Текст книги "Matador поневоле"

Автор книги: Луис Ривера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Луис Ривера
Matador поневоле

Перед каждым лежат десять тысяч дорог, ведущих за пределы круга.

Первый шаг по любой из них может стать последним.

Последний – приведет на порог вечности…

Стоять на месте – существовать.

Пойти по своему пути – умереть, чтобы жить.

Вырваться за границу круга – познать свет.

Во всем мире человеку принадлежит только одно – право выбора.

ГЛАВА 1

Тяжелые тучи ползли над самой землей. Северный ветер гнал их в сторону моря, словно пастух отару овец на тучное пастбище. Иногда он с остервенением сталкивал налитые дождем облака друг с другом, и тогда где-то на линии горизонта раздавались глухие раскаты грома. Небо на севере становилось светлее, изредка в разрывах туч мелькало тусклое осеннее солнце. Дождь, который шел, не переставая, три дня, прекратился.

По дороге, змеящейся через вересковый луг, неторопливо двигалось несколько фургонов. Измученные лошади оступались и скользили в раскисшей глине, то и дело заставляя закутанных в дорожные плащи возниц хрипло ругаться и натягивать поводья.

Унылую картину как нельзя лучше дополняли такие же минорные звуки: шелест ветра в зарослях вереска, скрип повозок, побрякивание кухонной утвари, притороченной к задникам фургонов, ленивые понукания возниц и над всем этим – полные почти человеческой тоски крики журавлей, стремящихся на юг.

В такие дни даже тому, кто сидит в теплом уютном доме, бывает невесело. Единственное, что спасает от уныния, – потрескивание огня в камине, бокал подогретого вина или стаканчик бренди и беседа со старым добрым приятелем. Если этого нет, то серая хмарь вползает в комнату через все щели, нагоняя хандру, заставляет припомнить все те ошибки, которые совершал в жизни, все упущенные возможности и незаслуженные обиды… А может быть, лица тех, кто давно и безвозвратно потерян. Она навевает мысли о бренности бытия и заставляет усомниться в том, что у этого короткого отрезка времени, который называется «жизнь», есть хоть какой-то смысл.

Да, в такие дни даже тому, кто сидит в теплом уютном доме, бывает невесело.

Что уж говорить о том, кто вынужден трястись в старом фургоне по распутице, ежась от холода и сырости? И вынужден не потому, что надо бежать от мора или войны. И не потому, что впереди какая-то важная цель. А лишь по той простой причине, что когда-то, быть может давным-давно, сделал своим домом дорогу. Дорогу ниоткуда в никуда. Дорогу с уже основательно позабытым началом и теряющимся в тумане концом.

Такому вечному скитальцу приходится и вовсе несладко в дни, когда сама природа впадает в меланхолию.

Рафи плотнее задернул полог фургона, чтобы не так дуло, и, нахохлившись, уставился невидящими глазами перед собой. Он не мог видеть безрадостного пейзажа вокруг, но настроение природы передалось и ему.

Почти год минул с того дня, когда он услышал пророчество цыганки. И за это время ничто из того, что она наговорила, не сбылось. Зрение не вернулось, старый друг не встретился… Рафи по-прежнему был артистом бродячего цирка. Бесконечные города, сменяющие друг друга, как картинки в волшебном фонаре, так же хаотично и бессмысленно; выступления перед азартно вопящей публикой, не способной по-настоящему понять, какой опасности подвергается слепой матадор, сражаясь со взрослыми быками. Долгие одинокие вечера в стороне от веселящихся у костра спутников; ночевки в полях, открытых всем ветрам. А между всем этим – бесконечная дорога. Скрип колес, тряска на ухабах, фырканье усталых лошадей; холод, зной, сырость, опять холод… И тьма вокруг.

Конечно, за этот год кое-что изменилось. Рафи больше не был клоуном, разменивающим свой талант на потеху толпе. Он стал знаменитостью. Еще бы, слепой матадор! Не балаганный шут, вступающий в «схватку» с дрессированным бычком. А самый настоящий эспада, убивающий торо-браво. Убивающий красиво и чисто, без всяких хитроумных трюков, необходимых, чтобы уменьшить риск для жизни.

Даже будучи слепым, он мог дать сто очков вперед многим из зрячих тореро. И знатоки боя быков после его выступления, сидя в харчевнях за кружкой вина, шумели о том, на что способен был бы этот парень, если бы мог видеть.

В тот памятный день, когда Рафи впервые убил быка, полагаясь лишь на чутье и слух, закончилась его карьера шута. И началось восхождение к вершине славы матадора. Постепенно о нем узнали во всех маленьких городах, лежащих в сотнях миль от столицы. Потом пришел черед арен покрупнее. На его выступления собиралась даже местная знать, не очень-то охочая до грубых развлечений простого люда. Но здесь было не балаганное представление, а истинная коррида – красивая и жестокая, такая, на которую не зазорно было посмотреть и чванливым донам и доньям.

И хотя цирк теперь процветал, а хозяин, подсчитывая по вечерам барыши, возносил благодарные молитвы небесам за то, что они надоумили его взять в труппу слепого юношу, жизнь самого Рафи почти не изменилась. У него появилась лишь одна привилегия – он жил один в фургоне, который раньше делил с Луисом. Все остальные артисты были вынуждены ютиться втроем, а то и вчетвером под одной крышей. Даже хозяин делил повозку со своей дочерью. Рафи же был избавлен от сомнительного удовольствия слушать рядом с собой чей-то заливистый храп.

На этом плоды, принесенные успехом у публики, заканчивались. Он ел из общего котла, делал ту работу по хозяйству, которую способен был делать, так же тренировался, когда не было выступлений, и так же отдайал большую часть заработанных денег хозяину.

Впрочем, ущемленным он себя не чувствовал. Слава, о которой он так мечтал в свое время, не вскружила ему голову. Он вообще ее не замечал. Порой Рафи казалось, что все аплодисменты и восторженный рев толпы к нему не имеют никакого отношения. Будто это другой человек показывал зрителям такую корриду, какой они никогда не видели раньше. Настоящий Рафи был в эти мгновения где-то далеко. Может быть, там, на берегу реки, близ родного городка. А может быть, в том городе, где погиб Луис и пророчествовала цыганка.

Так ему казалось совсем не потому, что он разочаровался в бое быков. Вовсе нет. Каждый раз, выходя на арену, он испытывал такой душевный подъем, что был готов сражаться с быком голыми руками. Но все же чего-то не хватало для того, чтобы поверить: все это происходит с ним, все это по-настоящему. Он не мог видеть. Стремительно набегающий торо, застывшие в напряженном ожидании развязки лица зрителей, песок арены, счастливые глаза Вероники, когда он убивал посвященного ей быка, – все это он должен был себе лишь представлять. Это были звуки и запахи, которые он вынужден был истолковывать, чтобы создать в уме картину происходящего.

А как можно чувствовать себя знаменитым, если тебя окружает тьма? Все равно прежде всего ощущаешь себя слепцом.

Каждый раз, когда он, разгоряченный после боя, возвращался в свой фургон и снимал промокшую от пота рубаху, ему хотелось плакать. Он был очень близок к тому, чтобы стать величайшим матадором, и бесконечно далек от того, чтобы чувствовать себя счастливым. И с каждой новой победой счастье удалялось еще на один шаг.

Временами он чувствовал себя человеком, скользящим по склону ледника прямо в пропасть. Зацепиться не за что, он беспомощно скребет ногтями твердый холодный лед, но постепенно сползает все ближе и ближе к краю бездны. Иногда это ему даже снилось. Он просыпался с криком, застрявшим в горле, и бешено колотящимся сердцем.

И рядом не было никого, кто смог бы найти нужные слова, чтобы его поддержать. Не было никого, кто бросил бы ему веревку, за которую Рафи мог бы ухватиться и избежать падения.

Поначалу таким человеком пыталась стать Вероника. Но все ее попытки как-то сблизиться с Рафи и помочь ему, хотя бы как друг – Другу, натыкались на стену, которую юноша выстроил, отгородившись от внешнего мира. Он знал, что его боль и отчаяние сможет понять только тот, кто пережил подобное. Остальные, по его мнению, лишь выражали так или иначе свое сочувствие и жалость. А уж этого он никак не хотел.

В конце концов Вероника, к своему огорчению, была вынуждена отступиться. Тогда Рафи вздохнул с облегчением. Он остался один в своем мирке. В крошечном мирке, где царила вечная ночь. И для него это было меньшим из зол.

В этом мирке Рафи и прожил без малого год. Выходя из него только для того, чтобы убить очередного быка.

И вот теперь цирк держал путь в сторону столицы. Хозяин решил, что нужно ковать железо, пока оно горячо. Он хотел сорвать банк. А для этого Рафи должен был стать звездой не только в провинции, но и в самом большом и шумном городе страны.

– Сейчас или никогда, Рафи, – сказал он несколько дней назад, после очередного более чем успешного выступления матадора. – Ты в прекрасной форме. Слухи о тебе разнеслись по всей стране. Пора делать следующий шаг. Иначе ты так и останешься провинциальным тореро. Одним из тех, кто полжизни проводит в дороге, пытаясь заработать себе на кукурузную лепешку, а вторую половину – в кровати, медленно умирая от старых ран. Ты согласен?

– Мне все равно, – честно ответил тогда Рафи. – Если ты хочешь, чтобы я убил быка в столице – я сделаю это.

– Ну-ну, выше голову. Нельзя говорить о своем величайшем шансе – «Мне все равно». Если у тебя получится влюбить в себя столичную публику, можешь быть уверен, что больше тебе не придется заботиться о куске хлеба. Поверь мне, сотни матадоров могут только мечтать об этом, но их никто даже близко не подпустит к главной арене.

– Знаешь, разница между тьмой в деревне и тьмой в столице невелика. Да и быки одинаковы везде. Так что мне действительно все равно. Лучше бы я видел убитого мной быка в самой глухой деревне, чем ни черта не видеть в столице.

– Эх, – вздохнул хозяин, – поверь мне, ты здорово ошибаешься. Верни тебе сейчас господь зрение и отправь в глушь убивать никуда не годных быков, через дюжину дней ты начнешь жалеть о том, что так далек от столицы… А еще через месяц начнешь подумывать, что совершил не такую уж удачную сделку…

– Что ты в этом понимаешь? – устало спросил Рафи.

Он только с хозяином мог спокойно говорить о своей слепоте. Но всякий раз их разговор упирался в вопрос: «Что ты в этом понимаешь?». Рафи даже не допускал мысли, что в словах хозяина может быть какой-то здравый смысл. То есть здравый смысл, конечно, был… Но то был здравый смысл человека зрячего, которому не дано понять, что происходит в душе слепца. Вопрос «Что ты в этом понимаешь?» – был сигналом к окончанию спора. Последний аргумент Рафи. Аргумент, который хозяин до сих пор воспринимал как окончательный и безусловный. Но в тот раз получилось иначе– Хозяин не замолчал и не ушел к себе, как бывало раньше. Он сказал:

– В желаниях слепого я не понимаю ничего, Рафи. Но я кое-что понимаю в человеческой натуре. За то время, что я владею цирком, мне пришлось посмотреть на людей. На самых разных людей. Я знал богачей и бедняков, глупцов и мудрецов, убийц и праведников, прелюбодеев и верных семьянинов… Порой они были настолько разными, что казалось, будто это существа с разных уголков вселенной. Но всех объединяло одно. Знаешь, что, Рафи?

Матадор покачал головой.

– Они все считали, что, сложись их жизнь немного иначе, они были бы счастливее. Для полного счастья каждому из них чего-то не хватало. Иногда самой малости. Иногда от счастья их отделяла целая пропасть. Но каждый из них мечтал что-то изменить в своей жизни. «Вот тогда я был бы по-настоящему счастлив», – говорили они. Но даже если они получали то, что хотели, счастье оставалось где-то впереди. Этот как мираж в пустыне. Перед тобой озеро с прохладной чистой водой, но ты никогда не сможешь к нему приблизиться, как бы быстро ни бежал. Куда проще хлебнуть невкусной воды из фляжки… Понимаешь, о чем я?

– Хочешь сказать, что счастье – это всего лишь мираж?

– Не знаю, Рафи, – хозяин пожал плечами. – Может быть, и мираж– А может, и нет. Одно могу сказать точно: если и есть настоящее счастье, то оно не там, где люди его ищут.

– Что это значит?

Хозяин промолчал.

– Не знаешь? Или не хочешь говорить?

– Думай о том, чтобы хорошо выступить в столице, – шут встал. – Делай как следует то, что ты можешь сделать. И тогда, возможно, к тебе придут ответы на все вопросы.

С этими словами он ушел, а Рафи остался размышлять над тем, что сказал хозяин. Но как он ни ломал голову, ничего путного на ум не приходило. Сплошные недосказанности и загадки. Что в них толку?

В одном он был согласен с хозяином – его ждет столица. Там нужно выступить как следует. Нужно отработать честно и безупречно чисто. Так, как он может. И вовсе не для того, чтобы покорить столичную публику. Просто иначе все теряет смысл. Можно жить без глаз. Но как обойтись без единственного оправдания своего существования…

ГЛАВА 2

Столица Рафи не понравилась. Слишком много шума– Слишком много запахов. Суета, высокомерие, денежная деловитость… Для него, выросшего в тишине сонного городка, все это было настолько непривычно, что даже пугало. Он не отваживался ходить один по улицам этого города. Впрочем, он и отправился гулять только один раз. С ним пошла и Вероника. Она-то и вытащила его из гостиницы.

– Хватит валяться в кровати, лежебока, – заявила она, появившись на пороге его комнаты ранним утром.

Они въехали в город около полуночи. Измученные, голодные и продрогшие. Хозяин сразу нашел гостиницу. Он уж не раз бывал здесь и знал места, где можно остановиться на ночлег без серьезной угрозы для кошелька. Никто из артистов даже не стал ужинать. Все сразу разбрелись по своим комнатам и завалились спать. Рафи, как обычно, досталась отдельная комнатушка, больше напоминавшая прибранный на скорую руку чулан. Впрочем, ему было все равно. С тем же успехом он мог бы ночевать и во дворце. Разве что кровать там была бы мягче. Но не привыкшему к роскоши Рафи и жесткое, как булыжная мостовая, ложе показалось настоящей периной. Он уснул, едва голова коснулась валика, заменяющего подушку.

И вот уже утро…

– Эй, – позвала с порога Вероника. – Все на свете проспишь. Пойдем, я расскажу тебе про столицу.

Рафи не очень хотелось куда-либо идти. Последнее время он предпочитал либо тренироваться, либо сидеть в своем фургоне или комнате, если хозяин был настолько щедр, что устраивал его в постоялых домах. Но юноша по опыту знал, что спорить с Вероникой бесполезно. Коли она вбила себе что-нибудь в голову, лучше было сделать так, как она хочет.

Гуляли они недолго. Едва выйдя на первую же оживленную улицу, Рафи почувствовал, что сходит с ума от навалившихся на него запахов и звуков. Такого он не чувствовал даже на самых шумных ярмарках в тех городах, в которых ему доводилось бывать. Он сделал то, чего раньше никогда не делал, – осторожно взял Веронику за рукав. По тому, как напряглась ее рука, он понял, что она здорово удивилась. Но ему было все равно. Страх, который вдруг навалился на него, напомнил ему тот день, когда он отправился на поиски Марии, и ему пришлось выйти в родной город. Это был даже не страх, а самая настоящая паника.

С трудом подавляя дрожь в голосе, он сказал:

– Давай быстрее вернемся домой.

– Что-то не так? – спросила Вероника.

– Я устал, – неумело солгал он.

Девушка не стала больше задавать вопросов. Они кратчайшим путем вернулись в гостиницу, и Рафи просидел там два дня до выступления. Лишь когда темнело, он шел на задний дворик, чтобы немного потренироваться. Все остальное время он старался не выходить без крайней нужды из своей комнатушки.

Накануне выступления к нему зашел хозяин.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Хорошо, – ответил Рафи, не вставая с кровати.

На самом деле он до сих пор чувствовал себя подавленным. Не было ни страха, ни волнения, которых он ожидал. Лишь тягостное чувство человека, попавшего в ловушку, но не знающего, как из нее выбраться. Он и сам не знал, почему это ощущение пришло. Вроде бы все было в порядке. Он был полон сил. Легкие раны, полученные за этот год (а без них в его деле было не обойтись) не беспокоили. Не было ничего такого, чем можно было объяснить это давящее, тягостное чувство. Конечно, если бы Рафи был честнее с самим собой и прислушался бы к себе, он понял бы в чем дело. Его пугал этот огромный город. Рафи воспринимал его, как живое существо, преследующее какие-то свои цели, непонятные простому человеку. Завтра он выйдет на бой. Но смотреть за его китэ будут не люди. Смотреть будет тысячеглазое чудовище. Равнодушное к маленькому человеку с капоте в руках, К его жизни и смерти… Не враждебное, но и не сочувствующее. Отстранение наблюдающее за разворачивающейся перед ним драмой.

Рафи почти физически ощущал на себе этот безразличный взгляд. И меньше всего ему хотелось умереть под этим взглядом. Если он погибнет в этой схватке, он будет простой букашкой, раздавленной грубым сапогом крестьянина.

В глубине души Рафи понимал, что эта подавленность – всего лишь результат понимания того, что его жизнь ни для кого в этом мире не представляет ценности. Только для него самого. В маленьких городах, когда он выступал на крошечных импровизированных аренах, отгороженных составленными в круг повозками, он знал. что каждое его движение, каждый его вдох значат для людей так же много, как их собственные. Он чувствовал их страх за жизнь матадора. И понимал, что его смерть никого не оставит равнодушным, В этом же громадном городе-чудовище, где каждый житель является лишь одной его чешуйкой, рассчитывать на сострадание не приходилось.

И даже если он добьется успеха, если слава его затмит славу всех предыдущих тореро, она ничего не будет значить в этом городе. Умри он на вершине своей славы – о нем забудут через несколько дней.

Как ни поверни, его смерть и его триумф никому здесь по-настоящему не нужны– Что так, что эдак, он будет лишь одной из чешуек.

Вот это сидящее глубоко внутри понимание и было причиной того, что Рафи ответил хозяину, что чувствует себя хорошо, и покривил душой. Ему хотелось оказаться сейчас в нескольких десятках миль от столицы.

– Мне не нравится, как ты выглядишь, – сказал хозяин.

Рафи пожал плечами. Со своим видом он ничего не мог поделать.

– Если тебя что-то беспокоит, скажи.

– И что ты сделаешь? Отменишь выступление?

На самом деле, Рафи не отказался бы от такого. Но об этом можно было только мечтать. Он не хотел себе в этом признаваться. Но желание избежать завтрашней корриды то и дело давало о себе знать. Кто-то назвал бы это дурным предчувствием. Но Рафи не верил в предчувствия.

– Нет, – ответил шут. – Сам понимаешь, выступление отменить я не могу. Мне огромного труда стоило договориться с устроителями завтрашней корриды, чтобы они позволили тебе выйти на арену. Но мне бы не хотелось, чтобы ты завтра наделал глупостей.

– Не волнуйся, не наделаю, – сказал Рафи, но уверенности в его тоне было меньше, чем хотелось бы хозяину.

– Думай только о быке. Забудь, что ты выступаешь в столице. Думай о быке.

– Я знаю, о чем мне думать.

– Нет, Рафи, мне кажется, что не знаешь. Сейчас твои мысли совсем не там, где им надо быть. Я это вижу. Ты озабочен не тем, как сделать свое дело. А тем, что тебе это может дать. Ты ведешь себя так, будто все уже закончилось. Забегаешь вперед… И опять начинаешь рисовать на песке. Это большая ошибка.

– Это не первый мой бой, – сказал Рафи. – Я знаю, что мне делать,

– Это твой первый бой в столице, – возразил хозяин. – И кто знает, как на тебя будет действовать город. Ты, наверное, и сам почувствовал, что он живой.

Рафи едва заметно вздрогнул. Хозяин словно прочитал его мысли.

– Я угадал?

Рафи промолчал.

– Кажется, угадал… Так вот, не дай ему сбить себя с толку, Рафи. Не дай задавить себя. Думай только о быке. Это тебе поможет. Если начнешь думать о том, кто на тебя смотрит, – ты покойник. На самом деле тебе предстоит сражаться в этот раз не с торо, а с городом. И со своим страхом перед ним. Но победить ты сможешь, только хорошо делая свое дело. А для этого ты должен думать о быке.

– Я понимаю, – тихо ответил матадор.

– Завтра все будет как всегда... И в то же время совершенно иначе. Хочешь ты того или нет, но завтра тебе предстоит первый раз выйти на арену. Да, Я не оговорился. Первый раз. Все, что было до этого, не в счет. Я хочу, чтобы ты был к этому готов.

– Ты слишком много говоришь, – усмехнулся Рафи. – Помни – я слепой. Мне все равно, где выступать. Я не буду видеть тех, кто придет посмотреть на меня. В этом смысле, что столица, что деревня – все едино.

Он лгал. Слова эти были сказаны, чтобы хоть немного успокоить самого себя. Хозяин это понял. Но решил не спорить. Разговорами делу не поможешь. Он знал это очень хорошо. Поэтому промолчал.

– Сколько у меня будет быков? – спросил Рафи, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей.

– Один.

– Почему не два, как всегда?

– Пока что для них ты не матадор. Ты клоун. Это еще одна вещь, о которой ты должен знать и помнить.

– Клоун? – Рафи настолько привык считать себя настоящим тореро, что и думать забыл о том, с чего начинал свой путь.

– Да. Они придут смотреть не на корриду. Они придут смотреть на слепого парня, у которого хватает храбрости или глупости выходить один на один с быком. Настоящие матадоры будут выступать после тебя.

– Я настоящий матадор, – зло сказал Рафи.

– Да. Ты это знаешь. Я это знаю. Но они – нет. Тебе придется убедить их в этом. Мало того, тебе нужно будет выступить так, чтобы после окончания корриды они помнили только о тебе, понимаешь? Если ты окажешься хуже, чем те, кто будет сражаться после тебя… Считай, что напрасно потратил время и силы. Завтра ты должен быть лучшим. Только тогда твое выступление будет иметь смысл. Это очень трудная задача.

–Да.

– Они должны забыть о том, что ты слепой. Слепота не будет оправданием, если ты совершишь ошибку. Они видели лучших из лучших. И не потерпят, если кто-то не оправдает их ожиданий…

– Я их ненавижу, – сказал вдруг Рафи.

Он и сам удивился, что эти слова слетели с языка.

– Не надо. Ты не должен их ненавидеть. Они всего лишь люди. Кто знает, как бы ты вел себя на их месте. Очень просто осуждать тех, кто равнодушно смотрит, как ты рискуешь жизнью ради их удовольствия. Но ведь ты сам выбрал эту дорогу, верно? Они тебя не заставляли. Ты не вправе требовать от них сочувствия. Это твой выбор, Рафи. Не сваливай ответственность за него на других.

– Я не сваливаю…

– Именно это ты и делаешь. Человеку всегда хочется получить награду за то, что он делает. Это свойство нашей натуры. Но мало кто помнит о том, что возможность делать то, что хочешь, – это и есть награда. Другой нет и быть не может. Мы все делаем свой выбор. Ты ведь не рассыпаешься в благодарностях перед хлебопеком или рыбаком. А ведь последний тоже постоянно рискует жизнью, выходя на утлом суденышке в океан… И все это для того, чтобы ты мог съесть на ужин жареного тунца. Многие говорят, что в этом мире нет справедливости. На самом деле они просто не хотят ее видеть. Справедливость в том, что каждый может идти своим путем. И получать то, что этот путь может ему предложить. Есть человек, и есть его путь. А благодарность других людей – это рисунок на песке. Никто никому ничего не должен, Рафи. Чем быстрее ты это поймешь, тем легче тебе будет идти своей дорогой. Перестань думать, что весь мир тебе обязан только потому, что ты хорошо играешь в собственные игры. Ты понял меня?

– Да. – сказал Рафи.

– Надеюсь. Мне бы не хотелось лишиться хорошего матадора из-за его собственной глупости.

– Не беспокойся за меня.

– Я беспокоюсь за себя. Не каждый день предоставляется возможность разбогатеть.

– Вот что тебя заботит...

– Как будто ты не знал.

– Знал, – тихо сказал Рафи.

– Ладно, перестань жалеть себя. Это тебе ничем не поможет. Наоборот… Думай о быке, Рафи. Всегда думай только о быке. Не о награде, а о том, что ты должен делать. Тогда сможешь выжить.

С этими словами хозяин цирка встал и вышел из комнаты.

Рафи еще долго лежал с открытыми глазами, прежде чем сон накрыл его тяжелым и душным покрывалом.

Ни долгий сон, ни вчерашний разговор с хозяином не смогли развеять тучи на душе у Рафи. Он проснулся с тяжелым сердцем и гудящей головой, будто после ночной попойки. И без всякого желания выходить сегодня на арену. Впервые с ним было такое. Даже тогда, после того, как бык по кличке Масть распорол ему бедро, и через неделю Рафи пришлось выступать снова, хотя кровь сочилась через повязку, даже тогда, проснувшись утром и почти не чувствуя ногу, он жаждал выйти на бой. И вышел. И тот бой стал одним из его лучших боев. Никто из зрителей даже не догадался, что матадор выступает с открытой раной. Об этом знали только артисты труппы. А Вероника порвала тогда свои любимые бусы, глядя на то, как Рафи раз за разом уводит торо в сторону здоровой ноги, сжимая побелевшие губы.

Но это было тогда. Сейчас Рафи не мог узнать сам себя. Его ожидала тяжелая, малоприятная работа. Не коррида, а простое забивание быка на мясобойне. Такое вот было у него чувство. Оно было настолько непривычным, что все утро Рафи провел в своей комнатушке, даже не выйдя в общий зал на завтрак, пытаясь справиться с этим гнетущим чувством.

Около полудня к нему заглянула Вероника.

– Как ты, матадор? – спросила она.

В ее голосе промелькнула тревога. Она раньше никогда не видела юношу таким подавленным. Он сидел на краю постели, опустив плечи и теребя в руках полотно мулеты.

– Все хорошо, – глухо ответил Рафи, прекрасно понимая, что тон его говорит об обратном.

– Эй, что-то я не верю тебе, – сказала девушка.

Она подошла к Рафи и села рядом. Он почувствовал тепло ее тела и слабый запах жимолости. Почему-то от Вероники всегда пахло жимолостью. Запах был зыбок, едва уловим. Наверное, человек зрячий даже не почувствовал бы его. Но Рафи мог различить его, когда девушка оказывалась совсем рядом. Однажды он спросил ее, почему от нее так пахнет. Вероника рассмеялась и сказала, что это ее новые духи. Рафи, конечно же, не поверил. За одну крошечную склянку духов, даже самых дешевых, можно было купить весь их цирк вместе с овсом для лошадей. Но продолжать расспросы не стал. Запах ему нравился, вернее, нравилась его неуловимость, а остальное Рафи мало интересовало. Постепенно он так привык к этому аромату, что почти перестал его замечать. Но запах этот, даже слабый намек на него, всегда как-то странно успокаивал молодого матадора, помогал собраться с мыслями, умиротворял. Так было всегда. Но не в этот раз.

Сегодня даже в запахе жимолости, исходящем от сидевшей рядом Вероники, Рафи уловил какую-то тревожную нотку.

– Что с тобой? – серьезно спросила Вероника.

– Не знаю… Голова болит немного.

– Перестань. Кого ты хочешь обмануть?

– Никого, – сказал Рафи. – Честно говоря, я сам не знаю, что со мной.

– Нервничаешь?

–Да нет.

Он вытянул вперед правую руку.

– Видишь, пальцы не дрожат.

Это было одним из элементов их полушутливого ритуала. Он появился год назад, сразу после того, как Рафи убил быка, поднявшего на рога Луиса и еще одного деревенского парня. Тогда Рафи перестал быть клоуном, а стал самым настоящим матадором. Перед первым боем Рафи в новом качестве Вероника зашла к нему в фургон и увидела, что тот никак не может завязать тесемки на куртке. Пальцы дрожали и не могли справиться с узлом. Она без слов подошла к матадору и помогла ему. После чего спросила:

«Как же ты собираешься сражаться? Мулета будет так трястись у тебя в руках, что бык просто сойдет с ума, не зная, куда ему бросаться».

Несмотря на волнение, Рафи отшутился: «Так я его и одолею. Просто сведу с ума».

«Как бы он тебя не свел в могилу, – сказала Вероника. – Перестань дергаться. Ты теперь матадор, а не шут. Шут бояться может. Тореро – нет. Ему просто нечего бояться. Даже если он умрет, он умрет, как матадор».

После этих слов руки Рафи дрожать перестали. Словно по волшебству.

Того быка он убил. Может быть, не так чисто и красиво, как мог бы, но все-таки убил. И после этого перед каждым боем Вероника проверяла, не дрожат ли у Рафи руки. Поначалу всерьез, потом лишь для того, чтобы не нарушать обычая. Они оба хорошо помнили, к чему привел такой пустяк, как нарушение устоявшегося ритуала. Память о гибели Луиса была свежа у обоих.

– Вижу, – сказала Вероника. – Но я так же хорошо вижу, что ты не в себе. Рассказывай, что случилось?

– Ничего не случилось. Честно. Сам не знаю… Мне очень не нравится этот город. Наверное, дело в этом. Просто не нравится город. Не нравится, что он сделал с людьми, живущими в нем. И, что хуже всего, мне чертовски не хочется выступать перед этими людьми… Понимаешь, мне кажется, что выступать я буду не перед людьми, а перед самим городом. Никак не могу от этой мысли отделаться. Кажется, что не услышу там ни криков, ни аплодисментов… ничего. Только звуки города. Что-то вроде завывания ветра в пустынных переулках да хлопанья ставен.

– Это вовсе не то, о чем ты должен сейчас думать.

– Знаю, – резко сказал Рафи. – Твой отец мне еще вчера говорил, о чем я должен думать. Но это не мысли. Это чувство. Или предчувствие – называй, как хочешь. Мысли я отогнать могу, но чувство…

– Все будет хорошо, Рафи, – Вероника осторожно взяла ладонь юноши. – Все будет хорошо. Я понимаю, о чем ты говоришь. У меня у самой такое чувство… Оно возникает каждый раз, когда я приезжаю сюда. Да, да, отец не говорил тебе? Мы уже выступали здесь. И знаешь, если бы у меня был выбор, я бы никогда не появлялась в столице. Есть здесь что-то нехорошее. Правда, порой кажется, что тут хозяин сам город, а не люди… В городках поменьше такого нет, верно?.

Рафи молча кивнул.

– Но это не должно сбивать тебя с толку. Поверь мне, когда ты выйдешь на арену, все пойдет так, как ты хочешь. Сначала, может, будет тяжеловато, но потом все будет в порядке. Так что не забивай себе голову этой ерундой. Ты справишься с городом, Рафи. Главное для тебя – бык. Одолеешь его – одолеешь и город.

– Я все это понимаю… Твой отец говорил то же самое. Но понимать – это одно. А вот чувствовать – совсем другое… А может, я просто устал?

– От чего?

–От быков, от себя… От всего.

– Нет, – уверенно сказала Вероника. – Ты не устал. Это город давит на тебя. Когда мы уедем отсюда, тебе станет легче.

– Не знаю, – покачал головой Рафи. – Тебе рано уставать, матадор. Я не хочу этого даже слышать. Сейчас у тебя есть отличный шанс покорить город городов. И если не раскиснешь, ты сделаешь это. А сдашься – потом будешь презирать сам себя. Когда тебе становится совсем плохо и хочется повернуть назад, подумай о том, что ты будешь думать о себе спустя несколько лет, если сделаешь это. Удивишься, сколько всего становится тебе по силам.

– Это тоже слова твоего отца?