Текст книги "Кольцо с изумрудом (Фантастика. Ужасы. Мистика. Том III)"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

Соавторы: Уильям Ходжсон,Мартин Свейн,Пьер Вьеру,Е. Брезоль,Д. Роппс,Михаил Фоменко,Н. Казанова,Ж. Рони-младший,Марджори Боуэн,К. Герульд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Хитченс
КОЛЬЦО С ИЗУМРУДОМ

Княгиня Данишевская была хорошо известна парижскому обществу. Она отличалась необычайной красотой и отсутствием указательного пальца на левой руке. Три месяца в году она обязательно проводила в Тунисе и всех поражало странное тяготение ее к этому городу, которое проявилось со времени катастрофы, лишившей ее пальца. Подробности этого несчастья знали только два человека в Тунисе – молодой проводник Абдул и таинственный араб Сэфти.

Княгиня вышла замуж за год до этого по страстной любви и могла быть вполне счастлива, если бы одно обстоятельство не омрачило всей ее жизни: она безумно боялась ослепнуть. Ее дед и ее мать ослепли к сорока годам. Княгиня дрожала от ужаса при мысли о возможности испытать то же самое несчастье. Однажды на балу она почувствовала острую боль глазах и с этой минуты потеряла спокойствие и сон. Не прошло и нескольких месяцев, как она дошла до полного нервного истощения. Врач стал настаивать на необходимости продолжительного путешествия. Так как мужа задерживали в Париже дела, княгине пришлось поехать со своей знакомой, уже довольно пожилой дамой, графиней Ростовой.

Они приехали в Тунис ночью и остановились в гостинице. На следующий же день княгине захотелось осмотреть главную достопримечательность города – базары. Ее спутница была очень утомлена с дороги, и княгиня поехала одна, с проводником. Это был молодой, разговорчивый араб по имени Абдул. Он добросовестно показывал княгине базары и все время рассказывал о чудесах и легендах Туниса. Мрачный мысли терзали княгиню, и она почти не слушала болтовню Абдула.

– Сегодня продажа драгоценных камней возле Джамаэз-Цитуна, – сказал он. – Не угодно ли будет княгине взглянуть на драгоценности?

Княгиня кивнула головой в знак согласия. Абдул быстро повел ее дальше. Всюду стояли кучками арабы, громко разговаривая и жестикулируя. Они продавали кольца, браслеты, брошки и неотшлифованные камни – бирюзу, сапфиры, изумруды. Вдруг княгиня увидела в толпе огромного араба в коричневой одежде и красной феске. У него были ужасные глаза, маленькие, искрящиеся и такие косые, что невозможно было понять, в какую сторону он смотрит. Эти глаза придавали ему дьявольское выражение, – казалось, он видит все и ничего.

– Это – Сэфти, знахарь, он лечит драгоценными камнями, – таинственно зашептал Абдул.

– Как это? – удивилась княгиня. – От чего он лечит?

– От всяких болезней, – отвечал Абдул. – У меня была лихорадка. Он дал мне порошок из какого-то камня, и я выздоровел. Он спас от смерти одного из сыновей бея. У него даже есть чудесный камень, который предохраняет от слепоты.

Княгиня вздрогнула.

– Это невозможно! – воскликнула она.

– Это правда, – спокойно сказал Абдул. – Я сам видел. Зеленый камень, вот такой, – и он указал пальцем на изумруд, который араб держал в руках.

От ярких солнечных лучей княгиня снова почувствовала боль в глазах. Она закрыла лицо руками и еле слышно проговорила:

– Где живет знахарь? Скажите, что я хочу пойти к нему.

– На улице Бен-Циад. У него там маленький домик, но он очень, очень богат. А когда угодно госпоже навестить мудрого Сэфти?

– Сегодня. Приходите за мной в четыре часа.

Абдул быстро заговорил со знахарем. Тот бросил на нее косой, любопытный взгляд и низко поклонился.

В четыре часа, когда почтенная графиня еще пила чай и читала какой-то увлекательный французский роман, княгиня и Абдул подъезжали к домику знахаря. Он их встретил в дверях и заговорил на ломаном французском языке. Княгиня приказала Абдулу подождать на улице и вошла в лачугу Сэфти. Тот плотно закрыл за ней дверь.

Она очутилась в полутемной комнате. Сэфти торжественно подвел княгиню к пестрому дивану и предложил ей чашку крепкого кофе. Она медленно стала пить, не спуская глаз с безобразной головы Сэфти. За стеной слышалась монотонная арабская песня. Сильный аромат, темнота, молчаливая фигура Сэфти – все это походило на кошмар. Голова была тяжелая, в висках стучало…

Наконец, с большим трудом она выговорила:

– Вы знахарь?.

Сэфти величественно кивнул головой.

– Неужели можно лечить драгоценными камнями?

Сэфти спокойно сказал:

– Госпожа не знает, что драгоценные камни – лучшее лекарство. Рубином я излечиваю безумие, топазом – лихорадку…

– А изумрудом? – перебила его княгиня. – Правда ли, что вы предохраняете изумрудом от слепоты?

Лицо Сэфти приняло мрачное и подозрительное выражение.

– Это правда, скажите, молю вас?!..

Она дрожала от волнения. Сэфти долго молчал. Наконец, тихо произнес:

– Правда.

– Я вам заплачу, сколько вы потребуете, – прошептала она. – Дайте, дайте мне ваш изумруд…

Сэфти посмотрел на нее. Потом схватил ее голову своими крючковатыми руками и повернул к окну. Княгиня замерла. Он долго смотрел на нее своими ужасными косыми глазами. И опять это походило на тяжелый кошмар.

– Может, наступит день, когда вам понадобится мой изумруд, – сказал он.

Княгиня почувствовала, как у нее забилось сердце.

– Дайте, дайте мне его, – закричала она. – Я богата, я дорого заплачу за него.

– Я не продаю своих лекарств, – спокойно сказал Сэфти. – Кто в них нуждается, живет здесь, в Тунисе. А когда больные излечены, они возвращают мне камень, который их спас. Но вы живете далеко.

Княгиня поняла, что убеждать его бесполезно. Она овладела собой и спокойно спросила:

– В таком случае, покажите мне этот изумруд.

Сэфти взял со стола тяжелую серебряную шкатулку и вынул из нее старинное золотое кольцо. Княгиня надела его на указательный палец левой руки.

– Если госпожа больна глазами, изумруд ее излечит. Тот, кто носит его три месяца в году, никогда не ослепнет, – сказал Сэфти.

Он снял кольцо с пальца и дотронулся до ее глаз. Ей показалось, что боль моментально прекратилась.

– Продайте мне это кольцо, – опять сказала она. – Я много заплачу, вам сколько хотите…

Сэфти отрицательно качал головой.

– Госпожа должна его носить здесь, в Тунисе. Только здесь. Своих камней я нс продаю.

– Я возьму его теперь с собой на два дня и заплачу вам за это.

Знахарь открыл дверь и позвал Абдула. Пять минут спустя княгиня ехала домой. Она подписала бумагу, в которой говорилось, что она имеет право носить кольцо с изумрудом двое суток и должна заплатить за это сто пятьдесят франков.

На следующий день графиня говорила капризным тоном:

– Ненавижу Тунис. Какой здесь отвратительный климат. Меня всю ночь била лихорадка.

Княгиня ничего не ответила. Он была в отличном настроении.

– Что за безобразное кольцо? – вдруг спросила ворчливая графиня. – Зачем вы его носите?

– Я вчера купила его на базаре, – ответила та.

– Послушайте, голубушка, вы бросаете деньги в грязь, – сказала графиня и легла на кушетку с новым французским романом.

В этот день княгиня снова тщетно умоляла Сэфти продать ей кольцо. Уходя из лачуги знахаря, она была сильно удручена и не заметила даже, что он обменялся несколькими непонятными словами с Абдулом.

Ей овладела непоколебимая уверенность, что она не ослепнет, пока кольцо будет в ее власти. Но не могла же она навсегда поселиться в Тунисе! Вдруг ей пришла в голову смелая мысль. Она даже покраснела от стыда. Хитрые глаза Абдула следили за ней. У дверей отеля он спросил:

– Госпожа долго пробудет в Тунисе?

– Еще с недельку, – спокойно сказала она. – Вы мне завтра не нужны, Абдул.

Очутившись в своей комнате, она позвонила и потребовала расписание пароходов, отходящих в Европу. Затем она пошла к графине.

– Как вы себя чувствуете? – весело спросила она. – Лучше, чем вчера?

– Да разве это возможно в таком убийственном городе?

– Сегодня в полночь «Звезда Италии» уходит в Сицилию. Не уехать ли нам, как вы думаете?

– Чудесно! Едем! – восторженно закричала графиня.

Княгиня страшно волновалась. Ее маленькие ручки задрожали, когда она взглянула на изумруд знахаря Сэфти.

* * *

В одиннадцать часов обе путешественницы были на пароходе. Ночь была тихая, темная.

Ровно в полночь пароход отчалил от берега. Княгиня долго стояла на палубе и смотрела на уходящие огоньки города, где жил Сэфти. Правой рукой она дотронулась до указательного пальца левой – кольцо было на месте. С каждой минутой она чувствовала себя ближе к Парижу. Она искупит свою вину перед знахарем, она щедро наградит его. Огни Туниса совсем исчезли. Княгиня думала, что пароход вышел в открытое море.

Вдруг колеса стали двигаться все медленнее и медленнее и, наконец, совсем остановились. Холодная дрожь охватила княгиню.

– Что это? – взволнованно спросила она матроса. – Случилось, какое-нибудь несчастье?

Он отрицательно покачал головой и указал на мелькавшие в темноте огни.

– Мы причалили к пристани Гамам-Леф, – сказал он. – И простоим не меньше получаса.

Княгине эта стоянка показалась вечностью. Она все время оставалась на палубе. Плеск воды, шаги – все приводило ее в дрожь, все казалось, что она видит огромную фигуру Сэфти, его ужасные, косые глаза. Наконец, погрузка кончилась и снова стали двигаться колеса. Княгиня оперлась на перила левой рукой, на которой сиял изумруд Сэфти. Она думала о том, что скоро будет в Париже, будет с мужем в своей уютной квартире, в полной безопасности.

Она не слышала мягких шагов за своей спиной, не видела, как приближалось к ее руке лезвие кинжала…

Вдруг отчаянный женский крик нарушил дремотную тишину ночи. Потом послышался плеск воды и огромная фигура спрыгнула с палубы парохода.

Когда взошло солнце и осветило многочисленные минареты Туниса, княгиня была далеко в открытом море.

А кольцо с изумрудом было снова в маленьком домике знахаря, на улице Бен-Цида. А возле него лежал палец княгини…

Е. Брезоль
ЧЕЛОВЕК СО ЗМЕЯМИ

I

– Именем Вишну, умоляю тебя, господин, пощади моего брата, – рыдал факир Сугрива, цепляясь за шею лошади Оливье Клэра, медленно направлявшегося верхом к месту казни.

Английский офицер стегнул лошадь. Внезапный скачок ее чуть не сбил с ног индуса, принадлежавшего, судя по белой одежде, к факирам высшего ранга.

Несмотря на грубый ответ, он еще не терял надежды. Скрестив руки над головой, он снова стал молить офицера.

– Господин, великий муж с лицом прекраснее лотоса, пощади моего брата! Пощади! Я уведу его туда, – далеко, по ту сторону великой реки, и никто никогда больше не услышит о нем!

Оливье на мгновение остановил холодный взор своих голубых глаз на факире и, подняв хлыст, два раза стегнул им по лицу индуса.

– Прочь, собака! – проговорил он.

Индус зарычал от боли и гнева и, отскочив назад, поднес руку к лицу, думая, что оно в крови.

Но крови не было. Тонкий хлыст отпечатал багровый крест на лице факира и ожег, как огнем.

Крупные слезы катились по лицу индуса. Он выпрямился и, превозмогая боль, угрожающе потряс кулаком вслед отъехавшему англичанину, забывшему уже о встрече.

– Проклинаю тебя! – проговорил факир голосом, дрожавшим злобой и жаждой мести. – Но ты будешь наказан, клянусь Брамой и Вишну!.. Я тебе отомщу… и месть моя будет ужасна.

Четверть часа спустя брат его, такой же факир, как и он, был казнен по приговору английских властей, обвинявших его в возбуждении к бунту соотечественников.

Рыдания давили грудь старого факира, когда он увидел своего брата Мараха, бессильно вздрагивавшего в предсмертных судорогах на веревке. Оливье Клэра это зрелище нисколько не тронуло, и ни один мускул не дрогнул у него на лице. После казни индуса он вернулся в город через Кабульские ворота и во главе отряда сипаев выступил по дороге в казармы. При проезде солдат выбегали из хижин и падали ниц перед ними. Оливье гордо сидел на своей вороной лошади, и на губах его мелькала едва заметная улыбка. Он думал о своей невесте, белокурой мисс Маргарите Уайт. Через два месяца он уедет в отпуск, женится и вместе с молодой женой вернется в эту сказочную Индию. На груди у него будет блестеть медаль, а в близком будущем он получит и повышение по службе…

II

…Откланявшись вице-королю в Калькутте, Оливье Клэр и юная жена его, прелестная Маргарита, отправились в Дели. По дороге они останавливались в живописных городах на берегу Ганга. В последний раз они выходили в Агре и любовались развалинами древней столицы Аргонии. На одной площади они увидели большую толпу. При их приближении все расступились, чтобы дать дорогу офицеру. Мистрис Клэр вздрогнула от ужаса, когда очутилась перед человеком в лохмотьях, окруженным разного рода змеями, вытягивавшими свои ядовитые головы. В испуге, она инстинктивно прижалась к мужу.

– Не бойся, Маргарита, – сказал он. – Это факир, человек божественного происхождения. Он показывает укрощенных змей.

Маргарита с расширенными от страха глазами смотрела на сидевшего на корточках факира. Он свистел в маленькую камышовую дудочку, а змеи в такт его музыке то подымались, то опускались на землю, устремив глаза на укротителя.

– Уйдем! – сказала молодая женщина. – Я не люблю этих гадов.

– Глупенькая, – ласково ответил Оливье, улыбаясь.

Они отошли от факира и заговорили о другом, вскоре совершенно забыв о змеях. Но человек, сидевший на корточках, продолжая насвистывать свою мелодию, глазами, полными ненависти, смотрел вслед удалявшейся молодой паре.

III

Оливье с женой заняли купе первого класса в курьерском поезде, отправлявшемся в Дели. Офицер погрузился в чтение, а Маргарита, высунувшись из окна, с любопытством смотрела на снующую толпу.

– О, взгляни, Оливье! – вдруг вскричала она. – Вон опять тот человек, что показывал змей на площади.

Оливье взглянул и в нескольких шагах от вагона увидел человека с бронзовым цветом лица и с толстым кожаным мешком в руках.

– Это он или кто-нибудь из его помощников! Они все здесь похожи друг на друга! – беспечно заметил Оливье.

Вскоре раздался звонок, и поезд тронулся.

– Через четыре часа мы будем в Дели, – сказал Оливье.

Маргарита улыбнулась и хотела заговорить о будущем их житье в Дели. Но крик ужаса вырвался из ее груди. Дверь купе отворилась, и в отверстие просунулась голова с перекошенным от ненависти лицом, с хищными блестящими глазами.

– Что тебе надо? – спросил офицер.

Незнакомец усмехнулся и вместо ответа быстро развязал мешок и выбросил на пол все его содержимое.

Молодые люди вскрикнули от ужаса. Из мешка вывалились змеи и, очнувшись от очарования, начали расплетаться и с шипением подымать свои страшные головы к офицеру и его жене, полумертвым от страха.

Вскоре кобра, шипя, обвилась вокруг ноги Оливье, а очковая змея, раскрыв пасть, бросилась на Маргариту. Офицер, однако, не растерялся и бросился к сигнальному аппарату. Но бледность его перешла в синеву, когда между собой и сигналом он увидел гадюку с раздувшейся от злобы шеей. Оливье попытался отстранить ее, но она быстро обвилась вокруг его руки и сжала ее своими тугими кольцами. Более мелкие змейки ползали у ног молодых людей и, наползая одна на другую, подымались выше. Длинная и тонкая коралловая змея как ремешок обвилась вокруг талии Маргариты и, ползя выше, обняла ее шею, как колье. Молодая женщина лишилась чувств. Оливье, с расширенными от ужаса глазами, сидел неподвижный и немой, как статуя.

– Узнал меня, господин? – спросил кто-то.

Офицер повернул голову к двери, но ответить не мог.

– Я – Сугрива, брат Мараха, казненного тобой год тому назад…

Оливье вспомнил, но продолжал молчать. Вскоре, однако, страшные мучения пробудили и его, и Маргариту. Крики отчаяния вырвались из их сжатых смертным ужасом уст. Они задыхались в железных объятиях змей. Тела их бессильно поникли, а безумный взор скользил то по ползущим вокруг них змеям, то по страшному, смеющемуся во весь рот лицу старого факира, заслонившего дверь и с наслаждением упивавшегося мучением своих жертв.

Поезд летел со страшной быстротой, а змеи доканчивали свою смертоносную работу.

Арвин Фульс
КОБРА

I

Горинг, когда ему рассказывали эти индийские истории, всегда смеялся.

Мы знали, что они были правдой, хотя бы и объяснялись гипнозом. Поэтому мы сердились на него.

Но Горинг был еще недавно в Индии, – иначе он надумал бы что-нибудь более разумное, чем постоянно выражать свое недоверие.

Достаточно прожить несколько времени в Индии, чтобы убедиться, что многое, представляющееся европейцу невероятным, на берегах Ганга кажется совершенно обыкновенным и что в подлунной бывает немало такого, о чем и не спится нашим ученым мудрецам.

Майор рассказал, что проделал накануне на его глазах один факир. Искусник взял небольшой моток льняных ниток, прикрепил свободный конец к своей котомке и швырнул клубок на воздух. Клубок стал подниматься все выше и выше, взлетел до облаков и в них исчез. Тогда факир позвал своего полуголого помощника и приказал ему лезть по нитке.

Мальчик тотчас же принялся выполнять приказание, ухватился за тонкую бечевку и полез. Глаза множества людей, стоявших на площади, были прикованы к нему. Помощник факира поднимался все выше и, наконец, также исчез в облаках.

Фокусник, казалось, перестал думать о нем. Он проделал еще несколько мелких опытов, но затем, как будто вспомнив о мальчике, громко крикнул, чтобы тот слез и помог ему. С облаков донесся голос мальчика, упорно отказывавшегося вернуться. Раздосадованный факир, сжав зубами длинный нож, в свою очередь ухватился за шнур и полез, все уменьшаясь на глазах зрителей. Наконец, он превратился в темную точку на синеве неба и исчез так же, как мальчик.

Вдруг с высоты донесся пронзительный вопль. Неописуемый ужас охватил сердца зрителей, когда с неба хлынул поток крови. За ним последовали отрубленные руки и ноги несчастного мальчика, наконец, глухо ударилось о землю его обезглавленное туловище.

Прошло несколько минут. Зрители оцепенели от ужаса и негодования. Между тем, убийца спустился по бечевке на землю. Нож он держал, как и прежде, своими зубами, а в левой руке нес голову мальчика.

При гробовом молчании публики факир собрал под платок окровавленные части трупа. Затем он приобщил к ним клубок, который вновь намотал подобно тому, как делают дети, когда тащат на землю бумажный змей. Когда все было готово, он сдернул платок, – и мы увидели мальчика улыбающимся и здоровехоньким. На теле его не было ни следа порезов и крови.

Над этим-то рассказом и посмеялся Горинг.

– Послушайте, майор, – трунил он, – неужели вы хотите, чтобы я в самом деле поверил подобному вздору?

– Я видел это собственными глазами, – с оттенком некоторой обиды возразил майор.

Горинг упорно продолжал посмеиваться.

Майор, видимо, рассердился.

– Я не могу, конечно, Горинг, принудить вас поверить мне, – сказал он. – Но, если вы соблаговолите прийти ко мне завтра в гости, я приглашу нескольких знакомых факиров, которые не откажутся дать нам магическое представление.

Майор предложил, кроме того, прозакладывать что угодно, что Горинг, когда ознакомится с несколькими образчиками их искусства, не станет больше сомневаться в правдивости его повествования о мальчике.

Горинг согласился на это пари.

Затем мы распростились и разошлись.

II

На следующий день, в четыре часа, мы все собрались у майора.

Он усадил нас на своей тенистой веранде.

Кроме нашего хозяина, никто из нас не видел еще настоящего индийского представления; немудрено, что все мы чувствовали себя сильно возбужденными. Горинг продолжал громко заявлять, что нисколько не верит в мнимые чудеса туземных магов, а инженер Ермин, которого мы не без основания считали ученым, вертел в руках небольшой фотографический аппарат, имевший вид обыкновенного сигарного ящика: многие из туземцев питают отвращение к фотографии и ни за что не позволяют снимать себя.

На земле, перед верандой, под яркими лучами солнца, сидели два оборванных индуса. Оба эти факира славились своим неизъяснимым искусством.

В приготовлениях к сеансу не было ничего внушительного. У факиров не было с собой ничего, кроме небольшой корзины вроде тех, которыми пользуются европейцы, и узелка, с вещами.

Когда майор подал знак, что пора начинать представление, один из фокусников, – старый, седой индус, – сунул руку в корзину и вытащил оттуда большую змею. Это была кобра. Она с быстротой молнии взвилась кверху, громко зашипела и стала раскачивать голову, разрезая воздух своим высунутым языком. Второй факир нежно и тихо играл на небольшой тростниковой дудке. Змея покачивалась и кружилась, точно желая изобразить плавный танец.

Мы услышали, как щелкнула камера Ермина и выпала использованная пластинка.

Музыка зазвучала громче, – с такой силой, что казалось невозможным, чтобы она исходила из такой небольшой тростниковой дудки. Кобра мерно покачивалась, как будто выростая на наших глазах; голова ее так быстро двигалась в воздухе, что принимала вид призрачной драпировки, усеянной сверкающими бриллиантами. Страшные глаза на темном фоне горели ярким блеском…

Никто из нас не уловил и не мог потом припомнить, когда именно началось превращение. Нас охватил полумрак, который все более сгущался. Кружащаяся кобра все явственнее принимала образ танцующей женщины, музыка звучала в наших ушах все громче…

Я припоминаю, что Ермин сравнил позднее то, что мы ощущали в это мгновение, с галлюцинацией, испытываемой под хлороформом. Из этого можно заключить, что инженер сохранил тогда полное самообладание и не утратил своей обычной наблюдательности. В моей же памяти сохранилось лишь смутное представление о том, что в тот самый момент, как щелкнул фотографический аппарат, произошло необычайное превращение.

Вдруг музыка умолкла. Перед нами стояла живая девушка. Ее еще обволакивало черное, усеянное бриллиантами покрывало. Но вот она откинула ткань, – и мы увидели ее лицо.

Мы остолбенели от ужаса, смешанного с восторгом. Она обвела своими черными глазами всех присутствующих, и взор ее остановился на Горинге. Ее красота была поразительной, неописуемой, дышала диким величием и сатанинской необузданностью. Сердце судорожно сжималось при виде ее, в крови загорались неутолимые, жгучие вожделения.

Мы затаили дыхание, сидели, точно очарованные, боясь пошевельнуться. Один только Ермин не подчинился наваждению: инженер был способен увлекаться лишь красотой мостов и конструкцией паровозов. Он отнесся к видению столь хладнокровно, что успел сфотографировать его.

Девушка, не сводя глаз с Горинга, плавно приближалась к веранде.

С уст его сорвался легкий возглас страха и восхищения. Он вскочил и бросился к ней навстречу с распростертыми объятиями.

Лицо ее было ослепительно белым; темные, огневые глаза казались бездонными, сверкали, как черные алмазы. Она простерла обе руки к Горингу… и исчезла.

III

Мы точно пробудились от сна.

Майор стал протирать свои глаза и глубоко вздохнул. Хорошо, что этого вздоха не слышала его жена, полная, румяная женщина, не имевшая ничего общего с привидениями.

Ермин приводил в порядок свой фотографический аппарат; его руки сильно дрожали; он попросил виски с содовой водой, и чтобы налили побольше виски. Инженер пояснил, что чувствует себя несколько возбужденным.

Горинг не сказал ничего. Он вернулся на свое прежнее место, опустился на стул и пылающими глазами уставился на то место, где только что исчезла «она».

Факиры собирали на солнцепеке свои вещи.

Майор заплатил условленную сумму и попросил их исчезнуть поскорее. Затем он обратился к Горингу.

– Ну, дружище, теперь пора уже и вам окончательно проснуться! – воскликнул он, как бы шутя, но с несколько принужденной улыбкой.

Горинг ничего не ответил. Он продолжал смотреть на то же место, точно все еще созерцая привидение.

Ермин встряхнул его, но Горинг, видимо, не замечал нашего присутствия.

Мы начали тревожиться, стали трясти его сильнее и заставили выпить немного виски. Он пробормотал, наконец, что-то непонятное. Голос его дрожал, как у человека, который находится под влиянием наркоза или в сильном опьянении.

Мы отнесли Горинга в дом, расстегнули на нем одежду и попробовали лить ему на голову холодную воду. Нам удалось, наконец, добиться того, что он стал озираться усталыми, мутными глазами.

– Где она? – прошептал он.

– Не валяйте, пожалуйста, дурака, Горинг, – нервно сказал майор. – Все это такая же галлюцинация чувств, как фокус с мальчиком и клубком ниток.

– Гипноз! – крикнул Ермин из темной камеры майора, где он спешил проявить свои пластинки.

– Я должен пойти к ней! – возбужденным голосом воскликнул Горинг.

– Вот этого-то и не надо! – возразил майор, не скрывая больше, насколько он встревожен.

Он послал своего слугу за доктором, наказав поспешить, насколько возможно. Тем временем мы все, – Ермин успел уже зафиксировать свои снимки, – держали Горинга, которым овладел припадок буйного умоисступления. Майору он подбил глаз, а мне, до прихода врача, успел закатить несколько увесистых оплеух.

– Это похоже на припадок острого психоза, – сказал врач, производя Горингу впрыскивание посредством небольшого серебряного шприца.

Горинг несколько успокоился, и мы уложили его на кровать майора.

Он продолжал стонать и жаловаться:

– Я люблю ее! Я люблю ее!..

Мы рассказали доктору обо всем, что произошло. Врач выслушал с весьма озабоченным видом. Он достаточно долго прожил в стране, чтобы ознакомиться со многими вещами, о которых ничего не упоминается в медицинских книгах.

Нашу беседу вдруг перебил Горинг, совершенно отчетливым голосом спросивший, куда ушли факиры.

– Я должен разыскать их, – добавил он.

– Не будьте таким идиотом, Горинг, – горячился майор. – Никакой женщины тут не было, мы просто видели дьявольское наваждение, мираж, фата-моргану… Даю вам честное слово, что вы обморочены! Разве я не прав, Ермин?

Инженер вошел в комнату, держа в руке три мокрые пластинки, лицо его казалось несколько смущенным.

– Конечно, вы как нельзя более правы, майор, – сухо ответил он, сделав незаметный знак головой. – Все это было сплошной галлюцинацией, и вы высказали себя далеко не героем, любезный Горинг. Выпили ли вы слишком много виски? Или получили солнечный удар? И что вы такое увидели?

– Я видел ее!

Лицо Горинга приняло восковой оттенок, глаза потускнели.

– Вы уверены, что это была не змея?

– Сначала я увидел змею, – согласился Горинг, – но потом змея стала расти и превратилась в нее.

Горинг дрожал, как в лихорадке, совершенно подавленный происшедшим.

– Черт бы меня побрал! В славном он положении, нечего сказать! – бормотал Ермин, стоя в ногах у кровати Горинга и держа за спиной мокрые фотографические пластинки. Он смотрел на больного с состраданием, в котором сквозила и любознательность натуралиста.

– Хороша ли она была собой, Горинг? Быть может, у нее были такие же деревянные ноги и фальшивые зубы, как у мистрис О’Теа?

Горинг ответил попыткой подняться с постели.

– Перестаньте подтрунивать, Ермин, – сказал майор, удерживая Горинга.

Затем он приложил все старания к тому, чтобы убедить больного принять присланное врачом лекарство.

Вскоре за тем Горинг заснул. По знаку инженера, мы отошли вместе с ним в сторону.

– Видели вы когда-нибудь нечто подобное? – невольно вырвалось у Ермина, когда мы окружили его. – Вот три снимка: на одном запечатлелось то мгновение, когда факир вынул кобру из корзины; на втором – первое появление красавицы; на третьем – момент, когда Горинг хотел обнять ее. И, – голос его нервно дрогнул – я готов прозакладывать свою голову, что он почти держал в своих объятиях отвратительное пресмыкающееся! Посмотрите-ка!

Он показал последний негатив на просвет. Мы ясно различили на стекле фигуру Горинга. Между его руками и отвесно вытянувшимся туловищем огромной кобры оставался промежуток не более, чем в два дюйма.

Майор дрожал, как в ознобе.

– Как видите, – продолжал Ермин, – фотографическую камеру нельзя обмануть гипнозом. Девушка, которая старалась очаровать нас на веранде, была не чем иным, как ядовитой змеей. И мы все охотно стали бы целовать эту гадину!

– Глупая шутка, Ермин, – заметил майор, все еще не преодолев нервной дрожи. – Мои приятели-факиры одурачили нас довольно грубо. Не скоро они дождутся от меня нового приглашения!

IV

Майор и я вызвались присмотреть за Горингом в течение ночи.

Больной, по-видимому, угомонился и лежал спокойно. Доктор обещал навестить его в 2 часа ночи, когда будет возвращаться домой от знакомых.

Я решил лечь спать на несколько часов, чтобы сменить затем бодрствующего майора.

Приблизительно в половине второго я внезапно проснулся: майор встряхнул меня за плечи. Горинг исчез. Окно на веранде было раскрыто…

Не было сомнений, что он выскочил в это окно.

– Почти в час он заснул, – пояснил майор. – Тогда я тоже закрыл глаза и задремал на несколько минут.

Пока он говорил, пришел врач. Он испугался так же, как мы, когда узнал об исчезновении пациента.

Мы разбудили всех слуг и отправились немедленно на поиски. Болезнь Горинга была такова, что можно было ожидать всяких сумасбродств.

Вероятно, мы скоро захватим его. Одежда Горинга осталась в спальне; человек в одном ночном белье не может убежать далеко, не обратив на себя внимания.

Но не успели мы дойти до конца сада, как майор громко вскрикнул от ужаса.

Мы не могли заметить ничего, так как грузная фигура майора застилала перед нами узкую дорожку. Мы услышали только тихий шелест среди опавших листьев и увидели, что майор с быстротой молнии выхватил из кармана свой револьвер.

Раздался звук выстрела, и затем еще громче зашуршали опавшие листья.

Майор опустился на колени.

– Вот бедняга Горинг! – тихо произнес он, зажигая спичку.

Голова мертвого Горинга покоилась на коленях майора.

На горле несчастного темнел кровавый след ужасного укуса ядовитой кобры.