Текст книги "22 дня по дороге к мечте (СИ)"
Автор книги: Лорелея Роксенбер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me
========== 22 дня до побега ==========
#AU #L #R
Пытаясь смысл обрести,
И ошибаясь всякий раз,
Не успеваете заметить,
Когда поработит он Вас.
23 июня.
Не знаю, с чего обычные люди начинают первую запись в дневнике. Я, пожалуй, начну с первого прикосновения к ручке двери кофейни „Старбакс“ на краю моего города. Там мне и повстречался Максим. Моя семья была одной из богатых в нашем небольшом городишке под названием „Вымпел“. На карте его не ищите. Я специально придумываю названия, чтобы никто не узнал всей правды. Итак, дорогой дневник, задумавшись и держа в правой руке стаканчик с латте, я на всей своей скорости столкнулась с Максимом. Он коротко вздохнул, а горячий кофе обдал нас обоих горячими каплями. Сетуя на свою неуклюжесть, будто бы намеренно не замечая, что виной разлитому кофе стала моя рассеянность, он предложил подождать пять минут и купил мне точно такой же. В „Старбаксе“ мы отсидели до закрытия смены. Мне было нечего делать. Работая в сфере финансов, я получила незыблемое право отдыхать каждые два дня, а он… Видимо, тоже никуда не спешил. Мы мило болтали. Я – изо всех сил пряча и засовывая поглубже свои моральные и аморальные проблемы, он – даже с интересом. Вечером, когда Максим Астафьев попросил мой номер телефона, я, допивая очередную дозу своего кофеинового допинга, совершенно искренне посмотрела ему в глаза и сказала: „Поверь, чувак, тебе этого не надо. Ты не захочешь“.
На этом вроде как все и кончилось, но он уболтал меня взять его номер. И теперь бумажка с коряво нацарапанными на ней буквами лежит в кармане моего пиджака, и не то греет, не то раздражает. А греть она могла одним единственным способом – вроде как функция моя по общению с противоположным полом выполнена, и мои, как я уже упоминала, богатые родители, у которых единственное стремление – прибавлять деньги к деньгам, могут отвалить от меня еще на неделю со своими занудными репликами о чужих успехах и благополучии и моей однобокости, граничащей с полоумием.
У полоумия же совершенно определенно имя было. Ровер Ройс. И глаза… Голубые…
Достану себя и окружающих, но иначе не могу… Извините. Карма при моем сотворении ушла в глубочайший запой. А я… Ну… Вышла какой вышла…
24 июня.
– Когда же от тебя польза будет, Леся? Сколько можно? Все девочки в твоем возрасте гуляют с мальчиками, добиваются повышения на работе, детей рожают и хоть что-то делают на благо общества. У Парасольки вон уже машина. Молодец. А ты… Ветер в поле и то приносит больше пользы…
– Благо общества? – Я недобро усмехнулась матери. – Да пусть захлебнутся. Чтобы Виноградова сделала что-то на пользу общества?.. Я скорее удавлюсь, чем буду творить добро. И не мои проблемы, что Парасолька искусно владеет ртом. Чудеса орального искусства приносят в твою жизнь и машины, и айфоны.
– Ой. – Мать махнула рукой, показывая, что сворачивает беседу. – А писать ему не приносит в твою жизнь вообще ничего. Вышла бы замуж уже, родила, хоть чем-то занялась. Твой Ройс уже достал. Везде и во всем. Не комната, а часовня-молельня для Его стареющего Величества. Тоже мне культ короля создала.
Запихивая бешенство поглубже, я выдохнула с такой силой, с какой, видимо, драконы изрыгают пламя. – Об этом сейчас вообще речи не шло.
– А ты не сопи мне тут. Об этом всегда будет речь идти, пока ты не вобьешь в свою глупую черепушку, что австралийскому режиссеришке плевать на тебя. Давай о насущном. Кто такой Максим? Я нашла номер в кармане твоего пиджака.
– Да никто. Чувак из „Старбакса“. – Я пожала плечами.
– Я б тебе посоветовала позвонить. Может, это судьба?.. Как знать?
Я только смачно закатила глаза. – Это „Старбакс“. И один из тех, кто там ошивается. Может, хватит делать из меня вторую Парасольку?.. Мне такой ценой ни машина, ни айфон не нужны.
– Да кто об этом вообще говорит, дура. – Мать раздраженно передернула плечами. – Я о семье и шансе на нормальную жизнь, а у тебя, видимо, наболевшее. По ночам котел кипучий спать не дает. А там уже и без всякого айфона на все согласна, да не берут. Вот и подумай. За машину и не стремно как бы…
– Все.
Я ушла в свою комнату…
25 июня.
Рабочий день. Максим оказывается одним из моих клиентов. Приходит ко мне в банк оформить кредит. Со счастливой улыбкой говорит, что теперь-то, зная, где я работаю, и вовсе от меня не отстанет. Он не влюблен, но заинтересован… А я… В перерыве на обед опять вижу мероприятие, которое упущу из-за работы. Да и есть ли во всем этом смысл? Он не ответил ни на одно из моих писем. И не ответит. Может, и правда поставить на Ройсе точку?..
– Уверена, что хочешь? – Его голос в голове будоражит все органы чувств, я краснею, бледнею, нервничаю и вцепляюсь пальцами в волосы… Еще спрашиваешь. Еще спрашиваешь, окаянный. Конечно нет… Я никогда не захочу отказаться от тебя… Работа, дом, родители, фильмы, общение в соц.сетях… Столько всего есть в моей жизни… А реагирую только на Ройса и на сходку режиссеров… И семья знает. Слышит мой шепот в темноте. А темнота – субстанция, в которой сдерживать себя почти невозможно. Сдерживать от того, чтобы в полусне, сжимая простыни, не шептать его имя, не видеть его лицо. Я экзальтированна, ненормальна и помешана на том, кто старше меня почти на тридцать лет. Ровер… Что бы я ни делала… Он даже покурить из моей головы не выходил…
27 июня. Вечер.
В душной комнате раздается звонок мобильного.
– Леся, здравствуй, это Максим. – И голос такой смущенный.
Устало теребя пальцем кольцо-печатку с символом Ордена Дракона, отвечаю односложно, пока мысли снова улетают к наркотическому объекту, а вся моя испорченная фантазия уже начинает с ним делать все, что только пожелает. – Что?..
– Тебя даже не удивляет, что я нашел твой номер и узнал твое имя?
– Имя на бейджике, а номер… Да черт его разберет. Узнал и узнал… Я устала. Я спать хочу, Максим. Я… Перезвоню.
Кладу трубку с четким осознанием того, что никаких перезвонов не будет…
3 июля.
– Любимый, прошу ответь. Дай мне знак. Пожалуйста. Дай мне хоть что-нибудь. Это десятое письмо, ей-богу, не убивай меня молчанием. Пожалуйста. Ровер… Молю…
Очередные бабские сопли. Наверное, я уже бешу его невозможно, и, со злостью сминая очередное письмо, оно летит вместе с мыслями обо мне в мусорный бак… Когда ему. Он работает по три недели и два дня без перерывов. Ему не до моей идиотской и привязанной к нему всем организмом безумной головы. Сейчас у него по сюжету безнадежно влюбленная в наркомана и больная раком девочка. Да я вот такая же. Пусть и не больная раком. И я чувствовала укол ревности. На одних так мы тратим все свое время, мысли им посвящаем – не более здравым персонажам, чем я. А на меня куска бумаги и пары слов жалко… Ройс… Что ты делаешь… Я ведь приеду, увезу тебя с собой и превращусь в худшую версию Мизери. Только если та пытала отрезанием конечностей, я буду худшим воплощением кошмара, двинувшемся на сексуальной фазе. В народе слово у нас такое есть. Матерное. Синоним: „достала“, „заколебала“. Так вот, это я проделаю в прямом смысле.
Утерев пот со лба, иногда все-таки мой бурлящий котел меня до белочки доводил, я обернулась в сторону вошедшего папы.
Подойдя ко мне, тот присел на корточки и взял мои руки в свои. – Леся. Я знаю, что ты никогда добровольно не примешь решение сама. Поэтому. Ты просто попытайся. Хотя бы попытайся. И не ругайся… Пока ты была на работе, я позвонил Максиму, мама мне рассказала о том, что у тебя есть номер этого парня. Я виделся с ним, поговорил обо всем. Семья у него тоже приличного достатка… Да и парень он искренний… Не кричи пожалуйста. Мы обозначили дату свадьбы. 15 июля… Он тоже давненько ищет себе жену и…
Дальше я не слышала…
13 июля.
Дорогой дневник. Прости, что не пишу… Я в зареве целыми днями, но ничего не могу с этим поделать. Все будто предрешено. Меня держат взаперти. Встречают с работы и провожают. Моя жизнь стала напоминать карцер. Я даже не отправила последнее письмо. Потому что родители, и не напрасно, думают, что я сбегу, и пасут меня, отслеживая каждое мое действие… Максим, он… Не добро и не зло… Напрасно, кажется, я начинаю его ненавидеть. Но мне уже тошно… Человек рожден быть свободным, а мне, как птице, обрезали крылья этой свадьбой. Не хочу я судьбы иной… Придите мертвые призраки моих предков за мной… Не дайте выйти замуж за нелюбимого. Не дайте лечь под нелюбимого и понести от него плод. Я возненавижу все это, клянусь всем силам, что за мной наблюдают… Я разграблена… Ничего не остается от меня самой. Кроме чужой навязанной воли… А там… В браке… Я даже слышать о Нем и видеть Его не смогу… Максим перекроет мне интернет, как кислород… Мужские потребности, стирка, глажка, а потом и пеленки. Я буду ненавидеть своего мужа… И ребенка… Ровер, забери меня из этой жизни. Молю… Мне здесь все тошно… Нет у тебя сердца… Продал душу кинематографу…
15 июля. Вечер.
Свадьба. Фата была дурацкой. Шампанское обдало брызгами стены. Все смеялись, а у меня бокал в руках треснул. Ладонь изрезана и в крови. А через пару часов душа, что была в огне все это время по любимому, будет изрезана не меньше ночью с нелюбимым. Я не хочу дарить Максиму невинность. Это все, что у меня осталось. Силы… Не позвольте… Молю…
16 июля.
Свершилось. Но я даже не могу рыдать. Я просто чувствую себя грязной. И эти нечистоты не смыть, хоть кожу сними. Я в статике. Я часами смотрю в пустоту на то, как ничего не происходит. Лучше бы я умерла…
18 ноября.
Пустые ночи сменяют пустые дни. Я слишком драматизировала из-за интимной связи. Сначала мне казалось это чем-то священным, что даришь только тому, кто душу из тебя вынул, а сейчас… Несколько месяцев в браке, и это становится привычной обыденностью… Никаких чувств… Я просто мертва изнутри, а все остальное лишь долг. Я болею, чахну и умираю. Интернет пока у меня еще не забрали, и я удовлетворяю свою потребность знать, что происходит в жизни у Ровера, но Максим уже знает… Он палил историю моего браузера. Пока он молчит, но надолго ли…
23 ноября.
На мое день рождения съезжаются друзья Максима. Два глотка коньяка, и мне становится плохо. Я иду в туалет и опрокидываю в унитаз содержимое желудка… Обеспокоенная мать тычет мне тест на беременность, который она, в ожидании внука, предусмотрительно купила заранее… Две полоски… Как и говорилось в анекдоте – полная *опа, этому с детства учили. Попала. Снова… И окончательно. Конечно, аборт мне сделать никто не позволит. Буду молить силы о выкидыше…
15 сентября. Год следующий.
Дорогой дневник, ты прости… Фрустрация заняла собой все, что было. Месяцы беспрестанной рвоты, растяжек по всему моему телу, невыносимой тяжести бремени и сами роды такие мучительные, словно мне переломали все кости в организме… Как ты понимаешь, чуда не произошло, и веселый краснощекий карапуз Андрейка Астафьев родился на свет. А я, между прочим, так и осталась Лесей Виноградовой. Становиться Астафьевой… Увольте. Я недолюбливала свою фамилию, но чужую – больше. Если только она не начиналась с буквы „Р“… Здравствуй, хождение по мукам. С рождением Андрея я больше не имела права себе принадлежать…
23 января.
У Ройса день рождения. Я не имею права даже отправить подарок. Мать ругается, мол, если муж узнает, какая ты ненормальная, тут же бросит! Скорей бы уже узнал и бросил. И своего адского вампиреныша забрал. Ей-богу, чем здоровее становился Андрей, тем меньше оставалось сил в моем теле. Я злилась на всех вокруг, и всё вокруг мне было тошно. Семейная жизнь меня угнетала и уничтожала, а отец… Напомните, зачем мы остались с моими родителями? Ах да, потому что наследство Максима – блажь и развод. Он приходил ко мне в банк и брал кредит. И что ожидать от такого неудачника?.. Этот идиот работает на двух работах, а мы все также нищенствуем, и он не желает найти одну, но более высокооплачиваемую. А отец на любое мое возмущение по поводу мужа выдавал, что я не переломлюсь, если упущу и не переведу какую-нибудь статейку. О, Зевс, низвергни гром и молнии на его голову. Каждый ткнет, да поучит. Для всех я виновата. Выбрала то, что по их мнению нельзя. А выдавать меня замуж за необеспеченного придурка – нормально. Андрей снова заплакал… Я пойду, пожалуй. До связи… С днем рождения, мой любимый. Прошепчу одними лишь губами, чтобы никто из моей семьи, ставшей сборищем врагов, не услышал, и маетно-томительно захлестнет всю горячей волной… От слова „мой“… Это слово убивает и перерождает…
5 июля.
Я угналась и упарываюсь до сих пор. И вот из записок сумасшедшей и ее истории болезни, об ее идеологии:
«Тот, кто смотрит в одну точку, не будет оглядываться по сторонам. Вот в том был мой жизненный принцип. Принцип касательно рамок, в которые меня пытался затолкнуть любой „обычный“ собеседник. Правда лишь в том, что внешне нормальный человек: невзрачная, никакая; внутри меня жила дикая тварь, ненавидимая за свою непохожесть, презираемая за превращение в бриллианты того, что остальные в этот век считали пылью, подчинявшаяся лишь своим инстинктам. Не воспринимающая саму суть жизни современной. И каждого, кто пытался разглядеть в этой твари нормального человека, ждало жестокое разочарование».
Вот.
7 июля. Четыре года спустя.
Отдала спиногрыза в садик. Пусть теперь за Андрейкой другие присматривают. Я – мать-кукушка. Родила, а так и не полюбила. Вышла замуж, уж пять с лишним лет живем, а чувств, как не было, так и нет. Есть лишь ночные побеги в ванную с телефоном после утомительного укладывания Андрея спать. Включаю душ и интернет, и снова сияет мне улыбка того, из-за кого не могу больше любить. Вот и счастлива я на те короткие мгновения. Пока вода греет тело, а я без отрыва пялюсь на то, о чем в день свадьбы забыть должна была – губы его… До одурения прекрасные. Вечно ты душу мне обгладывать будешь, Ровер, вечно…
8 июля.
Максим пришел не то с работы, не то от бабы. Он туп и пьян. Тихий мальчик, который покупал мне кофе в „Старбаксе“, куда он делся?.. Он превращался в заносчивую тупую скотину с каждым днем все больше. Носки ему не так развешаны, а за то, что вообще постираны, говорить „спасибо“ лень. Он надирается уже много дней подряд, а я только делаю вид, что хоть что-то в этом кошмарном браке есть хорошее.
– Андрея сегодня в садике похвалили. За рисунок. – Тихо произношу я, пытаясь завести очередной пустой и никчемный разговор с за пять лет ставшим пивным животом и футбольным мозгом.
– Го-о-о-о-л! – Максим возбужденно носится по комнате, зажав бутылку пива в руке, не обращая внимания на мои слова. Что было и ожидать. При всей ненависти к своему образу жизни и браку, я пытаюсь не развалить все окончательно, но, похоже, что это только мне и нужно. Максим давно не интересуется проблемами Андрея. С первой ночи после возвращения из роддома из-за сына не спала только я. И мать, иногда сменяя меня. Отец и муж же за рыбой и пивасиком проводили каждый вечер. Вот и сейчас отправив меня в игнор, полупьяный Астафьев развалился на диване, а я, покачав головой, отправилась в комнату к сыну.
Я зажгла лампу, а маленький темноволосый мальчик уставился на меня широко открытыми глазами.
– Мам, не выключай, пожалуйста, сегодня свет. Мне снилось, что кто-то стучал мне в грудь, словно пытаясь ворваться в нее…
С горечью поджимаю губы. Его мучают мои демоны. Мои… Ребенок такого попросту не заслуживает, а его кошмары – зеркало моей увечной психики. Говорила я матери – не выйдет из родов ничего хорошего. Я навешаю свои проблемы на ребенка. Но она уверяла – рожай.
– Хорошо, не буду. Держи медвежонка. Тимошка позволит тебе заснуть крепко и без сновидений.
Моя детская игрушка… Мой мишка. Андрейка обнял его и тут же уснул крепким сном… Сыно, извини за слова о спиногрызе… Может, я и не хочу так отзываться, но я очень устаю. От всего…
Сквозь сон маленькая ручка сжимает мою ладонь. – Я люблю тебя, мам…
Что-то дрожит в моей груди. – И я тебя, сыно… И я тебя…
Максиму плевать. Мать с отцом спят. Андрей тоже, а у меня сеанс ночной ванны. Забравшись с телефоном внутрь, загружаю новое видео, теребя рукой нижнюю губу. Невозможный… Когда я буду смотреть на него иначе?.. Максиму в отцы годится по возрасту, а у того живот пивной. А Ровер… Дьявол ему стройную фигуру дал, не иначе… Мне на погибель…
И, действительно, на погибель. Пьяный Максим стоит, надменно усмехаясь, в дверях ванны, а я не закрыла занавески, да и вообще не заметила, откуда он появился. – Ну что, сама выйдешь, сука, или тебя вытаскивать?..
Я без слов оборачиваюсь полотенцем и, дрожа, не поднимая головы, выхожу из ванной, кладя телефон на стиральную машинку. Поздно. В бешенстве Максим швыряет его о стену, и тот разлетается на осколки. Я вздрагиваю, а он тащит меня за волосы до спальни и швыряет на кровать. От него воняет перегаром. Ублюдок склоняется к моей шее и практически выдыхает мне на ухо.
– Ты что же, шлюха, возомнила, что я не знаю, куда ты уходишь и чем занимаешься в ванной, наплевав и на меня, и на сына?.. Рукоблудие, да?.. Прелесть. Хотя я давно уже все о тебе знал, но только делал вид, что не замечаю твоей протравленности своей болезнью. А поначалу я гадал, почему ты такая никакая вообще в постели?.. А тут у нее тайная эротическая мечта, оказывается, кроме которой ее ничто не заводит. Да я давно знаю о твоем старом белобрысом козле, которого ты глазами раздеваешь и пожираешь голодным взглядом. Я надеялся, что еще что-то можно исправить, поэтому и молчал до сих пор. Что тебя можно исправить. Но ты безнадежная дрянь, как сказал твой папочка, еще с подросткового возраста. Ну, Лесечка, тосковала, что любимый – запретная тема в семье, ведь тебе нравилось чувствовать себя живой, глядя ему в глазки, правда? Так давай поговорим о нем. Как ты мечтаешь, чтобы он тебя? В рот или в задницу?.. Что в нем такого, чего нет у меня, а?..
– В тебе ничего нет. Ты – никчемный неудачник. А в его глазах отражается моя Вселенная. Убей меня, но ты этого не изменишь…
И Максим бил меня. Таскал за волосы по кровати, прежде чем изнасиловать, убеждая представлять Ройса вместо него. Дескать только тогда мое поганое нутро успокоится. Больше так не могло продолжаться. Мальчик из „Старбакса“ стал пьяным чудовищем, родители вмешиваться не станут, а Андрей слишком мал. Я должна была умереть для этой семьи. Умереть навсегда…
У меня оставалось 22 дня до побега. Я все рассчитала за считанные секунды, размазывая слезы и тушь в душе, желая стать маленькой, никчемной и просто умереть… Я улечу куда-нибудь в Женеву, и там либо научусь жить по-новому, либо сгину. На жизнь в неволе меня уже не осталось…
15 июля.
Произошло кое-что… Почтальон доставил письмо от Ровера Ройса сегодня в полдень. Он приглашал меня поговорить. Скрывая торжествующую улыбку, я знала, что пусть маршрут и изменился с Женевы на Перт, теперь во всем этом есть какой-то смысл…
29 июля.
Я сказала всем, что улетаю в Женеву. Отдохнуть. Сказала, что нужно побыть одной, проветрить мысли. Билет на рейс до Швейцарии у меня, действительно, имелся в наличии, а оттуда я собиралась прямиком в Австралию. Леся Виноградова официально погибнет в Женеве, в автокатастрофе. И я заживу под именем Лэйси Ройс…
8 августа.
Мы встретились у входа в недорогое кафе Перта и долго разговаривали. В этот разговор я вложила, кажется, всю душу, и он пригласил меня на эпизодическую роль в своем новом фильме. Это ничего не обещает, но и намного больше, чем просто ничего… Писать мне сейчас совсем некогда. Прости меня, дорогой дневник, кажется, я начинаю жить, а не существовать, и у меня просто не остается время на выписывание эмоций. Пока…
10 сентября. Официальный день смерти Леси Виноградовой.
В трубке раздаются мерные гудки. Телефон берет мама.
– Да?
– Это Леся. Я не вернусь. Позаботься об Андрее. Для Максима я умерла в автокатастрофе. Не подведи меня. Жизнь с вами всеми была кромешным адом, но я всплыла на поверхность столько лет спустя. Пусть Андрей знает, что мама, как ангел-хранитель, не может быть рядом, но и всегда будет присматривать за ним сверху…
– Ты сама-то как? – Голос матери дрогнул в трубке.
– Сегодня еще одно чтение. Вчера отсняли эпизод. Я устала, но жива, и я чувствую жизнь. А завтра, если повезет, в новом эпизоде у меня монолог. Мы с Ройсом остаемся на съемках наедине. Бог знает, что произойдет. Я еще верю в лучшее. Пока, мам…
– Береги себя, Леся.
В трубке раздались короткие гудки. Оставляя в прошлом все, даже собственного сына, я дописываю это и с невероятным для себя удовольствием рву дневник. Больше мне не нужно записывать. Настало время жить…
========== 22 дня до разоблачения лжи ==========
#AU #L #R
Его веки сомкнуты. Так, будто он медитирует. И в это мгновение, ей-богу, на всем белом свете, во всем мире, Вселенной и ее параллельных отражениях нет никого более прекрасного, чем он. Выдыхая, он открывает глаза и устремляет на меня их синеву, в которой я вязну моментально. Мы сидим на полу, а расстояние между нами чертовски мизерное, и напряжение, этому благодаря, так и разит в воздухе, висит тяжелым сгустком пелены. – Вот как выглядит безмятежность, Лэйси. Я не просто хочу, чтобы ты прошла пробы. Я хочу, чтобы ты стала частью нашего проекта. У тебя хороший потенциал. Ты эмоциональна, ты живая, ты – сам огонь, в отличие от старлеток, которых я повидал за последнее время, но спокойствия тебе не хватает. Не хватает самообладания. Я покажу тебе, что это… Дай мне руки…
Крепко зажимая мои ладони в своих, он сначала их крепко сжимает, а затем начинает массировать каждый палец. Погружаясь в состояние, близкое к дзену, я понимаю, что и близко не ожидала, насколько его магия сильна в отношении меня… Он не просто выстроил, разрушил и присудил меня к вечному лицезрению его, пока мы еще даже не виделись. Он заковал меня в такие рамки… Ловушкой моей стал. А сахарок в той ловушке был слишком сладким, чтобы мушка не попалась в капкан, чтобы посмела отказаться и отмести все, что с ним было связано. Я же знаю, чем я грешна, и за что я страдаю. За богохульство. За то, что прикосновение к человеку, пусть и парящему, а не приземленному, но все же человеку, и один единственный взгляд в Его глаза, стали для меня сродни единению с Богом. И сейчас я ощущала это сполна… Стоило оставить семью, ребенка и всю свою прошлую жизнь послать к чертям собачьим, чтобы сейчас так просто сидеть с ним вместе на полу театра, комнаты, отведенной специально для репетиций, когда он держит мои руки в своих, а тишина заменяет нам все сущее. Все прошлое кажется никчемным и пустым. Только я и любовь всей моей жизни. Больше я ничего у Всевышнего не просила, не молила. Пускай твердят, что идолопоклонничество – добровольная каббала. Глядя в его глаза, дыша с ним одним воздухом в этой комнате, свобода начинает казаться чем-то гнусным и недозволительным. Даже приговором, в каком-то смысле…
– Ровер… – Его имя сорвалось с губ непроизвольно… Мне хотелось произносить его вновь и вновь, дышать этим именем, обернуться им, точно в кокон. Мой спасительный барьер от тошной и гнилой жизни за пределами этой комнаты. Где все меня ненавидят, а я – их в отместку. Где далеко позади остался ненавистный Вымпел и само имя Леси Виноградовой. Где Максим и Андрейка стали размытыми, точно сон, после того, как я уговорила мать внушить им оплакать меня и жить дальше, словно автокатастрофа, действительно, произошла со мной. Я хотела исчезнуть для мира, чтобы лишь он знал, что я существую. Я большего и не просила, этого и так слишком много.
– Монолог, Лэйси. – Мягко, но требовательно напомнил он.
Высвободив руки и опустив ладони на гладкий, скрипящий паркет, заправив выбившуюся из прически прядь волос, я слушаюсь беспрекословно приказа его завораживающего голоса.
– Кто мы есть в этом мире?.. Зачем живем?.. Коль со щитом не выйти в истеченьи срока, только лишь ведь на щите. А смерть настигнет каждого, и победителем не выйдет из лап ее ни трус, ни храбрый, ни глупец. Богатый али бедный, сгинешь, не поднимешь головы. Перед лицом зияющего мрака, пред ликом бездны роковой, мы все ничтожны, и никчемны, и слабы. Так разве ли не проще, откинув все сомненья, в час буйный иже роковой нам встретить бездну добровольно, свершив шаг в пропасть в темный час, чтоб знать, что старая с косою не властна лишь хотя бы в том… КОГДА скосить ей жизнь, а не скосить ли в принципе вообще…
На самом деле, как бы ни казалось, что монолог принадлежит эдакому погрязшему в противоречиях герою Шекспира, на самом деле, это предсмертный бред умирающей от передозировки наркоманки, которая настолько сходит с ума, что в блаженной обдолбанке выходит в окно, чтобы пытаться взять контроль над собственной смертью. Что ни говори, а моего гения всегда трогали острые и мрачные социальные темы… Болезнь, любовь, смерть, зависимость… Какой ему покажется моя?..
– Уже лучше. – Тихо проговорил он… – Давай в этой же комнате. Через неделю, хорошо?.. Повтори диалоги с Клер и Роем. Они еще прихрамывают. Твоя Кларисса получит приз зрительских симпатий, я тебе обещаю…
– Если ее готовил к выступлению сам Ровер Ройс, никто этому не удивится. Вы сами не до конца осознаете свою гениальность. – Инстинктивное сокращение расстояния. Как-будто кто-то сильный и неведомый берет меня сверху за нити ДНК, точно марионетку, и резким рывком придвигает к нему вплотную. Химия берет свое. Я вся состою из воспаленного желания, и я не в силах себя сдерживать. Он же просто меня уничтожил. Понимает ли он?.. Не ради семьи. Не ради сына бьется мое сердце, а ради этого короткого мига на полу в зале для репетиций, в котором я с силой удерживаю себя от того, чтобы не склонить голову ему на колени и не остаться в таком положении обездвиженной куклой, наблюдая, как века сменяют века, столетия, эпохи проходят мимо, а мой мастер рядом. Я хочу стать его тенью, раствориться в пустоте, словно меня не существует. Стать частью его и никогда не покидать его… Как мало нужно для счастья, но как и много. Я – худшая мать, я – бессовестная жена и бесчувственная дочь. Но как жрице мною провозглашенного Бога на Земле мне равных нет и не будет. Смертные никогда не поймут. Да им и не надо. Пусть заткнутся… Он смеется надо мной втайне, дразнит, видит, что я теряю рассудок и в самый нужный момент отклоняется. Я ведь его, как люблю, так и ненавижу. Столь же яростной силой – за то, что быть рядом мне позволено, а приблизиться – нет.
– В пять. Не опаздывай…
Он встает с пола, оправляет черный свитер под горло и покидает зал с победной улыбкой. Удобно ли иметь под рукой рыбку на крючке?.. Он ведь знает, что подобно собачонке на привязи, я буду здесь через неделю ровно в пять… И ни минутой позже…
***
– Что. Мы. Здесь. Делаем?.. Репетиции – шлак.
Я рисую пальцем буквы на паркете, пока Ройс удовлетворенно усмехается. – По правде говоря, я и сам скучаю, сидя здесь, и не до конца понимаю, зачем они нужны… Визажисты добавят эти черные синяки под глазами, небрежные тени над ними и бледность. А пока прогон диалога. Давай, Лэйси…
– Кто мы есть… – Договорить он мне не дает, запечатывая губы поцелуем, от которого дрожь и тремор акупунктурными линиями прорезают каждый нерв моего тела, и я начинаю дрожать, запуская руку в его светлые волосы, четко осознавая, чего желаю здесь и сейчас… Я смирюсь со злобой окружающего мира в мой адрес, если он позволит мне быть рядом. Со всем смирюсь… Нет ничего невозможного в это самое, пусть и короткое, мгновение.
Его правая рука еще крепко стискивает мою спину под блузкой, когда с пальца на пол падает мое обручальное кольцо, поганое кольцо Максима… Затем он отстраняется и смотрит на меня. – Я все о тебе знаю, Лэйси. Из твоих писем. Не делай удивленное лицо и не притворяйся, что не мечтала это испытать. Я хочу, чтобы ты расслабилась. Ты зажата. А Кларисса выходила в окно в состоянии ощущения блаженства и дереализации. Нам нужно другое настроение…
Тяжело дыша и заглядывая ему в глаза, шепчу одними лишь губами. – Я все еще напряжена и зажата…
– Не играй со мной. – Он усмехается и дает понять, что и разговор, и репетиция на сегодня окончены.
Когда он уходит, я позволяю себе пнуть кольцо на полу так, чтобы оно покатилось в центр зала, а когда я выхожу прочь, в темноту неосвещенного коридора, кто-то сдавливает мою шею, намертво впечатывая меня в стену.
– Здравствуй, милая. Я скучал. – Голос Максима Астафьева больно бьет по венам. Мое проклятие меня нагнало…
***
– Максим.
– Леся… Сколько лжи и дешевого пафоса. Во-первых, качественно твоя мать не умеет врать. Во-вторых, слезливая история о катастрофе в тот момент, когда ты просто спала и видела, как сбежать от семьи и обязательств, совсем не увязывается. А найти тебя в сезон, когда Ройс снова участвует в постановке, как нечего делать. Я просто пришел сюда, ни на что не надеясь, и, надо же… Какой был поцелуй… Стоило ради этого мига всех нас лживо продать и предать? Сегодня день рождения у Андрюши. Ты вспомнила, мать?.. Или влезть в рот и в штаны к своей престарелой мечте вообще все перекрыло?.. Я из тебя дух выбью, клянусь. Ты едешь со мной. Домой, в Вымпел. Сдернуть тебя отсюда, сейчас, когда ты всеми фибрами почувствовала, что счастье, в принципе, не за горами, вполне справедливое наказание для подстилки Ройса. Лживой, ублюдочной подстилки, продажной дряни. Ты нас всех подставила за него. И куда это тебя привело? Никуда… А Андрея?.. Он оплакивает тебя по сей день, пока ты шляешься и выдумываешь истории, инсценируя свою смерть. Таких матерей, как ты, на пику надо насаживать, чтобы не умирали, а страдали, пока их клюют вороны. У парня психика навеки подпорчена, Леся, а ведь он еще даже в школу пойти не успели. Кто мы для тебя – запасной вариант?..
– Я не вернусь домой никогда. Ты нашел меня, но не забрал, Максим. У меня выбора не было. Отец выдал меня, а сосватала мать. А мне как было ненавистно все, что с тобой связано, так и по сей день. Включая твоего сына. Вали без оглядки из Перта. Меня здесь все устраивает…
– Он же тебя использует, как хочет. – Неприятное лицо Максима вытянулось. – Думаешь, полюбит?.. Или визу тебе на постоянное проживание с гражданством оформит? Тогда ты – безнадежная идиотка. Его волнует только его постановка, а не ты.
– Я лучше буду вблизи его использования и вдали от твоих настоящих чувств. – Я рассмеялась, и прозвучало это противно до омерзения. – Сгинь. Я и Ройс – это навсегда. А кто этого не понял, так и останутся в утопических мыслях о том, что меня еще можно исправить. Нельзя починить несломанное. Со мной все в порядке. У меня нет проблем. Просто его я люблю, а вас всех… Ненавижу. Люди из окружающего мира умеют вызывать, на редкость, буйную тошноту. А ты, бедный, никчемный мальчишка с кофе из Старбакса… На тебя без «Циннаризина» вообще смотреть небезопасно. Где Ройс, и где ты… Эта семья была не запасным вариантом, Максим, а тюрьмой. Вы все были моим проклятием. И больше себя обрекать я не намерена…
