Текст книги "Охотники за каучуком"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

ГЛАВА XIV

Мучимый голодом. – Сырое мясо. – Отвращение. – Обезьянье угощение. – Остатки жира ягуара. – Ночь на дереве. – Как разводят огонь в лесу. – Конский филей. – Угрозы, которые могут быть приняты за похвальбу. – Подвиги белого, превзошедшего индейца. – Трудности отыскивать направление в лесу. – Применение листьев и стеблей дикого ананаса. – Индейский лук. – Примитивное, но грозное оружие. – Без сапог. – Шарль нападает в свою очередь. – Охотники за людьми. – Без следа. – Первая стрела.

Избавившись, наконец, от обезумевшего коня, Шарль прежде всего перерезал ножом свои путы и принялся растирать отекшие ноги.

Несмотря на свою необычайную силу, он чувствовал себя совершенно разбитым. С каким наслаждением растянулся бы он тут же, на земле, и вкусил несколько часов живительного отдыха и сна! Страшные опасения, тревога за близких не позволяли думать о себе, о своем отдыхе. Он ничего не ел с самого утра. Его мучил голод, но нет возможности развести огонь: его кремень и огниво утеряны, а есть сырое мясо лошади, внушающее ему непреодолимое отвращение, он не решался.

Но вот поблизости ему бросаются в глаза несколько диких ананасов, плоды которых за неимением лучшей пищи все же дают возможность хоть на время утолить голод, а главное, томящую его жажду.

Только теперь ему становится ясен весь ужас его положения: он совсем один, без оружия, в совершенно диком месте и далеко от своего жилища. Кроме того, близится ночь, страшная, таинственная тропическая ночь, населенная хищными зверями и страшными гадами. Тогда жуть девственного леса вселяется даже в сердца смельчаков, когда они утопают в целом океане непроницаемого, абсолютного мрака.

Наконец, он слишком хорошо знает нравы и обычаи этой страны, где живет с раннего детства, чтобы не бояться преследования со стороны врагов.

При иных обстоятельствах он сумел бы шутя укрыться от мулатов и даже от индейцев, несмотря на их поразительную чуткость и наблюдательность. Разве он не обладал еще большей выносливостью, чем они, и разве постоянное пребывание в этих лесах и саваннах не научило его всем их хитростям и уловкам?!

Но ведь бегство только удалит его от жилья, а он хочет во что бы то ни стало как можно скорее вернуться туда, даже рискуя жизнью!

Наконец, самое насущное в данный момент – устроиться, сколь возможно, удобно и безопасно на ночь. Остаться здесь, подле убитого им коня, нечего и думать: запах свежего мяса непременно привлечет ягуаров, которые, осмелев, ночью легко могут наброситься и на него. По этой же причине он не может унести с собой ни куска свежего мяса, запах которого тотчас же почуют ягуары. Поэтому Шарль довольствуется тем, что уносит с собой уцелевшую еще часть лассо, которую обматывает вокруг своего пояса, и, захватив с собой еще несколько ананасов, углубляется в самую чащу леса.

Вдруг он изменяет свое намерение. К чему ему прятаться под гигантскими лопухами и папоротниками в девственном лесу, подвергая себя опасности встречи с дикими зверями? Разве не лучше провести ночь здесь, на опушке, взобравшись повыше на одно из деревьев? Там, под шатром, непроницаемым для лучей солнца, он не найдет благодетельных лиан, по которым может легко взобраться наверх, тогда как здесь на деревьях, ближайших к саванне, лианы ползут по стволам до самой вершины.

Выбор его падает на великолепный канари-макака (как называют его туземцы), или обезьянье дерево. Его плоды своеобразной формы, снабжены как бы крышкой и заключают в себе миндалины, до которых обезьяны очень лакомы.

Ствол в четыре обхвата – гарантия того, что ни одно хищное животное не взберется по нему. Кроме того, ветви его были расположены так, что молодой человек мог сравнительно удобно устроиться на них.

С ловкостью гимнаста, несмотря на утомительную тряску, перенесенную им перед тем, Шарль садится верхом на толстый сук и привязывает себя лассо.

Он тотчас же заснул, как убитый. Ни адский концерт рыжих ревунов, ни беспрерывное хрюканье пекари, ни крики оленей, ни отрывистый звук лая ягуаров не могли пробудить его от этого тяжелого сна.

Проснулся он только за полчаса до рассвета; хотя тело его все еще разбито после проведенной в сидячем положении ночи и вчерашней бешеной скачки, но дух бодр, и мысли ясны и спокойны.

К сожалению, голод мучает его все сильнее и сильнее. При свете едва брезжущего утра он увидел несколько плодов того дерева, на котором находился, и мысленно сказал себе: «Раз я провел ночь, как обезьяна, то могу и позавтракать поутру, как обезьяна». Не теряя времени, он срезает один за другим несколько плодов, отделяет с помощью ножа крышечку, прикрывавшую деревянистый сосуд, достает из него миндалины и принимается грызть их с большим усердием, заедая вместо питья ананасами.

– Ну, а теперь пойдем посмотрим, что осталось от моего бедного коня, если еще осталось, и постараемся приготовить себе более питательный обед!

Спустившись с помощью крепкой лианы на землю, он направился к останкам своего скакуна. Предчувствия не обманули его: ягуары учинили пир на славу, но, на его счастье, оставили нетронутыми язык и филей; все остальное было уничтожено.

Впрочем, Шарль не рассчитывал даже и на это и потому был очень доволен.

Человек непредусмотрительный, конечно, поспешил бы срезать эти вкусные куски мяса и убежать с ними в самую чащу, чтобы там всласть и беспрепятственно наесться свежим жареным мясом.

Но Шарль прежде всего желал убедиться, преследуют ли его враги или нет. Для этого ему было необходимо оставаться вблизи того места, где лежали останки коня, чтобы видеть, будучи самому невидимым, что враги предпримут, дойдя по следу до этого места.

Отделив от остова язык и филей острием своего ножа так, чтобы можно было принять это за работу ягуаров, затем оставив подле трупа лошади обрывки лассо, Шарль отрывает клочки ткани от своей рубахи и, испачкав их в крови, раскидывает тут же.

– Прием довольно наивный, надо признаться, – говорит он про себя,

– но ничем не следует принебрегать в моем положении. Если только они спешат, то, пожалуй, и на самом деле поверят, что меня растерзали ягуары, и не станут продолжать свои розыски. Во всяком случае, как бы они ни спешили, они не могут явиться сюда ранее, чем через час: значит, время у меня есть. Мне надо добыть огня.

Если бы при нем был его кремень и огниво, ничего не было бы проще; к сожалению, у него их нет. Пришлось добывать огонь трением двух кусков дерева один о другой.

Люди неопытные охотно верят рассказам некоторых путешественников, что это совсем нетрудно сделать. Но пусть они только попробуют и тогда убедятся, что после долгих усилии сами гораздо сильнее нагреются, чем те два полена, которые они терли одно о другое.

Шарль, как человек, знающий цену времени, отыскал глазами «сырник»

– дерево, получившее свое название благодаря нежной белой, сильно пористой древесине, напоминающей по своему виду сыр. С удивительным проворством молодой француз набрал несколько горстей белого шелковистого пуха, которым окутаны семена плода в капсулах, служащих им внешней оболочкой.

Эти шелковистые волокна, представляющие собой как бы тонкий пух, тот самый, которым индейцы обматывают концы своих отравленных стрел, чрезвычайно легко воспламеняющийся, служат кочевникам вместо трута. Они постоянно имеют при себе запас этих шелковистых волокон в плотно закрытой кубышке.

В сухом дереве недостатка не было. Шарль собрал его в нужном количестве, отдавая предпочтение смолистым видам, и сделал из них небольшой костер. Затем, добежав до кустов американского тростника, растущего здесь в изобилии, срезал с десяток хороших тростинок. Амазонские индейцы приготовляют из них свои стрелы.

Теперь Шарлю не хватало только одного (достать это было вовсе не трудно), – куска твердого дерева.

Очистив от коры кусок дерева величиною с ладонь, он сделал на нем своим ножом глубокий надрез, всунул туда пучок шелковистых волокон, затем вставил в середину пучочка заостренный конец одной из тростинок и, держа тростинку вертикально, принялся с усиленной быстротой вращать ее между двумя ладонями в продолжение трех или четырех минут.

Вскоре в воздухе запахло гарью, вслед затем душистые волокна загорелись. Тогда Шарль выпустил из рук свою тростинку, проворно накинул на горящий пушок сухие былинки и веточки, раздул огонь и, когда веточки и былинки загорелись, высыпал их на заранее приготовленный костерок.

Вот и все! Не правда ли, как просто; между тем нужно признаться, что вновь прибывший европеец, будь он даже ученый, доктор естественных наук, едва ли бы сумел сделать так, как поступил Шарль в данных условиях.

Теперь плантатор, выждав, когда костер прогорел и превратился в груду углей, разложил на горячие уголья филей и язык. Когда все было почти готово, он засыпал землею огонь, накрыл все сухими травами и валежником, чтобы почва в этом месте приобрела свой обычный вид. Уйдя в чащу, чтобы утолить там свой голод, в то же время сквозь просвет между деревьями он зорко наблюдал за далеко раскинувшейся саванной.

Увы, ожидания не обманули его: не прошло и часа, как он заметил вдали, чуть не на самом краю горизонта, в высокой траве саванны, несколько черных точек, которые быстро увеличивались.

Не подлежало сомнению, что то были его враги, преследовавшие его по следам, как гончие – оленя.

Вот они уже у того места, где лежит обглоданный остов коня, который они внимательно разглядывают, чтобы не упустить ни малейшей подробности, хотя бы даже самой пустячной. Теперь Шарль может похвалить себя за предосторожность, а главное, за то терпение, с каким он выждал дальнейших событий. Необходимо было разобраться в намерениях врагов.

Всех их было теперь восемь человек: двое мулатов и шесть мура, которых нетрудно было узнать по татуировке, покрывавшей совершенно обнаженную верхнюю часть тела.

– Надо отступать, – решил про себя молодой человек. – Надо бежать лесом; у меня, быть может, останется в распоряжении полчаса, а быть может, и больше, прежде чем они нападут на мой след…

С этими словами он подобрал с земли пучок тростинок, беззвучно проскользнул за деревья и скрылся в чаще.

Первая мысль его теперь была об оружии, так как с одним ножом нечего было и думать противостоять врагам.

Но какое оружие можно было сделать, в его положении? Всякий другой человек сильно бы задумался. Но Шарль недаром был знатоком условий местной жизни, недаром знал кайенские леса и саванны.

В его голове мгновенно родилась блестящая мысль.

Он внимательно высмотрел несколько кустов диких ананасов и срезал у них стебли и листья, которые тотчас стал растирать руками с такою силой, что те распались на отдельные волокна. Получились крепкие волокна, напоминающие волокна алоэ. Он разобрал их на нити, и когда получилось, по его мнению, достаточное количество этих нитей, он стал плести, по способу индейцев, тоненькую бечевку.

Покончив с этим, Шарль занялся дальнейшими поисками. Из младших представительниц семейства пальм: конана, вайя, каму, ауара, пагауа или мрина – он выбирал такие, у которых листья или, вернее, средний усаженный листочками стебель листа наиболее твердый. Он остановил свой выбор на ауара.

Как известно, средний стебель листа у однодольных достигает иногда громадных размеров и бывает чрезвычайно крепок, но расщепляется без труда. Так называемые пальмовые тросточки, красивого, темно-коричневого, почти черного цвета, ровные и гладкие, как полированное черное дерево, и ничуть не уступающие ему в крепости – на самом деле не что иное, как средний стебель молодого пальмового листа.

Шарль поспешно отрезал с дюжину кусков листьев длиною около тридцати сантиметров, расщепил их ножом до трех четвертей длины, сплющил, заострил концы и сделал по одной стороне зазубрины.

Осмотрев их каждый в отдельности и убедившись, что они настолько же гибки, насколько прочны и упруги, он связал их в пучок полоской коры. Он потратил на все не менее трех часов.

Без сомнения, это можно было бы сделать и гораздо скорее, если бы не беспрерывные трудности пути по дремучему лесу. Хотя эти громадные леса вовсе не представляют собою той непроходимой чащи, какую так охотно рисует себе воображение европейских художников, тем не менее путешественнику приходится постоянно напрягать свое внимание, чтобы, ступая по этой почве, густо заваленной валежником и старым листом, не подвергнуть себя опасности упасть и сломать ногу. Кроме того, громадные деревья, поваленные грозой или подгнившие, падая и увлекая за собой своих ближайших соседей, образуют целый хаос ветвей, стволов, листьев и лиан, которые вырастают вокруг этих падших великанов, обвивают и сплетают их целой сетью совершенно посторонней растительности. И тогда все это приходится обходить. Бывает, что и один громадный ствол преграждает путнику дорогу, и тогда прежде, чем ступить на него, необходимо убедиться, достаточно ли он надежен, чтобы выдержать вес человека. Иначе можно провалиться в него и очутиться оплетенным со всех сторон десятками змей и змеенышей, гигантских муравьев, пауков-крабов, или сколопендр, которые кишат в таких прогнивших стволах. Наконец, так как все деревья в лесу растут крайне неравномерно, то густо и кучно, то редко, приходится все время ловко пробираться между стволами, иначе рискуешь разбить себе лоб.

Между тем жара становилась невыносимой. Но Шарль, с детства привыкший к этому влажному зною, без малейшего дуновения ветерка, к этой атмосфере теплицы, продолжал шагать все тем же удлиненным шагом, каким ходят индейцы, и в то же время продолжал свою работу. Он достал из связки одну тростинку, затем один из заостренных наконечников, изготовленных им из стеблей ауары, и вставил его в конец тростинки. Затем обмотал место соединения наконечника с тростинкой раза три – четыре изготовленной им бечевкой из ананасовых волокон, и у него получилась стрела. С виду это не более, как примитивное и хрупкое деревянное оружие, но индейцы пользуются им не без успеха даже против тапира и ягуара. Менее чем за час готова была дюжина таких стрел.

Оставалось изготовить лук, это бесшумное, безмолвное, но беспощадное оружие, которое краснокожие предпочитают наравне с сарбаканами даже лучшему ружью.

Индейский лук обычно изготовляется из сердцевины дерева, называемого, хотя и неправильно, «железным».

Это дерево не имеет себе равных по невероятной твердости (об него тупятся лучшие стальные инструменты) и до того тяжелое, что один кубический дециметр его весит 1, 49 килограмма. Наиболее ценным деревом считается крапчатый амауа, темно-коричневого цвета, с желтыми пятнышками. Краснокожие придумали оригинальный способ приспосабливать это дерево для намеченной цели.

Так как сердцевина его, совершенно не разрушимая, окружена очень плотной и непроницаемой оболочкой, то они по преимуществу избирают упавшие и дуплистые деревья, у которых эта предохранительная оболочка сточена термитами. Сердцевина, несмотря на свою неимоверную прочность, довольно легко расщепляется в длину. Расколов ее топором, индеец придает осколкам размеры и форму лука, обрабатывая их с невероятным терпением и старанием, с помощью клыков патиры. Нет ни одного карбета, где бы вы не нашли нижней челюсти этого животного, срезанной там, где она соединяется с верхней. Это туземный рубанок, служащий для изготовления лука из железного дерева.

Размеры большого индейского лука достигают двух метров и более. Автор этой книги привез в Европу два таких лука, подаренных ему одним ссыльным, отбывшим срок наказания в Голландской Гвиане.

В материале у Шарля не было недостатка, но Шарль не имел ни времени, ни возможности, чтобы соорудить себе бесподобное, не имеющее равного оружие. Он решил довольствоваться простым отростком черного кедра, очень ровным, прямым и гладким и столь же гибким, как и упругим. Ему осталось только натянуть тетиву из оставшегося конца бечевки из ананасовых волокон, чтобы у него получился лук, правда, примитивный, но в умелых руках представлявший страшное оружие.

Ему необходимо было принять еще одну предосторожность: до этого он шел, не пытаясь скрывать свой след, оставляемый на траве и почве его тяжелыми кожаными сапогами. Возможно, впрочем, что он делал это умышленно. Но теперь, когда он готов встретить врага, молодой плантатор решил воспользоваться всеми выгодами своего положения и постараться захватить своих врагов врасплох.

Он снял сапоги, запрятал их в дупло большого дерева и заменил их обычной обувью индейцев – поршнями из коры пальмы миритис. Поршни эти Шарль привязал к ногам лоскутками, оторванными от своего широкого пояса. Благодаря этой обуви он уже не оставлял после себя следа.

Прожевав на ходу несколько кусков поджаренного на угольях конского мяса, Шарль внезапно переменил направление, значительно уклонившись влево, потом вернулся немного назад, параллельно своему прежнему следу, притаился за стволами колоссального дерева и стал терпеливо выжидать.

В числе других ценных качеств, приобретенных им от индейцев в дни ранней молодости, надо назвать удивительное терпение и выдержку. Прошло целых два часа, во время которых Шарль ни разу не шелохнулся, ни разу не выказал малейшего волнения или нетерпения.

Другой на его месте, вероятно, покинул бы свою засаду и поспешил бы продолжать свой путь. Он, однако, слишком хорошо знал своих врагов, чтобы не считаться с их упорством и не быть уверенным, что рано или поздно они непременно пройдут здесь, мимо него, по следу, как настоящие ищейки.

Необходимо было поэтому во что бы то ни стало задержать их, избавиться от их преследования, иначе он неизбежно должен будет пасть жертвой их хитрости и коварства.

На этот раз расчеты не обманули его. Вскоре смутный шум голосов достиг его слуха, а затем громкий смех. Несомненно, то были мулаты и их страшные союзники.

Шарль, притаившись между стволами, догадался, что они смеются над ним, над этим белым, который бежит от них, не скрывая даже своего следа; но вдруг раздались восклицания разочарования: след пропал. Шарль так удачно выбрал свою засаду, что между стволами густо стоящих в этом месте деревьев мог все видеть. Нарушив порядок, – враги все время шли гуськом, – мулаты и мура сбились в кучу и внимательно присматривались к почве, в надежде найти какое-нибудь указание, чтобы определить, куда девался молодой плантатор.

Вот они рассыпались по всем направлениям в поисках следа, а затем снова собрались в кучу и стали совещаться, не зная, как быть дальше.

Тогда Шарль, выпрямившись, натянул лук, прицелился и спустил стрелу в спину одного индейца.

ГЛАВА XV

Сравнение лука с охотничьим ружьем. – Предпочтение краснокожих. – Воспоминание о наших предках. – Подвиги Шарля. – Двумя врагами меньше. – Хитрость дикарей. – Вращательное движение. – Сабельный удар, превращающий лук в палку. – Стрелок, превратившийся в палочника. – Отступление. – Бегство. – Раненный и обезоруженный. – Саванна. – Гремучая змея. – Примитивная музыка. – Не в том опасность! – Недомогание. – Лихорадка. – Злокачественная рана. – Проклятая река!

Несмотря на то, что лук – примитивное оружие, в умелых руках он становится страшным оружием даже и в том случае, когда стрелы не отравлены. Индейцы так искусно умеют пускать свои стрелы, что не мудрено предпочтение, оказываемое им луку перед ружьем.

Какова максимальная дальнобойность охотничьего ружья, заряженного дробью? Возьмем для примера ружье двенадцатого калибра; оно бьет не дальше 50 или 60 метров, да и то еще на таком расстоянии даже самый опытный охотник не может поручиться, что попадет в цель. Если зарядить охотничье ружье пулей, то выстрел на дальнее расстояние также не может быть очень верен, потому что пуля при гладкоствольном ружье не отличается ни правильностью полета, ни силой удара.

Нельзя, конечно, утверждать, что лук может выдержать сравнение с нарезным оружием, о котором здесь нет речи. Но деревянный лук, в два метра высоты, спускающий стрелу почти такой же длины, в руках индейца безошибочно попадает в самую маленькую обезьянку или в птицу величиной с фазана, на расстоянии ста – ста двадцати метров. Какой охотник-европеец может проделать то же самое с гладкоствольным охотничьим ружьем?

Автор этого рассказа своими глазами видел, как индейцы марони пробивали навылет лимон, насаженный на стрелу, воткнутую в землю, на расстоянии сорока и пятидесяти метров, или убивали наповал сидевших на самой вершине деревьев маленьких ревунчиков и макак, а также и птиц. И в этом нет ничего удивительного: это по силам любому стрелку среднего уровня; настолько постоянное упражнение и навык развили в них умение владеть своим излюбленным оружием.

Кроме того, лук имеет преимущество: он не производит шума, могущего спугнуть дичь или предостеречь заблаговременно врага. Наконец, возобновление запасов стрел несравненно легче и доступнее, чем возобновление израсходованных пуль и пороха, не говоря уже о том, что последние портятся под влиянием сырости.

Все эти преимущества лука в достаточной мере объясняют нам предпочтение, какое индейцы отдают ему перед огнестрельным оружием, которое долгое время не пользовалось доверием даже у цивилизованных народов.

Изумительная ловкость в стрельбе из лука не является, однако, исключительной привилегией только одних дикарей. Нам известно, что во времена, еще не столь отдаленные, наши предки также были виртуозами этого искусства.

Стоит только вспомнить времена Франциска I, короля Франции, и перенестись мысленно к 1520 году, когда король Англии, Генрих VIII, выдающийся стрелок и страстный охотник, состязаясь с лучшими французскими стрелками, всадил все свои стрелы в центр цели, стреляя на расстоянии 240 ярдов, или 218 метров. Между тем этот подвиг английского короля не является чем-то исключительным, и многие стрелки могли сделать то же самое. Не подлежащие сомнению документы позволяют утверждать, что пернатые стрелы, в противоположность стрелам более тяжелым и потому менее дальнобойным, могли попадать в цель на расстоянии до 600 ярдов, то есть приблизительно до 546 метров, и что на расстоянии 400 ярдов, или 364 метров, хороший стрелок часто попадал в червонец.

К тому же указы этого короля, Генриха VIII, относительно стрелков из лука говорят сами за себя. Так, например, мы не без удивления узнаем, что каждому английскому подданному мужского пола вменялось в обязанность умение стрелять из лука и обучение этому своих детей. Формально воспрещалось каждому мужчине, достигшему двадцатичетырехлетнего возраста, стрелять ближе, чем на расстояние 220 ярдов, то есть 200 метров, – пернатой стрелой, и ближе 140 ярдов, то есть 127 метров, – тяжелой стрелой.

Сила удара этого примитивного метательного снаряда, изготовленного из обыкновенного тисового дерева, просто изумительна. Так, например, отряд стрелков в сто человек, в 1548 году, стрелял в присутствии короля Эдуарда II на расстоянии в 400 ярдов (364 метра), и стрелы, попавшие в цель, пробили насквозь дубовую доску толщиною в 27 миллиметров, не уклонившись ни на йоту.

Если современные нам южноамериканские индейцы не такие удалые борцы, как прежние европейские стрелки, то они тем не менее остаются несравненными стрелками.

Так и Шарль Робен ничуть не был удивлен, заслышав странный вой вслед за просвистевшей в воздухе стрелой.

Между тем, он пустил ее по меньшей мере на расстоянии ста метров. Зазубренный наконечник стрелы вонзился, точно в мягкий клубок, в спину одного мура, и несчастный, раненный насмерть, забился в предсмертных муках, издавая глухое хрипение.

Испуганные товарищи огласили воздух диким ревом и разбежались в разные стороны, не подумав даже оказать хоть какую-нибудь помощь умирающему.

– Раз! – проговорил Шарль, хладнокровно приготовляя вторую стрелу.

Случайно во время бегства другой индеец очутился подле молодого француза. Мура бежал с быстротою лани; Шарль подпустил его на расстояние 20 шагов и затем пустил в него стрелу, которая пробила ему шею. Индеец упал, не издав ни звука, а изо рта хлынула кровь.

Шарль одним прыжком выскочил из засады, отстегнул у павшего врага его лук и стрелы с железными наконечниками, его тесак и кисет с огнивом и трутом и небольшим количеством шелкового пуха. Молодой европеец вынужден был прибегнуть к такому ограблению.

Теперь число осаждающих уменьшилось на два человека, то есть их осталось всего 6. Положение Шарля от этого еще не улучшилось, а скорее, наоборот. Оправившись от страха и мура и бразильцы поняли, что с беглецом надо считаться, тогда как раньше они даже не подозревали в нем ни ловкости, ни смелости.

Они решили противопоставить его тактике индианизированного европейца свою тактику и хитрость природных дикарей и побить его же собственным оружием.

Забрав все, что он считал нужным, Шарль, не теряя ни минуты, временно вернулся на прежнее место в свою засаду, где он был защищен с трех сторон толстыми стволами деревьев, образовавших род ниши. До его слуха издали доносился разговор вполголоса, и он не без основания полагал, что это враги обсуждают план нападения. Не имея возможности ничего предпринять, молодой человек стоял неподвижно, притаившись за стволами и напрягая слух и зрение.

Вскоре ему показалось, что на том самом месте, где упал только что убитый им мура, какая-то неподвижная темная тень вдруг слегка заколыхалась и ясно вырисовалась, как на экране, на более светлом фоне ствола.

Без сомнения, это новый враг, который также исследовал почву! Не теряя ни минуты, Шарль пустил стрелу и услышал отчаянный возглас.

Спустя две минуты тень снова появилась, и он снова пустил в нее стрелу. Опять послышался крик, и все смолкло.

– Странно! – подумал молодой человек, которым вдруг овладело смутное беспокойство. – Я положительно не могу объяснить себе, каким образом эти мура, правда, чрезвычайно малодушные, но при том и чрезвычайно хитрые, стоят все на одном и том же месте и как бы добровольно подставляют себя под мои выстрелы! Здесь, наверное, что-нибудь да не ладно!

И вот он, осторожно высунув голову, увидел, что за одним из деревьев слегка выглядывает корпус мура. Но по тяжелому, неуклюжему движению этого татуированного тела Шарль угадал ловушку.

– Это не живой человек! Очевидно, эти негодяи хитрее, чем я думал: они подобрали тела убитых и теперь подставляют их мне, чтобы я израсходовал на них свои стрелы!

Но он не подозревал всей истины и в следующую минуту вдруг почуял неопределенное ощущение близкой опасности, хотя решительно ничего подозрительного вокруг себя не видел и не слышал; затем уловил чуть слышный вздох, точно шелест крыльев маленькой птички. Шарль быстро обернулся, держа наготове лук, и вдруг увидел у себя над головой руку, вооруженную тесаком.

Еще момент, и смертоносное оружие опустилось бы на его голову. Так как у него не было времени выскочить из своей засады, то он инстинктивно замахнулся луком и машинально принял на него удар тесака. Этому он был обязан, вероятно, жизнью или во всяком случае спасением от смертельной раны. Тесак тяжело опустился и, попав вкось по дереву лука, пересек тетиву.

Теперь в руках у Шарля остался уже не лук, а простая длинная палка из тяжелого кедра. Между тем мура, еще не пришедший в себя от своего удара впустую, снова занес свое оружие. Молодой человек поспешно выскочил из своей засады и очутился теперь лицом к лицу со своим врагом.

– Ага, милейший! – насмешливо воскликнул он по-французски. – Нам знакомы эти военные хитрости, но нам знакомо также и вращательное движение хорошей надежной дубинки в руках опытного борца! Знакомо ли тебе вот это? – с этими словами он принялся быстро вращать у себя над головой палку, оставшуюся от лука. Она, описывая громадные круги, со всего маху задела в каких-нибудь три секунды три раза индейца по голове, по бедру и по руке. Напрасно тот неуклюже размахивал своим тесаком, пытаясь защищаться и парировать эти страшные удары. Оружие его все время встречало пустое пространство.

Ошеломленный этим градом ударов, сыпавшихся на него, мура громко крикнул, призывая на помощь. Но в этот момент увесистый удар заставил его смолкнуть, выбив два зуба и раскровавив губы и рот, а в следующее мгновение тесак выпал у него из рук. Одна рука беспомощно повисла вдоль туловища: была переломлена кость.

Наконец, и этот мура выбит из строя. И пора: на его призыв спешили со всех сторон товарищи. Они окружили Шарля, который, прислонившись спиной к стволу, стал обороняться, размахивая вокруг себя своей палкой.

С криками диких животных устремились двое мулатов и трое оставшихся невредимыми мура на неуловимого противника, но тот, защищенный со спины громадным стволом и уверенный, что со спины его обойти не могут, в течение некоторого времени ухитрялся удерживать нападающих на почтительном расстоянии.

Наносимые им с размаху удары были так метки и так увесисто падали то на головы, то на плечи и бедра его пяти противников, что вскоре их полукруг стал редеть.

Не будучи в состоянии дать себе отчет в удивительной силе этой дубинки, совершенно не знакомые с новыми для них приемами, ежеминутно поражаемые этим противником, они, наконец, начинают отступать, приготавливают свои луки и решаются покончить с ним издали.

Шарль сразу сообразил, в чем дело. Он кидается вперед с тесаком в руке, отнятым им у убитого мура, и, держа в другой руке свою длинную кедровую палку, прорывается сквозь группу врагов, ранит на бегу одного из них, опрокидывает двух других и скрывается в чаще леса. С минуту он считает себя спасенным. Но острая боль, как бы от ожога в левой руке, заставляет его вздрогнуть, и он замечает, что ранен стрелой, пущенной ему вдогонку.

– Плохо дело! – говорит он, спокойно обламывая ствол и вырывая из раны железный наконечник стрелы, – если стрела эта отравлена, то я погиб!

Однако крики, раздающиеся у него за спиной, не позволяют ему сомневаться в намерениях врага. У него нет времени перевязать свою рану; негодяи преследуют его по пятам; надо бежать.

Ах, если бы он успел захватить с собой лук и стрелы, отнятые им у убитого мура! Как бы ему легко было теперь перебить их всех поодиночке! Но, увы! Они остались там, в его засаде.

К счастью, он в беге не уступит никому, даже самому кариаку, луизианской лани, и грациозной гвианской дикой козе. Пока он еще не ощущает своей раны, из которой, к счастью, обильно сочится кровь. Хотя следы крови выдают его врагу, он тем не менее не спешит перевязать ее или хотя бы остановить кровь, обернуть ее своим поясом. Он знает, что если стрела была отравлена, кровотечение – первоначально лучшее лечение, так как вместе с кровью смывается наибольшая часть яда, попавшего в рану. Он разглядывает на бегу железный наконечник, извлеченный им из раны, и ему кажется, что на нем не видно ни малейшего следа яда. Дай-то Бог, чтобы он не ошибся!