Текст книги "Шерлок Холмс и уэльские тайны"

Автор книги: Ллойд, Биггл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Что вы могли бы сказать о Кайле Конноре?

Мадрин помолчал, обдумывая ответ.

– Он, безусловно, человек богатый, и у него масса свободного времени. Но ведь у него парализованы ноги. Разветвлённая организация требует постоянных поездок. В его положении они невозможны. Или я ошибаюсь?

– Есть и другие богатые люди и предприниматели, – сказал Холмс. – Например, семейство Прайс-Джонс из Ньютауна. Их фабрики экспортируют товар за пределы страны. Не могли бы они взять на себя руководство организацией?

Мадрин решительно покачал головой.

– Сэр Прайс, конечно, блестящий организатор. Он начинал с мануфактурной лавки, а теперь продукция его фабрик известна по всему миру. Но сейчас он уже старый человек и отошёл от дел. Говорят, он впал в старческий маразм. Его старший сын, полковник, управляет производством, заседает в парламенте, так что ему не до заговоров.

– Кто ещё? – настаивал Холмс.

– Есть ещё владельцы поместий, но никто из них не может сравниться по богатству с Эмериком Тромблеем.

– Как бы там ни было, – заключил Холмс и встал, – где-то совсем недалеко от нас находится руководитель мощной организации. Хорошенько поразмыслите над тем, кто бы это мог быть.

К заходу солнца туман исчез, словно его и не бывало. Небо на западе стало голубым, по нему плыли прозрачные облачка, и не верилось, что мы два дня прожили в тумане, когда ничего нельзя было видеть на расстоянии вытянутой руки.

– Мы и сегодня поедем в Тиневидд? – осведомился я.

– Конечно, – ответил Холмс. – Необходимо исследовать каждую возможность, чтобы найти ключ к загадке.

Мы с Мадрином ещё раз заглянули в «Старую таверну» в надежде узнать что-нибудь о Рисе Парри, но вернулись ни с чем.

Оставив лошадь Холмса и наших пони в приглянувшейся нам рощице, мы пришли пешком в Тиневидд.

Нас опять поджидал Гервин Пью. Ночь была лунной, и Шерлок Холмс разместил нас немного иначе, чем вчера. Я остался в сарайчике и должен был наблюдать за берегом озера и домом. Мадрин занял пост позади хозяйственных построек, а Шерлок Холмс выбрал такое место, с которого мог видеть всю панораму целиком.

Ветер стих, гладь озера казалась почти зеркальной. Стемнело. Где-то за озером опять заухала сова и смолкла. В доме погасили свечи, и в мире разлились тишина и покой.

Я изредка посматривал на часы. Когда стрелка подошла к двенадцати, я начал клевать носом. Проснулся я от крика совы, прозвучавшего где-то совсем близко.

Посмотрев на дом, я не поверил своим глазам: из раскрытого окна второго этажа, цепко ухватившись руками за железную трубу, спускалась фигура в купальном костюме. У меня не было никаких сомнений, что это Кайл Коннор.

Достигнув земли, он встал на руки, пересёк довольно быстро лужайку и по мосткам осторожно спустился в воду. Луна зашла за горизонт, и стало совсем темно.

Вдруг я заметил на тёмной воде ещё более тёмное пятно. Оно двигалось от противоположного берега к нам. Секунда – сверкнула вспышка, и прогремел выстрел. Я кинулся к озеру, и в этот момент за первым выстрелом последовали другие. Ко мне подбежал Мадрин, и мы стояли, напряжённо вглядываясь в темноту, пытаясь понять, что же происходит. Несколько в стороне от нас тоже прозвучало несколько выстрелов, и я понял, что это стреляет Холмс. Он сделал ещё два выстрела, после чего наступила тишина, которую нарушил громкий всплеск воды на озере.

Подошёл Холмс, и мы втроём стали ждать дальнейших событий.

– Давайте спустим на воду лодку, – наконец предложил Мадрин.

– В темноте мы не сможем ничего рассмотреть, – возразил Холмс. – Кроме того, противоположный берег сильно зарос кустарником. Поедем на лодке, когда рассветёт.

– Итак, к двум убийствам прибавилось третье, – подытожил я с горечью.

– Пока мы можем утверждать только, что на Коннора было совершено покушение. Когда он стал спускаться из окна, прозвучал сигнал – крик совы, и от противоположного берега отплыла лодка, в которой сидел тот, кто намеревался его убить.

– Что же теперь делать? – спросил я.

– Ждать, – ответил Холмс. – Может быть, он позовёт на помощь, может быть, ещё вернётся. И конечно, ждать, когда рассветёт.

Выстрелы разбудили весь дом. Мы слышали, как миссис Пью кричала: «Y tylluan! Y tylluan! Сова! Сова!» Женщина была уверена, что зловещий крик совы оповещал о гибели Коннора. До рассвета в доме никто не сомкнул глаз.

Когда взошло солнце, Холмс решил, что пора действовать:

– Попытаемся расследовать события этой ночи. Очень хотелось бы знать: драма это или низкий фарс?

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Я взялся за вёсла, Шерлок Холмс сел на носу и отдавал приказания, а Мадрин расположился на корме. Лодка двигалась по периметру озера от того места, где ночью стоял Шерлок Холмс. Он просил меня держаться как можно ближе к берегу. Я понимал, что он надеялся обнаружить то место, где Коннор мог выбраться на сушу; в то же время Холмс хотел остаться незамеченным, потому что в этой открытой местности любой человек с биноклем мог хорошо видеть, кто находится в лодке.

Достигнув точки, противоположной мосткам фермы Коннора, мы заметили поломанные кусты. Проехав чуть дальше, мы пробрались сквозь кустарник к тому месту, и Холмс начал свой скрупулёзный осмотр. Прежде всего он обнаружил капельки крови на листьях, а затем и лошадиный помёт. Это доказывало, что лошади стояли здесь долго.

– Интересно, что мы не слышали ни лошадиного ржания, ни фырканья, – отметил Холмс.

Мы с Мадрином кивнули, и он добавил:

– Обратите внимание, что нет следов от копыт.

– Они были обернуты тряпками, – сказал я.

– Очевидно, – согласился Холмс. – Судя по количеству помёта, лошадей было три. Когда Коннор достиг берега, двое друзей помогли ему выбраться из воды и посадили на лошадь.

Я обшарил вслед за Холмсом поросший густым кустарником берег. Действительно, на мокром песке были следы сапог. Причём оба друга Коннора, очевидно, вошли в воду и вытащили его на берег. Я вернулся к Холмсу и Мадрину.

– Мне кажется, Коннор серьёзно не пострадал, – сказал я. – Это удивительно, ведь стрелявший разрядил в него целую обойму.

– Коннор прекрасный пловец, Портер, – отозвался Холмс. – Он, очевидно, нырнул, когда раздался первый выстрел. Это спасло ему жизнь. Ну а теперь попытаемся найти место, где спрятана лодка тех, кто на него покушался.

Мы опять направили нашу лодку вдоль берега. Я бы ничего не заметил, если бы не Холмс. Он попросил меня повернуть назад, и мы нашли под нависшими над водой ветвями странный предмет, похожий на большой таз неправильной формы.

– Это же коракл! – воскликнул Холмс. – Как это я не догадался сразу! Скажите, Мадрин, часто местные жители пользуются такими лодками?

– Ни разу не видел такую, – ответил Мадрин. – Не представляю, как тот, кто находился в ней, притащил её сюда и остался незамеченным.

– Видимо, он смастерил её прямо на месте, – заключил Холмс. – Посмотрите, прутья совсем свежие.

Лодка была сделана из прутьев ивняка и орешника и обтянута просмолённой парусиной. Это судёнышко могло в любую минуту перевернуться или, зачерпнув воды, пойти ко дну. Я даже отчасти с восхищением подумал о человеке, который плыл в ней, да ещё и стрелял при этом. Холмс показал нам две дырочки в борту лодки.

– Когда я начал стрельбу и попал, сидевший в лодке спрыгнул в воду. Это также помогло Коннору спастись. Блокнот с вами, Портер? Зарисуйте коракл. Между прочим, такие лодки делали ещё до прихода римлян.

Пока я выполнял замеры и набрасывал эскиз, Мадрин и Холмс обсуждали вопрос, что делать с лодкой и как не вызвать подозрений убийцы.

– Это не имеет теперь никакого значения, – сказал я. – Когда тот, кто плыл в ней, обнаружит, что лодки нет на месте, он сразу всё поймёт.

– Не думаю, что он вернётся, – возразил Холмс. – Вероятно, лодка сослужила свою службу. Но если он даже вернётся, пусть думает, будто её взяли друзья Коннора. Чем больше неопределённости, тем лучше.

Мы спрятали коракл в другом месте и, так же вдоль берега, вернулись к мосткам.

Увидев нас, миссис Пью сообщила:

– Мистер Коннор прислал записку, – и отдала её Холмсу.

Он прочитал её и передал мне. Вот её текст:

«Неожиданно получив от своих друзей письмо, я вынужден немедленно покинуть дом. Прошу обо мне не беспокоиться. Надеюсь, в моё отсутствие всё будет в порядке и в доме, и в хозяйстве. Я напишу Вам, как только станет ясно, сколько времени продлится моя поездка».

– Это точно его рука? – спросил Холмс.

– Конечно. – заверила миссис Пью. – Я хорошо знаю его почерк.

– Ну что ж, – сказал Холмс. – Я рад, что ночное приключение закончилось благополучно.

Кервин Пью подвёл нам лошадей, мы сели на них и поехали в Пентредервидд.

– Коннор находится где-то недалеко отсюда, – проговорил задумчиво Шерлок Холмс. – Интересно, задержится ли он тут надолго или отправится дальше. Надо будет поспрашивать в «Красном льве».

– Вы считаете, – сказал я, – что и в первый раз это были не грабители, как опасалась миссис Пью, а сам Коннор, возвращавшийся домой после ночной встречи с кем-то?

– Я знал это с самого начала, – последовал ответ Холмса. Остановив лошадь, он посмотрел на нас. – Только не говорите мне, будто вы этого не знали!

Я растерялся и не знал, что отвечать.

– Портер! Вы пожимали ему руку вчера и позавчера. Неужели вы не заметили, что она вся в мозолях?

– Я подумал, это из-за того, что он постоянно крутит колёса и рычаги кресла.

– С рычагами и колёсами справился бы и ребёнок. А вот чтобы спуститься вниз по трубе и потом пройти на руках довольно значительное расстояние, требуется большая физическая сила. Во время этих прогулок его ладони сильно загрубели. Кроме того, вы ведь видели отпечаток его руки возле дома?

– Я полагал, что его оставил кто-то другой.

Шерлок Холмс фыркнул и пустил лошадь вперёд. В Пентредервидде мы с Мадрином поехали домой, а Холмс отправился на полустанок. Он скоро вернулся и, заехав к нам по пути в дом священника, сообщил, что на полустанке никто не видел человека, похожего на Коннора.

Мадрин попросил меня оставить его одного на сеновале – он хотел порепетировать чтение своего стихотворения.

– Не замечаешь, как бегут дни, – сказал я. – Неужели сегодня уже суббота?

Я прошёлся по деревне и заглянул в «Сказочную корову». С полчаса я совершенно без толку слушал непонятные мне разговоры, чувствуя на себе недоверчивые взгляды, потом вернулся к Мадрину.

В доме было тихо: Мервин и дети ушли работать в поле. Я взял валлийско-английский словарь, но вскоре отложил его в сторону – события этой ночи не давали мне покоя. Они ясно говорили о том, что кто-то хотел убить Коннора, и это запутывало расследование ещё больше.

Наконец появился Мадрин.

– Я сделал так, как вы советовали, – сказал он. – В стихотворении говорится о добрых делах Элинор Тромблей, о её помощи бедным людям и о том, как они опечалены её смертью. Вот послушайте, как оно звучит.

– Прекрасно, – сказал я, выслушав его. – Надеюсь, Эмерик Тромблей оценит ваш талант, Дафидд.

Было четверть восьмого, когда мы отправились на сборище к Эмерику Тромблею. Мы ехали трусцой на своих пони, и нас несколько раз обгоняли кареты и коляски. Наконец мы свернули на дорогу, идущую в Тромблей-Холл, и через полчаса оказались у ворот в каменной ограде. Рядом стоял домик привратника. За оградой был большой пруд, дальше – парк и, наконец, белое здание с колоннами.

Когда мальчик, помощник конюха, увёл наших пони, нас встретил в вестибюле англичанин-дворецкий и проводил в библиотеку. Там уже собрались гости. Я сразу узнал Эмерика Тромблея, одетого в элегантный коричневый костюм (что, конечно, говорило об окончании траура по умершей жене), преподобного Изикела Брауна, небезызвестного Хаггарта Батта, а также доктора Дэвиса Морриса, которого встречал пару раз на улице в Пентредервидде. Это был очень живой, маленький человечек со сморщенным, как печёное яблоко, лицом, пользовавшийся огромным уважением местных жителей за то, что не делал разницы между богатыми и бедными пациентами. Был здесь и Уэйн Веллинг, с которым я мог считать себя в какой-то степени знакомым, хотя разговаривал с ним всего один раз, в Ньютауне на другой день после приезда.

Больше я здесь никого не знал, а Эмерик Тромблей не счёл нужным представить ни меня, ни Мадрина своим гостям. Все валлийцы, включая меня, Мадрина и Веллинга, держались в стороне от остальных, то ли потому, что презирали английских выскочек, захвативших власть в их родной стране, то ли потому, что эти выскочки поставили дело так, чтобы валлийцы знали своё место.

Всё это мне было не внове. Я рано потерял отца, узнал изнурительный труд, зарабатывая на жизнь себе и больной матери. Мне был запрещён вход в общество богатых людей. И даже теперь, когда я стал ассистентом Шерлока Холмса, эти люди всего лишь терпели меня, поскольку я бывал им иногда нужен.

Я взглянул на Веллинга, который в общем-то ничем от меня не отличался: он тоже был наёмным работником, услуги которого принимались и оплачивались, хотя, возможно, и не так щедро, как ему бы хотелось. Он с интересом рассматривал людей из другого лагеря, и на его губах играла чуть заметная ироническая улыбка.

Острее всего состояние отверженности переживал, конечно, Мадрин, валлийский поэт. Он знал, что английская аудитория смотрит на него свысока, причём независимо от того, принимает ли он от английского патрона вознаграждение за свои стихи или нет.

– Ну как ваши успехи в валлийском? – спросил меня подошедший Веллинг.

– Cadair ydy hwn – это кресло, – проговорил я, вспомнив урок, который дали мне Меган и Гвенда, – но я пока не знаю, как сказать: «Позвольте мне сесть».

Веллинг весело рассмеялся.

– Есть валлийская пословица: «Dyfal done а dyrry garreg». Она означает: «Долби камень, и он расколется».

– Буду долбить. Но у меня сложилось впечатление, что в валлийском языке много слов, которые просто невозможно выговорить.

Он опять рассмеялся и подвёл меня к книжным полкам. Достав небольшой томик, он открыл его, и я прочитал на титульном листе: Джон Торбек «Записки и воспоминания о путешествиях по Уэльсу». Книга была издана в Лондоне в 1749 году. Веллинг стал перелистывать страницы и, найдя нужное место, начал читать:

– «В валлийском языке прежде всего поражает его чистота, неиспорченность никакими диалектами. Латынь была исковеркана вандалами и прочими варварами, но этот язык остался абсолютно нетронутым. Однако с нагромождением в нём согласных дано справиться не каждому. Один из моих знакомых попытался произнести одно многосложное валлийское слово и чуть не задохнулся; нам пришлось похлопать его по спине и тем буквально спасти ему жизнь. И всё-таки необходимо признать, что это истинно британский язык, который развился на несколько столетий раньше грубого языка, называемого ныне английским».

Он захлопнул книгу, поставил её на полку и, посмотрев на Холмса, осведомился:

– Кто этот джентльмен рядом со священником?

– Его старый друг. Забыл, как его имя, – что-то связанное с дубинкой.

– Батт, – пришёл мне на помощь Мадрин. – Его прадед делал дубинки.

– Вспомнил, – сказал я. – Его зовут Хаггарт Батт. Он барышник, торгует лошадьми.

– Очень странно, что у священника такой друг, – заметил Веллинг.

– Они, кажется, учились вместе, – объяснил я. – Он довольно хорошо воспитан и, как я слышал, великолепно играет в шахматы.

– Всё понятно! – воскликнул Веллинг. – Всякий, кто играет в шахматы, становится другом священника. И всё же странно, что хорошо воспитанный человек барышничает на ярмарках. Пойду побеседую с ним. Попробую продать ему лошадь.

– Говорят, он такой ловкий торговец, что не успеете вы оглянуться, как он уже уговорит вас самого купить у него лошадь, – попытался я создать рекламу Холмсу.

К нашей группе присоединились братья Роберте, двое музыкантов из известной семьи арфистов, проживающей в Ньютауне. Они даже выступали перед королевой Викторией и уже были приглашены играть и петь перед королём Эдуардом и королевой Александрой во время их предстоящего визита в Уэльс. Они называли себя королевскими валлийскими арфистами. На Мадрина братья Роберте посматривали свысока, потому что он читал свои стихи без аккомпанемента.

Их выступление было действительно великолепно. Мне даже пришла в голову мысль научиться играть на валлийской арфе и аккомпанировать Холмсу, когда он станет играть на скрипке. Но я тотчас же выбросил эту мысль из головы, потому что представил себе реакцию Холмса. Я прошептал Мадрину на ухо, что восхищён игрой арфистов.

– В одной из валлийских триад говорится, – прошептал он в ответ, – что мужчине необходимы три вещи: верная жена, удобное мягкое кресло и хорошо настроенная арфа.

– Я никогда не слышал о триадах. Что это такое?

– Это высказывания по самым разным поводам: по истории, мифологии, литературе и так далее. Они всегда состоят из трёх утверждений.

– Вспомнил. У Борроу приводится триада о хорошей жене.

– Она верна, скромна и послушна. Она быстро работает, быстро всё замечает и быстро соображает. Она красива, имеет приятные манеры и невинное сердце. Она любит своего мужа, любит мир в семье и любит Бога. Этих триад множество.

Наконец наступил черёд Мадрина. Он продекламировал свои стихи с большим чувством. Реакция Эмерика Тромблея оказалась неожиданной – по крайней мере для меня: он прослезился. Вытерев платком глаза, он попросил Мадрина прочесть стихи ещё раз.

Потом позвали ужинать. Всех валлийцев, включая и королевских арфистов, разместили за отдельным столом. Здесь же сидели несколько слуг.

После ужина Веллинг и Хаггарт Батт куда-то исчезли вместе. Вскоре Веллинг вернулся.

– Этот Батт заядлый лошадник, – широко улыбнулся он.

– Ну, вы продали ему лошадь?

– Он только взглянул на неё и поднял меня на смех. Я, наверное, сам куплю у него лошадь. И всё же в нём есть что-то необычное, – закончил Уэйн Веллинг.

Остаток времени мы провели, наблюдая за гостями мистера Тромблея, которые весело беседовали между собой, не замечая нас. Я попросил Мадрина дать характеристики тем из гостей, кого он знает.

Среди них выделялся шестипудовый толстяк, на костюм которого, наверное, пошло неимоверное количество ткани. У него были похожие на сардельки пальцы, сальные седые волосы, а ходил он, переваливаясь из стороны в сторону. Его звали Седрик Ходсон. Мадрин полагал, что он способен на любую мерзость. Я возразил ему, что лишь на такую, которая не требует быстрых движений.

– Впрочем, он мог бы быть хорошим организатором, – предположил я.

Следующим лицом, которое привлекло моё внимание, оказался Лэнгдон Эллуорд – полная противоположность Ходсону. Он был высокий, тощий и напряжённый, как сжатая пружина. Он имел свору гончих, и благодаря ему в Уэльсе среди английских лендлордов стала популярной охота на лис. Он был непоседлив, горяч, и я мысленно вычеркнул его из числа тех, кто мог стоять во главе заговора.

Около дам увивались два джентльмена: Нолан Айвет, представительный седой господин лет за пятьдесят, и Джордж Массет, молоденький красавчик, оказывавший явное предпочтение юным девицам. Я был уверен, что эти двое к заговору не имеют никакого отношения.

Возле Эмерика Тромблея собралась группа из четырёх человек: Эрнест Ламбард, Кит Брейд, Рандольф Барг и Генри Армстед. Лица у всех были очень серьёзные – очевидно, обсуждались какие-то важные дела. К сожалению, я не мог приблизиться и послушать, о чём речь. Вся надежда была на то, что мистер Батт, который время от времени присоединялся к этому тесному кружку, сумеет извлечь полезную информацию из их разговоров.

«С точки зрения расследования этот вечер не дал ничего, – думал я. – Что же касается слёз Эмерика Тромблея, они могли быть вполне искренними – насколько бывает искренна игра хорошего актёра».

Когда нам подвели лошадей, Шерлок Холмс тихо заметил мне:

– Занятная коллекция потенциальных злодеев собралась на этом вечере, не правда ли, Портер? Не показался вам кто-нибудь из них подозрительным?

– Нет, сэр, – отвечал я. – Я не могу вообразить, почему кому-либо могло понадобиться убивать Глина Хьюса.

– Когда вы найдёте ответ на этот вопрос, наше расследование можно будет считать законченным, – проговорил Холмс серьёзно.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Мы вернулись домой после полуночи. Там нас уже несколько часов дожидался Чарльз Эванс – человек, ферма которого соседствовала с фермой Джека Парри. Он пришёл сообщить, что Рис Парри и Олбан Гриффитс уезжают в понедельник в Аберистуит, а затем собираются предпринять поездку по Уэльсу. Больше ему ничего не удалось узнать от Джека Парри. Я горячо поблагодарил Эванса за старания, но тот только пожал плечами. Я прекрасно понимал его: он был готов сделать что угодно, лишь бы помочь найти убийц своего друга.

Мы решили с Мадрином ехать завтра утром, чтобы уже быть на месте, когда они приедут в Аберистуит в понедельник, и начать за ними слежку. Мы не могли ехать с этой парочкой в одном поезде, – они легко бы нас заметили.

Утром я послал с Даффи записку Шерлоку Холмсу с просьбой прийти к нам. Узнав об отъезде Риса Парри и Олбана Гриффитса, мой патрон одобрил наш план и посоветовал ехать самым ранним поездом, в 5.45, в понедельник, так как на единственный воскресный поезд мы уже опоздали. Он велел нам поселиться в отеле «Королевский лев» и оставить для него записку на имя Хаггарта Батта у владельца табачной лавки по фамилии Мередит. Лавка находилась на Грейт-Дарк-гейт-стрит. Пообещав вскоре приехать в Аберистуит, он пожал нам руки и ушёл.

Было воскресенье, и Мадрин вместе с семьёй отправился в молельный дом, а я посетил церковь, где вместе с Хаггартом Баттом прослушал проповедь преподобного Изикела Брауна на тему псалма Давида: «Господь Пастырь мой, я ни в чём не буду нуждаться». Он пытался внушить собравшимся – разумеется, не называя имени, – что их добрый пастырь – Эмерик Тромблей и все их нужды будут удовлетворены со временем, ибо он богатый, мудрый и щедрый человек.

После обеда Мадрин с семьёй снова направился в молельный дом – на сей раз в воскресную школу, – а вечером им надлежало опять быть на общей молитве, и я подумал, что воскресенье для них такой же хлопотный день, как и все остальные.

После обеда я решил совершить прогулку. Выйдя за деревню, я поднялся на холм, сел на траву и стал смотреть на облака, холмы и долины. По дороге, которая соединяла Пентредервидд с железной дорогой, промчался всадник. Думаю, его лошадь удовлетворила бы самые строгие требования Хаггарта Батта. Было только непонятно, зачем так гнать лошадь, когда поезда нет и не предвидится.

Вечером я упомянул о всаднике, беседуя с Мадрином. Оказалось, что он тоже его видел. Это был Уэйн Веллинг.

– Как всегда, в спешке и на своей любимой лошади, – добавил Мадрин. – Он знает толк в лошадях, и ему поручено покупать их для нужд хозяйства – кроме тех, которые предназначаются лично для Эмерика Тромблея.

Была половина седьмого, когда мы сошли с поезда в Аберистуите. Следующий поезд прибывал в 11.45. Мы сняли номер в отеле «Королевский лев» и отправились погулять по городу, чтобы убить время. Оставив записку для Холмса в табачной лавке, мы повернули за угол и столкнулись нос к носу с Бентоном Тромблеем.

На нём был новый костюм, хотя и явно купленный в магазине готового платья, а не сшитый на заказ; он подстригся и даже поправился, словно только и делал последнюю неделю, что отъедался на банкетах. Короче, перед нами был довольный жизнью человек, а не прежний бедный клерк.

Узнав, что мы только что приехали, он пригласил нас на свою завтрашнюю лекцию в университет. Как и в прошлый понедельник, он снабдил нас пригласительными билетами с буквой «О» и своими инициалами внутри буквы. Мы пообещали прийти. Всё равно наши подопечные, Олбан Гриффитс и Рис Парри, не пропустят эту лекцию.

С поезда в 11.45 не сошёл никто из интересующих нас лиц. Следующий поезд был в 14.00. Мы решили пока посмотреть на знаменитую набережную, которой приезжали полюбоваться туристы и отдыхающие, – ведь Аберистуит был одним из самых популярных морских курортов.

В путеводителе, который я прихватил с собой, отправляясь в Уэльс, говорилось, что набережная, начинаясь на юге, там, где река Истуит впадает в залив Кардиган, проходит мимо здания университета, возле которого построен прогулочный мол с павильоном, и заканчивается эспланадой Королевы Виктории. Немного к югу находятся развалины замка двенадцатого века, в котором Карл I устроил монетный двор и который был разрушен Кромвелем. На севере набережная граничила с высоким холмом Конститьюшн-Хилл; на вершину холма вела канатная дорога.

Мы не спеша шли по набережной. Был час отлива. Некоторые из отдыхающих в купальных костюмах забрались на огромные камни, выступившие из воды. Другие прогуливались по пляжу в роскошных нарядах, словно собрались на бал или в оперу. Женщины раскрыли над головами цветные зонтики. И за всё это время до моего слуха не донеслось ни одного слова, произнесённого по-валлийски.

Внезапно я почувствовал какую-то тревогу. С тех пор как я работаю вместе с Холмсом, я научился инстинктивно чувствовать за собой слежку. Я незаметно осмотрелся. Маленький, неряшливого вида субъект в фетровой шляпе и помятом костюме, словно он спал в нём не раздеваясь, пытался следовать за нами по пятам.

– Послушайте, Дафидд, – сказал я, – подождите меня вон в том кафе, мне надо отправить телеграмму. Я скоро вернусь.

Мадрин кивнул и пошёл к стоявшим перед кафе столикам. Я же повернул и, догнав большую группу туристов, смешался с ней. Человек в помятом костюме заметался, потеряв меня из виду, потом пожал плечами и направился к одному из особняков на набережной.

Я двинулся за ним – отчасти из чистого любопытства, отчасти потому, что не люблю, когда профаны в нашем деле путаются под ногами. Особняк оказался пансионом для отдыхающих. Человек вошёл в него, и я последовал за ним. Я поднялся вместе с ним на третий этаж. Он открыл ключом дверь под номером 18 и скрылся за ней, так ни разу и не оглянувшись. Я быстро осмотрелся: слева от меня была дверь под номером 17, справа – под номером 19.

Я спустился на первый этаж и разыскал хозяйку пансиона. Она не хотела сдавать мне 19-й номер, потому что я не собирался у неё столоваться – ведь этот человек тотчас бы меня узнал, – а ей хотелось получить плату не только за номер, но и за питание. Наконец мы столковались – я дал ей деньги вперёд за неделю и оставил номер за собой. В книге для приезжих я зарегистрировался как Эдвард Гэтуорд из Лондона.

Мадрин пришёл в ужас, когда узнал, какую сумму мне пришлось выложить. Не знаю, успокоил я его или нет, сказав, что Шерлок Холмс смотрит сквозь пальцы на всякие траты, если благодаря им открываются новые возможности расследования.

Рис Парри и Олбан Гриффитс сошли с поезда, когда часы на фасаде вокзала показывали без пятнадцати шесть. В руках у них были небольшие чемоданчики; оба, не заходя никуда, сразу же зашагали на набережную. Как заправские туристы, постояли минут пятнадцать, опираясь на парапет, точно не могли оторвать глаз от морского простора. Мы с Мадрином наблюдали за ними издали.

Субъект в помятом костюме вдруг тоже вынырнул откуда-то и остановился шагах в двадцати от Гриффитса и Парри. И всё время, пока они стояли, делая вид, будто любуются панорамой, он медленно подбирался к ним. Как только они пошли по набережной, человечек двинулся за ними. Мы с Мадрином сделали то же самое.

– Интересно, знает ли он валлийский? – сказал я Мадрину.

– Наверное, раз прислушивается к их разговору, – ответил он.

Наконец Гриффитс и Парри вошли в небольшой отель. Субъект тотчас развернулся и исчез в направлении особняка, где я снял комнату.

Мы прошли к кафе и сели за один из столиков у входа. Попросив официанта принести пива, мы всё время поглядывали то на особняк, то на отель.

– Обратите внимание, – заметил Мадрин, – официант сделал вид, будто не понимает меня, когда я заговорил на валлийском. И с горечью добавил: – И это происходит в самом центре Уэльса!

– Возможно, он просто не хочет говорить по-валлийски, потому что туристы и приезжие говорят только по-английски. Между прочим, я хотел бы провести один эксперимент.

– А что надо делать мне? – оживился Мадрин.

– Вы будете давать мне урок валлийского.

Это он был готов делать всегда. Я повторял за Мадрином слова, пока мы пили пиво, и потом, когда опять гуляли по набережной. Человечек в шляпе появился на улице, едва мы вышли из кафе, и как тень следовал за нами. Мы не обращали на него внимания, пока я не посчитал эксперимент законченным. Но теперь от нашего сыщика оказалось трудно отделаться. Меня это начало злить. Я велел Мадрину идти в кафе, а сам отправился в другую сторону. Сделав несколько шагов, я обернулся. Человечек плёлся назад к своему обиталищу.

Итак, каждый из нас в отдельности его не интересовал. Ему было важно только подслушать наши разговоры друг с другом. Я присоединился к Мадрину в кафе, и мы опять стали пить пиво, следить за отелем и особняком и смотреть на залив и на публику на набережной. В празднично одетой толпе гуляющих выделялись девушки в строгих чёрных костюмах с книгами в руках. Они о чём-то весело болтали между собой, спеша в университет.

– Вы учились в университете? – спросил я Мадрина. Он покачал головой. – Я был уверен, что вы его окончили.

– Странно, что мистер Сандерс ничего вам не сообщил, – сказал Мадрин. – Я был не только товарищем детских игр Бентона Тромблея – причём мне было велено никогда не выходить в них победителем, – но и занимался вместе с ним с учителями, которые жили в Тромблей-Холле. Это началось, когда мне исполнилось десять лет. Эмерик Тромблей очень хорошо относился ко мне.

– Значит, вы получили такое же образование, как и его сын?

– Не берусь судить. Один из учителей говорил, что я очень способный ученик. Очевидно, это и помешало мне стать хорошим валлийским поэтом.

– Думаю, что вы знаете больше, чем студенты здешнего университета, – заметил я.

Мадрин опять покачал головой.

– К сожалению, я не получил систематического образования. В моих знаниях есть масса пробелов. Какие-то из них мне удалось заполнить, какие-то – нет.

Я только собрался возразить, что он скромничает, но тут из отеля появились Гриффитс и Парри. Я попросил Мадрина смотреть за особняком, а сам не отрывал глаз от своих старых знакомых, которые не спеша прогуливались по набережной.

– Он вышел из дома, – сообщил Мадрин, имея в виду, конечно, человечка в шляпе и помятой одежде.

– Мистика какая-то, – тихо проговорил я. – Откуда он знал, что они вышли из отеля? Он не мог их видеть – окна его комнаты смотрят во двор.

– Всё очень просто, – отозвался Мадрин. – Он колдун.

– Ну вот, начинается, – проворчал я, – «огоньки смерти», совы, водяные лошади, а теперь ещё и колдуны. Много в Уэльсе колдунов?