Текст книги "Песчаный город"

Автор книги: Луи Жаколио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА IV. Обед. – Эль-Темин

Напрасно Шарль Обрей принял решение не удивляться ничему, что может с ним случиться, он был вынужден сознаться, войдя в столовую Квадратного Дома, что никогда даже во сне, его воображение не могло представить себе ничего до такой степени волшебного.

Не стол, уставленный севрским фарфором и серебром, массивным и позолоченным, привлек его внимание; хотя он прежде никогда не видел такого множества чудесных предметов, собранных в таком небольшом пространстве, он все же ожидал этого. Он был поражен восторгом до такой степени, что даже забыл, зачем пришел в эту залу, единственную в свете, увидев, что потолок состоял из громадной розетки горного хрусталя, а посреди этой розетки белый прозрачный свет играл на цветах, листьях, фруктах и арабесках всякого рода, выграненных в хрустальной массе. На четырех углах потолка, оставляемых свободными овалом розетки, четыре кариатиды из зеленого мрамора, не в той форме, которую им придают обыкновенно, но изящные, как греческие нимфы, одной рукой, грациозно приподнятой, повидимому, без усилия поддерживали громадную хрустальную глыбу, между тем как другой поддерживали жаровни из массивного золота. С правой и левой стороны, на двух концах стола, находились два поставца из японской камеди с перламутровыми инкрустациями, на которых стояли от пола до золотого бордюра, окаймлявшего стену, все чудеса гончарного искусства пяти частей света. Вся зала была обита тисненым сафьяном… Машинально Шарль Обрей сел на место, указанное ему мажордомом, и тот, в парадном костюме, положив руку на серебряно-вызолоченный колокольчик, приготовился отдать приказания, когда два раза раздался продолжительный звук трубы, а затем лошадиный топот, и гонец крикнул под портиком Квадратного Дома магические слова:

– Эль-Темин! Эль-Темин!..

– Вот господин, ваша милость, – сказал Хоаквин серьезным тоном.

Доктор встал, как бы движимый пружиной, точно будто в его странном приключении сюрпризы неизбежны…

– Я думал, – ответил он, – что его ждут завтра.

– Да, уезжая, он назначил этот день для своего возвращения; но на это положиться никогда нельзя. Раз эль-Темин уедет, нельзя знать, когда он вернется. В один вечер, почти в это же время, когда садились за стол, он получил письмо. «Обедайте без меня, – сказал господин своему другу господину Барте, – я вернусь поздно вечером»… Мы ждали его три месяца…

– Это странно. И вы не знали причины этого продолжительного отсутствия?

– Мы никогда не знаем ничего… Иной раз, в доме поднимается суматоха, укладываются, заколачивают ящики, «Ивонна» разводит пары в гавани, мы ожидаем продолжительного отсутствия; господин уезжает, шхуна исчезает по направлению к Испанскому берегу, и вдруг в час обеда, эль-Темин возвращается и…

В эту минуту портьера слегка раздвинулась и чей-то голос закричал:

– Доктора просят начать обедать; господин принимает ванну и придет только к десерту.

Хоаквин в ответ на эти слова, громко позвонил в колокольчик.

Сильный негр подошел к доктору с подносом, на котором стояло шесть серебряных мисок. Метрдотель, мавр, шел за ним размеренными шагами.

– Суп из дичи с томатовыми клецками. Пюре из фазана с лапшой. Суп с устрицами. Раковый суп. Овощи – гнусливым голосом перечислял мажордом, потом, переменив тон, прибавил. – Я советую выбрать это блюдо; это настоящая поварская поэма: две индейки, шесть фунтов говядины и половина барана кипятились с шести часов утра и, соединив свои соки и аромат, составили бульон, в который потом положили капусту и кусочки хлеба с пармезаном.

Говоря это, сеньор Хоаквин как будто вдыхал запах своих слов и кончил, щелкнув языком, чего, конечно, наследник Барбозов не позволил бы себе в присутствии эль-Темина.

Поставив выбранную миску на стол, негр и мавр исчезли. Ничто снаружи не нарушало тишины и спокойствия в Квадратном Доме, словно прибытие хозяев внесло еще более таинственности и тишины.

– Вы говорили, сеньор Хоаквин, – сказал Шарль Обрей, еще взволнованный внезапным прибытием тех. кого ждал завтра, – что эль-Темин часто делает вам подобные сюрпризы.

– Это не удивляет никого, мы привыкли. Здесь он или нет, а все идет своим порядком. В одиннадцать часов утра ему в комнату относят завтрак: шоколад, который может насытить десять человек, варенье из цедры и свежие финики; в четыре часа седлают лошадей на прогулку, в шесть обед накрыт на двенадцать приборов. Господин же иногда миль за триста, в Италии или Испании.

– Это, право, невероятно.

– Мы ждем таким образом до семи часов, и если в это время никто не придет, мы вправе распорядиться обедом, как хотим.

– Как это «если никто не придет»?

– Я забыл вам сказать, что всякий знатный европеец или мавр, который служит при дворе, и был представлен сюда, имеет право обедать здесь каждый день.

– Даже когда господина нет?

– Даже когда его нет.

Звонок раздался опять, мажордом назвал шесть рыбных блюд, а метрдотель ждал выбора доктора, чтобы подать ему.

Шарль Обрей выбрал торбет с пюре из раков, свежие устрицы с лимонным соком и перцем и поспешил продолжить разговор; радуясь, что нашел кого-нибудь, кто, не колеблясь, отвечал на его вопросы, он решился попытаться поднять кончик покрывала до своего свидания с таинственными хозяевами.

«Это вполне позволительно, – говорил он сам себе, – и я напрасно не пользуюсь добрым расположением этого болтуна; если узнаю что-нибудь важное, я буду иметь время обдумать, не буду захвачен врасплох в разговоре, который мы поведем и который, как все показывает мне, будет чрезвычайно важен для меня».

– Сеньор Хоаквин, – сказал доктор, – я хочу просить вас об одной услуге.

– Ваша светлость можете пользоваться мною, – сказал мажордом тем тоном вежливости, исполненной Достоинства, слегка покровительственного, который он принимал с низшими, когда вспоминал, что в его благородных жилах течет кровь гидальго.

Доктор не обратил внимания на его смешные притязания и продолжал:

– Обещайте же мне откровенно отвечать на мои вопросы

– Ваша милость говорит с дворянином – сказал сеньор Барбоза, презрительно оттолкнув колокольчик – знак его служебной обязанности, и приближаясь к столу.

– Я начинаю. Как настоящее имя хозяина Квадратного Дома?

– Эль-Темин, я не знаю другого. Но ваша милость должны знать это лучше меня, я простой слуга; а вы наверно приехали в Квадратный Дом, зная зачем.

– – Вы, кажется, меня расспрашиваете, сеньор Хоаквин?

– Нет, я только отвечаю.

– Я действительно, это знаю, – продолжал доктор после минутной нерешительности, которая доказала проницательному мажордому, что доктор наверно не знает ничего. – Но так же, как и вы, я знаю под именем эль-Темина здешнего хозяина, но это имя арабское, а он, по всей вероятности, европеец.

– Он француз и не скрывает этого.

– Не приказывал ли он вам хранить тайну об его приездах и отъездах и о странных делах, которые происходят здесь?

– Никогда, и по самой простой причине: здесь не происходит ничего необыкновенного, следовательно, нечего скрывать и нечего говорить; а о том, что происходит не в доме, мы решительно ничего не знаем. Эль-Темин уезжает, возвращается, путешествует, находится в отсутствии по целым месяцам, и никто из нас: ни невольники, ни слуги, ни мажордом не знают, куда он уехал…

– Стало быть, вы не находите ничего удивительного во всем, что происходит здесь?

– Извините меня, но так как все, что может показаться мне странным, например эта роскошь, затмевающая малифскую, обнаруживается явно и эль-Темин не обязан рассказывать своим людям тайну своей жизни, то хотя мы и изумляемся, мы не знаем ничего, потому что не можем ничего знать. Только два человека могли бы сказать много, если бы захотели.

– Кто это?

– Два негра. Кунье и Йомби, люди доверенные, один эль-Темина, другой – господина Барте.

– Я уже второй раз слышу это последнее имя.

– Это более чем друг, это тень нашего господина: они не расстаются. А между тем между ними большая разница в летах эль-Темину около пятидесяти, а господину Барте нет и тридцати. Когда они обедают здесь, одни Кунье и Йомби стоят за их стульями. Они разговаривают между собой на языке, которого никто здесь не понимает. Это язык не европейский и не арабский. Время от времени оба негра принимают участие в разговоре, и в те вечера какое-то волнение носится в воздухе. Я часто видел слезы на глазах белых, а негры сжимали кулаки и скрежетали зубами, как это делают при воспоминании о сильной ненависти, которую нельзя было утолить, о смертельном оскорблении, за которое не могли отомстить.

– Но, сеньор Хоаквин, вы знаете более, чем хотели сказать.

– Вы ошибаетесь, ваша милость, и если бы я мог предполагать, что малейшее ваше слово может в чем бы то ни было повредить моему господину, я не простил бы себе этого никогда… Я сообщаю вам мои личные простые предположения… Можно бы сказать, что эти четыре человека жили вместе среди борьбы, лишений и бесчисленных опасностей, потому что только такая общая жизнь, в которой можно выказать геройскую преданность невольников господам, могла вселить такое полное доверие с одной стороны, и такую почтительную фамильярность с другой.

– У вас очень тонкий ум, сеньор Хоаквин.

– Ваша милость льстит мне.

– Нет, честное слово, я высоко ценю ваш ум и заключаю, что если с тех пор, как вы служите в Квадратном Доме, вы ничего не могли видеть, ничего угадать и ничего узнать наверное, это значит, что хозяева его люди непроницаемые… И это заставляет меня задать вам последний вопрос: в подобном месте и в силу обстоятельств, которые могут случиться, приятно знать, что имеешь возле себя человека, на которого можно положиться. Как вы думаете, могу я иметь доверие к тем неграм, которым приказано мне служить; другими словами, могу ли я иметь надежду настроить одного из них сообразно моим взглядам?

– Нет, все негры, находящиеся здесь, из той части Африки, которая мне неизвестна; они не понимали два года тому назад, когда я поступил сюда, ни одного из здешних языков; повар, метрдотель и я могли понимать их только знаками; теперь они понимают и говорят прекрасно по-арабски. Бесполезно говорить вам, что они вполне преданы эль-Темину и дадут изрубить себя на куски за него. Следовательно, вам нечего на них надеяться; они перережут вам горло по сигналу их господина.

– Хорошо, сеньор Хоаквин, это меня вынуждает обратиться к вам; сначала я этого не думал, но, кажется, это устроится само собой.

– Что хотите вы сказать?

– Послушайте, Хоаквин, хотите заключить со мной союз?

– Отказываюсь, даже прежде чем узнаю условия.

– Почему?

– Потому что я служу эль-Темину, а не вам, и ни в каком случае не желаю даже косвенно делать то, чего он не одобрил бы.

– Вот человек, который может похвалиться, что ему служат хорошо!

– Он знает настоящую преданность.

– Какая же она, по вашему мнению?

– Интерес! Мы все получаем очень большое жалованье: двадцать лет труда не принесут нам столько, сколько один год здесь; вы можете себе представить, как каждый из нас дорожит своим местом. . Позвольте мне теперь сказать вам, что во всем, что может вам быть приятно…

– Эль-Темин! – перебил тот же голос, который раздался в начале обеда.

Мажордом поспешно удалился от стола и опять положил руку на колокольчик.

Доктор встал как автомат и жадно устремил глаза на приподнявшуюся портьеру. Тот, о котором доложили, вошел в сопровождении того, кого Хоаквин назвал его тенью. Оба были одеты по-европейски, чрезвычайно изящно.

Тот, которому никто, кроме его друга, не мог бы дать другого имени как эль-Темин, был человек лет пятидесяти, высокий, сухощавый и прекрасно сложенный; под фраком и белым жилетом скрывалось тело атлета. Голова была большая, энергичная; черты немножко жесткие, но правильные, глаза необыкновенно кроткие, напоминали глаза отдыхающего льва; они были янтарного цвета; волосы густые, еще черные и кудрявые, шелковистая борода спускалась до пояса… Его друг, которого все знали под именем Барте, маленький, сильный, смуглый, с закрученными усами, с живым, решительным видом, походил как две капли воды на морского офицера в отпуске.

– Здравствуйте, доктор, – просто сказал эль-Темин, как будто обращался к старому другу, – вот мосье Барте в восторге от вашего приезда. Вы вдвоем обшарите весь Марокко; заставите говорить его развалины, его историю, его старинные легенды; изучите его любопытные нравы, составите каталог его фауны и флоры, еще так мало известных… О! Вы не соскучитесь с нами, ручаюсь вам.

Ошеломленный этим вступлением, доктор не знал, что отвечать… Эль-Темин продолжал, как будто не замечая его изумления:

– Кончайте же ваш обед, доктор, не занимайтесь нами; мы догоним вас до кофе. Кунье, – обратился он к своему негру, – позаботься сам о приготовлении божественного напитка.

Мажордом, наклонившись с его правой стороны, ждал его приказаний.

– Что у нас сегодня, Хоаквин? – спросил он. Наследник Барбозов самым мелодичным голосом начал перечислять блюда…

– Велите дать нам овощи и крылышко фазана; усталость не придает аппетита, а мы сегодня сделали десять миль верхом… Кстати, доктор, как вы себя чувствуете после вашего путешествия? Довольны ли вы «Ивонной»? Хорошо ли вам служили на шхуне?

– Я во всех отношениях доволен моим путешествием, – ответил Шарль Обрей, к которому мало-помалу возвратилось все хладнокровие.

Его удивление уступило место простому выводу, что не за столом и не в присутствии негров и Хоаквина могли обсуждаться важные и многочисленные вопросы, возбуждаемые его приездом.

– Я очень рад, что мои приказания были в точности исполнены; мы должны были вернуться только завтра из нашего объезда по равнинам Феца, но я узнал из телеграммы о вашем отъезде из Марселя, и нам захотелось познакомиться с вами на сутки раньше.

– Вы без труда поверите, господа, с каким нетерпением желал я видеть вас, и главное…

– Узнать место нашей резиденции, – перебил эль-Темин.

Доктор закусил себе губы; он понял, что сделал фальшивый шаг, желая так скоро приступить к главному вопросу.

– Ну, любезный доктор, вы должны быть довольны теперь. Вас желали иметь в Танжере; мы должны остаться здесь довольно долго, вы будете врачом нашей маленькой колонии, спутником моего ученого друга Барте, который найдет в вас драгоценного помощника… Ваша жизнь потечет очень спокойно до тех пор, пока нам придется перенести нашу палатку в другое место.

«Это кончается, как простой роман, – сказал себе Шарль Обрей, – стоило окружать себя таинственностью для того, чтобы просто»…

Он не кончил своего размышления, потому что уловил между эль-Темином и Барте взгляд, важности которого он не понял, но который внезапно изменил течение его мыслей… Потом проницательный взгляд его хозяина на минуту устремился на него, как бы желая изведать самую глубину его мыслей; он задрожал, а между тем посторонний наблюдатель увидал бы в этом ясном и спокойном взгляде только выражение полнейшей доброты. Обед кончился без всяких приключений; три собеседника сделались вдруг задумчивыми и, по-видимому, отдались течению своих собственных мыслей.

Эти три человека предались серьезным размышлениям, и самыми тягостными были размышления доктора, потому что, не зная на чем остановиться, он чувствовал какое-то неуловимое удушье… Нотариус и сам Кунье намекнули ему, что он, может быть, погибнет в замышляемом предприятии, и спокойные, почти веселые слова его хозяина казались ему горькой насмешкой…

– Кунье, – вдруг сказал эль-Темин, – «Ивонна» должна быть готова завтра на восходе солнца; ветер установился на несколько дней, и мне нужно сделать поездку по морю… Если вам угодно, господа, – обратился он к своим собеседникам, – мы пойдем пить кофе ко мне.

ГЛАВА V. Марокканские ночи. – Уголок покрывала

Два этажа западной стороны Квадратного Дома и терраса, возвышавшаяся над ними, находились в исключительном владении эль-Темина; но он вдруг передумал, и вместо того, чтобы вести доктора и своего друга в свои комнаты, пригласил их на террасу, откуда они могли дышать свежим воздухом, который время от времени дул с моря. Была одна из тех теплых душистых ночей, которые так обычны на востоке, и которые встречаются часто и на африканских берегах Средиземного моря. Луна сияла на небе и серебрила своими лучами пальмы в садах консулов и волны океана, составлявшие блестящий пояс Танжеру.

Римский Тингис, старинный город фатимидов, спал в светлой ванне; всякий шум прекратился на пристани и на улицах уже несколько часов; сантоны своим гортанным голосом уже провозгласили отдых, а марабуты пропели на всех перекрестках охранительную молитву, которая удаляет ангела полуночи.

– Нам здесь лучше будет разговаривать, – сказал эль-Темин, пригласив садиться своих гостей, – притом посмотрите, какой великолепный ландшафт расстилается перед нашими глазами… Сколько раз пропускал я здесь часы сна, любуясь картиной, которую природа предлагает нам каждый вечер… Безлунная ночь еще лучше, особенно летом, потому что согретое солнцем море, в свою очередь, как будто освещает небо фосфорным блеском, исходящим из его недр… Что с вами, Барте, вы сегодня печальны?

– Все то же воспоминание преследует меня… Этот ясный свет напоминает мне нигерские ночи… и тогда вы понимаете, страшное зрелище является перед моими глазами… Я вспоминаю мою клятву и говорю себе, зачем я медлю выполнить ее?..

– Если вы желаете, друг мой, мы поедем завтра, – холодно ответил эль-Темин, – но клянусь честью, мы потерпим неудачу, и если один из нас переживет другого, ему придется тогда исполнить двойную клятву!..

– Нет, мой старый друг!.. Я поклялся повиноваться вам во всем и буду ждать, когда пробьет благоприятный час… Я очень хорошо понимаю, по каким причинам я уже потерпел неудачу, чтобы не ценить вашего благоразумия… Впрочем, не в первый раз благодаря вашей энергии… О! если бы вы были с нами…

– Тише! – сказал эль-Темин, приложив палец к губам – вспомните ваши обещания , . Ничего не может быть справедливее арабской пословицы: «Не повторяется только то, что говорится мертвецам».

Облокотившись о балюстраду террасы, оба собеседника замолчали, и, по-видимому, несколько минут следили за нитью своих воспоминаний, вызванных этим странным разговором, и не обращали никакого внимания на присутствие доктора.

Шарль Обрей слушал их с неописанным изумлением; он вдруг очутился лицом к лицу с одним из тех положений, которые смутно предчувствовал… Не поднимался ли уголок покрывала? Поэтому без слишком сильного волнения услыхал он, как эль-Темин сказал ему без всяких предисловий с той резкой откровенностью, которая, по-видимому, была присуща его характеру:

– Доктор, мы обязаны дать вам объяснение и сейчас дадим.

По знаку своего господина, черный невольник, который как верная собака, жил, так сказать, у его ног, медленно налил кофе в чашки китайского фарфора и поставил на стол поднос, сделанный из перламутровой раковины, с казадорами, которые «Ивонна» привезла прямо из Гаванны.

Эль-Темин закурил одну сигару, потом раза два прошелся по террасе и стал, заложив руки за спину перед Шарлем Обреем.

– Доктор, – сказал он, – представляю вам подпоручика Барте, моего единственного друга на этом свете. Барте, хотите теперь представить меня?

– Сделайте лучше это сами, – ответил взволнованный молодой человек, – и возьмите на себя объяснения. Мои нервы сегодня не в порядке, и вспоминая о прошлом, я наверно увлекусь дальше может быть, чем будет полезно для успеха наших планов.

– Хорошо, – просто сказал эль-Темин. Он начал:

– Мы знаем, доктор, что вы человек мужественный, нам известна ваша трудовая жизнь… Шарль Обрей сделал движение.

– Не прерывайте меня… Следовательно, мы обязаны, так как вы разделите нашу жизнь и наши опасности, открыть вам наши планы… Для меня будет достаточно почти минутного внимания; я не имею привычки говорить длинные речи… Выслушайте меня. Если вы не захотите соединить вашу жизнь с нашей в том, что мы предпринимаем, я разорву контракт, связывающий вас, «Ивонна» отвезет вас в Марсель, а я попрошу вас принять в подарок пятьдесят тысяч франков, которые сделают менее тягостным начало вашей карьеры… Вы видите перед собою бывшего дезертира французского флота, осужденного на смерть за непослушание на рейде Сан-Паоло-де-Лоанда в Конго, на восточном берегу Африки. Я успел убежать и, благодаря преданности одной негритянки, достиг верхнего Конго в окрестностях озера Куффуа. Я был принят самым могущественным начальником в стране и обучал его войско по-европейски… Я жил десять лет в том краю, странствовал по девственным лесам, охотился, ловил рыбу, вел жизнь человека свободного, когда возвратившись из экспедиции на берег Анголы, король-негр, принявший меня в свои владения, привез двух белых, которых ему выдал из гнусного мщения капитан сунна, торговавшего неграми, и которых король хотел сделать своими невольниками.

Барте был один из этих двух белых; слишком долго будет объяснять вам, каким образом французский офицер мог очутиться во власти капитана судна, производившего торговлю неграми note 3Note3
  См. романы , Берег черного дерева» и «Берег слоновой коли».


[Закрыть] . Все это раскроется само собой в дальнейших частых и задушевных разговорах, которые мы будем иметь с вами. Я не мог перенести, чтобы два соотечественника были отданы в рабство на моих глазах, и помог им бежать. Шесть месяцев странствовали мы по Центральной Африке, по дорогам известным только нескольким негритянским караванам и хищным зверям. Без Кунье и Йомби, двух верных слуг, с которыми мы путешествовали, мы никогда не выбрались бы…

– Я расскажу вам после, любезный доктор, – перебил Барте, – о том, о чем он забывает упомянуть: об его преданности, энергии и неукротимом мужестве.

– К чему? Каждый исполняет свой долг.

Эти два человека вдруг выросли неизмеримо в глазах доктора. Эль-Темин продолжал:

– По прибытии на французскую землю Габон, я расстался с ними… Я потерял наклонность к цивилизованной жизни и вернулся в мои равнины, изобилующие дичью, в мои бесконечные леса… Но любовь к моим товарищам щемила мое сердце, и время от времени мною овладевало горячее желание опять их увидеть.

В это время открыли алмазные копи на мысе Доброй Надежды, и тотчас в голове моей зародилась мысль; я знал, что эти драгоценные камни находятся в верхнем Конго, я начал делать раскопки возле озера Куффуа с десятью невольниками, принадлежавшими мне, и три месяца спустя напал на копь в вулканических скалах, наполненную золотом и алмазами чистейшей воды. Чтобы дать вам понятие об этом богатстве, скажу лишь, что продал один алмаз марокканскому султану более чем за два миллиона…

Я обладал сумасбродным богатством, мог купить престол, мог бы купить все европейские армии… «К чему это?..» – сказал я себе. – Мое желание было удовлетворено, я велел пока заделать копь, которую нашел, и отправился с Кунье продолжать мою странническую жизнь по лесам. Когда я расставался с товарищами, воспоминание о которых так часто волновало меня, я сказал им: «Если когда-нибудь я нужен буду вам в важных обстоятельствах, в которых будут затронуты ваша честь или ваша жизнь, пришлите ко мне Йомби, и я отдамся вам и телом и душой». Барте спас жизнь Йомби; признательный негр объявил себя его невольником и последовал за ним во Францию. Однажды, когда я бросал невод на берегу Конго, передо мною вдруг явилась тень, я поднял голову и задрожал. Это был Йомби. Он сказал мне такие слова: «Момту-Самбу (это мое африканское имя, как эль-Темин – арабское), господин прислал меня; вы ему нужны».

– Я бросил мои сети и тотчас же отправился по дороге к Куффуа. Вместо золота, которое неудобно носить с собой в большом количестве, я запасся алмазами, взял с собой Кунье и половину моих черных невольников, а других оставил стеречь копь. Я в них уверен, как в самом себе, потому что они принимают меня за мокисса, за одного из их богов, спустившегося на землю.

Я отправился из гавани Малимба и два месяца спустя прибыл в Танжер. Прошло ровно семь лет с тех пор, как я расстался с Барте. Йомби тотчас вернулся во Францию через Испанию предупредить своего господина, что я жду его в Марокко.

Я выбрал это местопребывание по двум причинам: осужденный на смерть военным советом, я должен был ждать еще четыре года, чтобы вина моя погасилась за давностью. С другой стороны, в мои планы входило не давать никому знать о моем богатстве, и я мог посредством марокканских евреев, богатство которых неисчислимо, сбыть столько алмазов, сколько мог пожелать, не возбуждая внимания, чего я не мог бы сделать ни в одном европейском городе. Имея в своем распоряжении миллионы, еврейские купцы постоянно должны выдавать себя за бедняков, иначе султан обременит их налогами.

Через шесть дней после отъезда Йомби, я получил от Барте следующие строки:

«Еду, вдохновение Неба заставило вас выбрать Марокко».

На другой день мой молодой друг был со мною. Он немедленно сообщил мне о причине, заставившей его вызвать меня… Вы позволите мне, доктор, оставить в тени несколько подробностей. Вы поверите моему слову, когда я вам скажу, что весь успех нашего плана зависит от этого.

После нашего путешествия в Центральную Африку, Барте понравились отдаленные странствования, и он отправился с небольшим караваном в Тимбукту, таинственный Песчаный Город. Он имел намерение осмотреть весь Судан и вернуться через Нигер. Экспедиция не удалась, часть конвоя была убита в Тимбукту, и Барте остался жив только вследствие преданности Йомби, которому удалось доставить ему возможность бежать. У них не осталось ни верблюдов, ни палаток, ни провизии, и они вдвоем совершили путешествие, исполненное таких же опасностей как и то, которое мы делали вместе. После восьми месяцев неслыханных страданий, они добрались до Сенегала и могли вернуться во Францию. Но в Тимбукту произошла страшная драма, подробности которой заставляют еще и теперь трепетать от ужаса моего друга, когда он вспоминает об этом как сегодня… Об этой страшной драме я ничего не моту сказать, кроме того, что когда Йомби спас своего господина от верной смерти, к которой тот стремился в минуту безумия, Барте бросился на колени на песок и, протянув руки к проклятому городу, дал клятву вернуться, чтобы исполнить свой долг… В чем он заключается, я не могу теперь вам объяснить».

Услышав эти слова, которые без сомнения напоминали ему ужасное прошлое, Барте зарыдал, поспешно встал, отошел на противоположный конец террасы, чтобы свободнее предаться своему горю.

Эль-Темин продолжал:

– Я и не подумал отговаривать моего друга сдержать клятву, а ответил ему просто: «Мы вместе исполним то дело, которому вы хотите посвятить вашу жизнь; но если вы желаете, чтобы экспедиция удалась, вы должны предоставить мне руководить ею».

Всякий чужестранец, не исповедывающий ислама, узнанный в Тимбукту, непременно будет убит. Даже всякий магометанин, не тамошний, приезжающий как путешественник, а не как купец, будет принят за шпиона, отправленного из Марокко, чтобы способствовать завоеванию, и подвергнется той же участи. Следовательно, мы должны отправиться туда не только как магометане, но и с товаром как купцы.

Теперь можем ли мы присоединиться к одному из караванов, отправляющихся из Марокко к берегам Нигера? Это решительно невозможно; какую цену ни заплатили бы за молчание, всегда найдется кто-нибудь, кто предаст нас из религиозного фанатизма. В самом деле, какой магометанин, зная, что мы неверные, может молчать, когда увидит, что мы входим в тимбуктуские мечети и совершаем молитвы по закону пророка? Поэтому ради нашей безопасности мы должны выдавать себя за ревностных мусульман.

Следовательно, мы вынуждены составить наш караван сами, и не иметь в нем ни одного изменника, ни одного сомнительного человека. Ну, этот караван у меня под рукой. Мои двенадцать негров, которым я приказал перейти в исламизм, завтра они сделаются буддистами, если я им прикажу, говорят теперь довольно бегло по-арабски; это будут вожаки верблюдов, словом слуги; купцов будут представлять Барте, вы, я, два мавра – повар и метрдотель, которых я изучаю уже два года, впрочем обещание громадной суммы в случае успеха, сделает из них людей, на которых мы будем в состоянии положиться вполне; я нанял двух мавров, оттого что они были уже в Тимбукту с караванами пустыни; они еще не подозревают наших планов. Хоаквин мажордом, который говорит на всех мароккских языках, и, что еще важнее, на разных наречиях Сахары, будет служить нам переводчиком в дороге. Добрый мусульманин обязан не знать другого языка, кроме арабского. Когда придет время, я отправлю двух мавров, Хоаквина и негров в провинцию Сус, на границах Марокко; они купят верблюдов и устроят караван. Когда все будет готово, в одну прекрасную ночь мы тайно уедем из Танжера и присоединимся к нашим людям в костюмах кочующих купцов пустыни… С той минуты ни одно слово, ни одно движение не должны обнаружить наше звание. Как только мы перейдем мароккскую границу и вступим в Сахару, малейшее неблагоразумие среди племен, не знающих других законов, кроме силы и хитрости, повлечет за собой смерть… Но я не должен скрывать от вас, что опасности в дороге ничего не значат в сравнении с теми, которые ожидают нас в Тимбукту, особенно ввиду цели, которой мы желаем достигнуть.

Если мы достигнем нашей цели, мы отправимся назад по берегу Нигера до тех пор, пока не встретим «Ивонну», которая войдет вверх по реке так далеко, как позволит глубина воды.

– Ваш план удивительно составлен, но…

– Не прерывайте меня, доктор. Когда я кончу, вы можете делать какие хотите возражения, но многие, может быть, получат ответ прежде, чем вы сделаете их. Барте и я живем уже два года в Танжере, приготовляя все для этой экспедиции; мы употребляем наше свободное время на изучение арабского языка, а я еще с помощью моего друга пополняю мои недостаточные познания в географии. Барте хотел начать предприятие в этом году, но я потребовал от него четыре года, чтобы сформировать на «Ивонне» испытанный экипаж и придать маленькому отряду, который должен составлять караван, ту тесную связь, которая возникает от продолжительной жизни вместе; притом мы сами обязаны чисто говорить по-арабски и вполне изучить нравы страны, так что это замедление необходимо…

Месяц тому назад, когда мы разговаривали как сегодня на этой террасе, нам пришло в голову присоединить врача к нашей экспедиции; мы извлечем из этого тройную пользу: у нас будет лишний собеседник, а это большой отдых для ума в продолжительных путешествиях, где часто слишком скучно вдвоем в часы грусти; потом он будет лечить нас и наших людей, наблюдать за состоянием нашего каравана, и, наконец, – так как всякий врач есть и естествоиспытатель, – мы воспользуемся его специальными познаниями и изучим флору и фауну Сахары и стран, орошаемых Нигером.