Текст книги "Нарцисс в цепях"

Автор книги: Лорел Кей Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Это не секс, – сказала Черри. – Чувственность, но не секс.

В этих вопросах я доверяла ее суждению.

– Ладно, тогда давай.

Мика глядел на меня, и эти странные желто-зеленые глаза были до ужаса близко.

– Делай.

Он снова улыбнулся той же снисходительно-задумчиво-грустной улыбкой, будто смеется над нами обеими – и плачет над нами одновременно. Нервирует такая улыбка. Потом он нагнулся, поднося рот к моей шее, к первому шраму. И первый поцелуй нежно лег мне на горло, он выдохнул на меня силу, и вдруг стало трудно дышать. Но сила прилипла к коже как одежда. Кончик языка предводителя леопардов скользнул ниже, пролизывая на шее влажную горячую дорожку. И по ней шла сила, обдавая жаром, исчезая под кожей. Но там, где он прижимался ртом, присасываясь ко мне, всасывая меня в себя, между зубами – там я чувствовала, как всовывается в меня сила, проталкиваемая в шрамы. Я беспомощно дергалась – не могла сдержаться. У всех нас есть свои эрогенные зоны помимо стандартных, такие места, которые, когда их коснешься, реагируют, хотим мы того или нет. У меня это шея и плечи.

Он отодвинулся подальше, достаточно далеко, чтобы спросить:

– Все хорошо?

Очень горячим было его дыхание.

Я кивнула, отвернув от него лицо.

Он поверил мне на слово и снова прижал рот к шее. На этот раз все было без предисловий: он меня укусил, и я ахнула. Живот свело судорогой, узлом, меня повернуло набок, отодвинуло от него.

– Что случилось, Анита?

– Живот, – ответила я.

Он отодвинул полу халата, провел рукой по животу.

– Здесь не было раны.

Снова волна боли рванула внутренности, согнув меня пополам, заставив извиваться на полу. Голод рвал меня на части, будто что-то живое рвалось из тела наружу.

Мика был рядом, отвел мне волосы с лица, положил к себе на колени, прижал к груди.

– Найдите врача!

Грудь его была гладкой и теплой. Я слышала, как бьется сердце, ощущала его щекой. Я чуяла запах крови под его кожей, как аромат экзотической конфеты, которая тает на языке и уходит в горло. Медленно подняв глаза, я добралась до пульсирующей жилы на шее. И смотрела я на этот пульс, как умирающий от жажды человек, горло жег голод, необходимость, губы пересохли и потрескались от этой жажды. И я сразу поняла, что мысли эти не мои.

Я выпустила наружу ту часть своего существа, которую Жан-Клод считал своей, и нашла его. В камере без окон. Он смотрел так, будто видит меня перед собой. «Ma petite», —прошептал он, и я поняла, где он. Не знала, почему он там, но знала где. Городская тюрьма Сент-Луиса, камера для существ, не выдерживающих дневного света. Глядя в его глаза, я видела, как заполняет их синий огонь, пока не осветил тусклую камеру.

Он потянулся ко мне, будто мы могли соприкоснуться, и это сила Мики, его зверь повернулся в моем теле и оторвал от Жан-Клода.

Я открыла глаза и обнаружила, что обнимаю Мику, прижавшись лицом к его плечу, а рот мой в опасной близости от теплой долготы шеи. В комнате было движение, я поняла, что кто-то побежал за доктором, но то, чего мне было нужно, доктор мне не даст.

Кожа Мики пахла чистотой и молодостью. Я будто могла сказать по запаху, сколько ему лет. Я предвкушала нежность его плоти, и та часть меня, которая видела его как мясо, принадлежала не Жан-Клоду, а Ричарду.

Я не умею выразить этот голод в словах. Мика повернул голову, заглянул мне в глаза, и что-то открылось во мне, какая-то дверь, о которой я понятия не имела, распахнулась настежь. Оттуда рванул ветер, ветер, созданный из темноты и тишины могилы. Ветер с легкой примесью электрической теплоты, как мех, трущийся о голую кожу. Ветер, на вкус как оба мои мужчины. Но я была центром, тем, кто может выдержать в себе их обоих и не разорваться. Жизнь и смерть, похоть и любовь.

– Кто ты? – спросил Мика удивленным шепотом.

Я всегда думала, что вампиры берут своих жертв – крадут у них волю взглядом и подминают под свою, вроде изнасилования магией. Но сейчас я знала, что это на самом деле сложнее, – и проще. Я видела глазами Жан-Клода, ощущала его силой. Глядя в лицо Мики вплотную к моему, я ощущала, видела, чуяла его голод. Вожделение, огромное неутоленное вожделение, и давно уже. Но под ним – голод еще сильнее, голод по силе и защите, которую сила дает. Я будто чуяла этот голод ноздрями, катала его вкус на языке. Пока я смотрела в эти желто-зеленые глаза на таком человеческом лице, Жан-Клод дал мне ключи к душе Мики.

– Я – Сила, Нимир-Радж. Такая сила, которая может согреть тебя в самую холодную ночь.

Сила веяла по его коже обжигающим ветром, и этот ветер смешался с силой, бывшей внутри меня, скрутился с ней и воткнулся в мое тело как нож. У меня из горла вырвался стон, и Мика эхом повторил его. Сила превратилась во что-то более нежное, что-то ласкающее изнутри, а не колющее, что-то, о чем мечталось всю жизнь. По выражению лица Мики я поняла, что и он ощутил то же самое.

Какой-то ветер пошевелил концы его волос. Он провеял между нами как острие, где встречаются тепло и холод и создают нечто, чего не могут создать порознь, что-то большое и клубящееся, ветер такой силы, что сметает дома и выворачивает столбы.

Он сжал руки, которыми держал меня:

– Я – Нимир-Радж, меня не возьмешь на иллюзии.

Я встала на колени, не разрывая кольца его рук, и прижалась к нему спереди. Мы были почти одного роста, и встречный взгляд был невероятно близок. Сила вокруг притискивала нас друг к другу как гигантская ладонь. Его тело ответило мне, и он снова стал большим, тесно упираясь мне в пах и в живот. То, что должно было вызвать у меня смущение и растерянность, но не вызвало. Я знала, что Жан-Клод питается похотью так же, как и кровью, но никогда не понимала, что это на самом деле значит до этих пор, когда плоть Мики коснулась моей. Не само его прикосновение, твердого и жесткого, к моему телу, заставило меня затрепетать – а голод в его теле. Он пробивался сквозь плоть, будто мне представали кирпичики его существа, слишком простые, чтобы описать словами, потребности, не имеющие никакого отношения к языку, а принадлежащие только обнаженному телу.

Он закрыл глаза и тихо застонал.

– То, что я предлагаю, – не иллюзия, Нимир-Радж.

Он покачал головой:

– Одного секса мало.

– Я не предлагаю секса – сейчас я предлагаю другое.

С этими словами я прижалась сильнее, и он содрогнулся, издав горлом звук, очень похожий на скулеж.

– Я предлагаю вкус силы, Нимир-Радж, маленький кусочек того, что я могу тебе дать.

Умом я знала, что это ложь, но сердцем знала, что это правда. Я могу предложить ему силу и плоть – две вещи, которых он хотел, желал превыше всего прочего. Это была идеальная наживка, и это было неправильно. Я хотела податься назад, укротить эту силу, но Жан-Клод не дал. Он вбивал в меня свою силу как эхо собственного тела, подчинял меня. Слишком поздно было мне питаться, как питаются люди, и вернуть ему его силу. Он много ночей избегал меня, потому что я была слаба. И вот я стала сильной, а он ослабел, и в городе у нас враги. Мы не можем позволить себе слабости. Все это я поняла в мгновение ока, от его сознания – к моему. И вот это зернышко сомнения – Разве мы можем позволить себе слабость? —и не позволило мне его заглушить.

– Что ты хочешь взамен? – спросил Мика шепотом на грани отчаяния, и мы оба знали: что я ни попрошу, он это сделает.

– Я хочу пить теплый бег твоего тела, наполнить рот той горячей жидкостью, что бежит вот здесь.

И я потерлась губами о его шею. Аромат такой близкой крови завил мне желудок узлом, но мы были близко, очень близко, только не спешить, только не спугнуть. Как рыбаки. Мы забросили сеть, и теперь надо было только, чтобы рыба перестала биться и затихла.

Губы мои витали над его шеей, когда он произнес:

– Покажи, что у тебя достаточно силы, чтобы это того стоило, и я отдам тебе любую жидкость своего тела.

Я отвела его волосы в сторону, они упали обратно. Я тогда намотала их на кулак, чтобы не мешали, и даже это движение заставило его простонать. Обнажилась длинная гладкая линия шеи. Он отвернул голову вбок, будто знал, чего я хочу. Билась крупная артерия на шее, как живое существо с отдельной жизнью, и я будто хотела выпустить его на свободу.

И я лизнула пульсирующую кожу. Я хотела быть нежной, я очень много хотела, но кожа скользила, безупречная, у меня во рту, и запах его опьянил меня как тончайшие духи. Пульс бился у меня во рту, и я охватила зубами эту дрожь, я съедала его, вонзая зубы в кожу, в плоть, в его силу, в его зверя.

И мои зверь проснулся в теле, будто огромная тварь всплыла из океанских глубин, растущий левиафан, разбухающий так, что не мог удержаться внутри меня, и коснулся зверя Мики, и тогда остановился, повис в черной воде. Две силы плавали в глубине, касаясь огромными скользкими боками, и я ощущала это как трение о бархат, только у этого бархата были мышцы, кожа, и он был тверд даже когда был мягок. В сознании плыл образ гигантского кота, трущегося об меня изнутри, только этот образ не мог передать всего. Я видала, как мелькает зверь в глазах Ричарда, подобно огромному контуру океанского жителя, смутно видному в воде, и вот этот был такой же огромный, ошеломительный. Я пила силу Мики, но не только ртом, не только горлом – всем, чем я его касалась, я питалась от него. Его сердце билось под моей обнаженной грудью. Я ощущала бегущую по его телу кровь, ощущала каждый дюйм этого прижатого ко мне тела. Чуяла его голод, его желание, и я ела его. Я питалась от его шеи, будто пульс был начинкой, сердцевиной толстого пирога, и когда я сгрызу всю кожу, вот тут-то и доберусь до самой вкусноты. Я втянула в себя кровь, и с первым ощущением сладкого металлического вкуса все притворство, вся мишура отлетела прочь, утонув в запахе свежей крови, вкусе разорванной плоти, ощущении мяса и крови во рту. Руки его у меня на спине, ногами я обхватила его, оседлала. Где-то на периферии разума я отмечала, что он не во мне, он все еще прижат между нашими телами, такой твердый и готовый, что дрожал, упираясь мне в живот. Дыхание Мики учащалось, кто-то стонал, как животное, и это была я.

Его ногти впились мне в спину за миг до того, как он пролился на меня обжигающей волной, и звуки, которые он издавал, были слишком тихи для воплей и слишком неясны для слов.

На том конце этой метафизической нити, что нас связывала, я ощутила, как Жан-Клод успокаивается, насытившись. И я оторвала рот от разорванного горла Мики, припала щекой к его голому плечу, все еще обнимая его руками и ногами, а его руки крепко держали меня. Я вся была покрыта жидкостью, груди от нее стали липкими. Она сбегала тяжелыми струйками по моему телу, заворачивала на живот, сползала на бедра.

Он сидел на коленях, держа свой и мой вес, пока дыхание у нас становилось реже и громкий пульс наших тел затихал, переходя в тишину, и в этой тишине не было ничего, кроме ощущения его кожи, природного запаха секса и где-то вдалеке – удовлетворенности вампира.

Глава 10

Душ был групповой, как бывает в клубах здоровья, но я была в нем одна. Я отмылась, тщательно оттерлась, но чувствовала себя как леди Макбет, вопящая «Прочь, проклятое пятно!». Будто мне уже никогда не отмыться дочиста. Я сидела на кафеле под хлещущими струями горячей воды, прижав колени к груди. Плакать я не собиралась, но плакала. Медленные слезы, холодные по сравнению с водой, стекали по щекам, и я не знала точно, отчего плачу. В голове была пустота. Обычно, когда я стараюсь прогнать мысли, ничего не выходит, но сейчас была только вода, жар, гладкий кафель и голосок в голове, неутомимый и непрестанный, как белка в колесе. Я не слышала, что он говорит – наверное, не хотела слышать. Знаю только, что он орал.

Я обернулась на шум – это была Черри, все еще голая. Никто из леопардов никогда не одевался, только когда я заставляла. Я от нее отвернулась – не надо, чтобы она видела мои слезы. Я для нее Нимир-Ра, каменная стена. Камни не плачут.

Я знала, что она стоит надо мной, еще до того, как изменился шум воды. Она нагнулась, вода потекла по ней, и я вздрогнула от внезапного прикосновения прохладного воздуха, сменившего воду. Я не повернулась. Черри коснулась моих промокших волос. Когда я не возразила, она обняла меня, медленно охватив руками, будто ожидала, что я пожалуюсь.

Я застыла в ее руках, в ее обернувшем меня теле. Она просто держала меня, склонившись головой ко мне, и ее тело прикрыло меня от воды, мне стало холоднее, хотя она была как жар на моей мокрой коже. Я плакала, а Черри меня держала.

Вслух я не рыдала. Только медленно текли слезы, пока Черри обнимала меня, и я ей не мешала. Наконец слезы кончились, и остались только вода, да тепло, да ощущение тела Черри. Есть в соприкосновении тел уют, который куда шире секса. Я высвободилась, и она отодвинулась. Я встала и отключила воду – вдруг наступила полная тишина. Можно было ощутить давление ночи на улице. Даже не глядя в окно, я знала, что ночь движется к концу; часа два пополуночи, если не три. Через несколько часов наступит рассвет. Я должна знать, почему Жан-Клод в тюрьме. Все остальное может подождать. В городе появились враги, и я должна знать, кто они и чего хотят. После этого можно будет подумать о том, что сейчас случилось, но потом, потом. Умение уходить от неприятных мыслей – одно из лучших моих качеств.

Черри протянула мне полотенце и себе взяла другое. Я обернула волосы и взяла себе второе для тела. Мы молча вытерлись, не глядя друг на друга. Это не протокол для душевой; девчонки так же готовы об этом трепаться, как парни. Я просто не хотела говорить о том, что было. Не сейчас.

Обернувшись большим полотенцем, я спросила:

– Почему Жан-Клод в тюрьме?

– За убийство тебя, – ответила она.

Я вытаращила глаза, а когда обрела дар речи, сказала:

– Повтори, пожалуйста, еще раз. Помедленнее.

– Кто-то сделал снимок, как Жан-Клод выносит тебя из клуба. Ты была вся в крови, Анита. И он был залит твоей кровью. – Она пожала плечами и вытерла на длинной ноге пятно, которое пропустила.

– Но я же жива, – сказала я, и это прозвучало почти глупо.

– А как ты объяснишь, что за несколько дней залечила раны, от которых тебе полагалось бы умереть?

Она выпрямилась и закинула полотенце на плечо, не потрудившись прикрыть хотя бы дюйм своего тела.

– Я не хочу, чтобы он сидел в тюрьме за то, чего не делал, – сказала я.

– Если ты сегодня туда пойдешь, полицейские захотят узнать, как это ты вылечилась. И что ты им скажешь?

Она смотрела прямо на меня, так прямо, что мне хотелось поежиться.

– Ты говоришь со мной как с ликантропом, который скрывает свою суть. Я не оборотень, Черри.

Она опустила глаза, чтобы не смотреть в мои. Вот точно так они переглянулись там, в комнате, когда я очнулась. Я взяла ее за подбородок (для этого пришлось поднять руку повыше).

– Так. Чего вы мне не сказали?

Из-за двери прозвучал мужской голос:

– Прошу прощения, мог бы я войти и помыться?

Это был Мика. Я думала бежать без оглядки, как только еще раз его увижу, но что-то в глазах Черри заставило меня остановиться. Страх. И еще что-то, чего я до конца не поняла.

– Одну минуту! – крикнула я. И обратилась к Черри: – Черри, расскажи. Что бы оно ни было, скажи мне.

Она затрясла головой. Боится, но чего?

– Ты менябоишься? – Я не смогла скрыть удивления.

Она кивнула и снова опустила глаза, чтобы не встречаться со мной взглядом.

– Я никому из вас не причиню вреда. Никогда.

– Но за такое можешь, – прошептала она.

Я схватила ее за руку:

– А ну-ка, рассказывай.

Она открыла рот, закрыла и повернулась к двери за миг до того, как вошел Мика Каллахан, будто она услышала его раньше, чем я. Он был по-прежнему гол. Я думала, что смущусь, но нет. Как-то я предчувствовала, что мне не понравится, если я узнаю, что скрывает от меня Черри.

Мика уже причесался. Да, курчавые, а не волнистые. Кудри тугие, но не мелкие. Цвет – оттенок темно-темно-каштанового, почти черного, какой бывает у тех, кто в детстве блондин, а потом темнеет. Кудри спадали чуть ниже плеч, и я, проследив за ними, остановилась взглядом на груди. И быстро подняла глаза, чтобы вернуться к лицу. Глаза в глаза – вот в чем дело. Я начала смущаться.

– Я тебе сказала, что через минуту выйду.

Голос мой прозвучал сердито, и я была рада этому.

А то, что при этом я прижимала к телу полотенце – так это случайное совпадение.

– Я слышал, – ответил он безразличным голосом и с безразличным лицом. Не настолько пустым, насколько бывает у вампиров – они здесь чемпионы. Но он пытался.

– Тогда подожди за дверью, пока мы кончим.

– Черри тебя боится, – сказал он.

Я мрачно посмотрела на него, потом на нее:

– Боже мой, почему?

Черри посмотрела на него, и он слегка кивнул. Она отодвинулась от меня к двери. Из душевой не вышла, но отошла от меня как можно дальше.

– Что за чертовщина тут творится? – спросила я.

Мика стоял от меня футах в четырех – близко, но не слишком. Теперь лучше были видны его глаза, и они были ну очень человеческими. Сразу было заметно, что они не шли к этому лицу.

– Она боится, что ты убьешь гонца с дурными вестями, – сказал он тихим голосом.

– Слушай, надоели мне эти танцы вокруг да около.

Выкладывай.

Он кивнул и поморщился, как от боли.

– Кажется, врачи думают, что ты заразилась ликантропией.

Я покачала головой:

– Змеиная ликантропия истинной ликантропией не является. Змеелюди либо заколдованы ведьмой, либо наследуют это свойство, как лебедины. – Это напомнило мне о женщинах, прикованных в комнате мечей. – Кстати, что случилось с этими лебединками, когда мы ушли?

Мика недоуменно нахмурился:

– Не знаю, о чем ты говоришь.

Натэниел вошел в душ без предупреждения. Я в своем полотенце начинала ощущать себя одетой слишком официально.

– Мы их спасли.

– Предводитель змей передумал, когда я его ранила?

– Он передумал, когда Сильвия и Джемиль едва его не убили.

Ага.

– Так что с ними все в порядке?

Он кивнул, но глаза его были серьезны и сочувственны, как у человека, который вот сейчас скажет горестную весть.

– Так, и ты туда же. Змеелюдством я не могла заразиться, такого не бывает.

– Грегори – не змеечеловек, – сказал он голосом таким же сочувственным, как его глаза.

Я заморгала:

– Ты о чем?

Натэниел сунулся дальше в душевую, но Черри поймала его за руку и остановила у дверей – чтобы смыться быстро, если что. За ними в дверях появился Зейн. Все тот же, шести с лишним футов ростом, очень тощий, но мускулистый парень, которого я впервые увидела, когда он громил приемный покой больницы. Но волосы он перекрасил в радужный бледно-зеленый цвет, обрезал коротко и слепил острыми чешуйками. А то, что он был полностью одет, показалось мне странным. Конечно, дело тут в Зейновом понятии о повседневной одежде – кожаные штаны и куртка на голое тело.

Я посмотрела на эту троицу в дверях – все серьезные, как в церкви. Я вспомнила, как Грегори рухнул на меня во время боя. Уколол когтями.

– Меня еще не так драли леопарды-оборотни, и я не заразилась.

– Доктор Лилиан думает, что на этот раз получилась глубокая колотая рана, а не поверхностный широкий порез, – сказал Черри почти трясущимся голосом. Она была напугана, не знала, как я восприму новости... а может, еще чего-то боялась, только чего?

– Ребята, я не стану вам настоящей Нимир-Ра. Мне не подцепить ликантропию. Если бы это было возможно... меня много раз драли когтями и зубами. Я бы уже ходила мохнатая.

Они только смотрели на меня большими глазами. Я повернулась к Мике. Лицо его было тщательно-нейтральным, но в глазах тень... жалости. Жалости? Я ее никогда не знала – по крайней мере как объект.

– Да ведь вы всерьез! – сказала я.

– У тебя были все вторичные симптомы, – произнес он. – Быстрое заживление ран, такое, что мышцы свело. Температура такая, что человеческий мозг сварился бы. Когда ее тебе сбили, ты чуть не погибла. Тебе надо было спечься в тепле, в жаре твоего парда, чтобы исцелиться. Вот так мы тебя лечили. Это бы не помогло, если бы ты не была одной из нас.

Я покачала головой:

– Не верю.

– Ладно, – пожал плечами он, – еще две недели до полной луны. До этого времени ты в первый раз не перекинешься. Время есть.

– Для чего? – спросила я.

– Время погоревать.

Я отвернулась от сочувствия, от жалости в этих глазах. А, черт! Все равно не верю.

– А анализ крови? Он должен был бы сказать, да или нет.

Ответила Черри:

– Волчья ликантропия проявляется в крови в срок от двадцати четырех до сорока восьми часов, иногда до семидесяти двух. Леопардовая, как и для других больших кошек, может быть обнаружена в крови в срок от сорока восьми часов до восьми суток. Сейчас анализ крови ничего не покажет.

Я стояла и смотрела на них, пытаясь уложить это в голове, но оно туда не лезло. Тогда я сказала:

– Сегодня я должна вытащить из тюрьмы Жан-Клода. Я покажу полиции, что он меня не убивал.

– Твой пард мне сказал, что ты не хотела бы открываться. Чтобы твои полицейские друзья не узнали.

– Я не оборотень, – сказала я, и сама услышала в своем голосе упрямство.

Мика смотрел на меня, улыбаясь, и это меня взбесило.

– И нечего на меня так смотреть!

– Как?

– Как на бедную девушку, что тешит себя иллюзиями. Ты просто не все обо мне знаешь, не знаешь, откуда берется моя сила.

– Ты имеешь в виду метки вампира? – спросил он.

Я посмотрела мимо него на троицу в дверях. Почему-то они поежились.

– Как приятно знать, что мы – одна большая семья, где нет тайн друг от друга.

– Я обсуждал с врачами, может ли твое быстрое исцеление быть просто побочным эффектом меток, – сказал Мика.

– Иначе быть не может, – ответила я, но первая струйка сомнения уже холодом просачивалась мне в живот.

– Если тебе так лучше.

Я смотрела на эту сочувственную физиономию и чувствовала, как меня затопляет жар злости, а с ним – вибрирующая энергия. Зверь Ричарда... или мой? Я впервые позволила себе додумать эту мысль до конца. Это не своего ли зверя ощутила я с Микой? Не потому ли я не могла почувствовать, где Ричард и что он делает? В сегодняшней кутерьме я несколько раз думала о нем, но ни разу не ощутила полного раскрытия меток между нами. Я сочла, что это была энергия Ричарда, потому что она принадлежала ликантропу. А если не Ричарда? Тогда моя?

Кто-то тронул меня за руку, и я вздрогнула. Это был Мика.

– Ты побледнела. Может быть, сядешь?

Я шагнула назад и чуть не упала. Ему пришлось подхватить меня за руку, чтобы я не оказалась на скользком и мокром кафеле. Я хотела выдернуться, но голова кружилась и мир не стоял на месте. Мика опустил меня на пол.

– Опусти голову между колен.

Я села на полу по-турецки, спиной к стене, опустив голову на согнутые ноги, и ждала, чтобы прошло головокружение. Никогда я не падала в обморок. То есть от потери крови я теряла сознание, но от потрясения – никогда.

Когда ко мне вернулась способность мыслить, я медленно выпрямилась. Мика сидел возле меня, внимательный и сочувствующий, и я видеть его не могла. Прислонившись к стене замотанной в полотенце головой, я закрыла глаза.

– Где Элизабет и Грегори? – спросила я.

– Элизабет не хотела тебе помогать, – ответил Мика.

Я открыла глаза и повернулась – только головой, чтобы посмотреть на него.

– И у нее есть для того причина?

– Она тебя ненавидит, – просто ответил он.

– Да, она любила Габриэля, прежнего альфу, а я убила его. После этого трудно подружиться.

– Она ненавидит тебя не поэтому.

Я всмотрелась в его лицо:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ненавидит она тебя за то, что ты, будучи человеком, лучший вожак, чем она, хотя она и леопард. Ты заставляешь ее чувствовать себя слабой.

– Она и есть слабая.

Он улыбнулся, в глазах его сверкнули искорки.

– Да, ты права.

– Где Грегори?

– Ты его накажешь за то, что он тебя заразил? – спросил Мика.

Я оглянулась на ждущую у двери молчаливую троицу. И вдруг поняла, что значит групповая динамика. Они обращались с Микой как со своим Нимир-Раджем, предоставив ему разговаривать со мной – вроде как зовут на помощь мужа, когда жена слишком много выпьет. Мне это не слишком понравилось. Но если сосредоточиться на моменте, на ближайших проблемах, без теоретизирования, без заглядывания в будущее, то, может, как-нибудь выживу.

– Если бы Грегори не вмешался, меня бы сейчас вообще не было. Мне бы вырвали сердце. И это была случайность, что он упал на меня в драке.

Я смотрела на лицо Мики, но почувствовала, как остальные вздохнули с облегчением, ощутила за несколько ярдов. Я посмотрела – так и есть, даже в осанке это стало заметно.

– Так где он? Где Грегори?

Они трое опять будто передавали друг другу глазами горячую картофелину.

– Он отказался прийти, как Элизабет?

– Нет-нет, – поспешно сказала Черри, но ничего не стала объяснять.

Я посмотрела на Натэниела. Он встретил мой взгляд не отводя глаз, но выражение его лица мне не понравилось. То есть явно запас плохих вестей еще не исчерпался.

Я повернулась к Мике:

– Ладно, тогда ты мне скажи.

– Когда твой Ульфрик узнал, что Грегори сделал тебя настоящей Нимир-Ра, он... – Мика развел руками.

– Он стал чудить.

Это сказал Зейн.

– То есть? – Я повернулась к нему.

– Он захватил Грегори, – объяснила Черри.

– То есть как – захватил?

– Объявил Грегори врагом стаи, – сказал Мика.

– Продолжай.

– Если бы ты была истинной лупой и кто-то нанес бы тебе рану, то Ульфрик был бы вправе объявить его врагом стаи, преступником.

Я смотрела в эти желто-зеленые глаза.

– И что это значит конкретно?

– Это значит, что твой леопард сейчас у волков, и они будут его судить за то, что он тебя ранил.

– Ни за что! То есть даже если я и превращаюсь в оборотня, чего не происходит. Мне это не помешает. Я просто стану оборотнем, как они.

– Нет, не как они, – возразил Мика. – Как мы.

Я пыталась прочесть что-то по его лицу, но недостаточно хорошо его знала.

– Поясни, что ты имеешь в виду.

– Ты не можешь быть одновременно лупой у волков и Нимир-Ра у леопардов.

– Я долго была и тем, и другим.

Он покачал головой и снова скривился от боли в шее.

– Нет, ты была человеческой женщиной, которая встречается с Ульфриком и которую он объявил лупой. Ты была человеком, когда взяла под опеку леопардов до тех пор, пока не найдешь настоящего альфа-леопарда, чтобы передать ему эту работу. Теперь ты стала истинной Нимир-Ра, и стая не примет тебя как свою.

– То есть ты говоришь, что Ричард бросил меня, поскольку я теперь буду леопардом?

– Нет, я говорю, что теперь стая тебя не примет как его лупу. – Он посмотрел вверх, потом вниз. Было видно, как он подыскивает слова. – Я понимаю так, что среди ваших местных волков происходит следующее: твой Ульфрик установил в стае вместо монархии, когда его слово было законом, демократию, когда правит большинство. У него есть решающий голос, но не последнее слово.

Я кивнула. Похоже было именно на то, чего Ричард хотел для стаи.

– Да, нечто вроде этого он планировал. Я с ним очень мало общалась последнее время.

– Он слишком преуспел. Голосование было не в его пользу – не в твою. Стая не примет тебя как лупу, раз ты – оборотень-леопард, а не вервольф.

Я оглядела остальных:

– Это правда?

Они закивали.

– Анита, мне очень жаль, – сказала Черри.

Я затрясла головой, пытаясь сосредоточиться, но это не выходило.

– Ладно, ладно. Ричард не может сделать меня лупой. Я никогда не хотела ею быть, мне достаточно было быть его подругой. К хренам всех волков. Но что они сделали с Грегори?

– Ричард слетел с нарезки, когда узнал, что сделал Грегори, – объяснил Зейн. – Он подумал, что Грегори нарочно, потому что боялся, чтобы ты не перестала быть у нас Нимир-Ра.

– То есть он обвинил Грегори в обдуманном намерении? – спросила я.

Зейн кивнул:

– Ага, и они его забрали.

– Кто они?

– Джемиль, Сильвия и другие. – Он старался не смотреть мне в глаза.

– И никто ему не пытался возразить?

– Сильвия хотела было ему сказать, что он не прав, но он ей дал по морде и предупредил, чтобы никогда больше с ним не спорила. Что Ульфрик он, а не она.

– Вот блин!

– Ты не вини своих леопардов, что они не стали драться с волками, – сказал Мика. – Их было один к пяти.

– Да знаю, их просто задавили бы. И к тому же разбираться с Ричардом – это мое дело, а не их.

– Потому что ты у них Нимир-Ра, – согласился он.

– Потому что я у Ричарда подружка – в некотором роде.

– Да, конечно.

Я подняла руку, объясняя:

– Послушай, я со всем этим прямо сейчас не могу разобраться, так что придется сосредоточиться на том, что важно – то есть важно прямо сейчас. Где Грегори и как мне его выручить?

– Очень прагматично, – улыбнулся Мика.

Я поглядела на него, сама чувствуя, как холодеют у меня глаза.

– Ты понятия не имеешь, насколько я бываю прагматичной.

Выражение его глаз изменилось, но в них появился не страх – заинтересованность, будто моя реакция его заинтриговала.

– Ситуация сложная, потому что ты – лупа, которой нанесли рану. На самом деле ты должна убедить себя, что Грегори не хотел тебе повредить.

– Это-то просто, – сказала я. – Я знаю, что он не хотел. Откуда же у меня такое чувство, что я не могу просто позвонить Ричарду и сказать: «Слушай, сейчас я приеду заберу Грегори»?

– Потому что убедить тебе придется не только Ричарда, но и всю стаю, что у тебя есть право на Грегори.

– Что значит «право на Грегори?» Он мой леопард. Мой, а не их.

Мика улыбнулся, опустив длинные ресницы, будто не хотел, чтобы я видела выражение его глаз.

– Ульфрик объявил Грегори вне закона за – фактически – убийство лупы стаи.

– Но я жива, так какого...

Мика поднял палец. Я поняла, что перебила его, и дала ему договорить.

– Для стаи ты мертва – мертва как лупа. То, что ты теперь леопард, делает тебя для них мертвой. Ты можешь разделить ложе с Ричардом, но никогда не сможешь снова стать лупой. Так они проголосовали, а Ричард ослабил свою власть до той степени, когда не может добиться при голосовании нужного результата.

– То есть ты хочешь сказать, что он Ульфрик, но реально уже не правит.

Мика на секунду задумался, потом кивнул, но остановился посреди этого движения.

– Да, это ты очень хорошо сформулировала.

– Спасибо. – Тут мне в голову стукнула мысль, и я схватила его за руку. – Они что, собираются убить Грегори? – По его лицу пробежала тень, и я вцепилась сильнее. – Они его уже убили?

– Нет, – ответил Мика.

Я отпустила его руку и снова откинулась к стене.

– И что они с ним делают или собираются сделать?

– Наказание за убийство лупы – смерть. Это в любой стае так. Но обстоятельства настолько необычны, что, я думаю, у тебя есть шанс его освободить.

– Освободить – как? – спросила я.

– Об этом тебе необходимо спросить Ульфрика.

– Спрошу. – Я посмотрела мимо него. – Ребята, кто-нибудь, принесите мой мобильник из джипа.

Первым бросился выполнять Натэниел.