Текст книги "Песчаный город"

Автор книги: Луи Жаколио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Религиозных сект в Марокко множество. Во-первых, – сантоны. Так называют довольно многочисленную категорию отшельников, которые живут или в окрестностях пустыни, или в отдаленных закоулках городов; это марокканские святые, и пользуются своей святостью при жизни. Особенно почитают их мавры; хотя между сантонами убежденных мало, а большинство актеров, но какова бы ни была категория, к какой следует их причислить, толпа выказывает им одинаковое уважение; им все позволяется, даже самые варварские поступки.

Один французский консул в Танжере испытал это на себе. В 1820 году он гулял по улице, когда один из этих безумцев, бросившись на него, нанес ему по голове сильный удар палкой, от которого он упал совершенно ошеломленный. Консул потребовал удовлетворения от султана Мулея-Солимана, который, с одной стороны, не желая навлечь на себя неприятности, охотно дал бы удовлетворение консулу, но, с другой, боясь оскорбить суеверную толпу, наказав виновного, – написал консулу письмо, которое должно считаться образцовым произведением восточной ловкости.

«Именем Бога Милостивого и Милосердного, нет могущества и силы иначе как с Богом Всевышним и Великим. Так будет в настоящем и будущем.

Консулу французской нации, поклон тому, кто идет по прямой дороге!

Так как ты наш гость, поставленный под наше покровительство, и консул великой нации в нашей стране, мы можем только желать тебе самого высокого уважения и величайшего почета. Поэтому ты поймешь, как нам показалось нестерпимо то, что случилось с тобою, если бы даже в этом был виноват самый дорогой из наших сыновей и друзей.

И хотя нельзя сопротивляться определениям божественного Провидения, мы не можем допустить, чтобы подобные вещи делались даже с самым гнусным человеком, даже со скотом. Поэтому мы не откажем тебе в правосудии, если угодно будет Богу.

Однако у вас христиан сердце исполнено сострадания, вы терпеливо переносите оскорбления, по примеру вашего пророка – Господь да прославит его – Иисуса, сына Марии. В книге, принесенной вам от имени Бога, он приказывает вам: «Когда кто ударит в щеку, подставить другую». И сам – да будет он благословен от Бога – он не защищался, когда евреи пришли убить его; вот почему Бог взял его к себе. В нашей книге нам также сказано устами нашего пророка, что нет ни одного народа более близкого к милосердию истинных правоверных, чем те, которые зовут себя христианами! Это совершенно справедливо, потому что между ними есть священники и люди праведные, которые вовсе не горды. Наш пророк говорит нам еще, что не надо ставить в ви-ну поступки трех человек, именно: безумного, до тех пор, пока он не возвратит свой рассудок; ребенка и человека спящего.

А человек, который оскорбил тебя, безумный. Конечно, мы приказали, чтобы тебе было воздано правосудие за оскорбление. Если, однако, ты ему простишь, ты поступишь великодушно и будешь вознагражден Милосердным. Но если ты непременно хочешь, чтобы тебе была воздана справедливость на этом свете, это будет зависеть от тебя, так как в моей империи никто не должен бояться ни несправедливости, ни обиды с Божьей помощью».

Результат согласовался с желаниями султана: консул простил фанатика.

Между другими сектами в Марокко надо упомянуть о деркаунах, гиталах и фмачах, которых встречаешь везде: в городе, деревне, пустыне, всегда суетливых и в смешных костюмах; аизауа, или заговорщиков змей, – этих заговорщиков очень опасаются в краю, потому что, кроме того, они считаются способными портить людей, неугодных им. У этих аизауа есть в Феце большая община, где они собираются, чтобы заниматься своими тайными обрядами.

Однажды, когда Шарль Обрей оставил своих товарищей, чтобы собирать травы в провинции Су, он встретил группу этих заговорщиков змей. Они принадлежали к расе амазиргов. Трое были музыканты с инструментами из длинного тростника, проткнутого с обоих концов, в один конец они дули и производили печальные звуки, которые продолжали гармоническим образом.

Молодой врач пригласил заговорщиков показать ему их змей; они охотно согласились.

Сперва они подняли руку, как будто поддерживали книгу, шепча молитву покровителю заговорщиков. Кончив свое воззвание, продолжали музыку; главный заговорщик в неистовой пляске начал вертеться вокруг тростниковой корзины, в которой лежали змеи, покрытые козлиной шкурой. Вдруг фокусник остановился, засунул голую руку в корзину и вынул оттуда очковую змею, которую называют в стране бюска. Заговорщик свертывает ее, развертывает, сгибает как кисею это зеленоватое и черное тело, свивает тюрбаном вокруг головы, продолжает плясать, – и змея сохраняет свое положение, по-видимому, повинуясь всем движениям и воле танцовщика. Бюску потом положили на землю, и, приподнявшись на хвосте – это положение она принимает на пустынных дорогах, чтобы нападать на путешественников – она начала качаться направо и налево, соответственно такту песни. Вертясь кругами все более и более быстрыми и все более и более сближавшимися, заговоршик опять засунул руку в корзину и вынул двух самых ядовитых пресмыкающихся пустыни Су – змей толще руки человека, длиною в три фута, блестящая и чешуйчатая кожа которых испещрена черными и желтыми пятнами, а укус пронзает жилы огнем, который сжигает; это вероятно торрида дипсас древних. Арабы называют этот род эль еффах, вероятно потому, что поза, которую эта змея принимает для того, чтобы броситься на свою добычу, напоминает форму двадцатой буквы арабской азбуки. Европейцы сделали из этого имени леффах – как из «эль корана» сделали «алькоран» – исказив член и соединив его с именем.

Обе леффахи, более горячие и менее послушные, чем бюска, держались, полусвернувшись, склонив голову на сторону, готовые напасть, и следили сверкающими глазами за движениями танцовщика. Как только он подходил к ним, они бросались на него, раскрыв челюсти и устремляя тело вперед с неимоверной быстротой, хотя хвост их не шевелился, и тотчас откинувшись назад, заговорщик с помощью своего длинного каика отражал нападения, направленные на его голые ноги, а леффахи как будто пропитывали его одежду своим ядом. Заговорщик потом схватил за затылок одну из двух змей и продолжал плясать; потом разделил эластичные и могучие челюсти пресмыкающегося палочкой и показал изумленному зрителю зубы, из которых сочилось белое и маслянистое вещество. Потом он протянул руку к леффахе, которая тотчас укусила его, между тем как плясун продолжал отвратительные кривлянья, как бы в болезненной агонии, призывая своего святого покровителя. Пресмыкающееся продолжало кусать до тех пор, пока аизауа, оторвав его от своей руки, показал кровь, которая текла из раны. Положив на землю леффаху, он приложил рот к ране и, сжав ее зубами, плясал еще несколько минут, тем как музыканты все ускоряли такт; выбившись из сил, он, наконец, остановился.

Убежденный, что находится перед искусным фокусником и что у леффахи уже заранее вынули ядовитые железы, так что ее укус не опаснее укуса крысы, молодой врач изъявил желание самому взять в руки змею.

– А вы разве ачзауа? – спросил житель пустыни. Cу – или вы имеете непоколебимую веру в могущество нашего святого покровителя?

– Ни то, ни другое, – ответил Шарль Обрей,

– Если так, змея вас укусит, ваш час пробьет – сказал заговорщик. – Пусть мне принесут цыпленка или какое-нибудь другое животное, и я сейчас дам вам доказательство моих слов.

Молодой доктор купил курицу у кочевников, которые, присев на краю дороги, с любопытством смотрели на эту сцену, отдал ее заговорщику; тот вынул из нее несколько перьев, взял свою змею и дал ей укусить спину курицы. Бедная курочка, поставленная наземь, судорожно завертелась, зашаталась и упала мертвою. Почти тотчас ее тело приняло синий цвет, – и испуганный путешественник излечился от своего желания поиграть со змеей.

Факт этот не подлежит сомнению, и свидетели этих странных зрелищ расходятся только в одном: как это объяснить.

Все различные расы Марокко и многочисленные религиозные секты признают султана земным и духовным начальником; этот государь также судья и законодатель. Его свод законов – Коран, и во всех спорных пунктах он толкует его по-своему.

В известные дни в году султан сам принимает прошения от своих подданных и произносит безапелляционные приговоры. В провинции он передает свою судебную власть губернаторам, которые в то же время военные, гражданские администраторы и сборщики подати. Но на смерть они не могут осудить никого без воли султана. Смертная казнь, впрочем, редко применяется в Марокко, но когда применяется, то почти всегда самым гнусным образом. Возмездие составляет общее правило, из этого выводят, что осужденный за убийство должен умереть точно так, как его жертва. Незадолго до приезда доктора Шарля Обрея в Танжер, преступление, сделанное в обстоятельствах исключительных, позволяло ему самому изучать эти варварские нравы. которые уже несколько столетий исчезли из уголовных заколов всех цивилизованных нации, и которые делают мусульман в наше время нравственным и историческим анахронизмом.

Мясник поспорил в своем собственном доме с богатым купцом и нанес ему в минуту гнева такой удар, что он повлек за собой немедленную смерть, Сцена эта не имела других свидетелей, кроме его невольника, и мясник, обеспечив себя его молчанием, стал думать о способах скрыть дело. По утрам он продавал носильщикам и работникам на пристани куски говядины, поджаренные в оливковом масле. И вот он разрезал свою жертву и продавал тело кусками своим обычным покупателям. , . Убитый был человек влиятельный, его родные, встревоженные его исчезновением, обратились к султану, который находился тогда в Танжере, и умоляли его отдать приказание отыскать пропавшего – мертвого или живого.

Султан издал приказ, обещавший сто золотых секинов тому, кто даст известие об Абдул-Касеме (так звали негоцианта). Кроме того, было обещано, что если это откроет невольник, то сверх денег он получит и свободу.

Невольник мясника не мог устоять против таких обещаний и рассказал все мухтсибу или начальнику полиции, который тотчас велел препроводить его к кадию.

Мясник был немедленно арестован, и так как в Танжере, пока гам находился султан, никто не мог вершить правосудие, то султан сам составил приговор.

Этот приговор был страшно жесток. Убийца был осужден на смерть, и потомок пророка приказал, чтобы его тело было изрублено на мелкие куски палачом и отдано на съедение собакам, прежде поджаренное с маслом – так, как было сделано с телом жертвы…

Был дан приказ исполнить приговор немедленно. Палач – в Марокко есть палач, особый для всякого рода казни – приготовлялся уже нанести мяснику сильный удар палкой по затылку, – потому что именно таким образом был убит Абдул-Касем. Другой палач, который должен был выполнить вторую часть приговора, находился на своем посту; масло трещало на огне… Когда мухтсиб представил на усмотрение кадия следующее возражение: «Эмир Эль-Муменин (повелитель правоверных) не объяснил в приговоре, произнесенном его мудростью, следует ли изрезать убийцу мертвого или живого».

Услышав эти слова, несчастный, участь которого решалась таким образом, начал дрожать всеми членами и умолять кадия решить вопрос в его пользу.

Судья послал просить императора объяснить его приговор. Посланный явился и объяснил, что убийца должен быть разрезан на куски живой. Беднягу привязали и страшный приговор выполнили немедленно. , .

Будь мясник богат, все произошло бы иначе, и он отделался бы большой пеней в пользу султана и большой суммой в пользу родных убитого. Тому, кто может заплатить – нечего опасаться в Марокко никакого телесного наказания.

Бедные, которые не могут платить из своего кошелька, обязаны подвергаться наказанию; судя по важности преступления, их бьют бычачьей жилой; наказание может доходить до девятисот девяноста девяти ударов, но никогда до тысячи. Ворам обыкновенно отрубают руку.

Низшие агенты казначейства часто прибегают к пыткам, чтобы заставить тех, кого они считают богатыми, платить требуемые налоги.

В Марокко, как на всем Востоке, все, имеющие дело с государственной казной, прежде думают о своей доле; жестокость сборщиков не знает границ, когда они обращаются к евреям, которых не защищают ни закон, ни нравы. То они сажают своих жертв в печку, которую постепенно нагревают до тех пор, пока те не согласятся заплатить наложенную на них сумму; то их сажают в деревянный футляр, оставив на свободе одну голову, а возле них ставят невольника, который должен колотить им лицо саблей, каждый раз, как несчастные задремлют.

Но иногда случается, – когда сборщики податей чрезмерно обогатятся этими средствами, – что султан поступает с ними так же, дабы заставить их возвратить неправильно взятое.

Однажды, когда доктор Шарль Обрей находился в Рабате, куда по приглашению эль-Темина он поехал изучать по прибытии каравана воспаление глаз, – страшную болезнь, которой путешественники по Сахаре опасаются больше всего, Хоаквин, которого ему дали в спутники, пришел сказать доктору, что мухтсиб (начальник фецекой полиции) послан султаном заставить сборщика податей провинции возвратить награбленное; и этот мухтсиб, по приезде начал свое дело мастерски.

Назвав вероломному агенту сумму, возвратить которую приказал ему султан, и получив по обыкновению уверение в бедности, а не деньги, он велел запереть его в клетку, где находился лев, не евший со вчерашнего дня, и приковать таким образом, чтобы лев не мог достать до сборщика, пока тот стоит прижавшись и не делая ни малейшего движения.

Это приключение занимало в ту минуту весь Рабат, и Шарль Обрей в сопровождении своего чичероне последовал за толпой к этому зрелищу. Осужденный был человек, известный своей редкой энергией. Он объявил, что Аллах докажет его невиновность, и что лев будет побежден в этом поединке. Он знал, что закон и обычаи воспрещали предавать мусульманина смерти из-за денежного вопроса: следовательно он был уверен, что его не заморят голодом, и что он должен опасаться только когтей льва.

Когда доктор подошел к клетке, которую мухтсиб велел перенести на главную площадь Рабата, пытка длилась уже два дня. Накануне лев только бешено прыгал до самого конца своей цепи, чтобы постараться схватить свою жертву; но теперь зверь, убежденный в бесполезности своих усилий, лег, вытянувшись, как можно дальше по направлению к каиду. Надо было видеть с какой свирепой алчностью глядел он на него, раскрывая и закрывая свои большие глаза, как будто заранее вкушал удовольствие, с каким его сожрет… Бен-Аис – так звали каида – стоя неподвижно в углу клетки, ухватившись левою рукою за решетку, чтобы поддержать себя в утомительной позе, которую вынужден сохранять, из хвастовства осыпал льва оскорбительными названиями.

Так продолжалось еще два дня. Лев, побуждаемый голодом, все делался страшнее, и каид, которому одна минута дремоты доставила удар когтями, разорвавший ему икру, наконец, уступил, побежденный не страхом, а сном. Он заплатил сумму, назначенную ему, и сохранил не только свое место, но все привилегии, связанные с ним.

Коран запрещает всякому мужчине налагать руку на женщину, и поэтому в каждом Марокканском городе есть палачиха, называемая в насмешку ахрифа, то есть снисходительная. Но справедливость требует сказать, что здесь жалуются властям на женщин только в последней крайности.

– Я в Марокко уже двадцать лет, – сказал Хоаквин доктору, который собирал у него все сведения об этих странных обычаях, – но видел казнь женщины только один раз ахрифа отрубила ей голову ятаганом со всем проворством записного палача.

– Женщина не создана для подобного ремесла – ответил доктор, – я полагаю, немногие добиваются чести занять этот пост.

– Напрасно вы это думаете, сеньор: ахрифы очень уважаемы в Марокко, притом они находятся под покровительством пророчицы Аэши.

– Это что еще за женщина?

– Вы требуете от меня новой экскурсии в область исторической легенды, – напыщенно сказал бывший студент Саламанкского университета.

– Сеньор Хоаквин хочет заставить себя просить?

– Нет, сеньор, я повинуюсь вам. Аэша – дочь меккского патриарха Абу-Бекра. Магомет, который хотел привлечь на свою сторону этого человека, очень влиятельного в своем племени, сватался за его дочь, еще ребенка; брак был отложен, и Магомет взял ее своей второй женой, когда ей минуло пятнадцать лет. Магомет нежно любил ее всю жизнь, и она сопровождала его во всех его путешествиях По возвращении с войны, которую он вел с мольташиками, Аэша потеряла свое ожерелье и, отыскивая его, осталась позади войска; мусульмане, встретив ее верблюда, отвели его в лагерь, думая, что жена пророка находится в носилках, которые нес верблюд. Не найдя своего верблюда, Аэша пришла в глубокое отчаяние. Ее встретил в этом состоянии молодой араб по имени Сован, который посадил ее на своего верблюда и привез в лагерь.

Увидев, что она возвратилась из пустыни с молодым воином, подозрительные арабы обвинили в неверности жену своего пророка. Она даже была принуждена защищаться перед самим Магометом. Но ее отец, Абу-Бекр, и ее супруг признали ее невиновность.

Когда Магомет почувствовал приближение кончины, он удалился к Аэше, не желая, чтобы кто-нибудь другой, кроме нее, был свидетелем его последних страданий.

После смерти пророка она способствовала удалению с калифского престола Али, которому не прощала совет, поданный им Магомету, допросить ее служанку, когда распространили сомнение в ее супружеской верности. Аэша удалилась в Мекку, где собрала всех врагов калифа и отправилась оттуда с многочисленным войском под командою Талаха и Зобеира. Овладев Баской, она дала сражение Али. Но в начале битвы Талах и Зобеир были убиты, и Аэша, которая на своем верблюде ободряла сражающихся, попала во власть Али, который окружил ее уважением и даже дал пятьдесят женщин прислуги. Он велел отвезти ее в Мекку, где она и умерла. Мусульмане назвали ее пророчицей и поставили в число четырех несравненных женщин, появлявшихся на земле.

– Все это очень интересно, сеньор Хоаквин, и доказывает, что вы прежде с любовью занимались вашими учительскими обязанностями. Но признаюсь, я не вижу, почему ахрифы взяли Аэшу в свои покровительницы.

– Подождите конца. Пока жена пророка жила в Мекке, к ней со всех сторон приходили спрашивать толкования трудных мест корана. Вот однажды, когда женщина была присуждена к телесному наказанию, Аэша не допустила, чтобы приговор исполнил мужчина, и с той поры начинается происхождение ахриф.

Власть султана в Марокко не ограничена, он самовольно распоряжается жизнью и имуществом своих подданных; но во всем, что близко или далеко касается предметов религиозных, он раб предрассудков своих подданных. Его называют: Эмир эль-Муменин – государь правоверных; Шериф, – то есть знатнейший Мулана – первейший вельможа; он может зажечь свою империю со всех четырех сторон, если ему придет фантазия, но предсказания фанатика имама часто было достаточно, чтобы лишить его престола. Справедливо, что деспоты часто делаются сами жертвами способа своего правления.

В VII или VIII столетии Марокко подвергся вторжению арабов и еще теперь находится под владычеством государя этой расы.

Семь династий одна за другою занимали престол.

1. Династия Эдриситов, имевшая основателем Эдриса, потомка пророка через Али, его зятя, насчитывающая восемь государей, – от 789 до 919.

2. Династия Фатимидов, имевшая основателем эль-Мохади и насчитывающая четырех государей, – от 919 до 972.

3. Династия Зейридов, имевшая основателем Юссефабен Зейри и насчитывающая девять государей, – от 972 до 1148.

4. Династия Альморвидов, имевшая основателем Абу Бекр бен-Омара и насчитывающая девять государей.

5. Династия Альмогадов, основанная Могаммедом Абдаллахом бен-Томратом и насчитывающая четырнадцать государей.

6. Династия Меринитов, имевшая основателем Абдуллу Яйя бен-Меринга и насчитывающая семнадцать государей.

7. Наконец, царствующая династия, имевшая основателем Мулея Али.

История этих различных династий и переворотов, помещавших их на Марокканский престол, могла бы быть написана кровью. Около половины государей, царствовавших в этой части Африки, кончили жизнь насильственной смертью. Нет, может быть, уголка земли, на котором венценосцы совершили бы столько преступлений.

Несколько примеров достаточно покажут жестокость этих государей. Сын Мулея Измаила возмутился против своего отца вследствие каких-то серальных интриг; но его войска были побеждены, а он подвергнут жестокому наказанию. Когда он просил отца простить ему, неумолимый Измаил погрозил ему своим копьем, и сам присутствовал с величайшим хладнокровием при мучениях сына, которого очень любил; он приказал двум служителям схватить его, а палачу отрубить ему руку. Тот отказался, говоря, что предпочитает смерть святотатству: он не дерзнул обагрить свою руку в крови пророка.

Султан, раздраженный этим благородным отказом, сам отрубил голову палачу и велел позвать другого, которого принудил исполнить свой приговор. У Могамета бен-Мулея отрубили правую руку и ногу.

– Ну, негодяй, – сказал ему тогда Мулей-Измаил, – признаешь ты твоего отца?

Сказав эти слова, он взял ружье и убил палача, который изуродовал его сына. Несмотря на свои страдания, Могамет не мог не упрекнуть отца в страшной непоследовательности государя, равно убивающего того, кто отказывается и кто соглашается исполнять приказания.

Изуродованные члены несчастного принца окунули в жидкую смолу, чтобы остановить кровотечение, и султан, орошенный кровью своего сына, приказал своим стражам отвести его в Мекинес; несчастный умер через тринадцать дней после страшных мучений. Отец, терзаемый угрызениями совести, чтобы загладить свое преступление насколько возможно, воздвиг ему богатый мавзолей. Но потомство сохранило мрачное воспоминание об этом варварском поступке.

Внук этого самого Мулея-Измаила Аршид был сумасшедший, находивший наслаждение в самых бессмысленных жестокостях.

Однажды один из его каидов расхваливал в публичном заседании мудрость повелителя правоверных и говорил, что в его царствование все дороги так же безопасны, как и ограда того судилища, где султан в эту минуту оказывал правосудие.

– Как ты можешь это утверждать? – сказал ему Аршид резким тоном.

– Эмир! – отвечал каид, – сегодня утром, когда я шел к тебе, я нашел мешок с орехами, до которого не дотронулся никто…

– А почему ты знаешь, что в мешке были орехи? – продолжал император.

– Я дотронулся до него ногою, – ответил каид.

– Пусть ему отрубят ногу в наказание за его любопытство, – тотчас приказал султан.

Аршид часто повторял:

– Мои подданные не имеют другого права на жизнь, кроме того, которое я им даю, а я не имею большего удовольствия, как убивать их самому.

Однажды пьяный еврей нечаянно вошел в мечеть; чтобы избегнуть смерти, он изъявил желание сделаться мусульманином; но на другой день имел неблагоразумие передумать; губернатор Феца, где это происходило, немедленно дал об этом знать султану, который ответил:

– Пришлите мне голову этого еврея в мешке, наполненном солью.

В другой раз он убил двух марабутов, выдававших себя за святых:

– Вы не святые, – сказал он им, – вы самозванцы и, пользуясь суеверием народа, пришли сюда шпионить.

При этих словах он выстрелил в каждого из ружья и поверг их мертвыми к своим ногам.

Один почтенный сантон сказал ему однажды, что его образ жизни противен закону Магомета.

– Пророк, – прибавил он, – приказал мне сам прийти к вам с этими увещаниями от его имени.

– А святой пророк, – спросил Абдаллах, – сказал ли тебе, как я тебя приму?

– Он сказал мне, – ответил сантон, – что вы будете тронуты тем, что я вам скажу, и извлечете из этого пользу.

– Пророк обманул тебя, – сказал султан и убит сантона из ружья, не позволив даже похоронить.

– Бросьте его на улицу, – сказал он своим придворным, которые спрашивали его, что делать с трупом, – это пища для шакалов и собак.

Один каид, виновный в неповиновении, приехал в Мекинес умолять императора о милосердии; Аршид велел отрубить ему голову, а потом приказал пригласить на обед офицеров, провожавших этого каида, и положить на блюдо эту голову еще в крови, чтобы запечатлеть в их памяти наказание, которому он подвергал мятежников.

Начальник его черной гвардии принял сторону Мулея-Могамета, соперника, оспаривавшего у него престол, был побежден и укрылся в мечети, пользующейся: правом неприкосновенного убежища.

Солдаты умоляли об амнистии своему генералу, и султан даровал это прощение клятвенно, но с одним условием, – что он приедет повергнуться перед ним ниц и покаяться.

Генерал, не вполне полагаясь на слово своего повелителя, согласился выйти из своего убежища не иначе, как завернувшись в святой покров, который делал его таким же священным для всех, как если бы он не выходил из мечети. Он явился к императору в этом одеянии. В ту минуту, когда он распростерся перед Аршидом, султан почтительно поцеловал покров и, быстро сорвав его с плеч генерала, воткнул свое копье в тело несчастного.

Другой султан Мулей-Ахмет не имел препровождения времени приятнее, как сажать на кол своих министров, офицеров или слуг, и сопровождал это жестокое зрелище, на которое приглашал своих приближенных, самыми отвратительными шутками.

Среди всех этих гнусных личностей, едва найдется одна или две, которые могут не подвергаться осуждению потомства. Мулей-Солиман, современник Наполеона, заставляет несколько забывать все преступления своих предшественников.

Благодаря искусной и примирительной политике, он сохранил мир в своей империи среди самых трудных обстоятельств и борьбы, заливавшей кровью Европу более четверти столетия.

Напрасно Наполеон несколько раз старался заставить его нарушить нейтралитет, – он отвечал с величайшей твердостью:

– Я никогда не отступлю от нейтралитета, которого держусь относительно всех христианских государей.

Это был не только лучший государь царствующего дома нынешних шерифов, но и всех династий, оспаривавших марокканский престол.

Лицо его носило отпечаток доброты, и он всегда строго согласовывал свое поведение с законами пророка; и ничто в его поступках и в его наружности не отличало его в религиозных церемониях от самого смиренного из его подданных. Он был чрезвычайно воздержан и довольствовался пищей, приготовляемой для его солдат.

Его последний поступок был согласен со всей его жизнью. Он вступил на престол только потому, что его брат Хишем, почти идиот, был неспособен к правлению. Почувствовав приближение кончины, он прямо объявил, что занимал престол только временно и что корона по праву принадлежит Абдер-Раману старшему сыну его брата.

В царствование этого последнего государя, Марокко выдержал войну с Францией за покровительство, оказываемое Абд-эль-Кадеру, явившемуся туда проповедывать священную войну и набиравшему там войско, чтобы начать опять борьбу в Алжире. Эта война началась бомбардированием Танжера и Могадора и кончилась поражением при Исле, уничтожившим навсегда надежды знаменитого алжирского агитатора.

Абдер-Раман личность вовсе не воинственная; он наследовал мирные чувства своего дяди и любил иностранцев; он никогда не сердился на французов за свое поражение и всегда принимал их при своем дворе с особенным почетом.

Таковы исторические, этнографические и анекдоти-ческие подробности, которые можно было собрать об этой стране, столь близкой к Европе по своему географическому положению и столь далекой от нее по своим нравам. В ней наши путешественники жили два года для успеха планов эль-Темина, изучая арабский язык, привыкая, посредством экскурсий, к великой пустыне, стараясь хорошенько узнать все обряды мусульманской веры, носить одежду сагарских кочевников, загорая от жаркого климата – словом, приготовляясь всеми возможными способами к своей экспедиции в Песчаный Город.