Текст книги "Дом падших ангелов"
Автор книги: Луис Альберто Урреа
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
Она и происходящее вокруг почти не понимала. Пластиковая прищепка от сердечного монитора, прицепленная к пальцу, сбивала ее с толку. Она все принимала ее за ручку от чашки с кофе, размеренно подносила к сухим губам и словно делала глоток, будто бы любезная официантка подала ее любимый растворимый кофе. Gracias, произносила она в пространство, прихлебывая свой невидимый напиток.
Невестки только качали головами.
Нужно было притащить Старшего Ангела к ее постели.
Предполагалась грандиозная операция, сродни военному маневру. Чтобы просто приволочь его в туалет, требуется пара тяжеловозов, лишенных обоняния. Одеть его – сплошной кошмар, борьба с непослушными конечностями и стиснутыми зубами; все до жути боятся сломать ему что-нибудь или вывихнуть ключицу. У брата свои проблемы, pues[62]62
Ну да (исп.).
[Закрыть], они это знают лучше, чем кто-либо, повторяли они себе. Именно так все себя и уговаривают, да. Чуднó с ней, со смертью, когда подступает медленно: каждый причастный к действию норовит прибрать к рукам свой кусок тайны, да побольше, – завладеть ею, но не помирать по-настоящему. Особенно тот, кто подтирает задницу страдальцу.
Но жена Старшего Ангела считала, что она все знает лучше всех. Как и его дочь. И его сын. И его пастор. Она из всех уже душу вынула, эта смерть. И у каждого было собственное мнение.
– Позвони ему.
– Сама позвони.
– No me gusta[63]63
Мне это не нравится (исп.).
[Закрыть].
– Слишком тяжело.
– Мне противно ему звонить.
– Ты злая, злая, злая.
– Я никогда и не говорила, что добрая. Не будь дурой.
Они видели три последних смертельных приступа у Старшего Ангела, от которых тот внезапно отправлялся в мир иной, но потом возвращался, еще более невыносимый и заносчивый, чем раньше. Но сейчас он усох, стал щуплым, как подросток, и способен пройти своими ногами не больше десятка шагов, да и то опираясь на ходунки. Правда, его сын приделал клаксон от мотоцикла и к ходункам, и к его креслу, чтобы Старший Ангел мог забавляться громким аа-уу-аауу. Но это лишь подтверждало угасание патриарха. Смеялись только дети и всякие cholos[64]64
Голодранцы (исп.).
[Закрыть].
Обзвонили всю родню Старшего Ангела, запустили грандиозный процесс, чтобы та ветвь семейства расшевелила его, подняла, отмыла, одела и выкатила из дому.
В больничную комнату ожидания его вкатила в кресле Перла, которая предпочла бы оказаться где угодно, лишь бы не тут. Больницы наводили на нее ужас, слишком много времени она в них провела. И даже не любила «Олд Спайс» Старшего Ангела, но никогда не говорила ему об этом. Этот запах напоминал ей больничный.
Ему казалось, что выглядит он отлично. Только Минни-то видела, что в своем просторном костюме он похож на пугало, как кукла из старого шоу с говорящими головами.
Родня сидела, тихо бормоча, обсуждая телешоу. Кофе в картонных стаканчиках. Ангел объявил незнакомым надтреснутым голосом:
– Не могу допустить, чтобы мама увидела меня таким.
Руки у него тряслись. Лодыжки торчали из брючин как куриные косточки. Он сражался с собственной агонией.
И Ангел встал с кресла, мучительно, глухо рыча от напряжения, ухмыляясь, как маньяк, с откровенной яростью, и оттолкнул алюминиевые ходунки. Смотреть на это было невыносимо. Все подались к нему, но не смели даже попытаться поддержать. Брюки и белая сорочка болтались, как полотнища на ветру. Ангел смахнул слезы с глаз и, пошатываясь, вошел к матери в палату без посторонней помощи.
Мимолетное объятие Мэри Лу. Долгое объятие – Ла Глориозе. Вдохнул запах ее волос. Но на нее он не смотрел. Глаза прикованы к крошечному созданию, которое было его матерью. Он подошел к кровати, наклонился, словно склоняясь перед ней.
Взял за руку и произнес:
– Мама, я пришел.
– Что? – спросила она.
Он повторил громче:
– Мама, я пришел.
– Que?[65]65
Что? (исп.)
[Закрыть]
– MADRE! – гаркнул он. – AQUI ESTOY![66]66
Мама! Вот и я! (исп.)
[Закрыть]
– Ay, Hijo[67]67
Ой, сынок (исп.).
[Закрыть], – пожурила она. – Я не учила тебя быть таким грубым. Что с тобой такое?
И умерла.
* * *
Он исполнил свой долг – заранее встретился со священником матери, выписал ему чек за услуги. Они недолюбливали друг друга. Старший Ангел знал, что этот противный маленький святоша терпеть его не может. Ходили слухи – Старший Ангел, кажется, переспал со всеми сестрами своей жены. Так сплетничали в приходе. И папаша Старшего Ангела, поди, был такой же. И ни тот ни другой никогда не исповедовались. Поговаривали, что Старший Ангел или протестант, или мормон, или франкмасон. А может, вообще розенкрейцер. Или иезуит! Или все разом.
Старший Ангел не одобрял зубы священника. Следующее, что его возмущало после «времени по-мексикански» и жалких оправданий, были плохие зубы. Мексиканцы не могут позволить себе иметь плохие зубы, если хотят, чтобы гринго относились к ним серьезно. Золотые коронки тут не помогут, хотя мексиканцы уверены, что с золотом во рту выглядят как богатеи. У этого священника зубы были как у крысы, он даже слегка присвистывал при разговоре. А когда разойдется всерьез, начинал плеваться, как газонная поливалка.
Сунув чек в карман, священник наставительно проговорил:
– Не опаздывайте. Я занятой человек.
– Опоздать! – взвился Старший Ангел. – Как вы себе это представляете?
– Вы же знаете своих мексиканцев. – Крысиная ухмылка. Игривое похлопывание по плечу.
Старший Ангел в бешенстве выкатил из сакристии.
Gracias a Dios
13:00
Воспоминания всегда вторгались непредсказуемо. Хруст, когда дубинка врезается в голову человека. Как ноет при этом запястье. Он не хотел никого убивать. Иногда он внезапно просыпался от этой мысли. А порой резко мотал головой, воскликнув «Нет!» во время телешоу или за завтраком, и все считали, что просто папа есть папа, вот такой он. Ангел яростно потер виски, чтобы прогнать мысль. А еще запах бензина на ладонях. Он был уверен, что все остальные тоже его чувствуют. Шум пламени все еще звучит в ушах, жизнь спустя.
– Мы опаздываем, – провозгласил он. Еще раз.
Все уже устали от его нытья. И он сам, черт возьми, во всем виноват. Старший Ангел прекрасно все понимал. Дрянь поселилась в его мочевом пузыре, а он никому не сказал про кровь в моче. И если бы он не упал в обморок однажды утром, опухоль не обнаружили бы. Но он все же сумел отразить первый удар. Небольшая операция, удаление всякой мелкой сволочи, как обрезка винограда. Длинный зонд в уретре. Отец научил его быть мужественным. Способность терпеть боль показывает, чего ты стоишь, и во время обследования он даже не вздрогнул, а остальное проспал. И вот крошечные грозди опухоли исчезли.
А потом бурно разрослись в животе. Рентген и МРТ, уколы и отрава в вены. А после – токсичные таблетки и таблетки, воняющие гнилой рыбой, и облучение. И в награду – тени в легких. Он проклял каждую выкуренную сигарету. Проклял самого себя. А потом начали сохнуть кости. Лекарства, и железки, что вставляли в уретру, и облучение вконец их доконали.
– Вы умрете не от рака как такового, – сказала ему доктор Нагель во время последнего осмотра. – Случится системный коллапс. Откажут почки. Сердце. Или разовьется пневмония. Дух ваш крепок, но тело изношено.
– Сколько?
– Мой прогноз – месяц.
С тех пор прошло три недели. Когда сестра выкатила его в кресле из кабинета, он улыбался, будто выиграл в лотерею. Встревоженная Перла с красными зареванными глазами. Минни, нервно заламывающая руки и теребящая в пальцах кончики волос, и героический Лало, скрывающий слезы скорби за темными очками. И все поверили Старшему Ангелу, потому что им нужно было верить. Потому что они всегда ему верили. Потому что он – их закон.
– Флако, – пролепетала Перла. – Что они тебе сказали?
– Что-что, – сказал он. – Что я болен. Но мы и так это знали.
– Но сейчас ты нормально, пап?
– Ну конечно, Лало. Я же говорил тебе, что я в порядке.
Минни крепко обняла, и он чуть не задохнулся в ее волосах.
– Могло быть хуже, – сказал он Перле.
– Как это? – выдавила она сквозь слезы.
– По крайней мере, у меня нет геморроя.
Она бы шлепнула его по руке, но с тех пор, как заметила, что у него мгновенно появляются синяки, оставила эту привычку.
* * *
Он устал орать на то, что поселилось в его теле. Ярость расплескивалась на окружающий мир, отравивший его. Кто-то же его погубил. Может, стряпня жены. Наверное, дело в покрытии на сковородке. А может, все из-за того, что семейка трепала ему нервы. Сальса. Мясо. ДДТ. Он подозревал высоченные сэндвичи с пастрами, от которых никак не мог отказаться, сколько ни пытался. Или мексиканскую пепси с соленым арахисом. Или Бога. Или время: час настал, ублюдок.
Он стукнул по спинке водительского сиденья, но удар был так слаб, что сын ничего не почувствовал.
– Не волнуйся, папа. – Минни погладила его по плечу.
Он сердито вырвался.
– Минерва! – заорал он. – Ты делаешь мне больно! Стервятники все вы!
Она молча смахнула слезинку. В сотый уже раз. Но только одну слезинку. Ну и к черту.
Жена вздохнула. Сын выдул пузырь из жвачки, наполненный сигаретным дымом. Цигарку он высунул в щель окна. Старший Ангел видел, как струится дымок.
Он прикрыл глаза и попытался припомнить, что там говорил его приятель Дейв: благодарность, медитация, молитва, внимание к мелочам, которые, как ни странно, бесконечны. Напомнил себе, что семья остается семьей, сохраняет свою душу не только в хорошие времена, но и в тяжкие. Душа – в разведении комнатных цветов, в совместном завтраке, говорил Дейв. Какая чушь.
– Господи, да пошло оно все! – произнес он вслух.
Извинился перед Богом, что упомянул всуе его имя.
Но в самом-то деле.
Минивэну оставалось ехать еще много миль, а часы все тикали.
* * *
Семья арендовала ритуальный зал «Баварское шале» на Автомобильной Миле. Неподалеку салоны «Хонда» и «Додж». Отцы семейств, собравшиеся в вестибюле, вытягивали шеи, разглядывая пестрые ряды «челленджеров» и «чарджеров». Молодежь и малышня изучали парковку «Хонды», высматривая суперкары из «Форсажа». Новое поколение ни за что не сядет в драндулеты, на которых разъезжает старичье.
Люди слонялись у двойных дверей.
Здесь они прощались с Браулио. И с Дедом Антонио. У них тесные отношения с этим местом – это их традиция. Странным образом чувствуют себя почти как дома и отчего-то в приподнятом настроении. Постоянные гости знают, где стоят кофейные автоматы, где взять стаканчик и отбеливающую жвачку. Это был их личный Диснейленд смерти.
А за оградой, на главной улице, в полуквартале отсюда, притаился наблюдатель. Легендарный Индио. Один, весь в белом. Руки у него мускулистые, и на левом бицепсе этнотатуировка – колибри и виноград. На другом – Aladdin Sane[68]68
25-Aladdin Sane – альбом Дэвида Боуи 1973 г. – Примечание переводчика.
[Закрыть]. Строка из песни Боуи по всей длине руки: ПОДАРИ МНЕ ЗАВТРА. Через левую ключицу, сразу над сердцем, имя, о котором он никогда не рассказывал и не собирался ничего объяснять: ДОРОГАЯ МЕЛИССА. Вот в чем проблема с этими людьми, думал Индио. Они никому не позволяют иметь свои тайны, но при этом каждый божий день что-то скрывают друг от друга. Эту пластинку Младший Ангел подарил ему сто лет назад. На чокере болталось одинокое черное эмалевое перо. Индио сидел, понурившись, в белоснежной, с перламутровым отливом, «ауди 6». Салон внутри весь отделан черным деревом. Блестящие черные волосы стекали по плечам на грудь. И он целый квартал тащился под Pusherman Кёртиса Мэйфилда[69]69
Кёртис Мэйфилд (1942–1999) – легендарный музыкант, поэт и продюсер, идеолог афроамериканской музыки, один из «100 величайших музыкантов всех времен», по мнению редакции журнала Rolling Stone. – Примечание переводчика.
[Закрыть], разглядывая их сквозь темные очки за двенадцать сотен баксов.
Со многими из этих людей он не виделся годами. С похорон Браулио. Впрочем, с мамой он встречался. С мамой и Минни. Кто-то же должен позаботиться, чтобы дамы прилично выглядели. У него отличный косметолог, он и приводил их в порядок. Удалял бакенбарды, которые начали расти у мамы. Это был их секрет.
Его бесило, что семейство вело себя так, будто погибший Браулио был несчастным подростком. Да, блин, этот козел успел отслужить в армии. Ему было тридцать пять! Но они даже в смерти унижают парней. Что за идиотизм.
О черт, приперся Дядюшка Сезар, средний дядька. Чувак такой длинный – он и позабыл, какой дылда этот Сезар. И его знаменитая женушка – такая же каланча, как и он. Оба будто великаны среди хоббитов. Она типа chilanga[70]70
Жительница Мехико (мекс. жарг.).
[Закрыть] из Мехико-Сити. Сам он никогда с ней толком не разговаривал, и ему пофиг, кому там она нравится, а кому нет. Но знал, что ее недолюбливают, Минни рассказала. Они вообще не любят чужаков. Каждого постороннего семейка подозревает в посягательстве на территорию. По чести сказать, он терпеть не мог большую часть семьи. Что-то не видно никого из Ангелов.
– Козлы, – вслух проговорил Индио.
Прибавил обороты. Двигатель заурчал дикой кошкой. Красота. Нет, он к ним не пойдет. Стремительно развернулся и рванул на север.
* * *
13:20
Здоровенная «краун виктория» болталась на задах парковки. Похоронное бюро с псевдонемецким фасадом располагалось через улицу от закусочной с такос, бензозаправки и «Старбакса». На улице воняло carne asada[71]71
Говядина, жаренная на гриле.
[Закрыть]. Витражные окна из пластика. Голуби толклись на двускатной крыше, невротически перелетая с пальм на морг, на taqueria[72]72
Ларек с едой, маленькая закусочная (исп.).
[Закрыть] и обратно, истеря, как бы один из них не отыскал ненароком луковое колечко, просмотренное остальными. Младший Ангел выбрался из машины и вошел в здание.
Семейство расставляло венки, некоторые выглядели как штандарты на параде школьных оркестров. Переливающиеся блестками транспаранты с соболезнованиями. Вокруг центрального алтаря разложены на пюпитрах фотографии Мамы Америки в ее лучшие годы. «Какая цыпочка», – заметил один из внуков. И все улыбнулись. К рамкам девочки прикрепили голубков из перьев и пенопласта. Как мило, подумали все. Младший Ангел потягивал карамельный латте и старался держаться уверенно в своем блейзере c черным галстуком-бабочкой. Женщина, которой он не помнил, кинулась ему на грудь, оставив на лацканах следы макияжа.
Любовь и печаль струились в воздухе, точно аромат духов.
Впрочем, аромат тоже струился.
Минни что-то не видно. Он высматривал Ла Глориозу. Старшего брата, с которым он боялся встретиться, тоже не видать.
Распорядитель, прятавшийся в своем кабинете, смотрел в телефоне гольф. Наконец поставил на паузу, встряхнулся, вышел в зал, подключил лэптоп, который начал демонстрировать слайд-шоу из картин маминой жизни под саундтрек ее любимого певца, Педро Инфанте. Фото сменяли друг друга: совсем еще ребенок Старший Ангел; какие-то странные мелкие черные собачки; младенцы; старинные дома, увитые виноградом; пустыня; Старший Ангел, Мэри Лу и Сезар – тощая лопоухая малышня с густыми бровями; еще какие-то дети на черно-белых фотографиях, сделанных старым «кодаком». Мотоцикл. Облезлая рыбацкая лодка. Куча из устричных раковин и ракушек вонголе – выше детей. Ни одной фотографии Дона Антонио.
Скорбящие гости, несколько ошарашенные эксцентричностью обстановки, начали подтягиваться ближе, высматривая в зале Старшего Ангела. Сорок пять минут объятий, и вот самые нахальные из приглашенных и все близкие родственники устроились в первом ряду, а прочие потомки, подобно ударным волнам от попадания метеорита, распределились кольцами по залу. Паз, одиозная невестка из Мехико, испускала ангельские лучи презрения на всех, кто, по ее мнению, одет неподобающим образом. Она наблюдала за собравшимися, расстилая на алтаре парчовые золотые покровы. Третья трофейная жена Сезара. В чем-то леопардовой окраски, волосы торчат забавными заостренными лохмами с лиловыми кончиками. Младший Ангел подошел к брату, и они обнялись.
– Мой самый сексуальный братец. – Сезар потянулся и ухватил Младшего Ангела за задницу.
Младший Ангел обернулся проверить, не видел ли кто. Это уж точно ни в какие ворота не лезет.
Паз ухмыльнулась.
– Рад видеть тебя, Carnal[73]73
Брат, братишка (исп.).
[Закрыть], – сказал Младший Ангел.
Паз присматривалась. Постарел, но не слишком. И по-прежнему считает себя особенным. Живет где-то за тридевять земель с этими хиппи гринго. Никаких тебе забот. Ну да, с чего бы ему стареть? Хотя вот на висках пробивается седина, с удовлетворением заметила она. И Сезар еще, щиплет брата за задницу. Да он и в дырку в земле полезет, если решит, что там суслик.
– Отпусти мой зад.
Лицо Сезара впервые за неделю скривилось в усмешке.
– Скучал по мне?
– Постоянно.
Сезар наблюдал за Младшим Ангелом, пока взгляд того скользил по толпе собравшихся. Он смотрел на этих людей, будто видел их первый раз в жизни. В этом он вылитый Старший Ангел, подумал Сезар, всегда настороже.
Внуки держали на коленях вырывающихся капризных правнуков. Американизированные подростки тусовались по углам, пялясь в свои телефоны. Все вырядились как могли, кроме одного придурка в гавайке и шортах.
В зал вошла старшая сестра Мэри Лу, печальная и элегантная в своем черном платье. Младшему Ангелу нравилось, как от нее пахнет – неизменные «Шанель № 5». Объятия, аккуратные поцелуи, не касаясь губами.
– Маленький братец, – приветствовала она.
Говорили они по-английски.
– Все собрались?
– Pos, chure[74]74
Ну еще бы (исп. – англ.).
[Закрыть].
– Даже Эль Индио?
Оба обернулись, словно тот внезапно появился в дверях.
– С ним сложнее, – вздохнула она.
Неловкая пауза затянулась, за такое время и одуванчик успел бы созреть.
– Ну а где же патриарх? – нарушил наконец молчание Младший Ангел.
Сестра в ярости посмотрела на крошечные квадратные часики на руке.
– Наверное, опаздывает. – И, кажется, в ее усмешке мелькнуло садистское удовлетворение, как у училки, которая застукала школьника за списыванием на контрольной.
Подхватив Младшего Ангела под руку, подвела его к скамье. Они образовали маленький ряд – брат-сестра-брат. И Паз – злейший враг Мэри Лу на этом свете. Обе женщины старательно игнорировали друг друга. Сезар самоотверженно воздвиг между ними преграду из собственного тела.
Мэри Лу выудила из сумочки пакетик мятных леденцов. Младший Ангел взял один и еще бумажный платочек, на всякий случай. Достал из кармана блокнот и щелкнул ручкой.
– Ты что, собираешься писать? – изумилась сестра. – Сейчас?
– Нет, конечно. – Склонившись к ней, он приоткрыл блокнот, показывая: – Просто заметки на память. Я не знаю, кто здесь кто. Это моя шпаргалка.
Слово «Паз» обведено черным кружочком. Волнистая линия соединяет с Сезаром. На другой половине разворота – бывшие Сезара в своих кружочках, с отходящими от них стрелками – разные дети. Внук или даже два. Разрозненные сведения.
Мэри Лу сделала фирменное семейное лицо я-понимаю-о-чем-ты.
– Хмм… – протянула она. – Расскажи-ка мне подробнее, – она постучала пальцем по страничке с потомками, – и ты забыл про Марко.
– Кто такой Марко?
– Сатана.
Сезар, перегнувшись через сестру, выставил пятерню над макушкой.
– Прическа, – пояснил он. – Es mi hijo![75]75
Это мой сын! (исп.)
[Закрыть]
Младший Ангел добавил Марко в схему, подрисовав к его кружку торчащие волосы.
Меж тем за занавесом слонялся, поглядывая на часы, священник в полном парадном облачении, эдакий Либераче[76]76
Владжу Валентино Либераче (1919–1987) – знаменитый американский пианист-виртоуз и шоумен, известен, кроме прочего, ярким, эксцентричным сценическим имиджем, в 1950-60-е был самым высокооплачиваемым артистом в мире. – Примечание переводчика.
[Закрыть]. Ему было плевать, на месте Старший Ангел или еще нет. Точно в назначенное время падре вылетел из-за занавеса, воздевая руки и умильно гримасничая. Только соответствующей песенки не хватало. И сразу начал орать, будто демоны рвались сквозь окна. Он указывал куда-то вдаль и ввысь, к благословенным зеленоватым Небесам над головами скорбящих. Не обращая внимания на ближайших родственников и их детей, он запускал свои евангелические ракеты поверх собравшихся. Люди нервно пригибались, недоумевая: «Он орет на меня?»
Такое уже случалось раньше. Кажется, с недавнего времени мексиканские похороны считались последним шансом запугать и обратить выживших в истинную веру. Так было и на прощании с Доном Антонио, и похороны Браулио священник тоже испоганил.
– Мы скорбим по Донне Америке! – завывал священник. – Мы тоскуем по Маме Америке! Говорите, вы любили ее? Тогда почему не вся семья собралась на ее похороны? Ей было почти сто лет, и где же все остальные родственники? Смотрят телевизор?
Мысль у всех скорбящих была одна – различные версии «Вот же блин».
Падре взревел, как гоночный мотоцикл архангела, готовящегося вскинуть его на заднее колесо и так и нестись дальше по треку. Паства уже смирилась, поскольку бежать-то все равно некуда.
– Она принесла вам в жертву почти столетие материнства! Добрая мать, добрая бабушка, добрая католичка, добрая соседка! Толпы скорбящих должны стоять у дверей! Позор. Позор. Позор.
Ну, он был не так уж не прав.
* * *
Минивэн Старшего Ангела только-только подруливал к зданию похоронного бюро.
– Ну наконец-то, – сказал он. И потер ладони.
В последнее время его гнев частенько проявлялся в форме подозрительно игривого настроения. Чем короче дни его на земле, тем более он убежден в своей неуязвимости. Если бы только мир следовал его планам. Как там сказал Младший Ангел, когда учился в колледже и читал всякие европейские книжки? «Ад – это другие». Врачи отлично поработали, но его личная способность перехитрить и обвести вокруг пальца всех и все, даже смерть, – вот его суперсила. Наебать смерть.
Умирание – для червей и цыплят, не для ангелов.
Рак костей? Он нашел травы и минералы, которые заставят кости расти, как коралловые рифы! Витамин С, витамин D, витамин А. Чай из чаги. Опухоль во внутренних органах? Куркума! Да селен, в конце концов!
Я непобедим, твердил он себе. Я не невидим.
Даже сидя в инвалидном кресле, Старший Ангел верил, что одолеет все, что посмеет на него напасть, и остальные тоже в это верили. Им важно, чтобы это было правдой. Даже когда дети думали, что благополучно надули папашу, скрывая свои мерзкие проступки и поганое поведение, они в глубине души надеялись на его непогрешимость. Старший Ангел всегда разоблачал их, но всегда и прощал.
Я – патриарх, в тысячный раз напомнил он себе, пока его вытаскивали из минивэна и усаживали в хромированную колесницу. Ангел настолько взбеленился от процесса, что даже улыбнулся жене, сыну и дочери. И все сразу перепугались.
Из-за дверей доносились завывания на высокопарном испанском: «Мама Америка хотела одного – спасти вас от падения в ад! Вы, поколение гаденышей, змеиное семя!»
Что там за вопли?
– Бож-же пр-ра-вый. – И Старший Ангел протянул руку, указывая на двери, словно подавая сигнал к кавалерийской атаке.
Он, разумеется, заставил их громыхнуть дверью как можно громче. Велел катить его по проходу в самый центр. Здесь главным будет он. В конце концов, его зовут Мигель Анхель. Кого еще в семье назвали в честь архангела Михаила? Жаль, не хватает пламенеющего меча.
Черт побери. Бог, извини.
Улыбка его становилась все шире. Теперь он практически убежден, что может перехитрить и Бога.
Навалившись на коляску, Перла толкала мужа вперед. Лало Вояка вышагивал позади, изображая эскорт. Старший Ангел шумел изо всех сил. Он кашлял. Пару раз пнул подножки у кресла, чтобы те брякнули, задавая ритм, – недоставало партии ударных.
Бедняжка Минни, уставившись в пол, едва сдерживала смех. О нет – Дядюшка Младший Ангел. Только не это. Она не сможет на него взглянуть. Она описается от смеха, если только он посмотрит на нее. Все уже оборачивались на них. Минни старалась не смотреть в сторону Младшего Ангела.
Старший Ангел, приподняв левую бровь, окинул собравшихся самым ироничным из своих взглядов, давая понять: шериф вернулся в город. Дети и внуки называли его Папа, и сейчас это магическое слово зашелестело по рядам.
– Папа прибыл.
– Папа на месте.
– Гляди-ка. Папа лихачит в кресле.
Старшие члены семьи всегда дивились отношению детей: со Старшим Ангелом те хохотали до упаду, он был арбитром в их дурацких розыгрышах, он – их религиозное откровение, деньги на мороженое и убежище, когда их выгоняли из дома, выпускали из тюрьмы или реабилитационного центра или когда им срочно надо было где-то укрыться посреди ночи.
Он кивал им, смотрел в глаза каждому, а на любимчиков даже наставлял палец, и тогда он или она чувствовали себя важной персоной.
– Помедленнее, Флака! – скомандовал он жене. – Вези меня точно посередине. И медленно.
– Эй, Флако, – тихонько пробормотала она. – Не устраивай скандала.
– Просто делай, что велено, Перла.
Покачав головой, Перла улыбнулась собравшимся. Я замужем за упрямцем, взглядом сообщила она родне.
Он был стремителен, как ястреб, в своем кресле. Он чуял запах дыхания святоши, несясь по проходу, как секретное оружие семьи. Старший Ангел, нацеленный на тысячи своих племянников, внучек и детей. Его братья и сестры – это уже старое поколение. Мрачно сидят в первом ряду. Смотрят на урну с маминым прахом и одновременно думают одно и то же: Теперь самые старые здесь – мы, и мы – следующие. Они обернулись и были потрясены явлением Старшего Ангела, хотя и виделись с ним ежедневно.
Старший Ангел развернулся в кресле, чтобы кивнуть сестрам Перлы. Верная Лупита со своим американским мужем, Дядей Джимбо. В шортах! И вот она, Ла Глориоза. Печальная и великолепная, как всегда. Он не мог вспомнить ее настоящего имени, только прозвище. И слышал ли он когда-нибудь ее настоящее имя? Она всегда была просто Великолепная, Блистательная, Глориоза. Одинокая. Блуждающая в прохладных лугах собственных мыслей. Блестящая черная прядь с вызывающим серебристым локоном стекала по левой половине лица. Очки непроницаемо темные. Не разберешь, смотрит она на него или нет.
Руки ее пахли пряно и сладко. Он представил ее шею. Апельсиновая цедра, лемонграсс, мята, корица. Она чуть заметно кивнула. Он отвел взгляд.
Перла наблюдала за этой сценой. Она десятилетиями следила за их интрижкой. Сердито покосилась на сестру. Ла Глориоза сделала невинное лицо: Que?
Старший Ангел разволновался, заметив в первом ряду младшего брата. Великая заблудшая душа. Преподаватель английского, который уехал в Сиэтл и живет в стране дождей. Старшему Ангелу казалось, что он создал младшего, как сборную модель из конструктора. Младший Ангел. Его тезка.
я сломал нос своему младшему брату, и это хорошо
* * *
Младший Ангел сидел в дальнем конце ряда родственников и широко улыбался старшему брату.
Старший Ангел помахал рукой Младшему – он смог поднять ладонь всего на несколько дюймов, но держал ее долго, будто благословляя паству.
Младший Ангел прошептал сестре Марии Луизе:
– Эй, Лу-Лу, а Старший Ангел стал у нас Папой из Тихуаны.
Все по-прежнему звали ее Мэри Лу. В 1967-м это было круто. Тогда она носила кожаные сапожки и пышные шиньоны. И никаких джинсов и футболок. У нее была ярко-розовая парикмахерская расческа и баночка геля для укладки «Диппити-ду».
Даже сидя братец Сезар оказался выше всех. Люди шутили, что у матери, наверное, был тайный любовник, потому что никак иначе рост Сезара не объяснить. Его жена-валькирия сидела с кислой рожей рядом с ним. Бедняжка Сезар был абсолютно раздавлен смертью матери. Ему шестьдесят семь, а мама до сих пор гладила ему рубашки. И на каждое Рождество дарила шоколадный апельсин. Приберегала для него menudo[77]77
Потрошки (исп.).
[Закрыть] и старые номера испанского «Ридерз Дайджест». Без нее он чувствовал себя ребенком, потерявшимся в ураган. Вот и сейчас руки дрожат. Он даже не задумывается о болезни старшего брата. Потянулся схватить его за руку. Пальцы их встретились. Но от пальцев Старшего Ангела веяло могильным холодом. И Сезар стиснул ладони, прижал к губам.
Священник, чувствуя, что паства ускользает от него, внезапно вскричал:
– Каждый год на Марди Гра грешники покупают десять миллионов презервативов!
Будь Мама Америка жива, она бы отшлепала его за то, что он произносит слово «презерватив» перед урной с ее прахом. Оба Ангела встретились взглядами и захохотали. Кресло уже стояло в проходе между передними скамьями, в футе от пастора.
– Aqui estoy[78]78
А вот и я (исп.).
[Закрыть], – объявил Старший Ангел, поудобнее устраиваясь.
Священник замолк и уставился на него.
– Продолжайте, – вежливо предложил Старший Ангел. – Я вам разрешаю. – Он развел и вновь сомкнул свои тощие ноги, сложил руки на коленях. – Валяйте дальше.
Добрый пастырь опомнился.
Старший Ангел улыбался, как святой Франциск. Нетерпеливо махнул рукой. Постучал по часам:
– Точно по-мексикански, падре. Мы все занятые люди. Vamonos, pues[79]79
Ну, поехали (исп.).
[Закрыть].
– Я… отказался от телевизора, – назидательно произнес падре. – На сорок дней. Не потому что должен. Но потому что хочу принести такого рода жертву! – Он вновь поймал волну. – Протестанты хотят отобрать наших святых! Наши благословенные статуи! Нашу Деву! И блудить вне брака. Содомский грех узаконен на этой земле! И вы, проклятое поколение, отвернувшееся от Господа и ценностей вашего матриарха, которая покоится здесь перед нами! Самое меньшее, что вы можете сделать, это принести жертву! Si, mi pueblo![80]80
Да, народ мой! (исп.)
[Закрыть] Пожертвуйте хоть телевизором! – Он воздел руки. – Создатель и Спаситель наш требует жертвы! Пожертвуйте своими любимыми телепрограммами.
– Chingado[81]81
Чокнутый (исп.).
[Закрыть]. – Старший Ангел обернулся к семейству: – Сейчас же показывают «Ледовый путь дальнобойщиков»[82]82
«Ледовый путь дальнобойщиков» – художественно-документальный сериал о жизни водителей, перевозящих крупногабаритные грузы по дорогам Аляски. – Примечание переводчика.
[Закрыть].
Сдавленные смешки. Младшему Ангелу пришлось уткнуться в плечо сестры.
– Ш-ш-ш! – шикнула она хором с Сезаром.
Мэри Лу все еще была доброй католичкой. В некотором роде. Прикрыв рот носовым платочком, она коротко хохотнула и прошептала:
– Вот противный.
Минни села за спиной Младшего Ангела.
– Папочка, ты победитель, – сказала она.
Младший обернулся, и в его глазах читалось: Он всегда побеждает. И в ее ответном взгляде: Тебе это известно.
– Аминь, – угомонился наконец проповедник и скрылся за занавесом из искусственного шелка позади алтаря.
– А теперь семья будет говорить сама от себя, – провозгласил Старший Ангел.
Никто не был готов произносить речи, но elpatriarca[83]83
Патриарх (исп.).
[Закрыть] распорядился. И один за другим они выходили вперед и выдавали поэтические тексты в меру своих возможностей. А он сидел, сложив руки на тощем животе, кивал, улыбался и даже посмеивался, но не всплакнул ни разу.
* * *
15:00
– Ох, мама, – вздохнул Старший Ангел.
Он подвел ее. Это он понимал. Он столько раз ее подводил, по стольким поводам. Мать, отец, Масатлан и семья Бент, Браулио, Индио. Но для того, чтобы научиться управлять семейным судном, нужно было время. И ошибки неизбежны. Капитанами не рождаются, говорил он себе, капитанами становятся. Звучало, однако, не слишком убедительно.
Но мама. Поняв, что она не приняла его любимую Перлу, он позволил матери раствориться где-то на заднем плане его жизни. Ему хотелось думать, что мексиканская мать будет уважать мужчину, который защищает свою жену, вот только не учел, что у этой мексиканской мамаши собственные правила. Никогда никаких раздоров. Никакого неповиновения. И они были подчеркнуто любезны друг с другом. Но, приходя в гости, она при помощи нехитрых приемов всякий раз устраивала очередной террористический акт. Вроде бы случайно забредала в кухню и, как бы ненароком заглянув в шкафчики, могла сказать мягко и задумчиво: «Кажется, эти кастрюли и сковородки должны бы блестеть поярче. Хотя, может, они не грязные, а просто старые». Или дружески советовала Перле не просто споласкивать кофейные чашки, а мыть их губкой.
