после того как на стол подали оливки и зубочистки вместе со счетом за ужин, все кабальеро разошлись на покой, намереваясь завтра встать пораньше, чтобы вовремя поспеть в Мадрид. По их примеру дон Клеофас отправился в отведенную ему комнату, весьма сожалея об отсутствии своего товарища, который так славно его развлекал. Недолго потолковав с подушкой, он мирно заснул, как птенчик в гнезде. Гостиница Севильянца усердно выплачивала дань сном ночному безмолвию, подобно всему остальному миру, где лишь журавли, нетопыри да совы стояли на страже у своих караульных будок, – как вдруг в два часа ночи послышались отчаянные возгласы: «Пожар! Горим!» Вопли разбудили постояльцев, и те вскочили с постелей удивленные и встревоженные – со сна пугаешься любого шума, особливо крика «Пожар!»; он вселяет ужас даже в самые мужественные сердца. Одни стремглав понеслись по лестницам, чтобы поскорей очутиться внизу, другие выскакивали через окна во двор, третьи, из-за обилия блох, а может, и клопов, спавшие нагишом, выкатывались из постелей, как голыши из ручья, и спешили за остальными, похожие на грошовых глиняных Адамов, держа руку там, где положено быть фиговому листку. Вместе со всеми бежал дон Клеофас, обмотав руку до локтя штанами и размахивая палкой, которую схватил впопыхах вместо шпаги, – словно от пожаров и привидений могут помочь дубинки и шпаги, натуральные орудия защиты при всяких переполохах.
Но тут появился с подсвечником в руке хозяин, в одной рубашке и шлепанцах, опоясанный для согревания желудка широким красным шарфом, и попросил всех успокоиться. Сказав, что ничего особенного не случилось, он предложил разойтись по комнатам и предоставить ему самому все уладить. Дон Клеофас, как более любознательный из постояльцев, пристал к нему с расспросами, заявив, что не ляжет, пока не узнает причину шума. Хозяин с досадой ответил, что вот уже два или три месяца в гостинице проживает студент из Мадрида, что студент этот – поэт и сочиняет комедии, что он уже написал две комедии, которые в Толедо освистали, осыпав актеров градом камней, что сейчас этот студент заканчивает комедию «Сожженная Троя» и, без сомнения, дошел до сцены пожара, а поелику все, о чем он пишет, он принимает близко к сердцу, то, видимо, именно он начал кричать о пожаре. Хозяин добавил, что, судя по прошлому, совершенно уверен в истинности своих слов, а ежели постояльцам угодно убедиться самим, пусть соизволят подняться с ним в комнату поэта.
Все последовали за хозяином в том виде, в каком были, и, войдя к поэту, увидели, что он лежит на полу в разодранном кафтане, барахтаясь в груде бумаг, извергая пену изо рта и повторяя голосом умирающего: «Пожар! Пожар!» Он уже едва мог говорить, ибо полагал, что задыхается в дыму. Постояльцы окружили его, кто давясь от смеха, а кто жалея беднягу.
– Сеньор лиценциат, – увещевали они, – опомнитесь! Не хотите ли чего выпить или съесть для подкрепления сил?
Тогда поэт, с трудом подняв голову, молвил:
– Если со мной говорят Эней и Анхиз, спасая пенаты и любезного Аскания, то чего вы медлите? Илион уже обратился в пепел, Приам и Парис, Поликсена, Гекуба и Андромаха уплатили смерти роковую дань, а Елену, виновницу всех бедствий, влачат как пленницу Менелай и Агамемнон. Но горше всего то, что мирмидоняне[47]47
Мирмидоняне – древнегреческое племя, жившее в Фессалии. Под началом Ахиллеса участвовало в осаде Трои.
[Закрыть] захватили троянскую казну!
– Придите в себя, – сказал хозяин, – нету здесь никаких помидорян, ни прочего вздора, который вы мелете. Вас бы надо отправить в Дом Нунция,[48]48
Дом Нунция – приют для умалишенных в Толедо; был построен в конце XV века папским нунцием Франсиско Ортисом.
[Закрыть] там вас наверняка назначат старейшиной умалишенных да кстати и полечат, – видать, рифмы ударили вам в голову, как тифозная горячка.
– О, сеньор хозяин весьма тонко разбирается в высоких аффектах! – возразил поэт, привставая.
– Начхать мне на ваши аффекты-конфекты! – сказал хозяин. – Я беспокоюсь о своих делах. Извольте завтра же рассчитаться за жилье и тогда ступайте с богом. Не желаю держать у себя человека, который что ни день полошит всех своими бреднями, – довольно я натерпелся! Помните, когда вы только поселились здесь и начали сочинять комедию о Маркизе Мантуанском – это она первой провалилась и была освистана, – вы затеяли такие шумные приготовления к охоте, так орали, сзывая псов – Чернопегого, Оливкового, Забегая, Ветронога и прочих, – так вопили: «Ату, ату его!» и «Держи медведя лохматого и вепря клыкатого!» – что одна беременная сеньора, остановившаяся здесь по пути из Андалусии в Мадрид, с перепугу родила раньше времени. А во второй комедии – «Разграбление Рима», похожей на первую как две капли воды, – столько было барабанного боя и трубных звуков, что окна в этой комнате чуть не разлетелись вдребезги – и в такой же неурочный час, как нынче. А как оглушительно вы кричали: «Рази, Испания!», «Сантьяго, и на врага!», как изображали ртом артиллерийскую пальбу – точно родились среди взрывов петард и выросли под сенью «Мальтийского василиска»![49]49
«Мальтийский василиск» – по-видимому, пушка, которая принадлежала рыцарям ордена св. Иоанна на о. Мальта.
[Закрыть] Такой кавардак учинили, что подняли на ноги целую роту пехотинцев, – они в ту ночь стояли у меня и, схватившись за оружие, в темноте едва не изрубили друг друга. На шум сбежалось полгорода, явился и альгвасил, выломал двери в моем доме и пригрозил, что и со мной расправится. Нет, вы только поглядите на этого поэта-полуночника, который, точно журавль, всегда бодрствует[50]50
Согласно «Естественной истории» Плиния, пока стая журавлей спит, ее вожак бодрствует.
[Закрыть] и в любой час дня и ночи занят поисками рифм.
Тогда поэт сказал:
– Куда больше шума было бы, ежели бы я закончил ту комедию, два действия которой ваша милость держит у себя как залог в счет моего долга. Я назвал ее «Мрак над Палестиной», и там, в третьем действии, должна разодраться завеса в храме, солнце и луна померкнут, скалы ударятся одна о другую, и на землю, скорбя о Спасителе, обрушится вся небесная машинерия – громы, молнии, кометы и зарева. Да вот никак не мог придумать имена для палачей, потому комедия и осталась незаконченной. Не то ваша милость, сеньор хозяин, заговорили бы по-иному.
– Чтоб вам ее на Голгофе закончить! – сказал невежа-хозяин. – Хотя, где бы вы ни вздумали ее дописывать и представлять, всюду найдутся палачи, которые распнут ее, освищут и забросают гнилыми овощами и камнями.
– Напротив, благодаря моим комедиям актеры воскреснут, – сказал поэт. – И раз уж вы так рано поднялись, я хочу прочитать вам ту, что пишу сейчас, дабы ваши милости убедились в этом сами и насладились слогом, отличающим все мои творения.
Сказано – сделано. Поэт взял в руки кипу старых счетов, исписанных с оборотной стороны, – по объему она скорее напоминала судебное дело о спорном наследстве, нежели комедию, – и, возведя очи горе, поглаживая усы, прочитал название, которое звучало так:
«Троянская трагедия, коварство Синона, греческий конь, любовники-прелюбодеи и бесноватые короли».
Затем поэт промолвил:
– Вначале хор молчит, и на сцене показывается Палладион,[51]51
Палладион – здесь: «троянский конь», сооруженный по велению Паллады.
[Закрыть] внутри которого сидят четыре тысячи греков, не меньше, вооруженных до зубов.
– Как же так? – возразил один военный кабальеро из числа тех, что прибежали голышом, будто собирались пуститься вплавь по этой необъятной комедии. – Ведь подобная махина не уместится ни на одной сцене, ни в одном колизее Испании, ни в Буэн-Ретиро,[52]52
Буэн-Ретиро – парк в Мадриде, где находилась королевская резиденция. В 1632 году там был построен «Колизей», роскошный театр, вначале придворный, а в 1640 году открытый для публики.
[Закрыть] затмившем римские амфитеатры, и даже на арене для боя быков ее не поставишь.
– Невелика беда, – ответил поэт. – Чтобы поместить это изумительное сооружение, никогда еще не виданное в наших театрах, придется всего лишь снести ограду театра и две соседние улицы. Но ведь не каждый день создаются подобные комедии, и сбор будет такой, что с лихвой окупит эти убытки. Слушайте внимательно, заклинаю вас, действие уже начинается. На подмостки под громкие звуки флейт и грохот барабанов выезжают троянский король Приам и принц Парис, между ними на иноходце красуется Елена, причем король едет по правую руку от нее (я всегда соблюдаю должное почтение к коронованным персонам!), а за ними в чинном порядке едут на вороных иноходцах одиннадцать тысяч дуэний.
– Этот выход, пожалуй, еще труднее осуществить, чем первый, – сказал один из слушателей. – Разве мыслимо найти сразу такую ораву дуэний?
– Недостающих можно слепить из глины, – сказал поэт. – А собирать дуэний, конечно, придется со всех концов страны. Но ведь так и заведено в столице, а к тому же – какая сеньора откажется ссудить своих дуэний для столь великого дела, чтобы хоть на время, пока продлится представление – а продлится оно самое малое месяцев семь-восемь, – избавиться от этих докучливых пиявок?
Присутствующие так и покатились со смеху, услышав бредни злосчастного поэта, и целых полчаса не могли отдышаться. А поэт продолжал:
– Нечего вам смеяться! Ежели господь подкрепит меня небесными рифмами, я весь мир наводню своими комедиями, и Лопе де Вега, это испанское чудо природы, этот новый Тостадо[53]53
Тостадо Алонсо, или Алонсо де Мадригаль (около 1499–1555) – испанский богослов, необычайная плодовитость которого вошла в поговорку (его сочинения были изданы в 1615 г. в двадцати четырех томах in folio).
[Закрыть] в поэзии, будет супротив меня что грудной младенец. Потом я удалюсь от света, дабы сочинить героическую поэму для потомства, и мои дети или другие наследники смогут до конца дней кормиться этими стихами. А сейчас прошу ваши милости слушать дальше…
И, угрожая начать чтение комедии, он поднял правую руку, но все в один голос попросили отложить это до более удобного времени, а рассерженный хозяин, не слишком большой знаток поэтических тонкостей, еще раз напомнил поэту, чтобы он завтра же съехал.
Тогда кабальеро и солдаты, в рубашках и без оных, вступились за поэта и стали уговаривать хозяина, а дон Клеофас, заметив на полу среди прочих писаний потрепанное бурями «Поэтическое искусство» Ренхифо,[54]54
Ренхифо Диего Гарсиа – автор чрезвычайно популярного в свое время «Испанского поэтического искусства» (первое издание – в 1592 г.).
[Закрыть] заставил поэта принести, положа руку на стихи, торжественную клятву, что он больше не будет сочинять трескучих пьес, а только комедии плаща и шпаги, и хозяин сменил гнев на милость. Все разошлись по своим комнатам, а поэт, не выпуская комедии из рук, повалился на постель как был, одетый и обутый, и заснул так крепко, что мог бы, чего доброго, перехрапеть Семерых Праведников[55]55
Семеро Праведников. – См. прим. 30.
[Закрыть] и проснуться в другом веке, когда наша монета уже не будет в ходу.
