Текст книги "Охотники за каучуком"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Наконец, кровь перестает сочиться, благодаря компрессу, останавливающему кровотечение. Так как обувь его не оставляет следа, то надежда на спасение еще не потеряна. Поневоле приходится отказаться от борьбы – необходимо по крайней мере уйти от врагов.

Он продолжал бежать и скоро заметил, что почва кругом заметно изменилась. Вид лиан, все более и более опутывающих гигантские деревья, богатая растительность, изобилующая яркими и неповторимыми цветами, наконец, присутствие кустов, – все говорило, что он находится на опушке леса, что лесу скоро конец.

Вдруг он выбегает на открытое место; это громадная саванна, поросшая жесткой, короткой травой, наполовину опаленной солнцем. Местность ему кажется знакомой. Уж не бывал ли он здесь, в поисках новых пастбищ для своего скота? Весьма возможно! И он бежит дальше по луговой равнине; но резкий пронзительный звук, донесшийся до него, заставляет его замедлить свой бег.

Этот род свиста и треска, напоминающего детские трещотки, хорошо знаком исследователям. Шарль ни минуты не сомневался: это характерный звук роговых колец на хвосте гремучей змеи. Довольно неуклюжая в своих движениях и апатичная по природе, гремучая змея почти никогда не нападает на человека, а напротив, имеет привычку уходить, как только заслышит его приближение. Вот почему рекомендуется, проходя по местам, где водятся эти змеи, идти не спеша и ударять прутом впереди себя по траве, под которой эти змеи скрываются. Этой простой предосторожности бывает вполне достаточно, чтобы заставить гремучую змею уйти. Но, с другой стороны, она приходит в бешенство, если нарушить ее покой хотя бы самым легким прикосновением. Горе тому человеку, который, проходя, заденет ее или наступит на нее ногой: в один момент она свернется спиралью, высунет голову над кольцами туловища, которое, как пружину, выбросит вперед по направлению обидчика. Это уже не прежнее апатичное существо – теперь она ни в чем не уступит знаменитой мартиникской железной змее. Укус ее почти всегда смертелен.

Шарль, не выказывая ни малейшего чувства страха или удивления, только несколько замедлил свой шаг и стал слегка похлопывать высокую траву длинной тростью.

Спустя несколько секунд он снова услышал такой же треск и шелест, а там еще и еще. Очевидно, эта часть саванны положительно кишела гремучими змеями. Но плантатор смело продолжал идти вперед, ни мало не смущаясь этим ужасным соседством.

Он припомнил, что в детстве его чернокожий воспитатель, старик Казимир, научил зачаровывать змей и что он же несколько раз заговаривал его и прививал известные яды, не только противодействующие ядовитости укуса, но и ограждающие от укуса.

Эти прививки, возобновляемые время от времени, сохранили свою силу.

– Ах, будь у меня время, как бы легко мне было призвать к себе всех этих чудовищ и повести их за собой навстречу негодяям, которые гонятся за мной. Какое грозное войско! – проговорил он про себя.

И, продолжая слегка пошевеливать длинной палкой траву, он поднес лезвие своего тесака к губам и стал наигрывать на этом странном инструменте своеобразную мелодию – чрезвычайно нежную и приятную.

И странное дело: на пространстве двадцати – двадцати пяти метров трава зашевелилась, тут и там появились черные точки, а затем и головы змей, покачивавшихся грациозно на своих лебединых шеях.

– Да, – продолжал молодой француз, – я знаю, вы любите эту музыку, и вас мне нечего бояться! .. Что для меня опасно, так это недомогание, какое я начинаю ощущать и которое вдруг вызвало во мне чувство усталости! Что бы это значило? Неужели стрела была отравлена?

Он продолжал идти еще с четверть часа, не переставая насвистывать, и стал замечать, что змей все меньше и меньше; вскоре они совершенно исчезли.

Его недомогание заметно усилилось; он ощущает сильный озноб, в ушах у него шум, в глазах мутится. Бросив взгляд на свою руку, он замечает, что она потемнела, стала мертвенно синеватой, кругом появилась опухоль; пальцы на руке начинают терять свою обычную подвижность; чувствительность при касании уже совершенно утрачена.

Тем не менее присутствие духа не покидает раненого. Будучи убежден в серьезности своего положения и вполне сознавая, что его рана, если не смертельна, то во всяком случае чрезвычайно опасна, он только ускоряет шаг по направлению к темной полосе, виднеющейся на горизонте прямо против него.

Что же там, снова начинается полоса лесов?

Он смутно припоминает, что когда-то он там видел большую и широкую реку.

Задыхаясь, изнемогая и умирая от жажды, он, наконец, вступает под сень первых деревьев, которые он увидел еще издали. Да, он не ошибся! Вот и река шириною около двадцати пяти метров и местами поросшая по берегам муку-муку.

Значит, он может утолить свою жажду, помыть свою рану и восстановить отчасти свои силы, погрузившись в холодные струи реки…

Проклятье! Он вдруг проваливается выше колен в топкое, мягкое болото, предательски поросшее сверху зеленой травой. До реки остается еще пять-шесть метров, но добраться до нее по этой илистой отмели нет никакой возможности.

Он с большим усилием выбирается из этой тины на твердую землю и, полный отчаяния, бежит вдоль берега, надеясь найти где-нибудь место, какой-нибудь перешеек, скалу или что-либо в этом роде, позволяющее ему добраться до воды и погрузиться в нее, хотя бы даже она кишела кайманами и электрическими угрями.

Но напрасно! Илистая отмель тянется бесконечно и беспрерывно на всем протяжении, куда только хватает глаз, и он не может рискнуть перебраться через нее, не затонув окончательно в этом иле.

ГЛАВА XVI

Что это за яд? – На берегу проклятой реки. – Поваленное дерево. – Жажда. – Кайман. – Отчаянная борьба. – Победа. – Электрические угри. – Муки Тантала. – Прорванный мост. – В воде. – Естественный плот. – Вперед! – Последнее сражение. – Лассо. – Побежден. – Триумф и поражение. – Военный клич мундуруку. – Ужас Табира. – Первый труп. – Мститель. – Свободен. – Отдан на съедение диким зверям и муравьям. – Возвращение в усадьбу. – Беда.

В обычных условиях Шарля не тяготила экваториальная жара. Он, подобно неграм и индейцам, мог идти сколько угодно под палящими лучами солнца, не опасаясь солнечного удара, постоянно висящего угрозой над каждым человеком белой расы в этих краях. Не боялся приступов лихорадки, которая для непривычного европейца является неизбежным следствием чрезмерного утомления. Он умел также очень долго обходиться без питья и без пищи. К несчастью, рана все это изменила.

Молодой человек сразу утратил все проворство и ловкость хищного животного, всю свою удивительную выносливость, постоянно поддерживаемую подвижной жизнью и окружающими опасностями, и, если сохранял еще ясность мысли, то только благодаря невероятному усилию своей воли.

Мучимый голодом и жаждой, невыносимо страдая от раны, окруженный со всех сторон, он все еще пытался бороться.

Река текла почти по прямой линии вверх от места, где он увяз, но ниже течение ее казалось чрезвычайно извилистым. Шарль не без основания полагал, что, спустившись вниз по течению, он сумеет найти место, где ил не успел еще скопиться в таком количестве.

Он снова пошел, прокладывая себе дорогу между кустами, обрамлявшими берег реки, с трудом продвигаясь вперед и опираясь на палку. Левая рука его уже не могла удержать тесак, чтобы прорубить дорогу в чаще. Тернии и колючки разрывают его одежду и тело; лианы поминутно преграждают путь.

Все как будто сговорилось против него. Но вот вздох облегчения вырвался, наконец, из его груди. Он увидел недавно поваленное грозою громадное дерево, перегородившее реку и как бы образовавшее собою мост. Не заботясь о том, что из этого может выйти дальше, Шарль решил во что бы то ни стало переправиться через эту проклятую реку; непреодолимый инстинкт, берущий верх даже над разумом, влечет его вперед.

Это упавшее дерево, превосходный купайа, чрезвычайно похоже на симарубу, с которым его очень легко спутать и от которого оно отличается только корнями, коричневыми и волокнистыми, тогда как корни симарубы желты и компактны. С неимоверным трудом Шарль взбирается на ком земли, удержавшийся в корнях вырванного грозой дерева. Садится верхом на гладкий и прямой ствол, чтобы, ползя по нему, постепенно двигаться вперед в сидячем положении, так как чувствует, что не в состоянии удержаться на ногах.

Вот он уже на полпути. Пока все идет благополучно. Он уже у кроны дерева, громадные развесистые ветки которой достигают противоположного берега.

Так как муки жажды становятся совершенно невыносимыми, он собирается спуститься по одному из больших суков в воду и погрузиться в нее. Он уже предвкушает наслаждение от этого купанья, которое должно вернуть ему силы и бодрость, и медленно склоняется над водой.

Но, о ужас! Что-то бесформенное, зеленоватое, с невероятной быстротой движущееся в воде, вдруг вынырнуло наверх, и почти у самых его ног раскрылась громадная пасть с синевато-лиловатыми челюстями, готовыми сию минуту сдавить его. Одновременно омерзительный запах мускуса отравляет воздух.

– Кайман! – шепчет он, ужаснувшись. Но, к счастью, чудовище слишком спешило, не то, не прошло бы пяти – шести минут, и Шарль неминуемо сделался бы добычей крокодила.

Но в нем вместе с опасностью растет и мужество. Призвав на помощь весь остаток сил, он повисает онемевшей рукой на ветке и, преодолев ужаснейшую боль, причиняемую ему этим усилием, рубит тесаком тупоносую морду каймана.

Несмотря на толстую и крепкую броню, верхняя чавка почти отсечена, кровь течет ручьем, но Шарль продолжает рубить с размаху, как мясник мясо.

Ошеломленный частыми ударами, изуродованный и окровавленный, кайман видит, наконец, что он бессилен против такого врага, и отступает. Он резко ныряет на дно и скрывается, бешено колотя хвостом по воде, так что пена и брызги настоящим дождем разлетаются кругом. У Шарля только одна забота: проглотить несколько глотков воды, от которых, быть может, зависит его жизнь.

Течением в одну минуту смыло все следы ожесточенной борьбы человека с крокодилом, француз вторично наклоняется над водой и хочет погрузиться в реку. В силу привитой ему воспитанием привычки всегда соблюдать осторожность, он приглядывается раньше к светлой и прозрачной реке, чтобы убедиться, нет ли здесь еще другого каймана.

Каймана нет, но что это за существа, длинные, темные, почти черные, извивающиеся, как змеи? Их здесь штук шесть, если не больше; длина их достигает приблизительно полутора метров; они как будто сторожат добычу.

– Гимноты! – воскликнул с отчаянием Шарль. – Боже мой! Да это какое-то проклятие! Нет, я не стану пить!

Он знает, что несмотря на их безобидный вид, эти электрические угри, или гимноты, страшно опасны не только для всех водяных существ, но и для человека и самых крупных млекопитающих.

Не только одного их прикосновения достаточно, чтобы парализовать самое сильное существо, но и жидкость, которую они выделяют, действует точно так же, как и само их прикосновение, и противиться этому нет никакой возможности.

Удрученный, но не подавленный этим безжалостным стечением обстоятельств, Шарль решается снова взобраться на ствол и переправиться на другой берег этой предательской реки, в которой не мог ни восстановить своих сил, ни утолить своей жажды. Но теперь он с ужасом замечает, что дерево при падении раскололось, и крона держится у ствола всего на нескольких волокнах да на коре.

От движения и сотрясения во время его борьбы с кайманом, под тяжестью его собственного тела верхушка совершенно отделится от ствола, это несомненно. Уже сейчас слышится подозрительный и зловещий треск. И вот вся крона, под напором излишнего веса, и благодаря силе течения, сначала слабо колыхнулась, едва только Шарль успел перебраться на нее, затем описала как бы полувращательное движение и наконец отделилась от ствола.

Шарль, судорожно вцепившись в ветви, не выпускал их из руки. На его счастье, купайа – одно из самых легковесных деревьев и может служить как бы естественным плотом. Кроме того, падение обломившегося конца ствола в реку спугнуло и разогнало гимнотов.

Верхушка дерева завертелась и поплыла по реке, уносимая течением. Наконец-то Шарль может напиться вдосталь, может с наслаждением погрузиться в воду, одно прикосновение которой к его пылающему телу является для него неописуемым блаженством. Пробыв несколько минут в воде, он перестал ощущать всякую боль, и здоровый организм его как-то сразу ожил. Он хотел бы продлить это наслаждение, но возможная и даже вероятная близость страшных обитателей этих вод заставляет его отказаться от своего желания.

Он ни минуты не переставал цепляться за сучья и ветви своего плавучего зеленого острова, который течением прибивало ближе то к одному берегу, то к другому, в зависимости от капризов течения. Сознавая, что он может бесконечно плыть так вниз по течению, Шарль решается воспользоваться моментом, когда вершину прибило течением ближе к противоположному берегу, чтобы заставить свой плавучий остров поскорее пристать к нему.

Сделать это не так трудно, как это кажется с первого взгляда: на берегу у самой воды росли громадные деревья, нижние ветви которых далеко простирались вперед и нависали над рекой.

Шарль, ухватившись за одну из таких больших ветвей и обхватив изо всей силы обеими ногами тот сук, на котором он плыл, притянулся к большому дереву и таким образом пристал, по счастливой случайности, в таком месте, где не было илистой отмели.

Ступив на твердую почву, он отвязал свой пояс, погрузил его в воду, перевязал им свою раненную руку, еще раз освежил лицо водою и затем продолжил путь. Лес снова начал редеть… скоро открывалась саванна.

Кедровую палку он обронил во время борьбы с кайманом. Теперь срезал себе здоровую палку гвианского дерева, заострил ее с одного конца и довольно бодро зашагал вперед по тому направлению, где, по его предположению, должна была находиться его усадьба.

Прошло два часа. По рассчетам молодого плантатора ему оставалось всего километров 20 до усадьбы. Вдруг поблизости раздался протяжный вой. Шарль сразу узнал его: значит, разбойники не утеряли его следа.

Крики усиливались, и вот из высокой травы, точно из-под земли, выросла группа людей, бегущих к нему. Их пятеро. Это они, пять оставшихся в живых из восьми его преследователей, трое мура и двое мулатов.

Запыхавшиеся, озлобленные, все в поту, они с криками окружают его, размахивая своим оружием. Шарль хватается за свой кол.

Смущенные на мгновение решительным видом противника, враги останавливаются.

Индеец, желая, очевидно, покончить с ним сразу, не рискуя доводить дело до рукопашной схватки, приготовился пустить в него стрелу; но один из мулатов ударом своего тесака плашмя переламывает стрелу и кричит.

– Разве ты не знаешь, что набольший приказал захватить его живьем?!

– Я не знаю никакого набольшего! Не мешай мне, я хочу убить этого белого!

– После, если хочешь, но не теперь! Пойми же ты, дурак, что когда он будет в наших руках, нам легко будет овладеть серингалем, не подвергая себя опасности. Если же ты его убьешь, все будет кончено, и те, кто отстаивают жилище, не захотят нас слушать!

Тогда, поняв в чем дело, мура опускает свое оружие, но при этом спрашивает:

– Ну, а кто же задержит его? Этот человек сильнее нас всех, вместе взятых! Я боюсь!

– А разве у каждого из нас нет лассо?

Но Шарль, не дожидаясь конца этого разговора, кидается на своих преследователей с колом в руке. В другое время ни один из негодяев не остался бы жив, но молодой француз сильно ослабел за эти два дня беспрерывных мучений и страданий.

Тем не менее перепуганные мура и бразильцы разбежались, как зайцы, во все стороны, но затем тотчас же возвратились, окружив его с пяти сторон и угрожая своими лассо.

Шарль хватается за тесак, старается пробить себе дорогу и уйти из этого заколдованного круга, центром которого он теперь является. Он вторично бросается на врага, но вдруг останавливается, заслышав свист лассо.

Не успела ременная петля опуститься на его плечи, как он с удивительной ловкостью и проворством рассекает ее у себя над головой. Но второе лассо, а затем третье одновременно готовы опуститься на него. Он успевает рассечь второе, но третье захватывает его по рукам в тот самый момент, когда он готовится отпарировать летящую петлю обратным ударом тесака. Петля туго стягивает его плечи, прижимает руки к бокам и парализует всякую возможность движения. Нападающие приветствуют воем радости эту удачу.

Мура, пустивший лассо и держащий в руке его конец, сильно встряхивает его, и сотрясение, передавшееся Шарлю, настолько сильно, что тот не может устоять на ногах и падает, как подкошенный, на землю.

Тогда один из мулатов кидается к нему, полагая, что теперь ему легко будет справиться с этим человеком, и хочет связать ему ноги, но в тот же момент негодяй падает от сильного удара ногой в грудь, который ему наносит уже лежащий на земле француз. С глухим криком отлетев в сторону, враг остается сидеть на траве, дико вращая глазами.

Однако, вложив остаток сил в этот последний удар, Шарль уже не в состоянии сопротивляться остальным четверым. Одно мгновение он еще старается стряхнуть с себя эту горсть врагов, но вскоре наполовину теряет сознание и остается неподвижен.

Мура с криком торжества кидаются связывать его, затем принимаются плясать вокруг него, как безумные.

Но торжество их непродолжительно: грозный крик оглашает воздух и отдается по всей равнине. Мура в недоумении смолкают и прислушиваются, как бы не доверяя своему слуху.

Тот же крик повторяется снова, но уже ближе и заканчивается грозным ревом, напоминающим крик разъяренного ягуара.

Негодяи узнают военный крик грозных воинов мундуруку, самых отважных из всех Амазонских индейских племен и непримиримых врагов муру.

Не заботясь более о своем пленнике, охваченные на стоящей паникой, они бегут без оглядки, как стадо молоденьких пекари от преследующей их пантеры.

В этот момент необычайного роста индеец, совершенно голый, в военном снаряжении, сложенный, как древний гладиатор, быстрыми прыжками выбегает на равнину и, как гром, обрушивается на мулата, еще не пришедшего в себя от пинка, полученного им от Шарля и потому только не последовавшего примеру своих товарищей. Красавец индеец в третий раз издает свой воинственный клич и добавляет:

– Господин, это я!

Но Шарль едва в силах прошептать ему в ответ:

– Это ты, Табира?!

Мулат, схваченный одной рукой за шиворот, как паршивый щенок, падает на колени и молит о пощаде.

Но индеец, лицо которого искажено злобой, разражается демоническим хохотом. Наполовину придушенный мулат опускает голову, издавая глухое хрипение. Тогда индеец, выпустив его горло, схватывает за курчавые волосы и заносит свой тесак. Раздается глухой удар, и туловище падает на землю, мигом обезглавленное.

Табира отшвыривает от себя голову ногой с омерзением, затем склоняется к своему господину и перерезает лассо, которым тот был связан.

– Скажи, господин, хочешь, чтобы я убил и остальных? – спрашивает он.

Но молодой человек не может даже ответить.

Решительный индеец принимает его молчание за утвердительный ответ, поднимает с земли свой тесак и сарбакан и устремляется по следам беглецов.

Не прошло и получаса, как он вернулся, гордый и довольный, весь испачканный кровью, и снова склонился над Шарлем, который начинает приходить в себя.

– Табира! – говорит хозяин. – Это ты, верный друг!

– Это я, господин! Пойдем отсюда, теперь нам нечего больше опасаться!

– Ты их всех убил?

– Мура – черные коршуны, которые осмелились поднять руку на белого, возлюбленного мундуруку! Табира только отомстил за своего друга и казнил подлых хищников. Теперь все кончено, будь спокоен; они больше не вернутся. А кафузы, друзья черных коршунов, тоже умерли. Пойдем же, господин, с твоим верным индейцем. Надо спешить, время уходит, а ведь там есть еще и другие! ..

– Дай мне хоть поблагодарить тебя, мой славный друг!

– Благодарить? За что? Разве ты не брат мундуруку? Разве ты не кормил, не поил и не берег наших стариков, наших женщин и детей, когда мы, мужчины, были на тропе войны? Разве ты не сражался против их врагов? Теперь ты слаб, но рука Табиры сильна, и она поддержит тебя, и если нужно, то даже понесет тебя!

С этими словами Табира внимательно осмотрел рану Шарля и одобрительно покачал головой.

– Эти мура – глупые свиньи! Счастье, что им не знаком вурари (кураре). Господин ранен стрелой, отравленной ядом пипы; ему нечего опасаться!

Пипа – очень крупная американская жаба отвратительного вида.

– Пипа – не смертельный яд, – продолжал индеец, – особенно для человека, которому были сделаны прививки против змеиного яда. Табира знает травы, которые уймут лихорадку и опухоль! Господин скоро опять будет здоров!

Утешив таким образом раненого, он достал из своей походной сумы лепешку из кассавы и маленькую флягу с арума.

С жадностью уничтожив лепешку и сделав несколько глотков тафии, Шарль почувствовал себя гораздо сильнее и бодрее, и оба друга отправились отыскивать подходящее место для ночлега, оставив труп бразильца-мулата на съедение диким зверям и термитам.

Согласно настойчивому желанию Табиры, этот труп, равно как и тела остальных врагов, должны исчезнуть бесследно. Быть растерзанным ягуарами или объеденным муравьями считается в глазах индейцев с берегов Амазонки верхом злосчастья. Вот почему мстительный мундуруку не пожелал избавить своих заклятых врагов от этого посмертного изгнания.

На ходу индеец срывал какие-то травы и растирал их листья и стебли руками, изготовляя род пластыря, который он и наложил на рану своего господина.

Быстро наступила ночь. Табира своим тесаком срезал немного разных трав, сделал из них густую и мягкую подстилку, и оба друга заснули на ней крепким сном.

Усталость и страдания, перенесенные Шарлем за эти два дня, так подействовали на его организм, что он проспал до самого восхода, не просыпаясь.

Между тем лечение Табиры было столь действенно, что за ночь боль значительно ослабла, опухоль спала, и рана не имела уже столь ужасающего вида.

Теперь для заживления раны нужно было всего несколько дней.

Подкрепив свои силы поутру кое-какими кореньями, собранными на рассвете, Шарль и Табира двинулись в путь.

По пути Шарль узнал от своего спутника, как тот покинул усадьбу, как отправился разыскивать своего господина, как он сперва напал на след мура и каторжников, затем на след дикого коня, к которому был привязан его господин.

Все это, конечно, отняло у него очень много времени, особенно если принять во внимание расстояние до того места, где было совершено на Шарля дерзкое нападение.

Но несмотря на свое поразительное чутье, на свою неутомимость и легкость на ходу, он, как мы видели, чуть было не опоздал. Шарль в сущности был обязан жизнью только той случайности, что негодяи непременно хотели захватить его живым.

Расстояние, отделяющее их от серингаля, уменьшается с каждым часом. Шарль давно уже в знакомых местах. Он спешит, чтобы сократить еще более последние минуты пути, разделяющие его и его близких, которых он чуть было не лишился навсегда.

И его сердце, сердце супруга и отца, трепещет от радости при мысли о свидании, на которое он боялся даже надеяться! Все его существо стремится туда, где его ждут родные, тревогу и опасения которых за себя он спешит успокоить… Вот, наконец, большие деревья рощи, в которой прячется его жилище. Пальмы, манговые деревья, апельсины, бананы…

Но что значит эта мертвая тишина кругом? Почему не слышно обычного шума кишащего жизнью муравейника, этого миниатюрного промышленного городка?

Что это? Воображение? .. Подходя ближе, Шарль не видит хижин рабочих, рассыпанных вокруг барского дома.

Он с недоумением смотрит на своего краснокожего товарища, который также, видимо, смущен, несмотря на присущее всякому индейцу хладнокровие. Местность все та же, ничто кругом не изменилось, а нигде нет следов жилья…

Шарль, едва оправившийся от ужасных потрясений, пережитых им, думает, что его преследует страшный кошмар. Он кидается вперед и в несколько прыжков оказывается на том месте, где был его дом; глаза его встречают обгорелые бревна, а из груди вырывается ужасный крик.

Хижины, карбеты, склады и магазины, его жилище – все это превратилось в груду обгорелых обломков и пепла, из-под которого там и сям торчат обуглившиеся пни.

Весь громадный персонал, состоявший из негров и индейцев, с женами и детьми, исчез, точно так же, как и его собственная семья.

Не в силах произнести ни слова, несчастный чувствует вдруг, что жизнь покидает его.

Он раскидывает руки; раздается его нечеловеческий вопль, и покачнувшись, как подкошенный, он падает, точно громом сраженный, на руки верного индейца.