Текст книги "Хелл"

Автор книги: Лолита Пий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Понимаю. А вот мне хочется сегодня заняться любовью.

– Займешься этим после.

– Погоди, Хелл, ты же прекрасно знаешь, что Крис способен на это только часов до одиннадцати, а потом его так развозит, что он уже не мужчина…

– В таком случае, иди туда без меня.

Я кладу трубку.

Зачем все? Я хожу по бутикам и по барам, без конца покупаю случайные шмотки, которые не создают ансамбля, надеваю их на званые вечера или на танцы, где пьют и даже не разговаривают друг с другом, откуда возвращаются в одиночестве или с кем-нибудь совсем чужим, а мир катится в пропасть.

Моя жизнь похожа на прогулку в машине по Парижу в четыре часа утра, когда смотришь на пустынные улицы, слушаешь дешевые песенки, оплакивающие ничего не стоящую любовь.

Андреа в своей машине всегда слушал Игги Попа «Ночь в клубе» и из группы «INXS» – «Ты нужна мне сегодня вечером…» или группу «Рейдиохед», главным образом их «Крип» и«Высокий и бесстрастный», еще он обожал Стинга и группу «U2», хотя и не признавался в этом.

Я приучила его к нашей музыке, открыла для него «Жестокое намерение», он никогда этого не слышал.

Когда Андреа был маленький, его отец ушел из дома и поселился в отеле «Ритц»… Как-то ночью Андреа проснулся, тайком вышел на улицу, добрался до «Ритца» и привел отца домой. Ему было восемь лет.

Сейчас ему двадцать два года, он нашел себе какую-то дурочку, невзрачную блондинку, необыкновенно «примерную девочку». И теперь в Париже со мной разговаривают как с вдовой. И в приветствии «добрый день» звучат нотки соболезнования.

Это конец.

Каникулы я провела словно в тумане. Сен-Тропез, Ибица, потом Бали с родителями. Делала вид, что мне весело, что я развлекаюсь, пила и развратничала с утра до вечера, даже на пляже, даже в лодке. Катилась по наклонной плоскости… Все, что я делала во время каникул, я предпочитаю забыть.

Две недели назад Андреа позвонил мне. Мы не виделись три месяца. Он хотел узнать, что у меня нового. Что нового?

Мы договорились встретиться в полночь в баре отеля «Пренс де Галь», были уверены, что знакомых там не окажется.

Я пошла туда, нарядившись во всё цвета беж, не один час потратила на макияж, чтобы скрыть синяки под глазами и грустное выражение лица, сотворила себе ослепительнуюулыбку.

Когда я приехала, он уже был там, все такой же, в черном костюме, вид непередаваемый. Он читал «Философию в будуаре», водка с тоником стояла перед ним нетронутая.

Изображая из себя потаскушку, я одну за другой выкурила несколько сигарет, с отсутствующим видом вертела головой, оглядывала бар. Два саудовца подошли поздороваться со мной.

Андреа рассказывал мне о том, как он провел каникулы на Майами, о судебном процессе своего отца.

В этом тихом баре, среди бесцветных людей, мы были двумя бесцветными личностями, и в наших душах ничего не всколыхнулось. Тогда я встала, схватила его за запястье и потащила на улицу, к его машине.

– Ко мне.

Это все, что я сказала.

Он включил музыку, я выключила ее, и мы доехали в тишине, ее нарушало только урчанье мотора.

С лихорадочной торопливостью мы разделись и предались любви. Увы, так недолго.

Потом он спокойно рассказал мне, какие чувства он испытывает к своей дурочке, какие чувства, «как он тогда поверил», испытывал ко мне, сказал, что мой уход – это счастье, ибо наша связь была ошибкой, мы оба ошибались, но он все же рад, что сегодня вечером мы разбили лед между нами и в будущем, он надеется, сумеем сохранить дружеские отношения.

– Диана – женщина моей жизни, Диана – мать моих детей.

Он что, хочет, чтобы я завыла? Даже нет, ему просто на меня наплевать. Он так влюблен в свою бесцветную ломаку, что ему все равно, с кем говорить о ней.

Что ж, не повезло, значит, в этой постели сейчас только я одна, и я до крови впиваюсь ногтями в ладони, чтобы заглушить боль, она все сильнее затопляет меня, я приговорена слушать из уст любимого мужчины панегирик своей сопернице, и это после того, как отдалась его усталым объятиям.

Его размеренный голос, такой дорогой мне голос, окончательно рушит мои последние надежды. Одно его слово, одно его движение – и я бы не выдержала, во всем призналась ему, объяснила, почему ушла, сказала, что люблю его по-прежнему.

Мне безумно хочется разрыдаться, но я сдерживаю себя. Возможно, мои глаза блестят немного больше, чем обычно, и на них уже набегают слезы, но нет, он их не заметит. Я стараюсь, чтобы он не заметил. У меня еще есть силы. Я загоняю в глубину свою безобидную боль, заменяю ее желанием мстить. Пусть он страдает, как страдаю я. Я сажусь на край постели, глажу его волосы, в тишине звучит мой голос, и я сама не узнаю его.

– Люби ее, эту девочку, дурачок, люби ее, может быть, она сумеет заставить тебя полюбить жизнь. Может быть, благодаря ей тебе удастся оставить в покое свой нос, ты перестанешь трахаться с проститутками, может быть, ради того, чтобы она поверила, что ты не совсем пропащий, ты дойдешь до того, что даже решишься работать, может быть, когда ты представишь ее своим родителям, они снова начнут смотреть на тебя как на своего сына. Твой отец перестанет размышлять, не лишить ли тебя наследства, твоя мать не будет больше ночи напролет лить слезы из-за того, что горничная без устали стирает следы кокса с твоего ночного столика, который лишь для того и служит тебе, она перестанет принимать прозак, а может, даже перестанет пить.

Все станет прекрасно в этом лучшем из миров. Ты будешь вставать в часы, когда привык ложиться спать, будешь ездить в свой офис в «берлине», а в пробках слушать последние известия. Ты будешь усаживать свою ухоженную задницу в кожаное кресло и говорить комплименты своей секретарше, а она – плевать в твой кофе, потому что ей осточертело каждый день стирать пыль с фотографии в рамочке на твоем столе, где ты красуешься со своей женой, своими двумя робкими детишками и собакой на фоне вашей «хижины» в Сен-Тропезе. Ты будешь читать газеты, у тебя появятся собственные воззрения на политику, пусть даже ошибочные, ты будешь голосовать за программу, которая снизит налог на богатство. По вечерам ты будешь оглядывать свое жилище, не отдавая себе отчета в том, насколько абсурдна твоя жизнь, в розовом пуловере «поло-гольф» будешь ужинать со своей дурочкой, рассуждая о том, что адюльтер принимает характер эпидемии, что он процветает в кругу ваших друзей, но умолчишь, что он не обошел и вас. Ты потеряешь свою молодость и даже не догадаешься об этом. Вы будете дрыхнуть бок о бок в каюте теплохода на постели в четыре квадратных метра, даже не касаясь друг друга, но тебе будет наплевать на это, ведь ты предпочтешь ходить в бордель или к проституткам на бульвар Ланн. Ты станешь таким же, как твои родители. Станешь их живым клише.

Впрочем, нет… Ты думаешь, что и правда кончишь свои дни так же благополучно, как они?

Ты размечтался, Андреа, это было бы слишком легко. Добропорядочный буржуа, это слишком хорошо для тебя, ведь ты даже на это не способен. Ты загубил все, Андреа, даже твое аристократическое имя загублено, по отношению к тебе оно звучит карикатурно. И сам ты всего-навсего карикатура на беднягу, который имеет все и не представляет собой ничего.

К концу этих шести месяцев ты мне до чертиков надоел. Почему я ушла молча, как ты думаешь? Да я просто не знала, как тебе сказать, что для меня все кончено, я не хотела,чтобы ты умолял меня остаться, не хотела оставаться из жалости. Ушла и все, это было самое простое. И хуже всего то, что ты даже не способен быть постоянным в своих мелких ничтожных чувствах, до чего ты дошел со своей путаной уже через месяц? Ты забыл, какими отчаянными воплями «Вернись!!!» ты заполнял мой автоответчик.

А теперь ты доволен, фокусничаешь, прикидываешься влюбленным, сам же трахаешь по десятку шлюшек из предместий в неделю, а твоя кретинка в это время мечтает о тебе, лежа в простынях «Бемби»! Ты с утра до вечера пичкаешь себя дурью, а ведь ты умел контролировать себя во всем… И ты еще держишь себя за уравновешенного мужчину, который переживает прекрасный роман с очаровательной девушкой! Но мы оба отлично знаем, что это вопиющая ложь. Уравновешенный? Ты? Это ты сам сделал такое открытие? Потеха!

А что еще нового в твоей ничтожной жизни? Сегодня ты хандришь больше, чем вчера, и меньше, чем будешь хандрить завтра. Ты целый день спишь, а ночи твои бессмысленны. Ты убеждаешь себя, что так ты бежишь от судьбы, предназначенной тебе при рождении, – примерный папенькин сынок, который принимает препарат ЭК от геморроя, не шляетсяпо кабакам, процветает? Но ведь не это твоя судьба. Твоя истинная судьба, ты от нее никуда не скроешься, бедный недоумок, ты ее вечный пленник – это судьба неудачника!

Бедный малыш Андреа хитрит, он думает, что может избежать рока, выжимая на своем проклятом «порше» двести в час! Он думает, что крепок, как железо, а сам с каждым днемвсе больше погружается в свои экзистенциалистские бредни! Рок мчится гораздо быстрее, чем «порше», дорогой!

Его имя смешно! Подумать только – Андреа ди Сансеверини, аристократ тонкой кости, но – оскудение рода по отцовской линии, вырождение элиты, мама наркоманка, папа плейбой, сыночек дегенерат, а еще есть Габриель, которая, может быть, выйдет из этого круга, в общем, чудесная семейка!

Кроме того, у Андреа много друзей, он их очень любит, прежде всего это его дилеры и его путаны, они толпятся вокруг него, чтобы оградить от других, рассчитывающих тоже урвать у него свой кус. Еще у Андреа есть подружка-блондиночка, ее зовут Диана, он ее обманывает. Амбиции Андреа: перекупить «Куин» и поселиться в нем. Финансовое положение Андреа – тридцать тысяч франков в месяц, которые он выбивает у отца, чтобы покупать дурь (об этом уже было сказано). Если же отцу надоест субсидировать подобный порок и он начнет подумывать, не прекратить ли поддерживать бесполезную деятельность сына и не урезать ли ему довольствие, Андреа скорее предпочтет пожертвовать Лаем[19],чем своим пристрастием к роскоши, и пошлет своего дилера, который не прочь подработать по случаю, лишить жизни того, кто дал жизнь ему. Он станет богатым, но будет мучиться, потому что эринии[20]не оставят его в покое, и он кончит тем, что перережет себе вены или обожрется лексомилом, пытаясь успокоить нервы, или вышибет себе мозги с помощью охотничьего ружья… Он погубит себя, потому что губит все, и закончит свою жалкую жизнь в американском госпитале, куда Диана, принявшая постриг в монастыре урсулинок, будет приносить ему шоколад… Вот так-то… Жизнь, мужчина, Дульсинея, внешняя благопристойность, эпитафия на могиле «Пусть почиет в мире»… А теперь, спокойной ночи и убирайся!

Он и глазом не моргнул. Встал и ушел. Каждое слово, которое я произносила, ударом кулака отдавалось в моем сердце, и когда он ушел, в моем лице не было ни кровинки.

На следующий день он улетел на Мальдивы. Со своей путаной. Они вернулись в прошлый четверг. После десяти дней любви и солнца. А я десять дней просидела взаперти в смертельной депрессии.

Твои мелочные нападки всего лишь удары по воде… ты как ребенок, который ушибся и пытается втолкнуть в песочницу своих маленьких приятелей, чтобы они тоже ушиблись…

Субботний вечер, уже две недели я никуда не выхожу, мне страшно показаться на людях без него.

Я знаю, что с ней я его не встречу, она не ходит «по всяким лавочкам, это неприлично». Нет, он ходит один и изменяет ей с проститутками. Она не знает, что с ней он изменяет мне.

Сегодня я тем более никуда не пойду. Боюсь встретиться с его равнодушным взглядом. Я проветриваю свои владения, свежий воздух прогоняет из гостиной табачный дым, но не мои черные мысли.

Хлоэ в больнице, передозировка. Отца Кассандры разыскивает полиция, его обвиняют в торговле оружием, и он ночью скрылся на своем самолете. Кассандра осталась одна, она зарабатывает себе на кусок хлеба официанткой в «Косте», и ее несчастная жизнь доводит ее до того, что она становится путаной «У Фатьена», но, по последним слухам,здорово окрутила отца Сибиллы. А Сибилла пыталась покончить с собой, говорят, из-за Витторио, он смылся с миллионным наследством, доставшимся ей от матери, этого она уже не могла перенести.

Мне не удастся заснуть.

Я включаю проигрыватель.Со временем… уходит, все уходит,Мы забываем и лицо, и голос,Пусть даже сердце бьется все сильнее,Ты помни – все равно любовь проходит.Пускай же все идет само собой…Со временем… любовь проходит стороною,И тот, кого любила ты, его уж нет с тобою,Ты под дождем ждала, а он уходит прочь…Ты поняла по взгляду, по словам,Что клятве грош цена, она канула в ночь…Со временем… Все исчезает…

Я вспоминаю «Калавадос», когда мой любимый еще приходил туда… Я вспоминаю его взгляд, его лицо, такие лица бывают у музыкантов. Я вспоминаю свое бегство.

Что-то словно взрывается во мне, я вскакиваю, комкая простыни, что-то кричу, мой голос срывается… Это моя вина. Я захотела покончить со всем, считая, что мы взаимно губим друг друга, но ведь это я была виновницей нашего срыва, я сама привела к своему несчастью.

Это конец.

Он сожительствует с бедной девочкой, а я словно дура сижу дома в субботний вечер. У меня даже нет желания выйти, меня ничто не интересует, я никого не хочу видеть. Кроме него. Мне не хватает его.

А впрочем, что мешает мне пойти и во всем признаться ему? Сказать, почему я ушла, что все те мерзости, которые наговорила ему в последнюю нашу встречу, – это оттого, что я была так несчастна, я ревновала, я чувствовала себя растерянной, что каждое слово, которое я бросала ему, предназначалось и мне тоже, что мы загубили нашу общую жизнь.

«Я люблю тебя» – слова, таящие в себе так мало и так много, а я ни разу не сказала ему этого.

А если он ответит мне холодно, пошлет меня куда подальше, что ж, тем хуже. По крайней мере будет ясность.

Я быстро одеваюсь во все новое, что купила сегодня днем. Новое все, кроме пояса, его подарил мне он. Мои волосы еще влажные и уже начинают завиваться в колечки, но сейчас не время заниматься прической. Я перекладываю содержимое моей сумки от Вюиттона в новую сумку от Диора и убегаю. На ходу мельком заглядываю в огромное зеркало в прихожей… Сегодня, когда я, вернувшись, снова посмотрю в него, я буду спасена.

Я мчусь на стоянку такси, я не хочу, дрожа от нетерпения, целых семь минут дожидаться машины дома. Я бегу по улице, металлические набойки моих каблуков цокают по асфальту.

Половина первого ночи, он, должно быть, еще дома, обычно он посылает своих дружков сделать черное дело: заказать столик на полночь, а явиться в два часа, когда все заполнено.

– Авеню Фош, около площади Звезды.

Его подъезд, его лифт, его лестничная площадка, его дверь… Искупление, отпущение грехов, конец тоннеля… Я жму на звонок, жму с силой, мне не открывают. Никого. Меня вдруг снова охватывает лихорадка. Я опять на подъеме, волны моей любви-опустошительницы бьются о закрытую дверь.

Его нет дома, он, должно быть, где-то ужинает. Я не могу в таком состоянии объезжать все рестораны Парижа. Поеду ждать его в «Кабаре».

Я пешком спускаюсь к Елисейским Полям. Иду быстро, почти бегу на своих слишком высоких каблуках. Обхожу всех на стоянке такси. И вот мы уже едем к площади Согласия, дорога сужается на улице Фобурж, его машины около отеля «Кост» нет. Я закуриваю сигарету и сразу же бросаю ее. Наконец приезжаю на площадь Пале-Рояль. Выхожу из такси. Разглядываю номерные знаки припаркованных машин, стоящих как попало «порше», двух «феррари», из которых одна «маранелло» со шведским номером, синей «модена-супер» с немецким номером. А вот и «Ауди-ТТ» Виктории. Посмотрим еще раз черные «порше»… Наконец-то… 75ONLV75. Он здесь. Я вхожу в логово.

Глава 11

Меня зовут Андреа, я живу в Шестнадцатом округе.

Я почти счастлив.

Кажется, у меня есть все: я Молод, Красив, Богат, все должны мечтать, чтобы оказаться на моем месте.

Или почти все.

Я Молод, Красив, Богат и здравомыслящ.

И эта последняя деталь все губит.

Моя жизнь – это роскошь, спокойствие и наслаждение, у меня апартаменты за шесть миллионов, машина мечты (вашей мечты, естественно) и барахла, как у Мадонны, у меня есть картины известных мастеров, две тысячи компакт-дисков и один из них платиновый, я занимаюсь спортом в «Ритце», я никогда не ужинаю дома. Мне двадцать два года.

Я живу на авеню Фош, в квартирке в двести квадратных метров с паркетом, лепными потолками, каминами и очень красивой горничной, на стенах у меня полотна вышеупомянутых мастеров и еще рисунок Энди Уорхола[21],его я сам купил на аукционе, и еще гениальная живопись проклятых художников[22].Под потолками у меня хрустальные люстры, единственное, что уцелело от нашего тосканского дворца, которым моя семья владела четыреста лет.

В своих апартаментах я сломал несколько стен, и получилась огромная комната, где там и тут, словно бы случайно, расположились рояль, столовая фирмы «Кнолль», телик фирмы «Бэнг и Олуфсен», несколько диванов, кресел, низкие столики из салона «У Конрада» с пепельницами из салона «У Коллет». В другой комнате – кровать в стиле Людовика XVI, фотография ночного Нью-Йорка и джакузи целиком из стекла.

Я раскатываю на «Порше-СТ3» с номером 75ONLV75, обувь делаю на заказ у Берлути, ношу джинсы только от кутюрье или костюмы за двадцать пять тысяч, и зимой, и летом не выхожу из дома без моих «Рей Бэн»[23]семидесятых годов, волосы у меня всегда немного встрепаны. По натуре я художник, и мое произведение – Я сам.

Моя персона, мои апартаменты, моя машина, мой образ жизни, моя внешность – все исключительное, я ничего не делаю как другие или же делаю лучше.

*

Каждый день я просыпаюсь в полдень, сажусь в свой «порше» и еду завтракать в одно из тех мест, которых вы не знаете, после иду в «Ритц» поплавать или отправляюсь по бутикам, или на какой-нибудь аукцион, или в офис моего отца, потом возвращаюсь домой почитать, а вечером снова выхожу.

Я выхожу «в свет» каждый вечер, это моя единственная слабость. Уже лет восемь я не могу оставаться по вечерам дома. Как и все, в свое время я начал с «Планша», о котором сохранил самые нежные воспоминания, потому что именно туда я приходил в своих первых костюмах от Дольче и Габбаны. Мне было четырнадцать лет, когда я открыл для себя то, что, как я тогда думал, и есть знаменитые ночи Парижа: Жильбер Монтанье в локонах, «весь Париж» в рубашках от Ральфа Лорана, виски и головокружительные танцовщицы, наш «Клуб пресыщенных детей», потрясающие вечера на тему вроде: «целовать-не-целовать-во-время-конкурса-галстуков-когда-идет-снег-а бар-открыт-распределение-каскеток-от-Жака-Даниеля-и-ветровок-от-Кутти-Сарка», – короче, наше вам с кисточкой! Я воображал, будто я Тони Монтана, когда – сам от горшка два вершка! – с огромной отцовской сигарой во рту, вывернув карманы, платил за бутылку вина. Я «валцело» хорошеньких маленьких испуганных кисок из добропорядочных семей – да, в те времена мы вместо «целовал», «закадрил», «влепил поцелуй», «залапал» и тому подобного, переставив слоги в слове «целовал», говорили «валцело», это был наш неологизм, и – еще хуже! – мы его спрягали, так вот, я «валцелил» многих маленьких Маш (Мари-Шарлотт), маленьких Анн-Се (Анн-Сесиль), маленьких Прис (Присцилла), маленьких дурочек, которые после десяти минут болтовни со мной шли в общий сортир ласкать меня, а потом лили горючие слезы, потому что я больше не нуждался в них, а они были в меня влюблены.

Но пришло время, и мне надоели свеженькие девочки, надоело слушать глупые французские песенки и, главное, надоел хозяин «Планша», который надумал выгравировать мое имя на позолоченной пластинке и прикрепить ее у входа среди таких же табличек с именами почетных посетителей заведения, и все это из-за частички «ди» перед моей фамилией. Я сказал себе, что заведение, где хозяин сумасшедший, не может быть достойным, и распрощался с ним.

К тому же мои друзья и я сам повзрослели. Мы достигли совершеннолетия. Мы сочли, что нам уже не пристало тратить время в заведении, где в середине июня уже пусто, потому что его завсегдатаи сдают экзамены.

Мы стали слишком стары для «Клуба» и наконец пришли к выводу, что это место, где мы чувствовали себя как рыба в воде, отныне не представляет для нас ни малейшего интереса… Аквариум опустел, а мы доросли до уровня настоящих кафе и баров, там мы почувствовали себя взрослыми. Взрослыми? Да на нас смотрели как на забавных зверушек! Наш юный возраст удивлял, наша наглость удивляла еще больше, но деньги открывают все двери, и теперь в этих заведениях, претендующих на то, что они для избранной публики, мы сокрушаем женщин полусвета. А кого там только нет, настоящий римейк «Человеческой комедии»: чиновники middle class[24],которые живут на сорока квадратных метрах и, лишь бы показать себя, спускают свое жалованье на бутылки, приодетые секретарши и косметички, большие любительницы спрея, мстительные жители предместий, вытащенные из невежества с помощью огромного количества отвратительных шлягеров в стиле вымученного французского рэпа, который загрязняет волны и золотые диски, можно подумать, мы об этом мечтаем, спасибо фирме «Барклай и Полиграм». Для них – повышение социального положения, для нас – приобщение к дурному вкусу. Мы наслаждаемся нашими VIP-лимузинами, звучными и полновесными родовыми именами, а ведь мы составляем всего ничтожную долю процента, мы те, кто заставляет плеваться пятидесятилетних домашних хозяек, они по вечерам читают «Капитал», а мы жиреем, мы лопаемся от достатка, водка и чувство превосходства кружат нам головы, мы властители мира, ну, просто реклама спортивного автомобиля «спрайт».

В массе людей нас ничтожная доля, но мы чувствуем себя многочисленной кастой и знать не знаем, что там происходит внизу. В тот час, когда вы встаете, чтобы идти вкалывать, мы, пьяные и безмятежные, только ложимся спать, спустив за одну ночь столько, сколько вы тратите на питание за неделю, больше, чем вы платите за квартиру, даже больше вашего жалованья. И самое скверное то, что это нормально, и завтра мы будем делать то же самое, и послезавтра тоже, и так каждый день, пока не подохнем.

Вас это возмущает? Тем лучше, для того мы и стараемся.

Я молодой подонок, мерзкий молодой подонок, который плюет на ваше возмущение с высоты своих двадцати двух лет и своих миллионов. Мое кредо? Послать к черту мир! Понятно?

Ведь послать к черту мир – это выход, панацея от скуки. Вывести из себя, послать к черту, возмутить лицемеров, морально опустившихся, нетерпимых, без оснований претенциозных, соседей, буржуа, скупердяев, фантазеров, безнадежных посредственностей, тех, кто покупает большие машины в кредит, тех, кто разглагольствует о политике, тех, кто обзывает девушек шлюхами, потому что не поимел их, кто критикует книги, не прочтя, тех, кто проповедует только в своей церкви, тех, кто размахивает пачкой тысячефранковых купюр перед официантами, тех, кто не любит полицейских, о других я уже не говорю.

У меня есть два безошибочных орудия, чтобы развивать свое искусство жить: первое – мое несомненное физическое, интеллектуальное, финансовое и социальное превосходство, ими я с первого раза сокрушаю противника, они делают меня неуязвимым при любой атаке, а второе – мне на все наплевать и я ничего не стыжусь.

Вы считаете это мальчишеством? У меня другое мнение.

Я плюю на мир, потому что ненавижу его.

Я ненавижу его за то, что он не такой, каким я хотел бы его видеть. Я идеалист, я дорожу вышедшими из употребления ценностями, я чту мужество, самоотверженность, благородство. Моя жизнь – поиск чего-то, чего больше нет, мои предки были героями, а я всего-навсего сын своего отца. Бунтовщик без причины, я подохну или в аварии своего «порше», или от передозировки, тогда как хотел бы умереть в сражении.

В каком сражении? В мире, где Бог – это Социальный Успех, в мире, в котором спасают только в кино?

Тщетно ищу я в каждом хоть крупицу поэзии, воодушевления в споре, идеалов, если не мыслей, но люди проходят мимо, они торопятся, плохо одетые, с потухшим взором, в котором лишь одни заботы.

Я ничего не могу сделать для них. Я ничего не могу ни для кого.

Я свел с ума всех девочек Парижа, три четверти из них потому, что я на них даже не взглянул, а для остальных, тех, которые привлекли мое внимание потому, что они были красивые или дерзкие, или тех, кого называют недотрогами, это оборачивалось несчастьем.

Девочки Шестнадцатого округа носят меховые манто и часы «Картье», льют слезы из-за одного «да» или одного «нет» и симулируют оргазм. Они «выходят в свет» в четырнадцать, принимают дурь в пятнадцать, делают минет в шестнадцать. В семнадцать они позволяют какому-нибудь богатенькому сыночку лишить себя невинности, в семнадцать же впервые обращаются к хирургу – нос, липосакция, грудь. Они страдают комплексом Электры и непомерно высоко оценивают собственную персону, они слушают бездарную музыку, покупают одинаковые сумки и все терпеть не могут своих родителей. Они научились читать по «Вуаси», они сторонятся «плебса», они целыми днями перемывают косточки своим подружкам, и в голове у них нет ни единой мысли.

Все, что они любят, кроме себя и своих йоркширских терьеров, – это деньги.

Их ясные глаза, должно быть, проникают сквозь стены, они оценивают вашу обувь, ваши часы, лаская вашу грудь, они изучают лейблы ваших костюмов, украдкой любопытствуют, какого цвета ваша кредитная карточка, насколько плотно набит бумажник в вашем кармане, они знают, какой модели ваш «порше», где в зале ваш постоянный столик, знают, что вы пьете, что едите, какие чаевые оставляете водителю заведения, знают ваше имя, знают, чем занимается ваш отец, сколько он зарабатывает и сколько отваливает вам…

Все они шлюхи. Тем лучше для меня.

А я словно универсальный переходной приз, самый красивый и самый яркий любовник Парижа, обо мне грезят все маленькие дурочки, с которыми никто ни разу не переспал иникто никогда не переспит.

Я бы мог всех их перетрахать. Но меня это не забавляет. Меня забавляет другое – играть на их нервах, мучить их, заставлять их унижаться.

Из этого я сделал искусство (еще одно). И самое отвратительное здесь то, что после всего они снова умоляют о встрече, обрывают мой телефон, умоляют выпить с ними по чашечке кофе или по стаканчику вина, потому что, видите ли, им необходимо со мной поговорить, они на людях закатывают мне истерики, трезвонят по всему свету, что влюблены в меня и что они не понимают, почему я так обошелся с ними.

И самое смешное то, что все они воображают, будто я не тронул их потому, что слишком их уважаю.

Я трахал только проституток, я люблю хорошо сделанную работу.

Я трахал только проституток, пока не встретил ее…

Я в своей гостиной у ночного окна, я смотрю, как в городе зажигаются огни. Я пью водку с тоником и думаю о Хелл.

Я много слышал о ней, слышал мнения самые противоречивые, и они меня заинтриговали: одни говорили, что она глупа, поразительно глупа, потом кто-то превозносил ее интеллект, кое-кто поговаривал, будто она частый гость в психушке, правда, позднее я узнал, что это брехня, еще мне рассказывали, как она безудержно хохочет, как затеваетпровокационные споры, говорили, что побаиваются ее, когда она не в духе. Но все сходились в двух пунктах: она красивая и она чокнутая.

Я встретил ее, бродя как-то по бутикам, она рыдала у витрины «BabyДиор», я так никогда и не узнал почему. Она была во всем черном и красива какой-то обнаженной красотой. Два месяца меня преследовал ее взгляд, но я ничего не предпринимал, чтобы вновь увидеть ее. Не хотел провоцировать судьбу. Мы встретились опять случайно в одно из воскресений, в полночь, я повез ее поужинать в «Калавадос», и там она спела песенку Ферре об умершей любви, она пела, глядя мне в глаза, будто в них читала слова.

С этого дня я потерял покой, так она увлекла меня. Но я не хотел оказаться в зависимости от кого бы то ни было, не хотел терять свою свободу, и это лишало меня воли, терзало.

Всю жизнь, чтобы не оказаться в гнусном положении человека, который жаждет любви, а ему в ней отказывают, я влюблял в себя других. Умышленно представая подонком, я все же контролировал себя, и меня считали мерзавцем потому, что я сам хотел выглядеть им.

Хелл завладела мной, не приложив к этому ни малейшего усилия. Она хотела лишь одного – бежать от меня. И по той же самой причине: она боялась меня так же, как я боялсяее. Но было уже слишком поздно.

Я устроил для нее потрясающее увеселение: самолет, яхта, казино, Милан, Довиль, Монако, я не столько хотел поразить ее воображение, сколько бежать из Парижа, где моя дурная репутация была вездесуща (я никогда так не проклинал ее, как в те дни), и из кожи вон лез, лишь бы убедить Хелл, что не заманиваю ее в ловушку.

И наконец она сдалась. Сколько часов провели мы в тот вечер, жадно целуясь в садах Карусели? Эти шесть месяцев были незабываемы, я был счастлив, тут уж ничего не скажешь, бесхитростные воспоминания о них и сейчас доставляют мне боль. Только мы, я и она. И больше никого. А потом однажды мы вышли показаться на людях, и тут ею словно демон овладел. С этого дня все рухнуло, и мы начали таскаться по всяким злачным местам, они и притягивали ее, и приводили в уныние, и она уезжала оттуда и ублаготворенная, и смертельно раненная. Она хотела окунуться в грязь, она нуждалась в этом, но это же ее и убивало. Она все больше и больше погружалась в клоаку, и я вместе с ней, потому что не хотел отпускать ее от себя и еще потому, что она была мне нужна, чтобы с ней выдержать все, что мы пили и где бывали. Я постепенно сдавал, но ни за что не оставил бы ее. Я ее любил.

А потом она ушла.

Шесть месяцев счастья… Неторопливая игра… а в один прекрасный день ты оказываешься за ломберным столом один… Твой партнер забирает свои денежки, бросает карты, и ты, как дурак, остаешься перед неоконченной партией… Ждать. Потому что ты не можешь делать ничего другого, только ждать. Перестать ждать было бы равносильно концу.

И ты впустую ждешь, что она продолжит игру, думаешь, что у тебя еще остались козыри, они пока не побиты и изменят ход партии.

Но ты проиграл.

Я, я проиграл.

Нет,я проигран.

Я ее люблю… Все время, дни и ночи, я погибаю от любви. Я люблю ее спящей или подавленной, я люблю ее, даже когда она под дурью, отупевшая, опустившаяся. Не знаю, как удавалось ей при полной деградации оставаться настолько чистой, что мне хотелось опуститься перед ней на колени.

Уже четыре месяца, как все кончено. И не единого слова.

С тех пор я каждый вечер куда-нибудь иду, я больше ничем не ограничиваю себя, как никогда пичкаю себя наркотиками, я уже и сам не знаю, что творю. Я нашел для себя однублондиночку – я, кстати, терпеть не могу блондинок, – глупую, рассудительную, неприметную, с личиком деликатной мышки. Полная противоположность Хелл. Я сплю с ней раз в месяц и едва помню, как ее зовут.

Назад к карточке книги "Хелл"