Текст книги "22 дня по дороге к мечте (СИ)"
Автор книги: Лорелея Роксенбер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
С утробным рычанием, Астафьев ударил меня по лицу, а когда я упала от очередного сильного удара, приступил добивать ногами. В то время, как ко мне пришли на помощь, валялась я уже на полу в луже собственной крови, а Максим успел исчезнуть…
***
– Такой поступок не останется безнаказанным. Этот ублюдок сядет пожизненно. – Не знаю, и правда, что больше волновало Ройса, что меня чуть насмерть не забили или что мое лицо сейчас – надувной батут и совершенно не пригодно для постановки, но холодные примочки к голове и к лицу он делал мне сам, предварительно умыв от крови, потому что сама я еле видела и вести до раковины меня в ожидании прибытия скорой медицинской помощи во имя установления сотрясения и количества переломов пришлось ему самому. – Ты его знаешь?..
– Максим Астафьев. Мой муж…
Кажется, у Ровера даже челюсть отвисла… – Ты же не переставала мне письма писать… Как же… Если твой муж…
– Навязанная моим же отцом в мужья психопатическая тварь. Мне никогда до него дела не было. А получила я сейчас банально снова за тебя… Он может отрицать и утверждать, что я наговорила много гадостей и превысила лимит допустимого процента грязных вещей в разговоре, но разогрел его нервы твой поцелуй и ревность. Жаль, что смертную казнь отменили для таких тварей… Я почти ничего не вижу…
Разрыдавшись, на пятьдесят процентов искренне, на пятьдесят – желая обрести толику утешения в сильных руках Ровера Ройса, я почувствовала ладони на своих плечах, вплотную прижавшие меня к груди и спрятавшие на ней мою голову. Закрыв глаза, я с тяжелым вздохом прильнула к этой груди щекой. И, черт побери, это стоило расквашенной и расписанной под хохлому физиономии. Мое небо рядом. Оно прижимает меня к себе и тихо шепчет. – Он сядет навсегда, кем бы он ни был. Тебя никто больше не тронет. Ты в безопасности. Ничего не бойся.
– С тобой я ничего не боюсь. Твой образ всегда отгонял монстров из кошмаров назад, в их миры. Только ты можешь спасти и разрушить меня… Делай, что должен. Да не дрогнет рука.
Говорю. И верю в каждое произнесенное слово, пока в ожидании кареты скорой помощи, Ровер Ройс гладит меня по волосам, а я психопатически улыбаюсь, уткнувшись ему в грудь, благодаря силы за то, что он не видит… Что любому краткому мигу вблизи я буду по-сумасшедшему рада. Даже через боль…
========== 22 дня до оглашения приговора. Контуры точки невозврата ==========
– Кларисса… Кларисса… Подумай, подумай о семье. Что скажет твоя мама? Ты должна отказаться от наркотиков… Клари… Ты убиваешь не только себя, а и свою младшую сестренку… Все страдают… Неужели ты хочешь своим близким такой участи – знать, что дорогой им человек сходит с ума и не иметь возможности как-то ему помочь. Что с тобой вообще такое?..
– А ничего не имеет значения, Рой. Абсолютно. Ничего. – Рассмеявшись, я выдыхаю кольцо дыма в лицо своего театрального коллеги… – Кто мы есть в этом мире?.. Зачем живем?..
Проведя рукой по глазам, я размазываю черные тени по щекам и губам, и теперь уже стопроцентно выгляжу, как беспутная на грани передоза… Сцена дает возможность маневрировать перед многотысячной публикой, но, черт побери, я так переживаю, что голова у меня идет кругом, наверняка, не меньше, чем у закоренелой героинщицы Клариссы. Ровер сидит в зале на первом ряду. Это его детище, и, во многом, сейчас от меня зависит то, насколько высоко будет оценена постановка критиками. А я еще не вполне оправилась от сотрясения, и только недавно мое лицо перестало походить на грушу для битья. Ройс посчитал, что синяки в какой-то мере добавят образу моей героини реалистичности, но, не смотря на то, что говорить так было цинично, по меньшей мере, он сдержал обещание, и на днях Максим Астафьев предстанет перед судом за свершенное злодеяние. Ровер говорит, что его посадят, и он всю жизнь прогниет за решеткой. Что ж, деньги делают свое, а Мистер Ройс не настолько хладнокровен ко мне, как я ожидала. Да, быть может, я – всего лишь лицо постановки, но с момента поцелуя в зале для репетиций он смотрит на меня как-то иначе. И вот сейчас я вижу, как положив руки на колени, мой маэстро нервно сжимает их. Он боится, что я ошибусь, боится провала, потому и не сводит с меня глаз. Можешь мне верить, можешь на меня рассчитывать. Тебя я никогда не подведу…
В антракте он выходит за кулисы дать мне пару наставлений, и его лицо напряжено и задумчиво. Весь он – сплошной комок нервов, а мои руки так и тянутся подарить ему покой, прикоснуться, обнять, размассировать усталые плечи и снять головную боль. Быть может, я и не знахарка, но мне часто это удавалось в прошлом. Я мысленно бью себя по рукам, потому что за те годы, что я за ним слежу, маетное желание прикосновения к любимому в моей груди разрослось настолько, что и по сей день перекрывает мне дыхание. Вместо желаемого я просто заученно киваю головой на каждую его фразу.
– Сделай это, Лэйси. У нас премьера. Самый ответственный показ. А потом… Я обещаю, что ты не пожалеешь… Я дам тебе все, что смогу.
– Честно говоря, из приглашения в письме я ожидала, что мы участвовать в фильме, а не в спектакле будем… – Коротко выдохнула я.
– Сцена – моя жизнь и душа. Здесь я, как рыба в воде. Здесь мне намного более комфортно, нежели в кинематографе. И я даю тебе лучшее из того, что у меня есть. Пожалуйста, вдохни в завершение второго акта свою жизнь и душу, и ты это тоже почувствуешь… Почувствуешь, как театр заполняет тебя без остатка. Я знаю, что ты можешь, Лэйси… Знаю.
– Мне бы Вашу веру в мои силы… – Улыбка получилась вымученной, но я знала, что сделаю все от меня зависящее…
Шприц к вене… Блаженно выпускаю кольца дыма в потолок. Монолог. Мысли отчаянно кратки и до безобразия просты. Я лежу на возведенной из пластика и гипсокартона декорации, изображающей окно, и прогоняю заученные и затертые до дыр реплики. Затем поднимаюсь и шагаю с подоконника вниз, будто бы у меня девять жизней в запасе. Мат одного цвета с полом, и приземление происходит почти что безболезненно. А когда закрывается занавес, я слышу неприкрытый восторг, выплескивающийся овациями всего зала. Готова поклясться, что и мой солнечный гений аплодирует… Я никак не ожидала, что он вообще посмотрит в мою сторону… Бедная Леся Виноградова из Вымпела с разрушенной и никчемно-убогой жизнью, а теперь я слышу его овации и расцветаю изнутри порочными цветами моей безудержной любви и влечения к нему, которые толкали меня хорошенько отпраздновать премьеру с ним, водкой и текилой, а когда Ровер Ройс уже лыка вязать не будет…
– Успокойся, Виноградова. – Строго молвил внутренний голос. – Послезавтра тебе выдвигать обвинения против Максима в суде и обрекать мужа на пожизненное гниение в тюрьме. Технически ты скоро останешься вдовой. Неужели даже это не в состоянии утихомирить твое либидо?..
– Вот пусть Астафьев и гниет. Мне-то какое дело?.. – Так же мысленно огрызнулась я. – Сколько раз отец с сарказмом говорил мне, что я не переломлюсь, если не переведу очередную статейку. Так вот и Максим не переломится, если не попьет больше кофе из «Старбакса».
– А что насчет Андрюшки?..
Ответить мне было нечего, поэтому я позорно капитулировала пререкаться с подсознанием и отправилась смывать грим…
***
Мерный стук в дверь прервал мои размышления. Ройс… Выдохнув с протяжным стоном, я открываю дверь своего гостиничного номера. Он врывается внутрь во взведенном состоянии, азартно потряхивая газетой прямо возле моего носа. – Обзор Guardian, ты видела?.. Критики прочат постановке засветиться на Бродвее. Мы поедем в Нью-Йорк, всего через какие-то полтора года! Ты хоть понимаешь, что это значит?.. Ты без пяти минут восходящая звезда, Лэйси!
Не в силах сдержать поток нахлынувших эмоций, он кружит меня по комнате, и этот момент, когда его обнимает счастье своими крыльями, счастье удачи и благосклонных оценок, меня охватывает счастье иного характера.
– Пожалуйста. – Я зажимаю его лицо между ладоней. – Пожалуйста. Я так в этом нуждаюсь. Ты обещал… Я все сделала, как ты хотел. Пожалуйста…
Мои лихорадочные пальцы касаются его шеи, влезают под рубашку, и вот уже несколько пуговиц капитулирует перед лицом моей настойчивости. Я взведенная. Я вжимаюсь в него всем своим ледяным телом, которое сковывают волны жара. Это не просто желание телесного единения, которое я могла получить от кого угодно. Даже от Максима… Это то самое пресловутое сплетение тел при сплетении душ. Когда ты становишься единым целым с тем, кому отдала все, что имела, и посвятила жизнь. Дома меня считали порочной дрянью. Максим считал в точности, как и родители, за что и бил неоднократно. Но не похоть все эти годы толкала меня к нему, хоть внешне все и выглядело именно так, будто девушке по Фрейду чего-то не хватало. Толкало желание ощутить себя нераздельной, цельной, связанной с ним не только мозгом, сердцем и душой. Голод единения терзал и выматывал все эти годы, потому что единения с моим Богом на ментальном лишь уровне мне было недостаточно, а обретать это с кем-то другим казалось фальшивкой. Ведь нет на свете более ироничной шутки нежели дарить душу одному человеку, а жизнь и тело – другому. За чрезмерно тонкое чувствование мира я и стала изгоем в кругу своего общения. И плевать. Если все мое стремление к нему помогло мне оказаться в такой непосредственной пьянящей близости от него, как сейчас, значит, пережитые унижения того стоили. Стоило не меняться, чтобы сейчас ощущать его близость каждым изнывающим нервом в теле. Ах, далеко до неба, губы близки во мгле. Бог, не суди, ты не был женщиной на Земле…
– Я заехал за тобой, чтобы отвезти на суд. Лэйси, время… Неподходящее… – Пряча взгляд, он отводит мои руки от себя, и горькая и холодная боль напополам с обидой сковывают мне грудь.
– Я не привлекаю тебя, как женщина, так и скажи. Не надо жалеть убогую, тронувшуюся мозгом. Скажи, как есть… Я через такое проходила, что тебе и не снилось. Просто скажи правду… Не надо этих идиотских фраз про «не время» и «не место»… Не тяни меня за душу, Ровер. Я просто уйду… Если я для тебя – лишь лицо постановки, можем встречаться только, как деловые партнеры. Но тогда хватит этих взглядов, дающих надежды…
– Каких взглядов? Ты домыслила то, чего нет. – Он отстраняется, и уже настолько, что холод обнимает меня болью с головы до ног… – Мы опаздываем. Собирайся. Я лучше подожду в машине…
Он закрывает за собой дверь, а я открываю шкаф в поисках того, что можно было бы надеть, не позволяя слезам пошатнуть образ железной леди… Ведь только потому что это было для меня чем-то большим, чем случайная связь по пьяной лавочке, именно поэтому он и не желал мне этого давать… И закономерность хоть и была очевидной и благоразумной, но легче от этого все равно не становилось…
***
В зал суда мы заходим одновременно с заводимым в него Максимом. Глаза у Астафьева воспаленные, бешеные, и он не сводит с меня взгляда, которым хищники окидывают добычу прежде, чем разорвать ей горло. От страха, внезапно панически охватившего и накрывшего меня с головой, я дергаюсь за спину Ровера, но, поджав губы и окинув Максима взглядом, исполненным презрения, он крепко сжимает мою руку в своей. – Не смей прятаться или бояться. Этот ублюдок получит все, что заслуживает, а ты ни в чем не виновата.
Я скованно киваю, окинув его благодарным взглядом, после чего Астафьев сплевывает на пол от омерзения, этим действом высказав все, что об этом думает. Сопровождающая его леди поджимает губы и толкает его в спину, к месту для обвиняемого, а затем начинается первое в моей жизни и самое долгое заседание суда…
Время тянется медленно, но, в конце концов, суд признает, что Максим Астафьев будет насильно депортирован в свою страну и передан в руки местного суда, а на несколько дней до депортации он останется в одной из самых гиблых тюрем Перта…
Выходя из зала, Ровер уговаривает оставить меня и его наедине с Максимом, уверяя представителей полиции и суда, что обвиняемый никуда не сбежит. Женщина, сопровождавшая Астафьева в суд колеблется, но лишь до той минуты, пока деньги, исподтишка врученные ей, не перевешивают чашу весов ее мнения в сторону Ровера Ройса.
Мы заперты в комнатушке с Максимом. Он сидит за столом, уставший и изможденный. Руки его скованы наручниками, ноги прикованы к ножкам стола.
– Ну что же, великий господин недорежиссер. Побьешь меня за свою даму сердца?.. – Лицо Астафьева искажает надменная презрительная усмешка. – Всегда думал, что ненавижу тебя больше ее. Что моя семья мне дороже одного пожилого и никчемного урода. Но сейчас понимаю, что ненавидеть белого рыцаря для своей потаскушки, которую я полюбил всем сердцем когда-то, даже и не за что. Спорю, телом она отдается так же горячо, как и мозгом. Ведь мозг у нее тобой прогнивший до основания…
Неловкость повисла паузой в воздухе. Я вспомнила несвершившееся в моем номере и покраснела до кончиков ушей, как рак. Ройс же пытался сохранить невозмутимость, пока Максим снова гаденько не рассмеялся. – Ах, наши пташки, оказывается, еще гнездышко любви не свили, а я-то думал, что Леська настойчива в своих уговорах. А зря… Жизнь коротка. Будь тебе плевать на нее, соловьем бы перед судом не заливался о том, какая она невинная жертва под гнетом мужской тирании. Похоже, что останавливает кодекс чести и морали. Потому что она замужняя. Теперь даже больше понимаю, что ее в тебе влечет. Ты реально – тот самый принц из сопливых розовых сказок восторженных мастурбирующих девчушек. Ну и чего ж ты ждешь? Давай бей. Ты же не зря доплатил Иванне, чтобы нас оставили наедине. Жаждешь наказать меня, Ройс. Вперед.
Цвет глаз Ровера из синего стал практически стальным, и он сжал руки в кулаки, надвигаясь на Астафьева. Я замерла в ожидании кровопролитной драмы, но он лишь склонился к уху моего супруга и вкрадчиво произнес. – Ты этого не стоишь, потому что ты – кусок дерьма. Я даже ботинки о тебя бы пачкать не стал, что уж говорить о том, чтобы марать руки. Что бы она ни сделала, она этого не заслуживает. Просто потому что она – женщина, а поднимать руку на женщину – самое низкое скотство на планете. Помни. Если после депортации и суда на Родине тебя отпустят и помилуют. Или пройдет время, и ты выйдешь досрочно за хорошее поведение, появись здесь еще раз и только попробуй приблизиться к ней. Больше я в суд подавать не буду. Я раздавлю тебя, как таракана, ты меня понял?..
– Понять-то я понял, да только вот ты не понял, похоже. Что когда любимая убегает к другому, бросив тебя, оставив сына, ведомая лишь зовом бешенства матки, кроме ненависти к ней и желания сомкнуть пальцы на ее горле, пока она не изойдет пеной и не задохнется, ничего не остается. Если бы шалава, которую ты называл любимой, бросила бы твоих детей, спорю, ты бы сейчас по-другому разговаривал. А тебя же тщеславие разогревает. Невозможно даже при большом желании долго отталкивать ту, которая смотрит на тебя, как на божество, не правда ли? Чувствуешь себя важным и значимым, именно поэтому взял ее под крыло, чтобы видеть, что для кого-то ты единственный настолько, что этот кто-то презрел свою семью и ребенка, чтобы сбежать к тебе?.. Лесенька… – Коротко переведя на меня взгляд, улыбнулся Максим. – За предательство. За инсценированную смерть. За побег. За нелюбовь ко мне и собственному сыну. И за своего без пяти минут любовника. За осуждение и превращение моей жизни в ад. За обреченность гнить в тюрьме… Будь ты проклята. Ты уничтожила всю мою жизнь. Мне жаль, что я потратил свои деньги на ту чертову чашку кофе взамен пролитой в «Старбаксе», и что вообще заговорил с твоим отцом. Горите оба в аду.
Я рванулась к нему, но Ровер перехватил меня за талию.
– Пусти! Я убью его!!! – Я шипела и практически брызгала слюной, пока Ройс насильно оттаскивал меня от осужденного Астафьева, перекинув через плечо, выходя из дверного проема.
– Он не стоит того, Лэйси. Когда-нибудь ты скажешь мне «спасибо», что не допустил мордобоя…
***
Черная Ауди бесшумно скользила по узким улочкам Перта. Я угрюмо молчала, а Ровер сосредоточенно глядел на дорогу, нервно сжимая руль в ладонях. Оказавшись в каком-то узком и безлюдном неосвещенном переулке, он резко нажал на педаль тормоза так, что меня сначала рвануло вперед по инерции, а через несколько мгновений буквально впечатало в сиденье, и отрывисто бросил:
– Полезай на заднее сиденье.
– Зачем?
Он окинул меня взглядом, явно говорившим о том, что вопросы мне задавать не позволено. Нехотя ворча, я забралась назад. Через несколько мгновений он ко мне присоединился.
– Я надеюсь, что это не временный бзик и не помутнение, Лэйси. Ты отдаешь себе отчет в том, что я тебя старше на тридцать лет?..
Я только закатила глаза. – Да мне плевать на возраст. Супер да, не иметь предрассудков?.. Каждая девочка моего возраста хочет пристроить себя к папеньке. Это вообще закон современного мира. Пока я работала в сфере финансов, знаешь, сколько ко мне подваливало с такими предложениями?.. Твои ровесники и даже старше. Они были омерзительны, как один, но знаешь, что?.. Очень уж сильно меня от их идеологии не тошнило, пусть и тошнило от них самих, но в глубине души я не считала себя правой орать и противоречить, потому что они правы. Нас, неоперившихся и юных, тянет на талант и опыт, и красоту. Даже если красота на грани увядания… Да, я полюбила мужчину, который мне в отцы годится. И сотвори уже что-нибудь с этим. Придуши меня или сделай своей. Годы ожидания сделали из меня монстра, не способного подавлять разрушающую силу своего либидо… Мне действия и решения нужны, а не разговоры о том, как правильно жить и что необходимо чувствовать.
– Это же практически преступление. – Он злобно сверлил меня своим стальнооким взглядом.
– Ну давай, да. Скажи мне, что я должна еще одного Максима Астафьева найти, если хочу я тебя. Для игры в театре, в кино, для постели, для жизни, для молитвы… Для всего. Давай, да. Поиграем в, мать твою, съедобное-несъедобное. Там ведь проще. Никаких острых социальных проблем, и только один правильный ответ на вопрос. Это не игра, Ровер, это жизнь. Мы ответственны за свои ошибки. И за выбор. А я выбрала тебя, понимаешь?.. Если ты хотя бы на долю вселенской крупицы готов выбрать меня в ответ, давай я уже выслушаю, что тебя гложет и сожгу все это. Разница в возрасте, в статусах, я замужем. Да мне плевать, не веришь?.. Я приняла решение и не жалела об этом ни разу… Ровер, умоляю…
Склонившись к нему, я водила пальцами по его груди и чувствовала стук изнывающего и такого дорогого мне сердечка под пальцами, – а стучало оно не ровнее, чем мое.
– Я не вечен, Лэйси. Чем ты заниматься будешь, когда меня не станет?.. С ума сойдешь? Или с этой планеты?..
– Сначала я поеду в Роскосмос, на Родину, и заплачу, чтобы дать звезде твое имя, чтобы твоя душа хоть к чему-то была привязана здесь и не забыта… Уйдя к звездам, так ты никогда не будешь забыт. Не только мной, а и всем миром. А потом посмотрим… Сойду с ума или сгину… Может даже что-нибудь третье…
– Ты себя вообще слышишь?.. Ты уже сошла… – Ровер обреченно коснулся ладонью своего лба и сморщился, точно от головной боли.
– Хватит. Меня. Отталкивать. Прекрати… Жизнь слишком коротка…
– Пожалуй, ты права. И твой муж тоже…
– Нашел время вспомнить Астафьева. – Я коротко фыркнула.
– Возможно, для тебя это будет первый и последний раз. Я не женюсь на тебе никогда. Это нереально. Так что ты будешь вспоминать об этом, как о гнусном использовании, и ничего большего в этом не будет. А если прессе раструбишь, я вообще имя твое забуду и сделаю вид, что никогда и не знал, поняла?..
– Если ты на миг допускаешь мысль о том, что я бы тебя предала или сдала коршунам-репортерам… Да за кого ты меня вообще держишь?..
Игнорируя мой вопрос, он еле слышно попросил. – Скажи еще раз то, что в письмах писала.
– Ты – моя Вселенная, Ровер Ройс…
Резким рывком он усадил меня к себе на колени. Выгнув поясницу, ощущая его теплые жадные пальцы, ощупывавшие каждый миллиметр моего взбешенного свалившейся с неба его близостью тела, я закатила глаза, тяжело дыша, запрокидывая голову назад. Мое облегающее шелковое белое платье заскользило по мне и затрещало по швам, когда он грубо и беспринципно приступил к его уничтожению. Я вся капитулировала и сдалась ему, ощущая нас обоих клубком огня и боли, и прочих запретных эмоций. Разорвав белую рубашку, я принялась осыпать поцелуями его теплое тело, пока его сильные руки, уже исследовав, стискивая до боли, сначала мои запястья, а затем и мою шею и грудь, двинулись ниже к эпицентру возбуждения, который доводил меня до полуприпадочной сладости вожделения. Ощутив его пальцы внутри себя, влажнея и пламенея одновременно, я выгнулась и захрипела, и хрипом из моих уст стало его имя. Ровер, Ровер, Ровер… Я произносила его в муках горячки, вцепившись пальцами в его светлые непослушные волосы, вновь и вновь, пока оно не стало шуршать уже еле слышно, в полубреду… Опустив его спиной на сиденье, я сдавила коленями его бедра и уселась сверху, вжимаясь всем низом живота в восстающую даже против его воли и даже через брюки плоть. Эрекция была столь сильной, что я и без проникновения, и через одежду начала двигаться быстрее и сильнее, изредка постанывая, когда он, наконец, принял решение избавить себя от последней одежды, а меня – от муки томления и ожидания… Войдя в меня, он будто бы достроил недостающий кусок моей души, сделал меня целой и исполненной любви и нежности, и бесконечной преданности, раздвигающей границы невозможного. Впервые Леся Виноградова плакала, но не от горя и несчастья, а от ощущения воссоединения раздробленной на осколки души… Темп становился все более резким и отрывистым, но в этот момент я думала только об одном. Пусть сейчас он непреклонен и говорит, что на этом все. Что он никогда не женится на мне, и все то, что случится между нами, будет зря… Но когда-то я делила дом и жизнь с тем, кто ожидает сейчас депортации и пожизненного заключения. Была обречена терпеть его побои и объятия. Сейчас же происходило то, что уже, в принципе, являлось борьбой с лимитами и ограничениями. Ничего. Я терпеливая. Я подожду. Когда-нибудь «нет» превратится в «может быть», а «может быть» станет «да». И это «да» будет длиться вечно…
