Текст книги "Война в России и Сибири"
Автор книги: Лодевейк Грондейс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Каменец-Подольск, июнь 1917 г.
Первые впечатления о новом командующем русскими армиями сложились в сентябре 1915 г. Он тогда командовал 8-й армией. Результаты прорыва в Галиции, в котором его армия принимала такое большое участие, были практически уничтожены вынужденным отступлением, оно велось очень разумно и в конце концов остановилось.
В операциях такого масштаба, как подобное наступление, а потом отступление миллиона человек по вражеской территории, народное воображение ищет кроме главного стратега еще и другие имена, и другие инициативы, желая объяснить их успешность. В облаке славы, какое окутывало армии старого генерала Иванова, стало мелькать имя Брусилова.
Ровно, маленький городок Волынской губернии, был тогда его резиденцией. Он принял меня в поезде, который являлся его постоянным местом жительства. Лицо Брусилова сразу же поразило меня необыкновенной живостью взгляда и насмешливой добротой, передо мной был аристократ и умница.
В Ровно между своими поездками по полкам я завтракал и ужинал с командующим и несколькими его приглашенными, среди которых был генерал Сухомлин, начальник штаба фронта, несколько генералов и два или три человека из самого близкого окружения.
Брусилов охотно участвовал в разговорах, всегда свободных и веселых, которые продолжались и после десерта. Он выслушивал критику, позволял себе противоречить, поощрял возражения. Любил в то же время подшучивать над своими гостями. Какое-то время мишенью его остроумных и беззлобных шуток был генерал [П. П.] Палибин, который охотно ему подыгрывал, веселя окружающих. Племянник генерала, юрисконсульт Палибин, с таким же добродушием унаследовал теперь деликатную роль дяди.
В голосе Брусилова часто звучали насмешливые нотки, которые он подчеркивал, чеканя слова. Среди достойных людей, каких я встречал в России, он был, без сомнения, одним из умнейших и, я бы сказал, «самым европейским», если бы не опасался задеть в нем настоящего русского патриота.
Брусилов обладал своего рода природной гениальностью, которая помогала ему воплощать и реализовывать. Он много работал, но работа никогда не поглощала его целиком. Во время самых сложных операций он находил время для друзей и гостей. У меня всегда возникало ощущение, что его мгновенные и точные решения экономят очень много времени и он может за час сделать работу, на которую другому понадобится полдня.
Каждый день в любую погоду, летом и зимой он садился на лошадь и ездил на ней с 5 до 7 вечера. Выбирал точку на горизонте и скакал по горам и долинам, как настоящий кавалерист. Осиная талия, изящная посадка головы придавали ему особую элегантность.
Ум Брусилова не обладал тем преимуществом, которое при царском режиме было непременным условием быстрой военной карьеры, он, как [Н. И.] Иванов, как [П. А.] Лечицкий[146]146
Автор ошибается, генерал от артиллерии Н. И. Иванов и генерал от инфантерии П. А. Лечицкий не оканчивали Академии генерального штаба.
[Закрыть], не кончал Академию Генерального штаба. Брусилову понадобились таланты полководца, эрудированного штабиста, стратега и… дипломата, чтобы преодолеть преграды, неизбежно возникающие на пути человека со стороны. По счастью, этот искусный воитель уже на заре своей жизни повстречал помощницу, требовательную гордячку, презирающую слабаков и дарящую улыбки сильным, она оставалась ему верной всю его жизнь, имя ей – удача.
Брусилов принадлежит к старинному дворянскому роду с Украины. Он считает себя прямым потомком некоего Брусилова, который в XVII в., когда Малороссия являлась частью Польши, был воеводой. У генерала хранится большая печать, которую его предок прикладывал к своим указам. Деревня Брусилово в Киевской губернии на протяжении долгого времени была их родовым поместьем.
Брусилов рано завоевал уважение великого князя Николая Николаевича, а затем и царя. Перед войной он был директором кавалерийской школы в Петрограде и выполнял разнообразные поручения заграницей. Когда началась война, его назначали командующим 8-го армейского корпуса. Блестящий успех в Галиции принес ему новое назначение: он стал командующим 8-й армией и оставался им до начала 1916 г., когда заместил старика Иванова.
Во время блестящего прорыва в июне – июле 1916 г., когда было захвачено 460 000 военнопленных и огромное количество оружия[147]147
Согласно сведениям, приводящимся С. Г. Нелиповичем, в ходе наступления армий Юго-Западного фронта в 1916 г. в плен были взяты 416 924 человека, захвачены 581 орудие и 1745 пулеметов (Россия в Первой мировой войне. 1914–1918: Энциклопедия: В 3 т. / отв. ред. А. К. Сорокин. Т. 1. М., 2014. С. 233).
[Закрыть], Брусилов был признан великим стратегом. Его победы совпали с самыми знаменательными битвами под Верденом и на Сомме, он присоединил свое имя к именам великих полководцев, которые покрыли себя славой в это время на французском фронте.
Дружба с великим князем Николаем Николаевичем сделала Брусилова независимым и неуязвимым для интриг, которые частенько возникают между начальниками. Высокородный дворянин, зная толк в достоинстве, он умел уважать своих подчиненных как офицеров, так и солдат, обращаясь с ними вежливо, просто и с улыбкой, «по-демократически», чего требует теперь от высших чинов Керенский.
Но за улыбчивым добродушием, сделавшим его популярным среди солдат, прячется крайне требовательный и твердый начальник. В русской армии, где прощается множество отступлений, он порой удивляет своей жесткостью по отношению к вялости или дисциплинарным нарушениям. Я вспоминаю пример его сурового суда в Ровно в 1915 г. Восемь казаков вошли в дом к трем женщинам, изнасиловали их и ограбили. В другом месте их бы подвергли телесному наказанию или отправили на опасное задание. Брусилов приказал их расстрелять. Он наказывал офицеров за мелкие проступки, прилюдно холодно отчитывая их. Моральные экзекуции оказывали невероятное воздействие. Я видел начальника вокзала, уличенного в халатности, Брусилов отчитал его в присутствии штаба армии, тот разрыдался и достал пистолет, чтобы покончить с собой. Пистолет отняли, но он знал, что он обесчещен.
Генералов, виновных в провале, он не прощал никогда. Он приезжал и приезжал в Ставку, требуя от великого князя немилости для них, если они были при дворе. Достаточно вспомнить генерала [С. А.] Воронина, командующего 40-м армейским корпусом, которого Брусилов винил в неудаче под Луцком в октябре 1915 г.
Позицию Брусилова в начале революции резко критиковали. Справедливо. Он предпринял немало мер, чтобы революция не разразилась.
В мае 1916 г. он говорил мне, что давил на [Б. В.] Штюрмера[148]148
Председатель Совета министров в 1916 г.
[Закрыть], уговаривая его решить польский вопрос раньше немцев[149]149
На протяжении 1916 г. Центральные державы активно обсуждали проект создания польского государства на занятой ими территории Российской империи. Решение о создании Польского королевства было объявлено Центральными державами в манифесте от 5 ноября 1916 г., изданном от имени императоров Вильгельма II и Франца Иосифа. Ответ России на эти действия был сформулирован в приказе Николая II по армии и флоту от 25 декабря 1916 г. Одной из главных целей войны в нем называлась аннексия находившихся в составе Германии и Австро-Венгрии польских земель и их дальнейшее объединение в рамках Царства Польского, с правами широкой автономии в составе Российской империи.
[Закрыть]. Ответ был: время еще не настало. В октябре того же года Брусилов просил великого князя Николая Михайловича, а в ноябре великого князя Михаила Александровича, брата царя, передать царю его мнение о необходимости срочно назначить ответственное правительство. Николай II передал ему, что он уважает его мнение в военных делах и советует ими и заниматься.
Когда революция за два смутных дня повернула в сторону династических изменений, Родзянко отправил к Брусилову молодого Палибина с сообщением: царя обвиняют в нелюбви к своей родине и презрении к народу, которого он лишил свободы и прав на блага цивилизации. Еще его винят в том, что он уронил достоинство короны скандальными историями в семье.
В ночь с 27 на 28 февраля Брусилов попытался поговорить с царем, но тот не пожелал его слушать. После отречения, 4 марта Брусилов позволил поднять красное знамя. Донесения, которые приходили из Петрограда, подтверждали, что революция захватывает все стороны общественной жизни: социальную, интеллектуальную, религиозную. Самые ярые взялись за рабочий класс и армию. Брусилов считал, что должен помешать их деструктивной работе, опередив их.
10 марта он надел красную кокарду и стал принимать депутатов, которые хлынули со всех сторон. Солдаты, рабочие, еврейские колонисты, крестьяне приходили услышать из его уст, что чаяния четвертого сословия вызывают сочувствие у руководства. Он присутствовал (и его встречали аплодисментами) на собраниях солдатских комитетов и старался как-то урегулировать вынужденными указами нежелание подчиняться дисциплине.
Я не думаю, что у него был выбор. Революционная пропаганда сумела скомпрометировать военную дисциплину, выдав ее за социальное угнетение, объединив «буржуев в форме с буржуями в штатском». Люди, притесняемые царским режимом, – студенты-революционеры, анархисты-фанатики, евреи сеяли в солдатах недоверие к действиям их начальства, поощряя в русском солдате присущую ему склонность к неподчинению и лени.
Когда Брусилов уезжал из Каменца-Подольского в Могилев, чтобы занять там пост главнокомандующего, все солдатские комитеты с военным оркестром во главе прибыли на вокзал. После положенных речей он пожал на прощанье руку матросам и солдатам, членам комитетов рот, батальонов, полка, а уж потом простился со своими сотрудниками из штаба фронта. К несчастью, это прощание точно отражало перемену ролей в армии. Брусилов счел нужным выделить и публично польстить тем, кого он считал теперь хозяевами положения, и эта сцена выглядит роковой и постыдной.
Военный министр Керенский вызывал тогда у всех восторг. Сам Брусилов во время приезда Керенского в Каменец-Подольский после его выступлений зашел так далеко, что при множестве офицеров из разных штабов фронтов заявил, что «влюблен в Керенского».
Но то, что Брусилов делал как аристократ с видом независимым и непринужденным, позволяя солдатам по-прежнему целовать себе руки, другие офицеры, одураченные ветром перемен, делали всерьез[150]150
В то время они бы не поверили, если бы кто-то им сказал, что настанет день, когда они единодушно объявят «великого Керенского», «полубога», «спасителя отечества» «штафиркой» «предателем», «ряженым адвокатишкой» и одного его сделают ответственным за конечную катастрофу.
[Закрыть]. Можно сказать все – от старых генералов до безусых поручиков – соревновались в демократическом рвении. После того как Керенский своими оглушительными речами заразил их необходимостью «оказывать личное влияние», они сидели долгими ночами на солдатских собраниях, выслушивая несусветные и претенциозные глупости и восхищаясь громкими фразами и формулировками без содержания. Чины теперь оказались не в чести, и каждый должен был стараться, как мог, чтобы ему хоть как-то повиновались.
Я это испытал на собственном опыте. В Каменце-Подольском солдаты взялись проверять пропуска офицеров на улицах. Я отказался показать свой, не признав прав «Комитета армейской группы», и был посажен под домашний арест. Целый день меня охраняли с десяток солдат со штыками на ружьях. К вечеру эти сумасшедшие, которых я не переставал отчитывать на плохом русском языке, удалились, так и не получив моих документов. Мое поведение, совершенно естественное, было осуждено всеми офицерами штаба фронта, и меня дважды публично осудили за «антидемократизм».
В общем, как бы там ни было, но в конце июня после трех месяцев революции фронт Брусилова был единственным, где наступательные действия имели хоть какой-то шанс на успех.
Из-за нерешительности генерала [Н. В.] Рузского (и близости большевистского центра – Петрограда) командование Северо-Западного фронта потеряло всякий авторитет.
На Восточном фронте генерал Гурко, фамилия ненавистная русским революционерам любых толков[151]151
Вероятно, автор подразумевает репутацию генерала от кавалерии В. И. Гурко как одного из наиболее последовательных противников революционных преобразований в армии, отправленного в отставку с должности главкома армий Западного фронта 22 мая 1917 г. В июле 1917 г. был арестован за переписку с бывшим императором Николаем II, заключен в Петропавловскую крепость; вскоре освобожден, выслан из страны решением Временного правительства.
[Закрыть], продолжал семейные традиции, пренебрегая солдатскими комитетами. Его достойная и честная позиция человека долга поссорила его со всеми комиссарами. Избавленные от контроля начальства люди скатились в крайний большевизм. Они открыто говорили о дружеских чувствах к врагу, фронт переставал быть фронтом, для шпионов наступило раздолье.
Брусилов регулярно посещал собрания солдатских комитетов. Вольнолюбцы вставали при его появлении. Старые солдаты, забыв о новых порядках, вздрагивали, видя рядом с собой прославленного командующего, живую легенду, и, как в старые времена, начинали кричать: «Здравия желаю, ваше превосходительство!» Брусилов, небольшого роста, элегантный, в отлично сшитом сером френче, одергивал их с добродушной и чуть насмешливой улыбкой.
Брусилов с одинаковой непринужденностью возглавлял совет приглашенных в штаб фронта генералов и усаживался среди солдат, когда они собирались решать исход военных операций и судьбы страны. Слушатель, но на виду. И, будучи слушателем, он председательствовал. Ораторы обращались к нему, ища его одобрения. Неловкое или грубое слово мгновенно исправлялось товарищами. При обсуждении декретов Брусилов предлагал небольшие изменения, которые многое меняли. Безупречно искренне он успокаивал аудиторию: никакая внутренняя опасность не грозит русской революции, защищать ее нужно от внешнего врага. И благодаря его блестящим глазам, тонкой улыбке и речам без жестов комитеты голосовали за меры, которые на других участках фронта не решились бы даже предложить: смертная казнь шпионам, пораженцам, спекулянтам; интенсивная подготовка к наступлению.
Глава V. Прорыв в июле 1917 г. Штурм дзикеланыКаменец-Подольский. 23 июня 1917 г.
Путешественник за те полчаса, какие нужны ему, чтобы добраться от вокзала до города, видит вокруг себя все ту же слегка холмистую равнину, что успела ему уже наскучить за долгие дни однообразного путешествия. И по этой-то вот равнине без горизонта и вьется голая дорога.
По ней идут русские солдаты, совсем уже не в том замечательном виде, как в начале войны, и среди них на полной свободе австрийские военнопленные. Живописны только грязные оборванные крестьяне, они, похоже, не верят в благодеяния революции и, уж точно, не умеют ими пользоваться. И вдруг за поворотом плавно идущей вниз дороги – «польская крепость» – Каменец-Подольский.
По странной случайности, которую трудно объяснить, река Смотрич, быстрая и мощная, сделала круг и проточила себе в скальной породе какой-то иной геологической эпохи русло глубиной метров тридцать, создав посреди пыльных полей остров. Впечатляют обрывистые берега этой реки: в сумерках скалистые выступы прихотливых очертаний кажутся древними руинами и невольно рождают легенды. Впечатляют и старинные турецкие укрепления: стены с бойницами, высокие массивные бастионы с узенькими окнами. Романтичная жестокая красота, о которой не думали турецкие воины, закрепившиеся посреди чужой земли.
А поверх причудливых скал и руин россыпь деревянных домишек с небольшими балкончиками. Город тесный, грязный, словно из ХХ в. попадаешь в средневековое гетто. Узкие извилистые улочки, тяжелый неприятный запах. Даже малые дети здесь не такие симпатичные; даже девушки, вобравшие в себя красоту полячек, украинок и белорусок, не такие привлекательные. Взгляд отдыхает на церквях, возносящих к ослепительному небу свои колокольни. Возвышаясь над городом, они свидетельствуют, что все пять народностей, смешавшихся в этом городе, хранят свою веру. Если смотреть сверху на панораму города, то различишь скромную колокольню католического костела, восточные купола нарядных православных церквей, суровый лютеранский храм, хмурые синагоги и даже уцелевший среди войн и религиозных сшибок стройный минарет. А на другом берегу на вершине холма турецкая крепость, где царят тишина и благодетельный покой. Среди бастионов и редутов, когда-то грозных, но за три века обветшавших, красуется христианская базилика.
Когда полтора месяца назад генерал Брусилов еще командовал Юго-Западным фронтом, он пригласил меня приехать к нему в армию. Я надеялся, что наступление, о котором все говорили, но в которое никто не верил, все же начнется в самом скором времени. Убедила меня уверенность, с какой говорил генерал о дееспособности армии, о которой ходило так много печальных слухов.
В Каменце-Подольском в гарнизоне и в полках шли пока только политические дискуссии и говорились речи о солдатских правах. Приготовления к наступлению шли только в штабах, где офицеры трудились с лихорадочной энергией. Были объявлены учения: бросание грант, стрельба в цель, саперные работы. Солдаты отказались их проводить. Полковые комитеты решили, что после трех лет войны не нужно утомлять солдат лишними занятиями.
Куда ни посмотришь, всюду «большевики». Их происки, неустанная пропаганда продолжали подрывать авторитет офицеров и поощрять солдатское неповиновение. Все только и делали, что говорили – комитеты рот, полков, дивизий, армейских корпусов, армий, говорили горячо и безудержно. Спорили, критиковали, а время между тем шло. Как эти солдаты, возбужденные против своего начальства, и это отчаявшееся начальство после возмущений, оскорблений, стычек могли вновь обрести единство и товарищество, необходимые для боя? Может ли командир после стольких уступок вновь обрести власть, без которой невозможно вести солдат в бой? Прав ли был Брусилов, поддавшись нагрянувшей грозе? Возможно ли сохранить авторитет после обрушившегося на армию кошмара?
Лично я не сомневался, что русский солдат в пекле атаки обретет свое несокрушимое хладнокровие и даже воинственное воодушевление. Но я опасался, что у него недостанет моральной силы выдержать после атаки испытание, тяжелее пулеметов и штыкового боя, – испытание изнуряющего пассивного ожидания на захваченных позициях.
Однако наступление все же должно было начаться. Мне разрешили присутствовать и продвигаться вместе с полком. Ночью вновь загрохотали пушки. Горизонт осветился снопами света, рвущегося к тучам. Вдалеке все горело, а до нас доносился только отдаленный рокот и время от времени глухие удары более мощных снарядов. Мы прекрасно отдавали себе отчет, сколько боли, страданий и разрушений несут эти бомбардировки. Но всех нас переполняло чувство удовлетворения, и мы улыбались, слыша адский гул, в то время как луна серебрила верхушки леса на холмах.
Приближался дружный крик «ура!» и отдавался эхом в долине. Это Керенский, он без устали объезжал дивизии, которым завтра нужно было идти в бой. Революция, как царизм, заявляла свои права на человеческую жизнь. По существу, она мало что изменила, и ее самые торжественные обещания перед бесстрастным ликом смерти выглядели легковесно. Я уже много раз замечал недоумение на лице простого человека, вдруг осознавшего ничтожность своих прав и тяжесть необъятных обязанностей.
1 июля 1917 г.
В 5 часов утра я отправился пешком на командный пост 7-го Сибирского армейского корпуса. Там я встретил командующего генерала [В. А.] Лавдовского и начальника его штаба генерала [А. Г.] Линева. Они были довольны артподготовкой – точной благодаря хорошей погоде, и французской авиацией, которая тоже хорошо помогла[152]152
В составе Юго-Западного фронта в 1917 г. действовали эскадрильи Французского авиационного дивизиона № 581 и 582.
[Закрыть]. Атака начнется в 10. Батареи продолжают вести огонь, но сдержанно. Шквал огня обрушится в 9.
Вместе с полковником, осуществляющим связь с фронтом, я прибываю к генералу [Н. А.] Савельеву, он командует дивизией[153]153
13-й Сибирской стрелковой дивизией.
[Закрыть], которая поведет главную атаку. Генерал принимает меня на посту наблюдения и объясняет суть маневра. У немцев здесь очень сильная позиция, они окопались на вершине холма Дзикеланы, по линии противосклона. Позиции немцев вклиниваются в русский фронт и находятся на высоте 132 метров над долиной Злота-Липа.
В Дзикеланах отлично организованная система траншей и редутов, пехота сможет их взять только при мощнейшей артподготовке, которая и производилась на протяжении двух с половиной дней. То, что Дзикеланы вдаются в нашу линию, облегчило артиллерии прицельный и крайне концентрированный огонь. Теперь можно надеяться, что вражеская позиция «созрела для атаки» (немцы называют это состояние sturmreif[154]154
Подготовленный для штурма (нем.).
[Закрыть]). Первое направление – это центр Дзикеланов, второе – Белый редут, он также хорошо укреплен и доминирует над долиной Липа, третье направление – Мислувка. Приступ будет осуществлен четырьмя полками, которые обозначены на листке как I, II, III и IV. Против них будет не менее пяти полков неприятеля.
Первыми пойдут в атаку полки I и II и пробьются к линии А – А. В это время выдвинется полк III и направится к Белому редуту. Полк IV, резервный, отправит два батальона, чтобы поддержать с флангов главную атаку.
9 часов. Бешеный огонь артиллерии. Вершина Дзикеланы окутана облаком дыма и пыли с черными столбами и белыми шариками. Мне едва хватит времени добраться до первой линии. Скоро атака.
Свинцовое небо дышит жаром. Я шагаю пешком по долине. На расстоянии 300–500 метров расположены посты. На каждом я должен поднять солдата, который проводит меня до следующего, а там его сменит новый товарищ. Я теряю драгоценное время, потому что на постах люди просто спят, мне приходится объяснять, кто я, и рассеивать подозрения, которые всегда сопутствуют ленивому нежеланию делать что-либо.
Сначала я вижу резервные подразделения, они ждут внизу за дамбой железной дороги, другие выдвинуты ближе к холму, они пойдут в дело, если первые подразделения не добьются успеха. Их разместили в щелях, в земляных укрытиях, очень похожих на те, что я видел в Аргоне и, в частности, в Фур-де-Пари в 1916 г.
Неприятель, похоже, заметил подозрительное движение в наших линиях. Над склоном, который мы занимаем, и откуда через четверть часа начнется атака, начинает рваться шрапнель. В движении вперед возникает заминка.
Я вижу солдат, которые возвращаются и снова устраиваются в укрытиях, где им сейчас нечего делать. Им кричат: «Чего, ребята, вернулись? Вперед!» Они нехотя возвращаются в ряды.
Колонны идут вдоль траншей по направлению к линии боя. Одни уверенно шагают вперед с блестящими глазами, другие идут без энтузиазма. Нужно хорошо понимать, что ни один полк не жаждет броситься на врага. Я бы даже назвал «добровольцами» тех, кто сейчас, как я вижу, направляется к линии наступления[155]155
В Июньском наступлении 1917 г. было задействовано большое число ударных добровольческих частей. Мощная артиллерийская подготовка и действия ударных частей позволили русским войскам в первые два дня наступления захватить передовые позиции противника и добиться некоторого тактического успеха. Но большинство полков шло в наступление неохотно. В ряде случаев, подойдя к оставленным противником позициям, пехота возвращалась назад, под предлогом того, что артиллерия разрушила неприятельские укрепления и в них нельзя оставаться на ночлег. Дальнейшее продвижение 7-й и 11-й армии остановилось. 23 июня свое наступление начала 8-я армия Юго-Западного фронта, командующий которой генерал-лейтенант Л. Г. Корнилов сосредоточил для прорыва свои лучшие части. Несмотря на то что первоначально удар по слабым австрийским частям имел большой успех, дальнейшее продвижение вскоре остановилось – повторилась та же картина, что и на фронтах двух других армий. Начинавшие наступление ударные части понесли большие потери и уже не могли вести активных боевых действий, в то время как обычные полки отказывались идти в атаку. Войсковые части стали обсуждать получаемые приказы командования в «комитетах» и постоянно митинговать. К 1–2 июля наступление армий Юго-Западного фронта окончательно выдохлось. Потеряв отборные ударные части (по данным, приводимым военным историком генерал-лейтенантом Н. Н. Головиным, потери составили 1222 офицера и 37 500 солдат, что имело катастрофические последствия, так как в массе своей они пришлись на «ударные» части), армии фронта оказались не только неспособными идти в наступление, но и неустойчивыми к любому нажиму со стороны противника.
[Закрыть].
На протяжении четырех месяцев им внушали, что сражаться – грех, старались высмеять тех, кто носит Георгиевские кресты за храбрость. Я понимаю, что многие колеблются и, наверное, сожалеют, что вчера приняли решение идти сражаться. А могли бы находиться в тылу, спокойно сидеть на травке, наслаждаться жизнью теплым июньским днем, общаясь с разношерстными жителями Малороссии, которые принимают их с таким радушием…
Немцы поначалу не отвечали на огонь русских батарей, надеясь, должно быть, что обстрел кончится и пехота не пойдет в атаку. Но теперь они стали обороняться всерьез, пустили газ и тяжелые снаряды, которые, разрываясь, обдают смертельным дождем осколков и камней.
Позиции противников во время боев под Дзикеланами
Вот и первые раненые. Они передвигаются по траншеям, лица раскраснелись, глаза горят. Они кричат: «Вперед, товарищи!» «Ребята! Вперед! Раскрошите их на куски!» Здоровенный парень с перебитой ногой орет: «Австрийцев побили, кончайте с немцами!» И страшные раны раненых в конце концов прибавляют мужества их товарищам.
Я в первый раз слышу, чтобы раненые выкрикивали это. Я помню раненых в лесах Волыни в 1915 г., помню на равнинах Галиции, они лежали на повозках, молча, не жалуясь, смиренные и задумчивые.
Они следили за вами кроткими страдальческими глазами и бессильной рукой пытались отдать салют. Они как бы предоставляли заниматься войной другим, она теперь их не касалась. Они ни за что не отвечали и ни на что не надеялись в своей жизни, наполненной нескончаемыми тяготами и лишениями. Они только страдали.
И как все изменилось сегодня. Эти солдаты воевали за свое, потому что они так захотели. Я не уверен, что они сражались за республику, как до этого сражались за империю. Но сейчас они страдали по своему желанию, как свободные люди, потому что возмещение, какого они ждали за свои беды, стоило ран, и они показывали их с гордостью.
Крики раненых, а они еще долго раздаются в траншеях, в конце концов раскачали солдат. По рядам ощутимо, явственно пробежало что-то вроде дрожи. Призыв товарищей, уже побывавших в пекле, разбудил чувство братства в тех, кто шел позади.
Я так часто видел внезапный подъем у русских, не спешащих потратить свою энергию, но тратящих себя без остатка, если вдруг какая-то идея завладела ими!
Все колбания отброшены! И я увидел, как двинулись вперед эти солдаты, храбрые солдаты, лучшие солдаты в мире. Я уже видел не раз при царе, как ходили эти солдаты на приступ.
