Текст книги "На острие"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 7

Я никогда не был заядлым курильщиком. Правда, когда я пил, иногда у меня возникала тяга к табаку, и, купив пачку, я мог выкурить одну за другой три или четыре сигареты. Но потом пачку выбрасывал, и проходили месяцы, прежде чем я снова прикасался к сигарете.

Джейн вообще не курила. Уже перед самым разрывом, когда мы решили чаще бывать на людях, у меня была интрижка с женщиной, курившей «Уинстон лайтс». Мы так и не стали близки, но однажды вечером два-три раза поцеловались, и меня ошеломил вкус табака на ее губах. Внезапно меня страшно потянуло закурить.

Вкус виски на губах Виллы напомнил мне об этом, поскольку был еще сильнее. Он, как и следовало ожидать, взволновал меня. Иначе и быть не могло. В конце концов мне не требовалось каждый день посещать собрания, чтобы не прикасаться к сигаретам. А если я когда-то и выкуривал одну, то без риска угодить в больницу.

Мы обнялись на кухне. Стоя. Она оказалась всего сантиметров на пять ниже меня, мы явно хорошо подходили друг другу. Перед тем, как она положила мне на руку свою ладонь, я пытался представить, что почувствую, когда ее поцелую. В голову ударил запах виски. В свое время я пил главным образом бурбон, реже скотч, но сейчас не ощутил разницы. Пробудились воспоминания и жажда, меня будоражил ее хмель.

Добрая дюжина разных ощущений поднялась во мне; разобраться в них было невозможно: и страх, и глубокая грусть, и, конечно же, желание выпить. Я почувствовал огромное возбуждение. Его вызвал пахнувший виски рот, но, пожалуй, в еще большей степени – все ее тело, мягкая крепость грудей, жар желания, исходивший от нее.

Я положил ладонь пониже ее спины, туда, где ткань джинсов была совсем тонкой, и крепко прижал. Ее ногти впились мне в лопатки. Я снова поцеловал ее.

Чуть погодя, она отодвинулась; наши взгляды встретились. Ее глаза широко распахнулись, меня поразила их глубина.

Я сказал:

– Пошли в постель?

– О Боже! Да.

* * *

В маленькой спальне было сумрачно. Сквозь опущенные занавески едва пробивался свет. Включив лампу у кровати, она тут же ее выключила и взяла коробок спичек. Чиркнув, попыталась зажечь свечу, но сера искрами разлетелась, а спичка не загорелась. Она попробовала зажечь еще одну, но тут я забрал у нее и спичку, и свечу, отложив их в сторону. Света было достаточно.

В спальне стояла двуспальная кровать. Точнее, это был пружинный матрас, он лежал прямо на полу. Не отводя глаз друг от друга, мы сбросили одежду. На ее животе справа я заметил шрам, видно, когда-то ей удалили аппендикс. Полные груди Виллы были усыпаны веснушками.

Мы легко нашли путь друг к другу.

* * *

Через некоторое время она пошла на кухню и вернулась с банкой светлого пива. Открыв ее, сделала глоток.

– Не пойму, зачем я его купила, – сказала Вилла.

– По крайней мере по двум причинам.

– Каким же?

– У него великолепный вкус, и его можно пить прямо из банки.

– Забавный ты парень! Великолепный вкус! Да вообще нет никакого вкуса! Всегда предпочитала крепкие напитки. Не терплю ничего слабого. Мне нравятся «Тичер'с» и «Белая лошадь», а еще – темные, выдержанные сорта шотландского виски. Люблю канадский эль. Он такой ароматный! А когда курила, не переносила сигарет с фильтром.

– Ты курила?

– Еще как! Партия поощряла этот способ входить в контакт с рабочим классом: угощаешь сигаретой, берешь сигарету, даешь прикурить – одним словом, коптишь себе мозги во имя солидарности и товарищества. Конечно, после победы революции курение отмерло бы, подобно диктатуре пролетариата. Было бы покончено с прогнившим табачным трестом, а те, кто выращивает табак, научились бы возделывать что-нибудь диалектически правильное, скажем, фасоль. Что касается рабочего класса, то, освободившись от капиталистического гнета, он избавился бы и от привычки травиться никотином.

– Ты шутишь!

– Как бы не так! У нас была выработана позиция по любому вопросу. Почему бы и нет? Времени хватало, ведь мы никогда по-настоящему не работали.

– Получается, ты курила во благо революции?

– Именно. «Кэмел», две пачки в день. Или мексиканские «Пикейюн», но их трудно было найти.

– Никогда о таких не слышал.

– Ну, это просто замечательные сигареты, – сказала Вилла. – По сравнению с ними французские «Голуаз» кажутся травой. Они дерут глотку, а пальцы быстро становятся коричневыми. Их можно даже не курить – легко заработать рак, просто таская пачку в сумочке.

– И когда же ты бросила курить?

– После того как развалилась моя семья, в Нью-Мехико. Я чувствовала себя такой несчастной, что мне казалось, я даже не замечу, как перестану курить. Однако скоро выяснилось, что я страшно ошиблась. Но тут уж я проявила упорство. А ты совсем не пьешь?

– Да.

– А в прошлом?

– Слишком!

– Каким голосом ты это произнес! Значит, ты пил, а теперь завязал.

– Что-то вроде этого.

– Примерно так я и думала. Ты почему-то не напоминаешь мне ни одного из знакомых парней, которые не пьют всю жизнь. Обычно у меня с ними отношения не складываются.

Она сидела на кровати, скрестив ноги. Я лежал на боку, подложив руку под голову. Другой рукой коснулся ее обнаженного бедра. Она прижала ладонью мою руку.

– Тебе не нравится, что я не пью? – спросил я.

– Нет, отчего же? А тебя раздражает, что я пью?

– Пока не знаю.

– Когда узнаешь, сообщи мне.

– Хорошо.

Опрокинув банку, она допила пиво и спросила:

– Чем бы я могла тебя угостить? Хочешь кофе?

– Нет.

– У меня нет ни сока, ни прохладительных напитков, но я могу сбегать за угол. Чего бы ты хотел?

Я взял из ее рук банку и поставил на столик у изголовья.

– Иди ко мне, – сказал я, поудобнее укладывая ее на матрас. – Я тебе покажу.

* * *

Около восьми я, пошарив вокруг, нащупал свое белье. Она было задремала, но проснулась, услышав шорох.

– Мне надо уйти ненадолго, – сообщил я ей.

– Который час?

Она посмотрела на часы и прищелкнула языком.

– Уже! – воскликнула она. – Что за чудный способ забывать о времени. Наверное, ты умираешь от голода?

– А ты, похоже, совсем ни о чем не помнишь.

Ее смех был откровенно бесстыден.

– Только если речь о еде. Может, что-нибудь быстренько приготовить?

– Мне пора.

– Жаль!

– К десяти освобожусь. Ты можешь потерпеть? Перекусим гамбургерами где-нибудь в городе. Или ты слишком проголодалась?

– Звучит заманчиво, я подожду.

– Вернусь к десяти тридцати, не позже.

– Милый, просто позвони в дверь. Я тут же открою.

* * *

Я отправился к собору. Спустившись по ступенькам, вошел в подвал и сразу же почувствовал облегчение, как если бы долго себя сдерживал, а теперь мог отпустить тормоза.

Вспоминаю, как годы назад я просыпался с неудержимым желанием выпить. Оказавшись на улице, шел к Мак-Говерну, что в двух шагах от моей гостиницы. Там открывали рано, и бармен прекрасно понимал, что такое утренняя жажда. Живо помню терзавшую тело чисто физическую потребность выпить; помню, что еще до того, как я начинал пить, она ослабевала. Едва мне наливали и я брал стакан, сильнейшее внутреннее напряжение спадало. Одно только сознание, что облегчение рядом, почти утоляло жажду.

Странно устроен человек!.. Я все еще нуждался в собраниях, нуждался в людском обществе, мудрых и глупых словах, которые произносятся на этих встречах. Мне необходимо было поделиться впечатлениями от прошедшего дня, чтобы таким образом от них освободиться и лучше их осмыслить.

Еще ничего не предприняв, а только переступая порог собора, я оказывался в безопасности. Я подсознательно понимал, что раз уж я здесь, то в положенный срок все необходимое будет сделано. И потому сразу чувствовал себя лучше.

У стойки я налил себе стакан кофе. Он был едва ли лучше того растворимого, без кофеина, что я пил у Виллы. Но, допив порцию, я добавил еще.

* * *

Выступала женщина из нашей группы. Она отмечала вторую годовщину трезвой жизни. Большинство из находившихся в комнате уже знали ее историю, и поэтому теперь она остановилась на том, как прошли эти два года. Она волновалась, казалась искренней, и, когда закончила, ее наградили отнюдь не формальными аплодисментами.

После перерыва руку поднял я. Рассказал о том, как обнаружил тело Эдди, а затем коротал время с пьющим человеком. В подробности не вдавался, но поделился тем, что чувствовал.

После встречи ко мне подошли несколько человек. Одни не очень хорошо помнили Эдди и хотели уточнить, были с ним знакомы или нет. На собраниях в Соборе Святого Павла он появлялся нерегулярно, выступал редко, и поэтому далеко не все представляли, о ком я говорил.

Некоторые справлялись о причине его смерти. Я не знал, что им ответить. Расскажи я, что его нашли повесившимся, они бы решили, что Эдди покончил с собой. Если бы я пустился в подробности, мне пришлось бы сообщить больше, чем собирался. Я говорил расплывчато, заметив, что причину смерти еще предстоит установить, и, возможно, он умер в результате несчастного случая. Это было правдой, хотя только отчасти.

Один из членов группы, по имени Фрэнк, трезвенник с долгим стажем, задал только один вопрос: умер ли Эдди трезвым?

– Думаю, да, – ответил я. – В его комнате я не заметил бутылок, не было ничего, что говорило бы о его срыве.

– За это возблагодарим Господа!.. – поднял глаза к потолку Фрэнк.

Я промолчал. За что же возносить благодарность Всевышнему? Трезвый ли, пьяный – Эдди ведь был мертв.

* * *

У выхода меня поджидал Джимми Фабер. Он предложил где-нибудь вместе выпить кофе. Я ответил, что мне сегодня еще предстоит встреча.

– С женщиной? С той, у которой ты оставался? Которая пьет?

– Разве я упоминал женщину?

– Нет. «Эта особа пила, что было естественным при тех обстоятельствах... Нет оснований думать, что у нее были осложнения на этой почве». «Эта особа, у нее» – такие обороты используют обычно в тех случаях, когда не хотят произносить слово «женщина».

Я рассмеялся:

– Тебе бы сыщиком работать!

– Ну уж нет. Тогда во мне погиб бы печатник. Я люблю свою работу. Она дает мне возможность ощущать грамматическую структуру языка. Знаешь, в общем-то, неважно, как много она пьет и есть ли у нее проблемы по этой части. Важно лишь то, как это влияет на тебя.

– Пожалуй.

– У тебя когда-нибудь была связь с пьющей женщиной?

– После того, как я бросил пить, – нет.

– Так я и думал.

– Кроме Джейн, у меня не было серьезных отношений ни с кем. Редкие свидания с женщинами из нашего движения не в счет.

– И как ты себя с ней чувствовал?

– Мне было с ней хорошо.

– И тебя не смутило, что совсем рядом было спиртное?

Торопиться с ответом я не стал.

– Не знаю, все как-то переплелось – влияние женщины и влияние спиртного. У меня пошаливали нервы, я был перевозбужден, раздражителен. Вполне вероятно, многое я почувствовал лишь в силу того, что в доме была выпивка.

– И хотелось выпить?

– Да. Но я не думал поддаваться слабости.

– Тебе она нравится?

– Пока да.

– Сейчас ты отправишься к ней?

– Мы собирались вместе поужинать.

– Не в «Пламени»?

– В каком-нибудь более приятном месте.

– Ну, что же. У тебя есть мой номер.

– Да, маменька. Ваш телефон у меня записан.

Он засмеялся:

– Мэтт, знаешь, что сказал бы старик Фрэнк? «Парень, под каждой юбкой есть трусики».

– Держу пари, именно так он и думает. Однако ручаюсь, в последнее время он редко лазит под юбки. Догадываешься, о чем он спросил? Он интересовался, умер ли Эдди трезвым. А потом, когда я это подтвердил, заметил: «Ну, возблагодарим Господа!»

– Ты серьезно?

– Думаю, он тоже умер, только в другом смысле.

– Верно. Но в данном случае я согласен с Фрэнком. Если уж Эдди предстояло уйти из жизни, то хорошо, что он умер трезвым.

* * *

Я забежал в гостиницу, быстро принял душ и, побрившись, повязал галстуки надел блейзер. Было без двадцати одиннадцать, когда я позвонил в дверь Виллы.

Она тоже приоделась. Ей очень шла светло-голубая шелковая блузка, которую оттеняли белые «ливайсы». Волосы она заплела в косу, короной уложив надо лбом. Выглядела Вилла свежей и элегантной, о чем я поторопился ей сказать.

– Ты и сам очень симпатичный, – ответила она. – Рада, что ты пришел. А то у меня уже разыгрались нервы.

– Я очень опоздал? Извини.

– Ты задержался не больше, чем на десять минут. А припадок паранойи начался у меня минут сорок пять назад. Время тут ни при чем. Просто мне вдруг пришло в голову, что больше я тебя никогда не увижу: слишком уж ты для меня хорош! Рада, что ошиблась.

Когда мы вышли из дому, я спросил, где бы ей хотелось побывать, и предложил свой вариант.

– Знаешь, рядом есть ресторан, в который я хотел бы заглянуть. Там атмосфера французского бистро, но их цены – не выше обычных, хотя в меню полно французских блюд.

– Звучит соблазнительно. Как он называется?

– "Парижская зелень".

– На Девятой авеню? Я проходила мимо, но никогда туда не заходила. Название мне нравится.

– Мне кажется, в этом уголке, со свисающими с потолка кустами цветов, должно быть неплохо.

– А ты знаешь, что такое парижская зелень?

– Нет. А что?

– Это яд, – сказала она. – В его состав входит мышьяк.

– Никогда не слышал об этом.

– Будь ты садоводом, знал бы обязательно. Парижскую зелень широко применяли как инсектицид. Ее разбрызгивают для истребления насекомых. Она их убивает. Сейчас, правда, садоводы больше не используют средства, содержащие мышьяк, поэтому парижская зелень уже почти не продается в магазинах.

– Век живи – век учись.

– . Урок еще не окончен. Парижскую зелень можно применять и в качестве красителя. Как ты уже догадался, для окрашивания в зеленый цвет, чаще всего при производстве обоев. Я знаю, что из-за этого умерло немало людей, и особенно – детей, которые любят все пробовать на зуб. Прошу тебя, никогда не бери в рот обрывки зеленых обоев.

– Даю слово.

– Хорошо.

– Постараюсь найти другой способ удовлетворять свою склонность все пробовать на вкус.

– Уверена, ты так и поступишь.

– Кстати, откуда ты все знаешь о парижской зелени?

– Это из-за моей работы в партии, – ответила она. – Прогрессивные коммуняки. Мы изучали все, что удавалось найти, о ядовитых веществах. Вдруг кто-то решит, что для осуществления идей следовало бы вывести из строя систему городского водоснабжения, например Дулута...

– Господи, помилуй!

– Ну, ничего такого мы, конечно, не делали, – сказала она. – Во всяком случае я. И никогда не слышала, чтобы кто-то другой занимался чем-то подобным. Но всегда следовало быть готовым.

* * *

Когда мы вошли, за стойкой находился высокий бородатый бармен. Он помахал мне рукой и улыбнулся. Официантка провела нас к столу. Вилла заметила:

– Ты вроде не пьешь и говорил, что никогда здесь не бывал, а едва появился, бармен поприветствовал тебя чуть ли не как родного брата.

– В этом нет ничего удивительного. Я здесь бывал в ходе своего расследования. Помнишь, я тебе говорил о молодой женщине, которую пытаюсь разыскать?

– Актрису? Ты еще называл мне ее имя. Паула, кажется?

– Бармен вспомнил и ее, и мужчину, который ее сопровождал. Позднее я еще раз заглядывал сюда, надеясь, что в его памяти всплывут какие-нибудь новые детали. Парень он симпатичный, с оригинальным складом ума.

– Так вот чем ты занимался сегодня вечером! Продолжал расследовать это дело? Я правильно поняла – речь идет о деле?

– Думаю, да.

– А как бы ты сам это назвал?

– Не знаю, как выразиться точнее. Работой, пожалуй. Работой, с которой я, к сожалению, не очень хорошо справляюсь.

– Сегодня тебе удалось чего-нибудь добиться?

– Нет, я же не работал.

– Ах, вот как!

– Я был на собрании.

– На каком собрании?

– На встрече членов общества «Анонимные алкоголики».

– Вот оно что!.. – заметила она и хотела что-то добавить, но, как обычно, несвоевременно появилась официантка, чтобы принять наш заказ. Я попросил «Перье». Вилла после некоторого колебания – коку с кусочком лимона.

– Ты могла бы взять и что-нибудь покрепче.

– Конечно. Но я уже выпила больше, чем мне положено, и, когда проснулась, у меня побаливала голова. Мне кажется, ты не говорил, что входишь в общество «Анонимные алкоголики».

– Обычно я об этом не рассказываю.

– Почему? Ты же не считаешь, что этого надо стесняться?

– Дело в другом. Просто идея анонимности пронизывает всю программу нашей деятельности. Считается бестактностью нарушать анонимность кого бы то ни было, рассказывать посторонним, что, например, имярек – один из членов общества. Однако, если вы не делаете секрета из своей принадлежности к движению, это считается вашим личным делом. Думаю, можно сказать, что мой подход к вопросу основан на принципе: кому положено, должен знать.

– Значит, мне положено?

– Ну, я не стал бы скрывать этого от женщины, с которой меня связывает чувство. Это было бы глупо.

– Конечно. Ну, а мы?

– Что – «мы»?

– Нас связывает чувство?

– Мы на самой грани, сказал бы я.

– На грани, – повторила она. – Мне нравятся твои слова.

* * *

Хотя этот ресторан и носил название отравляющего вещества, еда в нем была недурна. Нам подали чизбургеры «ярлберг», картошку по-деревенски и салат. Считалось, что чизбургеры жарились на углях мескитового дерева, но разница между этим топливом и обычным древесным углем оказалась настолько ничтожной, что мне не удалось ее заметить. Картошку нарезали вручную: она была золотистой и хрустящей. Салат был приготовлен из проклюнувшихся семян подсолнуха, побегов редиски, цветов капусты брокколи и зелени двух сортов.

За едой мы много говорили. Она любила футбол и предпочитала университетские команды профессионалам. Ей нравился и бейсбол, но в этом году она не следила за чемпионатом. В музыке она предпочитала стиль кантри – старые, гнусавые мелодии. В прошлом увлекалась фантастикой и читала ее дни и ночи. Сейчас брала в руки только английские детективы, в которых описывается, как в библиотеках загородных усадеб дворецкие обнаруживают трупы убитых и первыми попадают под подозрение.

– Мне, в сущности, наплевать, кто совершил убийство, – говорила она. – Мне просто нравится читать о людях, которые вежливы и любезны, даже если они совершают насилие, то оно кажется каким-то аккуратным, почти доброжелательным. Приятно и то, что в конце концов все проясняется.

– Как в самой жизни?

– Особенно на Западной Пятьдесят первой улице.

Я немного рассказал ей о том, как веду поиски Паулы Хольдтке, и о своей работе вообще. У меня мало общего с добросердечными английскими детективами. Отнюдь не так вежливы люди, с которыми я сталкиваюсь, и далеко не все проясняется в конце. Иной раз вообще не понятно, дошел ли я до конца.

– Я люблю свою работу, потому что она позволяет раскрываться моим навыкам и способностям, хотя мне трудно сказать тебе точно, каким именно. Мне нравится разгребать хлам фактов и событий, вписывать разрозненные детали в стройную систему доказательств.

– Похоже, ты – поборник справедливости, поражающий драконов.

– Мне редко удается исправить то, что произошло. К драконам трудно подступиться достаточно близко, чтобы можно было их поразить.

– Из-за того, что они извергают пламя?

– Скорее потому, что они скрываются в замках, – сказал я, – обнесенных рвами с поднятыми мостами.

За кофе она поинтересовалась, где я подружился с Эдди Данфи, не на собраниях ли анонимных алкоголиков? И тут же приложила палец к губам.

– Пожалуйста, не сердись на меня, – сказала она. – Ты мне уже говорил, что нарушать безымянность другого человека – против правил.

– Анонимность, – поправил я ее. – Но теперь это уже неважно. Нельзя сохранить анонимность, умирая. Эдди начал посещать наши собрания около года назад. Вот уже семь месяцев, как он бросил пить.

– А ты?

– Три года, два месяца и одиннадцать дней.

– Неужели ты считаешь дни?

– Нет, конечно. Я просто помню день своего вступления в общество, а остальное – нетрудно.

– Вы отмечаете дни вступления?

– Люди, как правило, берут слово и выступают перед остальными в день годовщины вступления. В некоторых группах или даже преподносят пирог.

– Пирог?

– Вроде тех, что дарят на день рождения. Его преподносят торжественно, а после встречи каждый получает кусочек.

– Это выглядит...

– Очень по-детски.

– Ну, я хотела сказать не совсем это.

– И напрасно. Ты была бы права. В некоторых группах принято дарить маленький бронзовый медальон, на одной стороне которого римскими цифрами обозначено количество лет, а на другой – слова из молитвы о ясности духа.

– Ясности духа?

– "Боже, даруй мне ясность духа, чтобы смириться с тем, что я не в силах изменить, мужество, дабы изменить то, что смогу, и мудрость – осознать разницу между тем и другим".

– Я ее слышала. Правда, не думала, что это молитва вашего общества.

– Ну, не думаю, что у нас есть на нее исключительное право.

– Что же получил ты? Пирог или медальон?

– Ни то ни другое. Заработал пока только аплодисменты. Да еще множество людей повторили, что мне рано успокаиваться. Скорее всего именно поэтому я и остаюсь в своей группе. Там не признают неискренность.

– Ты ведь и сам прямой парень.

– Не скажи.

Когда подали счет, Вилла хотела оплатить половину, но я сказал, что угощаю ее, и она не стала спорить. Мы вышли. Похолодало. При переходе через улицу она взяла меня под руку и не отстранилась, когда мы вступили на тротуар.

У дома она спросила, не заскочу ли я к ней на пару минут. Я ответил, что, пожалуй, отправлюсь к себе. Завтра утром следовало бы приступить красоте пораньше.

В вестибюле, вставив ключ в замочную скважину, она повернулась ко мне. Мы поцеловались. На этот раз в ее дыхании винный перегар не ощущался.

По дороге домой я снова и снова принимался насвистывать. У меня раньше не было такой привычки.

Каждому, кто просил, я давал по доллару.