Текст книги "Кафе лунатиков"

Автор книги: Лорел Кей Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– А что смешного? – спросил он.

Я открыла было рот, чтобы ему объяснить, но меня перебил тот, кто принес кофе.

– Я – Сэмюэл Уильямс, здешний смотритель. Живу в домике за природоохранным центром. Это я нашел тело.

Он опустил опустевший поднос, держа его одной рукой.

– Я сержант Сторр, мистер Уильямс. Это мои помощники – детектив Перри и мисс Блейк.

Уильямс вежливо наклонил голову.

– Нас ты всех знаешь, Сэмюэл, – сказал Титус.

– Да-да, – ответил Уильямс. Явно у него не вызывало повышенного восторга знакомство с ними со всеми. Он кивнул начальнику полиции Гарровею и его помощникам.

– Я сказал вашему помощнику Холмс, что это, по моему мнению, не обычное животное. Я по-прежнему так считаю, но если это был медведь, он растерзал этого человека. Любой зверь, который сделал это однажды, сделает это еще раз. – Он поглядел вниз, потом вверх, как человек, выныривающий из глубокой воды. – Этот зверь частично сожрал человека. Он выслеживал его, как добычу. Если это, в самом деле, медведь, его надо поймать, пока он еще кого-нибудь не убил.

– У Сэмюэла диплом по биологии, – пояснил Титус.

– У меня тоже, – сказала я. Конечно, у меня-то диплом по противоестественной биологии, но ведь биология – всегда биология, или как?

– Я работаю над докторской, – сказал Уильямс.

– Ага, изучает совиное говно, – бросил Айкенсен.

Трудно было сказать, но Уильямс, кажется, вспыхнул:

– Я изучаю пищевые привычки пятнистых сов.

У меня был диплом по биологии, и я знала, о чем он говорит. Он собирал совиные экскременты и отрыжки для исследования. Так что Айкенсен прав – в каком-то смысле.

– У вас докторская будет по орнитологии или стригиологии? – спросила я, гордая сама собой, что помню латинское название сов.

Уильямс посмотрел на меня как на свою.

– По орнитологии.

А у Титуса был такой вид, будто он червяка проглотил.

– Мне не нужен диплом колледжа, чтобы распознать нападение медведя.

– Последний раз медведя видели в округе Сан-Джерард в 1941 году, – сообщил Уильямс. – О нападениях медведей на людей не сообщали никогда, насколько я помню.

Вывод напрашивался сам собой. Как Титус может узнать следы нападения медведя, если он его никогда не видел?

Шериф выплеснул кофе на снег.

– Слушай, ты, умник из колледжа...

– Может, это и был медведь, – сказал Дольф.

Мы все уставились на него.

– Так это ж я и говорил, – кивнул Титус.

– Тогда вам лучше бы вызвать вертолет и собак, – посоветовал Дольф.

– О чем это вы?

– Зверь, который способен располосовать и сожрать человека, может вломиться в дом. Трудно сказать, сколько еще людей он может убить. – Лицо у Дольфа было непроницаемо и настолько серьезно, будто он сам верит в то, что говорит.

– Ладно, не хочу я звать сюда собак. Услышь люди, что на свободе бродит бешеный медведь, начнется паника. Помните, что творилось, когда лет пять назад сбежал ручной кугуар? Люди стреляли по каждой тени.

Дольф смотрел на него, ничего не говоря. Мы все на него смотрели. Если это медведь, то придется действовать так, будто это медведь. Если нет...

Титус неловко переступил на снегу тяжелыми сапогами.

– Может, мисс Блейк следует глянуть на это. – Он потер замерзший кончик носа. – Не хотелось бы поднимать панику зазря.

Он, значит, не хотел, чтобы люди думали, будто на свободе бродит медведь-шатун. Но ничего не имел против, чтобы они думали, будто на свободе бродит монстр. А может, шериф Титус в монстров не верит. Может быть.

Как бы там ни было, а мы направились к месту преступления. Возможному месту преступления. Мне пришлось заставить всех ждать, пока я надевала кроссовки и комбинезон, которые использую на осмотрах и закалывании вампиров. К тому же штаны комбинезона теплее, чем колготки.

Титус оставил Айкенсена у машин. Только бы он никого не пристрелил, пока нас не будет.

8

Сперва я тела не увидела – видела только снег. Он набился в глубокую расселину, которые попадаются в лесах. Весной такие расселины наполняются водой и грязью. Осенью в них наметает палую листву. Зимой в них лежит самый глубокий снег. Лунный свет очертил каждый след, каждая царапина на снегу выдавалась рельефно. Каждый отпечаток был как чаша, полная синих теней.

Я стояла на краю поляны, вглядываясь в переплетение следов. Где-то в этой мешанине были следы убийцы или следы медведя, но если это не был зверь, я понятия не имела, как выделить важные следы. Может быть, место преступления всегда бывает так истоптано, и на снегу это просто хорошо заметно. А может, это место преступления просто затоптали. Где-то так.

Каждый след, будь то след полицейского или иной, вел к одному – к телу. Дольф сказал, что человек был исполосован и съеден. Я не хотела этого видеть. У меня сегодня выдался такой хороший вечер – с Ричардом. Очень приятный вечер. И нечестно после этого заставлять меня в ту же ночь смотреть на обглоданные тела. Конечно, покойник тоже не считал, что быть съеденным – это приятное времяпрепровождение.

Я глубоко набрала в легкие холодного воздуху. При выдохе зарубился пар. Запах тела я не чувствовала. Будь это летом, покойник бы уже созрел. Да здравствует мороз!

– Вы собираетесь осматривать тело отсюда? – спросил Титус.

– Нет.

– Кажется, у вашего эксперта духу не хватает, сержант.

Я повернулась к Титусу. На этой круглой морде с двойным подбородком сияла полная и наглая самодовольность.

Тело мне видеть не хотелось, но присутствие духа я не теряла. Никогда.

– Для вас будет лучше, если это не место преступления... шериф, потому что его тут обосрали, как деревенский сортир.

– Анита, это ни к чему, – тихо заметил Дольф.

Он был прав, но мне, кажется, было на это наплевать.

– У вас есть предложения по сохранению обстановки на месте преступления, или мне просто топать туда, как до меня уже протопали пятьдесят миллиардов человек?

– Когда мне приказали покинуть место преступления, здесь было только четыре пары следов, – сообщила офицер полиции Холмс.

Титус обернулся к ней хмурой рожей.

– Когда я решил, что это нападение зверя, не было причины сохранять обстановку. – Южный акцент в его голосе стал еще сильнее.

– Ну конечно, – сказала я. И посмотрела на Дольфа. – Есть предложения?

– Иди туда спокойно. Я не думаю, что там еще осталось, что сохранять.

– Вы недовольны действиями моих людей? – спросил Титус.

– Нет, – ответил Дольф. – Я недоволен вашими действиями.

Я отвернулась, и Титус моей улыбки не увидел. Дольф переносит дураков без восторга. Он имеет сними дело чуть дольше, чем я, но если его довести – спасайся кто может. И ни одной бюрократической заднице мало не покажется.

Я вошла в расселину. Дольф и без моей помощи сможет поднести Титусу его собственную голову на блюде.

Снег у края расселины провалился, моя нога поехала по скользким листьям, и я села на задницу второй раз за ночь. Но на этот раз – на склоне, и проехала на ней, на родимой, до самого трупа. У меня за спиной забулькал хохот.

Я сидела в снегу на заднице и смотрела на тело. Пусть себе смеются, если им хочется, – это действительно смешно. А труп – нет.

Он лежал на спине. На него светила луна, отражаясь от снега, и все предметы были освещены, как днем. В кармане комбинезона у меня был фонарик, но здесь он не был нужен. Или мне не хотелось им пользоваться. Я уже достаточно видела – пока что.

По правой стороне лица шли рваные борозды. Коготь полоснул его через глаз, расплескав по щеке кровь и сгустки глазного яблока. Нижняя челюсть раздроблена, будто ее схватила и сжала гигантская рука. От этого лицо казалось незаконченным, будто половинным. Это было невероятно больно, но умер он не от этого. Тем хуже для него.

Горло вырвано – это, наверное, и было смертельной раной. Кожи, мяса и прочего просто не было – торчал тускло-белый позвоночник, будто человек проглотил призрака, и тот не вышел обратно. Камуфляжный комбинезон на животе был сорван, и лунный свет бросал глубокую тень на разорванную ткань. Повреждений под ним мне не было видно. А смотреть придется.

Я предпочитаю ночные убийства. Темнота скрадывает цвета. Ночью все кажется не таким реальным. А посвети – и цвета вспыхнут: кровь алая, кость искрится, жидкости не темные, а зеленые, желтые, коричневые. Освещение позволяет их различать. Сомнительное, в лучшем случае, преимущество.

Я натянула хирургические перчатки – прохладную вторую кожу. Хоть я и несла перчатки в кармане, они были холоднее рук. Щелкнул фонарик. Узкий желтоватый луч казался тусклым в свете луны, но в тени врезался, как нож. Одежда человека была содрана, как слои луковицы: комбинезон, штаны и рубашка, теплое белье. Ткани разорваны. Свет блеснул на замерзшей крови и ледышках тканей. Внутренние органы отсутствовали почти полностью. Я посветила вокруг, но искать было нечего. Действительно отсутствовали.

Кишечник выпустил темную жидкость, заполнившую почти всю полость, но она замерзла полностью. Наклонившись, я не учуяла запаха. Чудесная вещь – холод. Края раны рваные. Такого не сделаешь никаким ножом. Или ножом с таким лезвием, которого я в жизни не видела. Это сможет сказать судебный медик. Сломанное ребро, торчащее вверх, как восклицательный знак. Я посветила на кость. Обломана, но не клещами, не руками... зубами. Недельное жалованье я была готова поставить на то, что передо мною следы зубов.

Рана на горле покрылась коростой замерзшего снега. Красноватые сгустки льда намерзли на лице. Оставшийся глаз был намертво запечатан окровавленным льдом. И по краям раны тоже были следы зубов, не когтей. На раздробленной челюсти – четкие отпечатки зубов. И уж точно не человеческих. А это значит – исключаются гули, зомби, вампиры и прочая человеческого происхождения нежить. Чтобы достать мерную ленту из кармана комбинезона, мне пришлось задрать подол пальто. Приличнее, наверное, было бы потратить время и пальто расстегнуть, но ведь холодно же!

Следы когтей на лице широкие и рваные. Шире когтей медведя, шире, чем у любого естественного существа. Какие-то чудовищно огромные. Почти идеальные отпечатки зубов по обе стороны челюсти. Будто эта тварь сильно вцепилась, но не собиралась драть. Вцепилась, чтобы раздавить, чтобы... остановить вопли. С раздробленной нижней половиной рта особо не покричишь. В этом конкретном укусе чувствовалось что-то очень намеренное. Вырвано горло – и опять-таки не так сильно, как могло бы быть. Ровно настолько, чтобы убить. И только добравшись до живота, эта тварь перестала владеть собой. Человек уже был мертв, когда ему вскрыли живот – за это я могла ручаться. Но эта тварь потратила время, чтобы съесть внутренности. Сожрать. Зачем?

Возле тела в снегу был отпечаток. По нему было видно, что здесь склонялись люди, в том числе я, но свет показал вытекшую в снег кровь. Труп лежал лицом вниз, а потом его кто-то перевернул.

Следы ног были на снегу почти на каждом дюйме, кроме как на кровавых пятнах. Если есть выбор, человек не пойдет по крови – на месте преступления или где еще. Но крови было куда меньше, чем следовало ожидать. Разорвать горло – работа грязная. Но это вот горло было разорвано. Разодрано зубами. И кровь ушла не на снег, а в пасть.

Кровь впиталась в одежду. Если бы найти эту тварь, она тоже будет вся окровавлена. Снег на удивление чист для такой бойни. Густая лужа крови была сбоку, не ближе ярда от тела, но точно рядом с отпечатком размером с тело. Покойник лежал рядом с этим пятном достаточно долго, чтобы какое-то время истекать кровью, потом его перевернули на живот, и так он пролежал, пока кожа не примерзла к снегу. Еще лужица натекла под лежащим ничком телом. Теперь он лежал лицом вверх, но без свежей крови. В последний раз тело перевернули, когда оно уже было давно мертвым.

Я спросила через поляну:

– Кто перевернул тело?

– Оно так лежало, когда я сюда пришел, – ответил Титус.

– Холмс? – спросил Гарровей.

– Когда мы прибыли, он лежал навзничь.

– Уильямс не трогал тело?

– Я не спросила.

Ничего себе!

– Кто-то его передвинул. Если это Уильямс, хорошо бы нам про это знать.

– Пойду его спрошу, – сказала Холмс.

– Паттерсон, пойдешь с ней, – приказал Титус.

– Мне не надо...

– Идите, Холмс, – сказал ей Гарровей.

Помощники ушли.

Я вернулась к осмотру тела. Именно тела, а не “его”. Если начать о нем думать как о “нем”, сразу заползают мысли, были ли у него жена, дети... Мне не хотелось этого знать. Тело и тело, то есть труп. Не хочу.

Я посветила на истоптанный снег. Ползаю на коленях, рассматривая следы. Шерлок этакий Холмс. Если эта тварь напала сзади, должны быть следы на снегу. Пусть не целый след, но хоть что-то. Пока что каждая нога, оставившая след, оказывалась обутой. Даже учитывая стадо протопавших копов, должны остаться отпечатки когтей или звериных лап. Но я ничего не нашла. Может быть, криминалистам больше повезет. Дай Бог.

Если следов нет, не могла ли эта тварь прилететь? Может, горгулья? Единственный из больших крылатых хищников, который может напасть на человека. Если не считать драконов, но они в этих краях не водятся, и грязи было бы куда больше. Или куда меньше – дракон просто проглотил бы человека целиком.

Горгульи нападают на людей, и со смертельным исходом, но очень редко. К тому же ближайшая их стая живет в Келли, штат Кентукки. Келлийские горгульи – небольшой подвид, который нападает на человека, но никогда не убивает. Они питаются в основном падалью. Во Франции есть три вида горгулий размером с человека или больше. Эти могут сожрать. Но в Америке таких больших никогда не водилось.

Что еще это может быть? Есть несколько малых восточных троллей в горах Озарка, но не так близко к Сент-Луису. К тому же я видела снимки нападений троллей, и это было не то. Когти слишком кривые, слишком длинные. Живот, похоже, выеден длинной пастью. Тролли же до ужаса похожи на людей, и неудивительно – они приматы.

Малый тролль на человека не нападет, если у него есть выбор. Большой горный тролль мог бы, но они вымерли уже лет двадцать как. К тому же у них была привычка обламывать деревья и забивать человека до смерти, а потом пожирать.

Нет, я не думала, что это какая-то экзотика вроде тролля или горгульи. Если бы остались ведущие к телу следы, я была бы уверена, что передо мной жертва ликантропа. Тролли, как известно, одевались, хотя и в отрепья. Так что тролль мог бы протопать по снегу, а горгулья – прилететь, но ликантроп? Им приходится ходить на звериных ногах, на которые человеческая обувь не налезет. Так как же?

Тут бы мне хлопнуть себя по лбу, но я этого не сделала. При осмотре места убийства от такого жеста останется кровь на волосах. Я просто посмотрела вверх.

Обычно люди вверх не смотрят. Миллионы лет эволюции приучили нас на небо не обращать внимания. Там нет таких тварей, что могли бы напасть на нас. Но это же не значит, что никто не может спрыгнуть на нас сверху.

Над расселиной простиралась ветка дерева. Луч фонарика показал на коре свежие царапины. Оборотень взобрался по коре и поджидал проходящего человека. Засада, ожидание, убийство.

– Дольф, можешь подойти на минутку?

Дольф осторожно спустился по склону. Наверное, не хотел повторять мой номер на бис.

– Ты знаешь, что это? – спросил он.

– Оборотень.

– Объясни. – У него был уже наготове верный блокнот с авторучкой.

Я объяснила, что нашла и что думаю.

– У нас не было случая с диким ликантропом с момента образования нашей группы. Ты уверена?

– Уверена, что это оборотень, но я не говорила, что это ликантроп.

– Объясни.

– Все ликантропы – оборотни по определению, но не все оборотни – ликантропы. Ликантропия – это болезнь, которой можно заразиться после нападения или после прививки неудачной вакциной.

Он поднял на меня глаза:

– Этой штукой можно заразиться от вакцины?

– Случается.

– Полезно будет знать, – сказал он. – А как это можно быть оборотнем и не быть ликантропом?

– Обычно это передается по наследству. Сторожевые псы семьи, дикие звери, гигантские коты. Кто-то один в поколении несет в себе эти гены и перекидывается.

– Это связано с фазами луны, как обычная ликантропия?

– Нет. Сторожевой пес появляется, когда он нужен семье. Война там или какая-то физическая опасность. Есть люди-лебеди – эти связаны с луной, но все равно это наследственное.

– А что еще бывает?

– Бывает проклятие, но это уже по-настоящему редко.

– Почему?

Я пожала плечами.

– Надо найти ведьму или кого-нибудь с достаточной волшебной силой, чтобы проклясть кого-то оборотнем. Я читала заклинания для личного превращения. Зелья настолько насыщены наркотиками, что можешь поверить, будто обратился в зверя. Можешь поверить, что ты – башня Крайслер-билдинга, а можешь и просто умереть. Настоящие заклинания куда более сложные и часто требуют человеческих жертв. Проклятие – это шаг вверх по сравнению с заклинанием. Это даже вообще не заклинание.

Я попыталась подумать, как это объяснить. В этой области Дольф – штафирка. Он этой фени не знает.

– Проклятие – это вроде крайнего акта воли. Собираешь всю свою силу, магию – назови как хочешь – и фокусируешь все на одном человеке. Своей волей обрекаешь его на проклятие. Это всегда надо делать лицом к лицу, и потому он знает, что произошло. Некоторые теории считают, что жертва должна верить, иначе проклятие не подействует. Я в этом не уверена.

– И проклясть человека может только ведьма?

– Иногда бывает, что человек не поладит с феей или эльфом. С кем-нибудь из сидхи Даоина, но для этого надо находиться в Европе. Англия, Ирландия, некоторые места в Шотландии. А в этой стране – только ведьмы.

– Значит, оборотень, но мы не знаем, какого рода и даже как он стал оборотнем.

– По отметинам и следам – нет.

– Если бы ты его увидела лицом к лицу, могла бы сказать, какого он рода?

– То есть какое животное?

– Да.

– Нет.

– А сказать, проклятие это или болезнь?

– Нет.

Дольф посмотрел на меня вопросительно:

– Обычно ты лучше работаешь.

– Я лучше работаю с мертвецами, Дольф. Дай мне вампа или зомби, и я тебе скажу его номер карточки социального страхования. Что-то в этом от природных способностей, но больше от практики. С оборотнями у меня опыта куда меньше.

– А на какие вопросы ты можешь ответить?

– Спроси и узнаешь.

– Ты думаешь, это новенький оборотень? – спросил Дольф.

– Нет.

– Почему?

– Впервые новичок перекидывается в ночь полнолуния. Сейчас для него слишком рано. Это мог быть второй или третий месяц, но...

– Но что “но”?

– Если это все еще ликантроп, который собой не владеет, который убивает без разбора, то он должен быть еще здесь. И охотиться за нами.

Дольф огляделся, перехватив блокнот и ручку левой рукой, а правой потянулся к пистолету. Автоматическим движением.

– Не дрейфь, Дольф. Если он собирается еще кого-то съесть, это будет Уильямс или помощники шерифа.

Он еще раз оглядел темный лес, потом снова посмотрел на меня.

– Значит, этот оборотень собой владеет?

– Я так думаю.

– Тогда зачем было убивать вот этого?

Я пожала плечами:

– Зачем вообще убивают? Вожделение, жадность, гнев.

– Значит, животная форма используется как оружие, – сказал Дольф.

– Ага.

– Он все еще в животной форме?

– Это вот сделано в форме половина на половину, что-то вроде человека-волка.

– Вервольфа.

Я покачала головой:

– Я не знаю, что это за зверь. Человек-волк – это всего лишь пример. Это может быть любое млекопитающее.

– Только млекопитающее?

– Судя по этим ранам. Я знаю, что здесь есть и птицы-оборотни, но они оставляют не такие раны.

– Птицы?

– Да, но это не их работа.

– Предположения есть?

Я присела возле трупа, присмотрелась. Будто заставляла его рассказать мне свои тайны. Через три ночи эта душа отлетит, и я могла бы поднять этого человека и спросить. Но у него не было глотки. Даже мертвый не сможет говорить без нужных органов.

– А почему Титус думает, что это работа медведя? – спросила я.

– Не знаю, – ответил Дольф, минуту подумав.

– Давай его спросим.

– С нашим удовольствием, – кивнул головой Дольф. В его голосе звучал легкий сарказм. Если бы я спорила с этим шерифом долгие часы, у меня этого сарказма было бы хоть лопатой греби.

– Давай, Дольф. Меньше, чем мы знаем, мы уже знать не можем.

– Если Титусу есть что сказать, он давно уже мог бы.

– Ты хочешь, чтобы я его спросила, или нет?

– Спрашивай.

– Шериф Титус! – обратилась я к ожидающей группе.

Он поглядел на меня сверху. Во рту у него была сигарета, но он еще не закурил, и зажигалка остановилась на полпути.

– Вам что-нибудь нужно, мисс Блейк? – спросил он, и сигарета заходила вверх-вниз.

– Почему вы думаете, что это был медведь?

Он захлопнул крышку зажигалки, одновременно вынув сигарету изо рта той же рукой.

– А почему вы спрашиваете?

“Да какое тебе дело, ты отвечай!” – хотела я рявкнуть, но не рявкнула. Очко в мою пользу.

– Просто интересуюсь.

– Это не горный лев. Кошачьи больше работают когтями. Сильнее бы разодрал.

– А почему не волк?

– Стайное животное. А мне показалось, что этот был один.

Со всем этим я вынуждена была согласиться.

– Мне кажется, вы что-то от нас скрываете, шериф. Вы много знаете про зверей, которые здесь не водятся.

– Охочусь малость, мисс Блейк. Надо знать привычки своей дичи, если хочешь приходить не пустым.

– Значит, методом исключения – медведь? – спросила я.

– Можно и так сказать. – Сигарета вновь оказалась у него во рту, около лица затрепетало пламя зажигалки. Когда он захлопнул крышку, стало еще темнее. – А вы что думаете, госпожа эксперт?

В холодном воздухе повис запах сигареты.

– Оборотень.

Даже в темноте я почувствовала тяжесть его взгляда. Шериф выпустил густой клуб дыма в сторону луны.

– Это вы так думаете.

– Это я знаю наверняка.

Он очень презрительно хмыкнул.

– Вы чертовски в себе уверены, да?

– Спускайтесь сюда, шериф. Я вам покажу, что нашла.

Он подумал, потом пожал плечами:

– А что? – и спустился по склону, как бульдозер, пропахав снег тяжелыми сапогами. – Ладно, госпожа эксперт, ослепите меня вашим знанием.

– Ну и геморрой же вы, Титус!

Дольф вздохнул, выпустив большой клуб пара.

Титусу это показалось настолько смешным, что он согнулся пополам от хохота, похлопывая себя по ляжке.

– А вы просто юморист, мисс Блейк. Сейчас, отсмеюсь. Ну, рассказывайте, что у вас.

Я рассказала.

Он глубоко затянулся. Кончик сигареты ярко вспыхнул в темноте.

– Кажется, это действительно не медведь.

Он не стал спорить! Чудо.

– Нет, не медведь.

– Кугуар? – спросил он вроде как с надеждой.

Я осторожно встала.

– Вы сами знаете, что нет.

– Оборотень, – сказал он.

– Именно.

– В округе не было диких оборотней уже десять лет.

– А тот скольких убил? – спросила я.

Он глубоко затянулся и медленно выдохнул.

– Тот? Пятерых.

Я кивнула:

– Не знала про него. Это еще до меня было.

– Вы тогда еще в школу ходили?

– Ага.

Он бросил окурок в снег и затоптал тяжелым сапогом.

– Жаль, что это не медведь.

– И мне жаль, – согласилась я.