Текст книги "Сияющие"

Автор книги: Лорен Бьюкес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Харпер
22 ноября 1931

Он будто вернулся в детство, когда тайком залезал в пустующие соседские дома. Там всегда царила абсолютная тишина, можно было посидеть на кухне за столом, а то и полежать на чужой кровати с чистым бельем, осмотреть шкафы и ящики. Вещи легко выдавали секреты своих хозяев.

Он всегда точно знал, что в доме никто не живет, всегда, когда залезал внутрь в поисках какой-нибудь еды или случайно забытой безделушки, которую можно сдать в ломбард. У заброшенных строений особенная атмосфера – крепкая, настоявшаяся.

Атмосфера этого Дома настолько концентрированная, он хранит столько тайн, что волосы у него на руке встают дыбом. Здесь явно кто-то есть. Кроме мертвеца на полу в прихожей…

Люстра над лестницей второго этажа отбрасывает мягкий свет на свежеполированные полы из темного дерева. Обои свежие, темно-зеленые с кремовыми ромбиками, – даже Харперу понятно – благородные. Налево кухня, новая, с иголочки и современная, из каталога «Сиарс». Шкафчики из меламина, плита с духовкой, холодильник, блестящий чайник на плите – все на своих местах. Ждет его.

Он перекидывает костыль через лужу крови и скачками подбирается ближе, чтобы лучше рассмотреть мертвеца. В руке зажата индюшачья ножка, кожа с сероватым оттенком, в пятнах запекшейся крови. Мужчина крупный, плотный, в костюмной рубашке, серых брюках с подтяжками, очень хороших туфлях. Пиджака нет. Голова – сплошное месиво, как мякоть расколовшегося арбуза, но можно разглядеть заросшие щетиной щеки и торчащие на кровавом месиве лица голубые глаза с лопнувшими сосудами и застывшим в них выражением ужаса.

Без пальто.

Музыка ведет его далее, в гостиную. Харпер приготовился увидеть хозяина дома – в кресле у камина, держащего на коленях ту самую кочергу, которой проломил голову человека в прихожей. Однако комната пуста. А вот огонь в камине горит. И кочерга тут же – около подставки для дров, наполненной до краев, словно ждет его прихода. Мелодия льется из граммофона цвета бордо с золотом. На пластинке название «Гершвин». Ну конечно! Сквозь щель между шторами видны приколоченные гвоздями к раме грубые доски, из-за чего в комнате мало света. Но зачем прятать все это за заколоченными окнами и уведомлением о сносе на дверях?

«Чтобы другие не нашли».

На столике, на кружевной салфетке стоят бокал и хрустальный графин с жидкостью медового цвета. Очень кстати. Надо подумать, что делать с телом. Видимо, это и есть Бартек – всплывает в памяти имя, сказанное слепой старухой перед тем, как он ее задушил.

«Бартек здесь чужой», – проносится в голове. А вот Харпер наоборот, Дом ждал его. Он позвал его сюда с какой-то целью. Голос внутри шепчет: «Ты дома». Именно так он и ощущает себя, как никогда и нигде раньше: ни в убогом месте, где вырос, ни в ночлежках и бараках, по которым всю жизнь скитался.

Он прислоняет костыль к стулу и наливает себе в бокал напиток из графина. Лед в сосуде звякает – лишь слегка подтаял. Медленно, с наслаждением он делает глоток, перекатывает напиток во рту и чувствует, как тот согревает горло. Превосходный «Канадиан Клаб» – импортный, контрабандный. Ваше здоровье! Все, что он пил в последнее время, всегда отдавало горьким запахом домашней сивухи. Да и на стуле с мягким сиденьем давненько не сиживал.

Однако он преодолевает искушение посидеть, хотя нога болит после долгой ходьбы. Еще не время. «Это еще не все, пожалуйте сюда, сэр, – гнет свое искусный зазывала. – Не упустите шанс! Все для вас. Ну же, давай, Харпер Кертис».

Харпер поднимается по лестнице, превозмогая боль и усталость, опираясь на перила и оставляя отпечатки на тщательно отполированном дереве. Следы от пальцев мгновенно исчезают, как растворяющиеся в воздухе привидения. Перед каждым шагом ему приходится отводить ногу в сторону да еще тащить за собой костыль. Дыхание он переводит с трудом.

Харпер ковыляет по коридору, проходит мимо ванной комнаты. На ванне алые подтеки, рядом на полу – в кровавых пятнах скрученное жгутом полотенце, от которого по блестящей черно-белой плитке расползаются розовые ручейки. Харпер проходит мимо, не удостаивает внимания ни лестницу на чердак, ни гостевую спальню с аккуратно застеленной кроватью, но с оставшейся вмятиной на подушке.

Дверь в главную спальню закрыта. Косой луч света пробивается сквозь щель под дверью и тонкими полосками располагается на дощатом полу. Он дотрагивается до ручки двери, почти не сомневаясь, что та окажется запертой. Однако раздается щелчок, и он просовывает кончик костыля в образовавшуюся щель. Еще одно движение – и он оказывается в комнате, совершенно необъяснимым образом залитой летним полуденным солнцем. Обстановка совсем скудная: шкаф орехового дерева, металлическая кровать.

Он зажмуривается от такого неожиданно яркого света, и картинка за окном тотчас начинает меняться: набегают плотные темные тучи, проносится серебряными струями дождь, затем и это переходит в исчерченный красными полосами закат – прямо как в дешевых «живых картинках». Уже хочется увидеть несущуюся галопом лошадь или девицу, соблазнительно стягивающую чулки, но нет – только сезонные перемены. Все, хватит! Он подходит к окну, чтобы задернуть шторы, но вдруг его внимание привлекает вид из окна.

С домами напротив постоянно что-то происходит. Краска на стенах облупливается, появляется свежий слой, он снова сходит под снегом и солнцем, срывается ветром, закручивается вместе с листьями в клубок, и они несутся вдоль по улице. Только что разбитые окна уже отремонтированы, на подоконнике появляется ваза с цветами, а в следующую секунду они уже завяли и лепестки опали. Пустой двор в доли секунды зарастает травой, затем покрывается асфальтом, через него тут же беспорядочными пучками прорастает трава; скапливается мусор, его сразу увозят, но он снова заполоняет все вокруг, и вот уже на стенах ядовито-яркими красками запутались какие-то надписи. На асфальте вырисовываются классики и исчезают под косым дождем, появляются снова, уже в другом месте. Выброшенный диван на глазах разрушается и гниет, а потом и вовсе загорается.

Он резким движением задергивает шторы, поворачивается и только сейчас все понимает. Наконец-то! Эта комната живописует всю его судьбу.

Здесь использован каждый сантиметр поверхности. На стене висит куча предметов: прибиты гвоздями либо прикручены проволокой. Кажется, они слегка подрагивают, и эти колебания отдаются в зубах. Все соединены линиями, прочерченными по нескольку раз – мелом, ручкой либо острием ножа надорвав обои. «Созвездия», – раздается голос в голове.

А рядом наспех написаны имена. Джи-Сок. Зора. Вилли. Кирби. Марго. Джулия. Катерина. Элис. Миша. Странные имена, он ведь даже не знает этих женщин. Только написаны они его собственной рукой.

Хватит! Ему все становится ясно. Будто дверь открывается вовнутрь. Кровь приливает к голове, все тело звенит струнами презрения, гнева и жара. Он видит лица сияющих девушек и знает, как они должны умереть. А в голове стучит: «Убей ее. Останови ее».

Он закрывает лицо руками, уронив костыль. Пошатнувшись, грузно падает на кровать, которая скрипит под его весом. Во рту пересохло. Мозги заливаются кровью. Слышно, как подрагивание предметов на стене соединяется в единый звон. Имена девушек сливаются в стройном хоре песнопения. Разрывающая боль в голове становится невыносимой.

Харпер убирает руки от лица и заставляет себя открыть глаза. Поднимается на ноги, для равновесия опираясь на спинку кровати, и ковыляет к стене, где предметы пульсируют и колышутся, раскачиваются, будто предвкушают. Он вытягивает руку, словно прислушиваясь, отдаваясь на их волю. Вот какая-то вещица притягивает его внимание. Она завладевает им, подчиняет себе всю его волю и требует разрядки, как требует удовлетворения встающая плоть. Он должен ее найти. И девушку, которая с ней связана.

Теперь кажется, что он провел всю свою жизнь в пьяном бреду, а сейчас пелена спала. Это момент просветления, какой дает оргазм или вскрытое горло Джимми Грэба. «Или танец тела, покрытого светящейся краской».

Он берет кусочек мела и пишет на стене рядом с окном, потому что там есть пустое место, и чувствует, что должен сделать именно так. Своим неровным наклонным почерком он выводит «Сияющая девушка» поверх едва различимого слова, уже написанного там.

Кирби
30 июля 1984

Такое впечатление, что она спит. На первый взгляд. Если сначала, прищурившись, посмотреть на солнце, пятнами проникающее сквозь листья. Если решить, что у футболки может быть вот такой ржаво-коричневый цвет. И не обращать внимания на очень жирных мух.

Одну руку она как будто нечаянно запрокинула за голову, а та элегантно повернута в сторону, словно девушка прислушивается к чему-то. Ноги прижаты друг к другу и согнуты в коленях. Такая спокойная, безмятежная поза и эта зияющая рана вспоротого живота.

Вполне себе романтичный вид: девушка лежит среди желтых и голубых лесных цветов, но на той самой небрежно поднятой руке следы борьбы – она защищалась. Глубокое, до кости, рассечение по средним суставам пальцев говорит о том, что, скорее всего, она пыталась вырвать нож из рук нападавшего. А на правой два пальца и вовсе отрублены.

Кожа на лбу лопнула в результате множественных ударов тупым предметом, возможно бейсбольной битой. А может, рукояткой топора или даже толстой веткой дерева, но ничего подобного на месте преступления не обнаружено.

Ссадины на запястьях свидетельствуют о том, что руки чем-то связали. Скорее всего, проволокой – судя по тому, какие глубокие следы остались на коже. Запекшаяся кровь покрыла лицо черной коркой, как плодной оболочкой. Разрез от грудины до паха в форме перевернутого креста даст одним полицейским основание возложить ответственность на сатанистов; а вот удаленный желудок позволит другим квалифицировать происшествие как убийство с особой жестокостью. Его находят тут же, убийца препарировал его, опорожнил, содержимое размазал по траве. Кишки свисают с дерева, как елочная мишура. Они серые и уже сухие к тому времени, когда полиция оцепляет место происшествия. Все указывает на то, что убийца не торопился. На то, что никто не слышал ее криков о помощи. А если кто и слышал, то не откликнулся.

Также найдены следующие предметы.

Белая кроссовка с густым широким мазком грязи, будто девушка бежала, поскользнулась, и она соскочила с ноги. Лежала в тридцати футах от тела. Полностью совпадает с кроссовкой на ноге трупа, последняя запачкана кровью.

Майка, украшенная бахромой, разорвана от центра кверху, исходно белого цвета. Выгоревшие джинсовые шорты в пятнах крови, а также мочи и кала.

Портфель и его содержимое: учебник («Основные методы математической экономики»), три ручки (две синие, одна красная), один маркер (желтый), блеск для губ, тушь для ресниц, полпачки жвачки («Ригли», мятная, три пластинки), компактная пудра квадратной формы и золотого цвета (зеркало разбито, возможно, во время нападения), черная магнитофонная кассета подписана от руки «Джэнис Джоплин – „Жемчужина“»[2]2
  Имеется в виду альбом Джэнис Джоплин «Pearl» 1971 года.


[Закрыть] ключи от входной двери клуба «Альфа Фи»[3]3
  «Альфа Фи» – это международное женское студенческое сообщество, основанное еще в 1872 году. Сообщество проповедовало и проповедует личностный рост, сестринскую привязанность между членами клуба и социальное общение и поддержку участников. Девиз – «Вместе рука об руку».


[Закрыть], ежедневник с датами сдачи заданий, записью о встрече в центре планирования беременности, днями рождения друзей и телефонными номерами, которые полиция проверяет один за другим. Между страницами ежедневника воткнуто уведомление из библиотеки о просроченной книге.

Газеты утверждают, что это самое жестокое нападение в окрестностях за последние пятнадцать лет. Полиция отрабатывает все версии и убедительно просит свидетелей обратиться в участок. Выражается уверенность, что убийца будет найден в самые короткие сроки: у настолько жестокого преступления наверняка имеется прецедент.

Кирби все это пропустила. Тогда ее куда больше занимал Фред Такер, брат Грэйси, старше Кирби на полтора года. Он как раз пытался вставить в нее свой пенис.

– Не получается, – он шумно хватает воздух ртом, щуплая грудная клетка тяжело вздымается.

– Толкай сильнее, – шипит Кирби.

– Но ты мне совсем не помогаешь!

– Да чего еще ты от меня хочешь? – раздраженно спрашивает Кирби.

На ней фирменные черные «шпильки» Рейчел, а еще тонюсенькая бежевая с золотым комбинация, которую ей три дня назад повезло умыкнуть прямо с вешалки в магазине «Маршал Филд», запихав «плечики» подальше между вещами на стойке. Она сорвала несколько роз мистера Партриджа и рассыпала лепестки по простыне. Стащила презервативы у мамы из тумбочки, чтобы Фреду не пришлось краснеть в аптеке. Подстраховалась, чтобы Рейчел не было дома. Даже попробовала возбудить себя пальцами. Но это все равно, что рассмешить себя щекоткой. Нет, тут нужны чужие пальцы и чужой язык. Только другой человек может вызвать настоящие ощущения.

– Я думал, у тебя это было раньше, – у Фреда устали руки, и он ложится на нее всем телом. Это очень приятно, даже несмотря на то, что у него косточки выпирают на бедрах, а кожа липкая от пота.

– Я специально это сказала, чтобы ты не нервничал, – Кирби протягивает руку к тумбочке, где лежат сигареты Рейчел.

– Не надо тебе курить.

– Правда? Так ведь и тебе нельзя заниматься сексом с малолетками.

– Тебе же шестнадцать.

– Только восьмого августа.

– Бог ты мой, – он спешно слезает с нее.

Она глубоко затягивается сигаретой, наблюдая, как он в смущении мечется по комнате – голый, в носках и презервативе; член пистолетом, в полной боевой готовности. Сигареты ей не то чтобы нравятся. Однако крутость – это вопрос бутафории, за которой можно спрятаться. Она разработала свою формулу: две пятых строгого, но тщательного скрываемого контроля и три пятых пофигизма. Вроде как ничего такого не происходит. Какая разница, лишится она сегодня девственности с Фредом Такером или нет? (На самом деле, большая разница.)

Какой красивый след от помады остался на фильтре, вот только бы не раскашляться.

– Успокойся, Фред. Это все не так уж серьезно, – с равнодушно-спокойным видом заявляет она, хотя на самом деле ей хочется сказать: «Не переживай, мне кажется, я тебя люблю».

– А мне кажется, что у меня сердечный приступ начинается, – он держится рукой за грудь. – Может, нам лучше остаться просто друзьями?

Ей жалко его. И жалко себя. Она делает три глубокие затяжки и часто моргает, будто от дыма у нее слезятся глаза.

– Хочешь, посмотрим видео?

И они смотрят видео. И целуются все полтора часа, пока Мэтью Бродерик спасает мир с помощью своего компьютера. Они не замечают, как пленка заканчивается, и экран дрожит черно-белыми полосками, потому что его пальцы внутри нее, а горячие губы обжигают кожу. И она садится на него сверху, и становится больно, как она предполагала; и становится приятно, как она надеялась, но мир от этого не переворачивается. А потом, когда все заканчивается, они без устали целуются, докуривают сигарету, и он, закашлявшись, признается: «А это было не так, как я думал».

С убийством тоже все по-другому.

Жертву звали Джулия Мэдригал. Она изучала экономику в Северо-западном университете. Любила пешие прогулки и хоккей, потому что была родом из канадского города Банф; а еще часто проводила время с друзьями в барах по улице Шеридан-роуд, потому что в Эванстоне действовал запрет на продажу спиртного.

Она намеревалась вступить в команду волонтеров – записывать учебные тексты для слепых студентов, но так и не собралась; точно так же купила гитару, но освоила один-единственный аккорд. Выставляла свою кандидатуру на пост руководителя женского студенческого комитета. Она часто повторяла, что станет первой женщиной на посту исполнительного директора банка «Голдман Сакс». Всерьез мечтала иметь троих детей, жить в большом доме с мужем, у которого была бы какая-нибудь интересная и полезная профессия – хирург или брокер, что-нибудь такое. Не то что Себастьян, парень хороший, но не для замужества.

Она была шумная, особенно на вечеринках – вся в отца. Имела грубоватое, простое чувство юмора. Ее смех называли легендарным либо ужасным, в зависимости от того, кто о нем отзывался, – его было слышно даже на противоположной стороне улицы от клуба Альфа Фи. Иногда она вызывала раздражение. Даже казалась примитивной, имела готовые ответы на вопрос, как спасти мир. Но ее нельзя было подчинить. Иначе как вспоров живот и проделав дыру в голове.

Ее смерть стала шокирующей новостью для всех, кто ее знал, и даже для многих чужих людей.

Ее отец так никогда и не оправится от удара. Он начнет таять на глазах, и в нем невозможно будет узнать шумного, энергичного агента по недвижимости, отъявленного спорщика, всегда готового кулаками отстаивать честь любимой команды. Он утратит всякий интерес к работе. Проводя экскурсию для клиентов, станет замолкать, уставившись на образцовые семейные портреты, висящие на стене, или еще хуже – на кафельные плитки в ванной комнате. Постепенно он научится усмирять приступы тоски. Переключится на кулинарию – освоит французскую кухню. Но все блюда будут казаться ему безвкусными.

Ее мать загонит боль внутрь себя – посадит на цепь, как дикого зверя, усмирить которого можно лишь водкой. Она не будет есть стряпню мужа. Когда она вместе с ним вернется в Канаду, они разменяют дом, и она обоснуется в свободной комнате. Постепенно перестанет прятать пустые бутылки. Через двадцать лет ее положат в больницу с циррозом печени, муж будет приходить к ней, садиться рядом, гладить ее руку и пересказывать рецепты, которые выучил наизусть, как математические формулы. Ведь больше им говорить будет не о чем.

Ее сестра уедет как можно дальше, нигде надолго не задержится, исколесит весь штат, потом всю страну, а затем и вовсе махнет за границу: в Португалии устроится няней в семье. Няня из нее получится не очень хорошая. Ей будет трудно найти с детьми общий язык. Она будет все время бояться, что с ними случится что-нибудь ужасное.

Себастьян, последний и недавний бойфренд Джулии, подвергнется допросу с пристрастием, но его алиби полностью подтвердят случайный свидетель и жирные пятна на шортах. Он действительно возился со своим мотоциклом «Индиан» 1974 года выпуска; дверь в гараж была открыта, так что он все время находился на виду. Происшествие сильно потрясет его, он воспримет смерть Джулии как знак, что напрасно тратит время, да и жизнь, за учебниками по экономике. Он присоединится к студенческому движению против апартеида, найдет утешение в объятиях подруг схожих политических убеждений. Его трагическая история наподобие феромонов усилит сексуальную привлекательность, которой женщины даже не станут сопротивляться. Его лейтмотивом будет песня Джэнис Джоплин «Получи это, пока можешь».

Лучшая подруга Джулии будет плохо спять по ночам из-за чувства вины, так как она произведет скрупулезный статистическим анализ и высчитает, что теперь, благодаря Джулии, ее собственные шансы стать жертвой убийцы уменьшились на 86 процентов.

На другом конце города одиннадцатилетняя девчушка, которая узнает о происшествии из новостей, а Джулию увидит лишь раз, на снимке со школьного выпускного вечера, воспримет всю боль убийства – да и жизни в целом – очень серьезно. Она возьмет нож для картона и надрежет себе руку на внутренней стороне плеча, чуть выше места, где обычно заканчивается рукав футболки, чтобы шрамов было не видно.

А пять лет спустя наступит очередь Кирби.

Харпер
24 ноября 1931

Он устраивается на ночлег в свободной комнате, плотно закрыв дверь в спальню с развешенными по стенам побрякушками. Но отделаться от них не удается: врезались в память, в мозг, навязчивые как блохи. Кажется, несколько дней он находится во власти обрывистых бредовых снов, но вот просыпается, выбирается из постели и неловко, ковыляя, спускается по лестнице.

В голове мысли вязкие, как хлеб, размоченный в скипидаре. Голос, кажется, совсем пропал. Предметы-тотемы из комнаты готовы вновь завладеть его вниманием и полностью подчинить себе, пока он с трудом преодолевает расстояние до ступеней. Еще не время. Он знает, что нужно сделать, но сейчас первостепенную важность приобретают потребности пустого желудка.

Элегантный и блестящий холодильник может предложить лишь бутылку французского шампанского и помидор с явными признаками гниения. Это придает ему сходство с телом в коридоре – легкий зеленоватый оттенок и тонкие ноты тухлятины. Конечности, будто деревянные пару дней назад, теперь обмякли и свободно повисли. Так что можно легко повернуть тело и высвободить индюшачью тушку, даже пальцы мертвеца не придется ломать.

Он тщательно, с мылом, отмывает птицу от запекшейся крови. Варит в кастрюле вместе с двумя картофелинами, найденными в одном из кухонных шкафчиков. Судя по всему, жены у мистера Бартека не было.

В доме единственная пластинка – та, что уже в граммофоне, и он заводит его раз за разом, превращая в иллюзорного собеседника. Устраивается перед камином и жадно ест, не озадачиваясь приборами и разрывая мясо руками. Все это большими глотками запивает неразбавленным виски, наполняя бокал до краев. В теле тепло, в желудке сытно, в голове приятная легкость от спиртного, и безделушки присмирели от громкой ритмичной музыки.

Опустошив хрустальный графин, он приносит шампанское и тоже допивает, прямо из горлышка. Похмелье вдавливает в кресло, рядом на полу валяются обглоданные кости индюшки. Ему все равно, что пластинка закончилась, и бесполезная игла жалобно скрипит; только необходимость пойти в туалет заставляет Харпера подняться.

По дороге в туалет он неловко натыкается на диван; металлический наконечник костыля скользит по полу и застревает в ковре, тот слегка сдвигается, и из-под дивана боком показывается потрепанный синий чемодан.

Он наклоняется и подтягивает его за ручку, чтобы поднять, рассмотреть. Но спиртное оказывает свое действие, движения неточные, пальцы жирные, и чемодан выскальзывает, падает, раскрывается. Все его содержимое оказывается на полу: пачки денег, красные и желтые игральные фишки и черная бухгалтерская книга с «ежиком» разноцветных закладок.

Харпер не может сдержать ругательства и опускается на колени, поддаваясь желанию быстро засунуть все обратно. Деньги связаны плотными, как карточные колоды, пачками по пять, десять, двадцать и сто долларов, купюры перетянуты резинками; еще пять банкнот по пять тысяч засунуты под оторванную подкладку чемодана. Столько денег он не видел за всю свою жизнь! Неудивительно, что кто-то вышиб Бартоку мозги. Но почему не забрали все это? Даже алкоголь не мешает ему осознать: здесь что-то не так.

Он внимательно рассматривает банкноты. Они разложены по стоимости и все же слегка различаются между собой. Потом понимает – размером, а также бумагой, оттенком краски и незначительными деталями изображения. Есть и что-то еще, очень странное. Наконец дошло – даты выпуска. «Как та картинка за окном», – проносится в голове. Ему хочется отмотать все назад, чтобы не было этого сравнения и самой мысли. Может, Бартек – фальшивомонетчик? Или работает в театральном реквизитном цехе?

Теперь цветные бумажки. Это коллекторские ставки, датированы с 1929-го по 1952-й. Гонки в Арлингтоне. Хоторн. Линкольн-филдз. Вашингтон-парк. Все выигрышные. В том, что не обналичены, ничего странного: такие крупные ставки и выигрыши могут привлечь нежелательное внимание, особенно в городе Капоне.

Данные каждого квитка дублируются в учетной бухгалтерской книге: сумма, дата, источник вписаны аккуратными печатными буквами и цифрами. Все указаны как приход: 50 долларов здесь, 1200 там. А один квиток отличается от остальных. Это адрес. Номер дома 1818 стоит напротив суммы красными чернилами: 600 долларов. Он кидается к учетной книге в поисках соответствующей записи – сделка о покупке дома. Зарегистрирована на Бартека Крола. 5 апреля 1930 года.

Харпер сидит на коленях, пальцами пересчитывает купюры в пачке десяток. Может, он сошел с ума? В любом случае, находка замечательная. Теперь понятно, почему мистер Бартек не скупился на дорогие вещи. Очень жаль, что для него полоса везения закончилась. Однако к счастью для Харпера. Он ведь и сам игрок.

Он поворачивается лицом к холлу. Нужно быстро решить, что делать с мистером, пока тот не начал разлагаться. Но это потом, когда он вернется. Желание выйти на улицу непреодолимо. Нужно проверить и убедиться, что он прав.

Харпер надевает одежду, найденную в шкафу. Пара черных туфель. Синие джинсы «Уокмэн». Рубашка на пуговицах. Все в пору, как раз. Снова бросает взгляд на предметы на стене – еще раз убедиться. Воздух вокруг лошадки слегка подергивается, вибрирует, дрожит. Одно из имен ярче, видно четче, разборчивее. Практически светится. Она его ждет. Нужно идти.

Харпер стоит перед входной дверью, нервно выбрасывает правую руку вперед, словно боксер, разминаясь перед ударом. Он прекрасно запомнил безделушку со стены. Уже три раза проверил, взял ли ключ. Все, готов. Ему кажется, что он знает, как все случится. Он будет действовать в духе мистера Бартека. Осторожно. Хитроумно. Без излишеств.

Быстрым резким движением поворачивает ручку двери. Его ослепляет яркий свет, острый как разрыв хлопушки в темном подвале, пронзающий страхом случайную кошку.

Харпер выходит и оказывается в каком-то совершенно другом времени..