Текст книги "Арлекин"

Автор книги: Лорел Кей Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

2

Прежде всего я позвонила в стрип-клуб Жан-Клода «Запретный плод». Он снова вернул себе пост менеджера, когда у него оказалось достаточно вампиров, чтобы управлять другими его заведениями. Ну, естественно, сразу к телефону Жан-Клода я не получила. Кто-то из работников мне ответил и сказал, что Жан-Клод на сцене. Я сказала, что я перезвоню еще раз, и – да, это важно и срочно, и пусть он мне перезвонит как только, так сразу.

Повесив трубку, я уставилась на телефон. Чего это там вытворяет мой милый, пока я сижу в офисе за несколько миль от него? Я представила себе эти длинные черные волосы, это бледное изящество лица и как следует задумалась. Я ощущала его. Ощущала женщину у него в объятиях, которая к нему прижималась. Он держал ее лицо в ладонях, чтобы она не слишком увлеклась поцелуем, чтобы не разорвала собственные губы об острые кончики его клыков. Я ощущала ее страсть, заглядывала в ее мысли и видела, чего ей хочется – чтобы он овладел ею здесь и сейчас, на сцене, у всех на глазах – ей наплевать было на все, она его хотела.

И Жан-Клод питался этим желанием, этой жаждой. На сцену вышли полуобнаженные официанты и осторожно, но умело отделили ее от него, а она плакала, плакала о том, чего не получила. Она заплатила за поцелуй и получила его, но Жан-Клод всегда оставит тебя желать еще чего-нибудь. Мне ли не знать.

Его голос прозвучал прямо у меня в мозгу ветром соблазна:

– Ma petite, а ты что здесь делаешь?

– Слишком усердно думаю, – прошептала я пустому кабинету, но он услышал.

И улыбнулся не менее чем двумя сортами губной помады.

– Ты вошла мне в мысли, когда я питал ardeur, но в тебе он не проснулся. Ты хорошо натренировалась.

– Это да.

Как-то странно было произносить слова в пустом полумраке моего офиса, тем более что я слышала гудение и говор клуба вокруг Жан-Клода. Женщины дрались за очередь быть следующей, размахивая деньгами, чтобы привлечь его внимание.

– Я должен сейчас выбрать еще нескольких, а потом поговорим.

– Давай по телефону, я у себя в офисе, – сказала я.

Он рассмеялся, и звук отдался во мне эхом, мурашками пробежал по спине, заставил сжаться то, что внизу. Я отстранилась от него, закрыла метафизическую связь, чтобы меня не слишком засосало это состояние. А потом постаралась думать о другом, о чем-нибудь совсем другом. Если бы я разбиралась в бейсболе, я бы о нем и стала думать, но это не мой спорт. Жан-Клод сам на сцене не раздевается, но он питается сексуальной энергией публики. В ином веке его назвали бы инкубом, демоном, который питается похотью. Эта мысль чуть не вернула меня к нему, но я велела себе: «Думай о юридических вопросах, о законе». О чем-нибудь. В нашем веке ему достаточно было только повесить на видном месте предупреждение: «Внимание! Вампирские силы являются частью представления. Исключения не делаются. Входя в клуб, вы тем самым даете разрешение законно применять вампирские силы к себе и ко всем, кто вас сопровождает».

Новые законы, которые способствовали легализации вампиров, запретили не все, что вампиры могут делать. Нельзя подчинять себе разум один на один, а массовый гипноз – пожалуйста, поскольку подчинение не слишком глубокое и не полное. Один на один – это значит, что вампир может вызвать человека к своему ложу, заставить его к себе прийти. Массовый гипноз такой возможности не предоставляет – по крайней мере так гласит теория. Вампир не имеет права пить кровь, не получив сперва позволения донора. Не разрешается использовать вампирские силы, чтобы добиться секса. Кроме того, закон требует извещать людей там, где бизнесом занимаются вампиры, а во всем остальном он – закон – весьма туманен. Последнее «ни-ни» насчет запрета вампирских сил для секса только в прошлом году добавили. С точки зрения закона силы вампиров приравниваются к наркотику «изнасилования на свидании». Разница в том, что вампир, обвиненный в их использовании, приговаривается к смерти, а не к тюрьме, и без суда, так что насчет двойных стандартов Малькольм на сто процентов прав. По закону вампиры считаются гражданами, но у них нет тех прав, что есть у прочих граждан США. Конечно, большинство других граждан не сможет вырвать прутья железной решетки из стены и с помощью управления чужим разумом стереть человеку память. Держать вампиров в тюрьме было сочтено опасным после нескольких кровавых и очень грязных побегов.

Так и придумали мою работу ликвидатора вампиров. Нет, я не хочу сказать, что эта работа досталась мне первой – это не так. Первыми ликвидаторами были люди, убивавшие вампиров еще в те времена, когда вампиры были вне закона, и их можно было убивать на месте без всяких юридических проблем. Правительству пришлось отобрать мандаты у тех, кто так и не допер: перед тем, как кого-нибудь убивать, нужно обзавестись ордером. Одного из старомодных охотников на вампиров пришлось даже упрятать за решетку. И через пять лет после того он еще за решеткой оставался. После этого до остальных дошло.

Я еще застала конец старой школы, но почти все убитые вампиры у меня были прикрыты всеми нужными документами.

Я посмотрела на часы. Еще есть время заехать домой, переодеться для свидания, взять Натэниела и успеть в кино.

Телефон зазвонил, я вздрогнула. Нервы – надо же?

– Алло?

С вопросительной интонацией.

– Что случилось, ma petite?

Этот шелковый голос даже по телефону действовал как рука, гладящая кожу. На этот раз не сексуально, а успокаивающе. Он почувствовал, что я нервничаю – тогда, питая ardeur, он не заметил.

– Ко мне приходил Малькольм.

– Насчет клятвы кровью?

– И да, и нет.

– В чем да и в чем нет, ma petite?

Я ему передала слова Малькольма. Где-то в середине разговора он прервал нашу метафизическую связь, заглушил ее прочно и так туго, что я от него ничего не чувствовала. Мы могли смотреть одни и те же сны, но если закрывались достаточно плотно щитами, то могли и отключить друг друга. Правда, это требовало труда, и последнее время мы такое делали не часто. Молчание, когда я закончила говорить, было таким оглушительным, что я спросила:

– Ты здесь, Жан-Клод? Я даже дыхания твоего не слышу.

– Мне нет необходимости дышать, ma petite, как ты хорошо знаешь.

– Это просто пословица.

Он вздохнул, и у меня по коже пробежала дрожь – на этот раз он звучал очень сексуально. Он мог действовать на меня своей силой – и все равно закрываться, как дьявол. Я вот, когда так глухо закроюсь, отрезаю себя от своих способностей.

– Прекрати, не надо меня отвлекать голосом. О чем это Малькольм не может говорить без того, чтобы его убили?

– Тебе не понравится мой ответ, ma petite.

– Ты скажи, а решать я буду.

– Не могу. Я под той же клятвой, что и Малькольм, что и все вампиры, где бы они ни были.

– Все вампиры?

– Oui.

– Да кто мог бы – или что могло бы – вынудить вас всех к подобной клятве? – Я задумалась над своим вопросом и тут же нашла ответ. – Конечно, совет вампиров. Который правит всеми вами.

– Oui.

– И ты мне не станешь говорить ничего о том, что происходит?

– Я не могу, ma petite.

– Что ж, это чертовски досадно.

– Ты понятия не имеешь, как это досадно, ma petite.

– Я твой слуга-человек. Это не посвящает меня во все твои тайны?

– Да, но это не моя тайна.

– Что значит – не твоя.

– Это значит, ma petite, что я не могу обсуждать ее с тобой, если не получу специального разрешения.

– А как ты его получишь?

– Не дай бог, чтобы я когда-нибудь мог тебе ответить на этот вопрос.

– А это что значит?

– Это значит вот что: если я буду в состоянии с тобой об этом говорить открыто, значит, к нам обратились. А это будет очень нехорошо, если к нам обратится это.

– Это? Это какой-то предмет, а не личность?

– Я ничего больше не скажу.

Я знала, что могла бы нажать на его щиты, иногда они давали трещину. Сейчас я об этом подумала, и он будто прочел мои мысли – а может, и не «будто».

– Пожалуйста, ma petite, не надо на меня давить.

– Насколько это плохо?

– Достаточно плохо, но думаю, что это не наше «плохо». Я думаю, Малькольм будет отвечать за свои преступления перед вампирской юстицией, будем мы что-то делать или нет.

– Так что, эта личность, или это явление, охотится за Малькольмом?

– Вероятно. Этот легальный статус – вещь очень новая. Мне известно, что некоторые старейшие вампирские политики им очень озадачены. Возможно, некоторые решили воспользоваться им в своих интересах.

– У меня два месяца назад был случай, когда один вампир подставил другого, пытался повесить на него убийство. Я не хочу убивать ни в чем не виновного.

– Можно ли о каком бы то ни было вампире такое сказать?

– Жан-Клод, не вешай мне на уши этот расистский фундаментализм.

– Мы чудовища, ma petite. Ты знаешь, что я искренне так считаю.

– Да, но ты не хочешь возвращения к недобрым старым дням, когда на вас круглый год был сезон охоты.

– Нет, этого я не хочу.

Какой-то подтекст угадывался за сухим тоном его голоса.

– Ты очень плотно экранируешься, я не ощущаю твоих чувств. Так плотно ты экранируешься только когда боишься. Боишься всерьез.

– Я боюсь, что ты возьмешь из моего разума то, о чем мне запрещено тебе сообщать. Для нас не существует способа «обдурить», выражаясь твоим термином, это правило. Если ты даже прочтешь эту тайну у меня в мыслях, случайно, это может послужить основанием для казни нас обоих.

– Да что же это за тайна такая?

– Я уже рассказал все что мог.

– Мне сегодня приходить ночевать в «Цирк Проклятых»? Будем ставить фургоны в круг?

Он помолчал, потом ответил:

– Нет, не надо.

– Ты не слишком уверен.

– Я думаю, что очень было бы нехорошо, если бы ты сегодня спала со мной, ma petite. Секс и сны – в это время убираются щиты, и ты можешь узнать то, что узнавать никак не должна.

– Ты хочешь сказать, что мы не увидимся, пока не решится этот вопрос?

– Увидимся, ma petite, но не сегодня. Я обдумаю нашу ситуацию и к завтрашнему вечеру выберу для нас образ действий.

– Образ действий? А каковы возможности?

– Я не решаюсь говорить.

– Нет уж, черт возьми, Жан-Клод, говори!

Я слегка разозлилась. Но под ложечкой у меня свернулся ком не от злости – от страха.

– Если все обойдется, ты никогда его не узнаешь, этого секрета.

– Но это нечто такое, что совет мог послать убить Малькольма и уничтожить его церковь?

– Я не могу ответить на твои вопросы.

– Не хочешь.

– Нет, ma petite, не могу. Тебе не приходило в голову, что это может быть заговор наших врагов с целью дать им перед вампирским законом повод нас уничтожить?

Вдруг мне стало холодно.

– Нет, я об этом не подумала.

– Подумай теперь, ma petite.

– Ты хочешь сказать, они кого-то прислали, чтобы – если ты мне об этом скажешь, – он, оно или они могли бы нас убить. Ты думаешь, что в совете кто-то поставил на нашу тесную метафизическую связь, которая не даст тебе сохранить от меня что-либо в секрете. А если я его узнаю, то убьют тогда не только Малькольма, но и нас тоже.

– Разумная мысль, ma petite.

– Очень извилистая и коварная мысль.

– Вампиры очень любят мыслить извилисто, ma petite. А насчет коварной – они скорее назвали бы ее остроумной.

– Пусть называют как хотят. А по-моему, так поступают трусы.

– О нет, ma petite. Совсем нам не надо, чтобы кто-нибудь из членов совета посвятил нам все свое внимание в форме вызова мне. Это было бы очень, очень нехорошо.

– Так что? Я сегодня иду на свидание с Натэниелом и делаю вид, что этого разговора не было?

– Нечто вроде этого, ma petite.

– Я не могу притвориться, будто не знаю о прибытии в город кого-то большого и страшного.

– Если эта сущность не охотится за нами, скажи спасибо и не копайся в этом. Я тебя умоляю, Анита, ради всех, кого ты любишь: не ищи ответа на эту загадку.

Он назвал меня настоящим именем, а это всегда плохой признак.

– Я не могу просто притвориться, будто ничего не происходит, Жан-Клод. Ты меня даже не попросишь быть осторожнее обычного?

– Ты всегда осторожна, ma petite. Я никогда не боюсь, что какая-нибудь пакость тебя застанет врасплох. Одна из граней твоего очарования для меня – что ты способна сама о себе позаботиться.

– Даже против того, что способно так напугать и тебя, и Малькольма?

– Я тебе доверяю, ma petite. Доверяешь ли ты мне?

Вопрос был непростой, но я все же сказала:

– Да.

– Ответ неуверенно прозвучал почему-то.

– Я тебе доверяю, но… Я не люблю секретов, и я не доверяю совету. И у меня ордер на ликвидацию вампира, который скорее всего невиновен. А завтра придет еще один ордер. Оба вампира – члены Церкви Вечной Жизни. Пусть я не согласна с философией Малькольма, но его последователи обычно от убийств держатся подальше. Если я на этой неделе получу третий ордер на прихожанина Малькольма, значит, это подстава. Писаный закон, Жан-Клод, мне тут очень мало оставляет простора для виляния.

– На самом деле простора для виляния у тебя очень много, ma petite.

– Много-то много, но если я не выполню ордер в отведенные сроки, меня могут попросить к ответу. Я теперь федеральный маршал, и меня запросто можно вызвать на ковер и потребовать объяснений.

– Такое уже делали с новыми федеральными маршалами?

– Пока не было. Но если у меня на руках будет ордер, а убийства с тем же почерком будут продолжаться, мне нужно будет суметь объяснить, почему я не убила Салли Хантер. Полиция – любое полицейское ведомство – не удовлетворится объяснением «это секрет».

– Сколько уже погибло человек?

– По одной жертве на ордер, но если я буду медлить с выполнением, то этот неведомый убийца – не станет ли убивать еще, чтобы заставить меня действовать?

– Возможно.

– Возможно, – повторила я.

– Oui.

– Ты знаешь, это очень быстро может стать невыносимо.

– В прошлом ты использовала свою свободу действий, чтобы отменять ордера. Ты спасла нашего Эвери.

– Он не «наш» Эвери.

– Он был бы твой, если ты ему позволила.

В его голосе слышался едва-едва заметный интонационный подтекст.

– Ты ревнуешь к Эвери Сибруку? Он же всего только два года как мертв.

– Не ревную в том смысле, который ты имеешь в виду.

– А в каком?

– Это мою кровь он пил, когда приносил мне клятву, ma petite, но не на меня он смотрит. Я считаюсь его мастером, но если бы мы отдали ему противоположные приказы, не уверен, что выиграл бы это соревнование.

– Ты хочешь сказать, что я его держу сильнее, чем ты?

– Я хочу сказать, что такая возможность есть.

Настал мой черед помолчать. Я – некромант, не просто аниматор зомби, но настоящий, истинный некромант. И могу я гораздо больше, чем просто управлять зомби. Мы еще только пытаемся выяснить, насколько больше.

– Малькольм сказал, что уже не знает, кто из нас с тобой чья жертва.

– У него бывают дурацкие идеи, но это не значит, что он дурак.

– Кажется, я это понимаю.

– Тогда я буду говорить прямо. Езжай на свое свидание с Натэниелом, празднуйте вашу почти-годовщину. Это не наша война – пока что. Может быть, и не будет нашей. Не сделай ее нашей, иначе это может быть гибель всех, кого мы любим.

– Ну, спасибо! После этого жизнерадостного напутствия мне как нечего делать будет сидеть в кино и радоваться картине.

Честно говоря, у меня вообще была какая-то дурацкая неловкость по поводу этого свидания. Натэниел хотел отпраздновать нашу годовщину. Беда была в том, что мы не могли договориться, когда именно наши отношения сменились с дружеских на более чем дружеские. Поэтому мы просто выбрали дату и назвали ее почти-годовщиной. Если бы я не так смущалась, я бы выбрала датой годовщину первого нашего сношения. Но я просто не могла придумать, как объяснить эту дату друзьям.

Жан-Клод вздохнул, и на этот раз без всякой сексуальности, просто с досадой, как мне показалось.

– Я хотел, чтобы эта ваша почти-годовщина прошла хорошо, ma petite. Не только ради тебя и Натэниела, но раз он сумел преодолеть твою неприязнь к романтике, быть может, и остальным тоже выпал бы шанс отметить с тобой памятные даты.

– И какую же дату выбрал бы ты для нас? – спросила я полным язвительности голосом.

– Первую ночь нашей любви, потому что тогда ты по-настоящему позволила себе меня любить.

– Черт побери, ты заранее придумал.

– Почему тебя так раздражают сантименты, ma petite?

Хотела бы я ему ответить, но не могла. Честно говоря, даже и не знала.

– Не знаю, и извини, что от меня такой геморрой. И прости, что не даю тебе и другим ребятам выполнять все романтические жесты, которые вам хочется. Прости, что так тяжело меня любить.

– Вот теперь ты к себе слишком сурова.

– Я злюсь, мне страшно, мне обломили кайф, и я не хочу с тобой ругаться, потому что твоей вины в этом нет. Но сейчас после твоих слов я чувствую, что не могу отменить сегодня свидание с Натэниелом. – Я сама услышала свои слова и поняла их. – Ах ты сукин ты сын, ты же нарочно! Ты меня подтолкнул к тому, чтобы я свидание не отменяла!

– Возможно, но ты его первая настоящая подруга, а ему двадцать. Для него это очень важно – сегодняшнее свидание.

– Оно у него со мной, а не с тобой.

– Oui, но если мужчины твоей жизни счастливы, то сама ты тоже счастливее, а это облегчает мне жизнь.

– Ах ты гад ползучий! – Я не могла не засмеяться.

– И я не лгал, ma petite. Я был бы очень рад вместе с тобой отмечать раз в год ту ночь, когда ты пришла ко мне. Если твоя первая попытка скромно отметить памятную дату не удастся, то более серьезные романтические жесты тоже не пойдут. А я хочу, чтобы они были.

Я вздохнула, прислонилась головой к телефонной трубке. Слышно было, как он переспрашивает:

– Ma petite, ma petite, ты здесь?

Я приложила трубку к уху.

– Я здесь, не слишком довольная, но я здесь. Поехать я поеду, но у меня уже не будет времени переодеться.

– Уверен, что Натэниел не будет огорчен, если ты не оденешься определенным образом, лишь бы ты приехала на эту почти-годовщину.

– И это говорит мужчина, который меня вообще одевает как идола!

– Не так часто, как мне хотелось бы. – Я не успела придумать ответа, как услышала: – Je t’aime, – и щелчок. Сказал по-французски «Я тебя люблю» – и прервал разговор в приятных обстоятельствах.

3

Я уже домой заехать не успевала, так что позвонила Натэниелу и договорились встретиться прямо в кинотеатре. В его голосе не было ни упрека, ни недовольства. Насколько я понимаю, жаловаться он боялся – как бы я не воспользовалась этим как предлогом вообще всю нашу почти-годовщину отменить. И, наверное, был прав. Я встречаюсь сейчас, по самому скромному счету, с шестью мужчинами. При таком количестве кавалеров в годовщинах появляется что-то лицемерное. Я в том смысле, что годовщины отмечаешь с тем, с кем у тебя совсем особые отношения, не то что с другими. Я еще никак не могу подавить в себе стыдливый дискомфорт из-за того, что мужчин у меня столько. Все еще не могу избавиться от мысли, что при шести любовниках трудно кого-то из них выбрать особенно дорогого, а что все они могут быть особенно дорогими, – такая мысль пока что не совсем укладывается в голове. И когда я одна, без них без всех, и их не вижу, и метафизической связи у меня в этот момент нет, вот тогда мне бывает неуютно, и чувствую я себя дурой. И сейчас тоже чувствовала себя дурой, в этот момент, видя в дверях Натэниела, который меня ждал.

Сейчас у него был рост пять футов шесть с половиной дюймов – прибавил полдюйма за последний месяц. В двадцать лет – весной будет двадцать один – плечи стали шире, как бывает обычно у мужчин в чуть более раннем возрасте. При входе в клуб сейчас чаще спрашивали документ у меня, а не у него, что меня раздражало, а ему было приятно. Но не из-за его роста я остановилась и уставилась на него.

Был вечер пятницы, бурлила вокруг людская толпа, а я даже забыла, что в городе появился кто-то, кто напугал и Жан-Клода, и Малькольма. Да, Жан-Клод сказал мне, что нам ничего не грозит, но все-таки не в моих привычках быть в толпе беспечной.

Натэниел был одет в кожаное пальто и шляпу ему под стать. Этот убор скрывал – и все же как-то подчеркивал заключенное в нем тело. Будто одновременно и делал незаметным, и привлекал внимание. Шляпу Натэниел добавил к своей зимней одежде, потому что без нее его несколько раз узнавали. Посетительницы «Запретного плода» кидались к своему любимому Брэндону – это его сценический псевдоним. Но когда мы закрыли волосы, такого уже не случалось.

Волосы эти он убрал в тугую косу, и они выглядели, будто прилично и стандартно подстриженные. Но это была иллюзия – они у него до щиколоток. Очень непрактично, но боже ты мой, как красиво!

Но не это «боже, как красиво!» заставило меня остановиться. Дело в том, что в этом новом пальто и шляпе, с убранными волосами, он выглядел как взрослый. Он на семь лет меня моложе, и когда он начал светиться на моем радаре, я даже почувствовала себя совратительницей малолетних. Очень я старалась не включить его в число своих бойфрендов, но не получилось. Сейчас я увидела его вдруг со стороны, и до меня дошло, что никто его не счел бы ребенком, кроме меня. Сейчас, здесь, как гламурный вариант сыщика Сэма Спейда, он выглядел не на двадцать, а прилично старше двадцати одного.

Кто-то на меня натолкнулся, и я вздрогнула – блин, до чего же беспечно! Я пошла дальше. На мне было мое черное кожаное пальто, но без шляпы – их я не ношу, если нет сильного мороза. А сейчас, всего где-то за месяц до Рождества, его еще не было. Такая у нас зима в Сент-Луисе: то мороз, то под пятьдесят[1]1
  По Фаренгейту. Около +10(по Цельсию.


[Закрыть] на следующий день.

Пальто у меня было расстегнуто, держалось только на застегнутом ремне. Так было холоднее, зато легче достать пистолет. Ходить зимой с оружием – много приходится решать подобных вопросов.

Он меня заметил раньше, чем я вошла в наружные двери. Улыбнулся он мне так, что все его лицо засветилось – так он обрадовался. Я бы и стала брюзжать по этому поводу, кабы не то, что мне приходилось всеми силами давить такую же улыбку. Один из других моих бойфрендов сказал как-то, что я терпеть не могу быть влюбленной, – и был прав. Всегда такой дурой себя чувствую, такой дурой, что это уже клинический случай, явная неполноценность. Ага, амурная. Это как умственно ограниченные.

Лицо под шляпой было слишком привлекательным, чтобы назвать его симпатичным. Нет, он был красив – в полном смысле этого слова. И каков бы у него ни был рост, какие бы он ни накачал мышцы, это уже не изменится. Но лицо его не было тонким, как у Жан-Клода или у Мики, слишком крепкая в нем была костная структура, слишком широкие скулы. Что-то было в этой красоте мужское – не могу прямо так указать, но никогда, глядя на него, не увидеть было в нем женственности – только мужественность. Это за последние месяцы он так изменился, и я просто не заметила перемену, или же он всегда такой был, а я настолько была предубеждена, что не увидела: у него куда более мужественное лицо, чем у Жан-Клода или Мики? А может быть я все еще приравниваю силу и взрослость к мужественности? Ну уж нет, только не я.

У него улыбка несколько поугасла:

– Что-нибудь случилось?

Я улыбнулась и обняла его.

– Просто задумалась, достаточно ли я уделяю тебе внимания.

Он обнял меня в ответ, но будто не от всей души, чуть отодвинул от себя, чтобы заглянуть в лицо.

– А почему ты об этом задумалась?

Наконец я себе позволила посмотреть ему в глаза. Сегодня он меня так отвлекает, что я избегала его взгляда, будто он – вампир, а я – туристка какая-нибудь. Глаза у него – истинный и настоящий цвет сирени. Но дело даже не в цвете: они огромные, красивые и придают его лицу ту законченность, от которой сердце замирает. Слишком красивый. Просто он слишком красивый.

Он коснулся моего лица:

– Анита, в чем дело?

Я покачала головой:

– Не знаю.

Я и в самом деле не знала. Меня тянуло к Натэниелу, но избыточно как-то. Я отвернулась, чтобы не смотреть ему прямо в лицо. Да что за фигня сегодня со мной творится?

Он попытался притянуть меня в поцелуе, и я отодвинулась. От поцелуя я сейчас просто расклеюсь.

Он опустил руки, и в его голосе появились первые нотки злости. Чтобы Натэниел разозлился – это многое нужно.

– Это всего лишь кино, Анита. Я даже секса не просил, только в кино сходить.

Я подняла к нему взгляд:

– Я бы предпочла домой – и секс.

– Отчего я и просил кино.

– Что? – наморщила я лоб, не понимая.

– Тебя смущает, что тебя видят со мной?

– Нет. – Я позволила себе выразить неприятное недоумение по поводу того, что он задал подобный вопрос.

А лицо у него было серьезное, уязвленное – вот-вот он рассердится.

– Так в чем же дело? Ты меня даже не поцеловала.

Я попыталась объяснить:

– Я на минуту забыла обо всем, кроме тебя.

Он улыбнулся, но до глаз улыбка не дошла.

– И это так плохо?

– В моей профессии – да.

Я смотрела, как он пытается понять. Он красив, но я могла сейчас смотреть на него без идиотской мины. Придвинулась поближе, ощутила запах нового кожаного пальто. И обняла Натэниела, а он после секундной паузы обнял меня в ответ, и я зарылась лицом в кожу пальто и в него. Сладкий, чистый аромат – а под ним угадывается запах ванили. Я теперь знала, что это не только он, что частично этот сладкий запах создается шампунями и одеколоном, но эти ароматы никогда не ощущались такой соблазнительной ванилью на чьей-нибудь другой коже. Таинственный фокус кожной химии, изменяющей аромат по-настоящему хороших духов.

– Нужно пойти сесть, – шепнул он мне в волосы.

Я отодвинулась, снова хмурясь, встряхнула головой. Мысли прояснились, но не совсем. Тогда я полезла в карман пальто за бархатной сумочкой, открыла ее и вытащила, покопавшись, крестик. Он себе лежал на ладони, серебряный и спокойный. Я наполовину ждала, что он засветится, покажет, что какой-то вампир на меня хочет воздействовать. Но он лежал без малейших признаков жизни.

– Что случилось, Анита? – Теперь у Натэниела был встревоженный вид.

– Кажется, кто-то на меня воздействует.

– Крест не показывает.

– Натэниел, ты неотразим, но настолько забываться на людях – совсем не в моем характере.

– Ты думаешь, это опять Дорогая Мамочка?

Так я прозвала главу совета вампиров, создательницу всей вампирской культуры. В прошлый раз, когда она на меня обратила внимание, крест мне прожег ладонь, и вынимать его пришлось доктору. На ладони навечно остался шрам. До сих пор крест у меня в сумочке или под кроватью не давал ей приблизиться.

– Не знаю, быть может.

– Не так уж много есть вампиров, которые могут пройти через твои парапсихические щиты, – напомнил он.

Я надела цепочку на шею – серебро блеснуло на шелковом свитере.

– Ты уверена, что между тобой и серебром достаточно ткани?

– Нет, но я не думаю, что это Мамуля.

Он вздохнул и попытался убрать с лица хмурую озабоченность.

– Ты думаешь, в кино лучше не ходить?

– Нет, Жан-Клод сказал, что сегодня нам ничего не грозит.

– О’кей, – согласился Натэниел, – только мне не нравится, как ты это сказала. Объясни, что сейчас происходит?

– Пойдем сядем, и я тебе расскажу, что знаю. Хотя это и немного.

Мы нашли два места в заднем ряду, так что за спиной у меня была стена, и мне был виден весь кинотеатр. Это не потому, что я вдруг стала параноидально осторожна – нет, не больше обычного. Я всегда, если есть возможность, сажусь в заднем ряду.

Пока шли анонсы, я ему рассказала все, что знала – как я и сказала, это было немного.

– И это все, что Жан-Клод тебе сказал?

– Ага.

– Что-то слишком таинственно.

– Не то слово.

Началась музыка, свет постепенно погас, и убейте меня на месте, если я помнила, как называется фильм, который мы решили посмотреть. Спрашивать Натэниела я не стала – во-первых, это могло ранить его чувства, а во-вторых, сейчас я сама все узнаю.