355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ллойд Арнольд Браун » История географических карт » Текст книги (страница 12)
История географических карт
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 09:11

Текст книги "История географических карт"


Автор книги: Ллойд Арнольд Браун



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Во-вторых, если бы оказалось, что за мысом существуют христианские колонии и безопасные гавани, то оттуда, по всей видимости, можно было бы в обмен на португальские изделия привозить множество необычных товаров, причем с большой выгодой «для наших соотечественников», как писал Азурара. Третья причина состояла в том, что если мавры в Африке действительно так многочисленны и могущественны, как о том говорят, то названному принцу, «как любому разумному человеку, обладающему естественной предусмотрительностью», следовало бы выяснить силу врага и пределы его могущества.

Четвертая причина, говорил Азурара, – то, что за тридцать один год войны с маврами «он не нашел ни одного христианского короля или принца за пределами своих земель, который во имя любви к Господу нашему Иисусу Христу согласился бы помочь ему в этой войне. Поэтому он пытался выяснить, не найдется ли в этих местах христианских принцев, в которых любовь к Христу сильна настолько, что они согласились бы оказать ему помощь против врагов веры». Если говорить более определенно, то принц Энрике жаждал получить информацию о царстве Пресвитера Иоанна и об Индиях. И наконец, пятой причиной было огромное желание Энрике «послужить делу Господа нашего Иисуса Христа и привести к нему все души, которые нуждаются во спасении…».

Если воспринимать указ 1443 г. буквально, то получится, что части португальских мореходов в то время хотелось заняться самостоятельными исследованиями и не докладывать об их результатах принцу Энрике; другими словами, в интересах государства их приходилось сдерживать. Но сам Азурара, кажется, считал, что никто не осмеливался заходить за мыс Бохадор, поскольку моряки до сих пор верили, что за этой точкой «нет ни людских племен, ни обитаемых мест; а земли столь же обильны песком, как пустыни Ливии, где нет ни воды, ни деревьев, ни зеленых трав, а море столь мелкое, что за целую лигу от берега глубина не превышает сажени, а течения столь ужасны, что ни одно судно, миновавшее мыс, не сможет вернуться назад».

Принц Энрике был энергичным лидером, и ему, по всей видимости, удалось выполнить все пять задач, перечисленных Азурарой, – за исключением того, что он не нашел царства Пресвитера Иоанна и не получил поддержки этого государя в войне против мавров. Ему нужна была информация о побережье Гвинеи (то есть Африки) и Западного океана. Первая из серии исследовательских экспедиций стартовала в 1415 г. под командованием Жуана де Трасто. Ходили многочисленные слухи о маврах на побережье и экспедициях по колонизации острова Мадейра и Канарских островов, но каждый капитан, который выходил в море под флагом принца Энрике, получал указания и приказ обогнуть мыс Бохадор и доложить о том, что он там обнаружил. Принц лично и очень подробно расспрашивал каждого вернувшегося капитана; составленные ими карты тщательно изучались, а корабли как можно быстрее оснащались для следующего похода. В 1419 г. дон Энрике был назначен правителем королевства Альгарве в южной провинции Португалии. На мысе Сагриш, недалеко от мыса Сен-Винсент, он основал поселение под названием «Город Принца» (Вилла-до-Инфанте). Там был сооружен морской арсенал, и именно там принц Энрике провел значительную часть своей жизни.

В 1434 г., после того как многие корабли Энрике потерпели неудачу, очередная экспедиция под командованием Жиля Эанеша обогнула наконец мыс. На следующий год Аффонсу Гонсалеш Балдая, виночерпий Энрике, сумел проплыть на 50 лиг дальше и вернуться обратно. К 1436 г. португальские мореплаватели прошли на юг почти до мыса Белого, или Кабо-Бланко. В 1441 г. принц Энрике, чьи морские проекты всегда подвергались нападкам как дорогие и нелепые, получил неожиданную прибыль. В тот год Антам Гонсалеш вернулся из-за Бохадора не с пустыми руками. Он привез рабов и золотой песок с побережья Гвинеи. Начиная с этого момента у Энрике не было недостатка в поддержке придворных чиновников и мореходов-скептиков. В том же году Нуньо Тристам добрался наконец до самого мыса Белого. Купцы и моряки тут же позабыли свой страх перед опасностями моря Тьмы и съехались из Лиссабона, Лагуша и других городов, чтобы предложить принцу Энрике свои услуги.

В 1442 г. Тристам достиг залива Аргим и построил там укрепленный форт, который стал базой для коротких экспедиций за рабами. Между 1444 и 1446 гг. с разрешения принца Энрике в Гвинею отплыло более сорока судов. В 1445 г. Тристам и Диниш Диаш достигли Сенегала, и в том же году Диаш обогнул мыс Зеленый, или Кабо-Верде. В 1446 г. Алвару Фернандеш прошел за мыс Зеленый на 110 лиг, то есть почти до Сьерра-Леоне.

По всей видимости, это самая южная точка, где успели побывать португальские мореплаватели до 1460 г. – года смерти Энрике Мореплавателя. Тем не менее за это время удалось собрать большое количество дополнительной информации. Например, Жуан Фернандеш провел семь месяцев среди аборигенов аргимского побережья и после возвращения в Португалию составил первое достоверное описание района Сахары, сделанное европейцем. Алвизе Кадамосто – венецианский мореплаватель на службе принца Энрике – побывал на Мадейре и Канарских островах, а в 1455 г. прошел вдоль побережья Сахары. Он исследовал реку Сенегал, по которой, судя по его докладам, португальцы и до него поднимались на 60 миль от устья. Он исследовал устье Гамбии и там наблюдал в небе «южную колесницу» (Южный Крест). В следующем году он по поручению Энрике вновь вышел в море. На пути к Сенегалу и южным землям за ним после мыса Белого его корабль подхватил штормовой ветер и отнес далеко в открытое море. Можно сказать, что встречный ветер буквально заставил его открыть острова Зеленого Мыса, или Кабо-Верде. Исследовав острова Боавишта и Сантьягу, он вернулся к африканскому побережью и посетил реки Гамбия, Рио-Гранде и Геба.

При финансировании своих морских проектов – особенно в первые годы, когда правительство с беспокойством следило, как уходят немалые средства, и хотело хотя бы иногда получать что-нибудь взамен, – Энрике Мореплаватель проявил себя как изобретательный дипломат. Дон Энрике был Великим магистром ордена Христа, и его корабли ходили под флагом ордена. Он не стеснялся использовать доходы ордена для финансирования своих экспедиций, а имя ордена – для того чтобы добиться от папы Евгения IV официального признания земель, открытых именем Христа. Позже, когда его исследовательские путешествия начали приносить прибыль, Энрике милостиво даровал ордену множество привилегий в новооткрытых землях, включая десятину с острова Сан-Мигел в Азорском архипелаге и половину доходов от продажи сахара с этого острова, десятую часть от всех гвинейских товаров, церковные налоги Мадейры и др. Сотрудничество оказалось плодотворным и взаимовыгодным.

Принц Энрике носил титул «защитника португальской учености». На самом деле он был больше чем просто «покровителем». Известно, что он учредил должность профессора теологии, а может быть, еще и математики и медицины в университете Лиссабона. Известно также, что в 1431 г. он обеспечил жильем и преподавателей, и студентов. Говорили еще, что он основал школу навигации и картографии, но историк Жоао де Баррош говорит только, что Энрике пригласил некоего мастера Жакоме с Майорки и несколько математиков – арабов и евреев, – чтобы они более качественно учили его капитанов и штурманов искусству навигации и изготовления карт и навигационных инструментов. Некий мастер Петер подписывал и украшал для принца карты. Кадамосту – один из его капитанов – рассказывал, что в его время (1455) португальские каравеллы были лучшими судами в мире, а португальский математик и географ Педро Нуньес (Петр Ноний, 1492–1577) писал, что навигаторы Энрике были хорошо обучены, у них было достаточно инструментов и пособий по астрономии и геометрии, «которые должен знать каждый рисовальщик карт». Может быть, Энрике Мореплаватель и не учредил школы, где формально обучали бы математике, астрономии, навигации и картографии, но он точно организовал сам процесс такого обучения. Не важно, учились ли его люди в классных комнатах или на палубе каравеллы. Он заботился о том, чтобы на его кораблях было все необходимое, а его люди обладали нужными знаниями. Поэтому, когда ему сообщали о новых открытиях, он был вправе ждать от своих капитанов детальных докладов и карт. Самым важным его вкладом в картографию стало возрождение научного метода: он учил своих людей применять математику и астрономию при плавании в незнакомых водах и при их картировании. Его настойчивость и руководство принесло португальским морякам славу, а короне – богатство. При Алфонсе V был исследован Гвинейский залив, при Жуане II (1481–1495) в 1481–1482 гг. для защиты гвинейской торговли была основана крепость Сан-Жоржи-да-Мина (Элмина). Дьогу Кам (Као) в 1482 г. открыл Конго, а в 1486 г. добрался до мыса Кросс (21°50' ю. ш.).

Вершиной португальских исследований на западном побережье Африки стал 1488 г. Таким триумфом мог бы гордиться сам дон Энрике, если бы он дожил до этого времени. В августе 1487 г. Бартоломеу Диаш де Новаиш, придворный кавалер Жуана II, с тремя кораблями вышел из Лиссабона. Его путь лежал туда же, куда обычно, – на юг и, если возможно, еще дальше на юг. Он миновал мыс Кросс и проследовал дальше, до мыса Диаш к югу от бухты Ангра-Пекена, или Людериц (26°38' ю. ш.), где соорудил на берегу обелиск. Оттуда, по словам Барроша, он еще тринадцать дней шел с сильными попутными ветрами на юг. Затем заштормило, ветер превратился в ураганный. После того как погода немного улучшилась, Диаш несколько дней шел на восток в поисках берега, который он потерял из виду, но который, как ему было хорошо известно, должен был находиться с этой стороны. Не обнаружив берега, он в конце концов повернул на север и вышел к южному побережью Африки у залива Моссел («Байядуш-Вакейруш»), на полпути между мысом Доброй Надежды и Порт-Элизабет. Это произошло 3 февраля 1488 г. Двигаясь дальше на восток, он прошел бухту Алгоа («Байя-да-Рока»), и в этот момент у Диаша начались проблемы с командой, которой осточертело долгое плавание. Диашу удалось убедить команду зайти в устье реки Грейт-Фиш («Рио-до-Иффанте»). Здесь уже было ясно видно, что берег дальше уходит на северо-восток. Этого оказалось достаточно. Стало ясно, что великий африканский материк можно обогнуть; что Индийский океан, который со II в., со времен Клавдия Птолемея, считался внутренним морем, открыт с юга; что океанский путь в Индии наконец обнаружен.

Глава V
Карты и искусство отыскания гавани

«Навигация, – писал Томас Бландевиль, – это искусство, которое учит верным и безошибочным правилам, как управлять кораблем и вести его из одного порта в другой безопасно, верно и в кратчайшее время; я говорю безопасно в той мере, в какой это в силах человеческих. Говоря верно, я не имею в виду по прямой, но по кратчайшему и наиболее удобному пути, какой только можно найти…» Чтобы эту задачу можно было выполнить безопасно и удобно, Бландевиль и другие рекомендуют иметь определенный набор стандартных инструментов: «Кроме того, универсальные часы; или солнечные часы, дабы знать час дня на любой широте, и «ночные часы», с помощью которых можно узнать час ночи». Для дальних путешествий он рекомендовал «топографический инструмент, чтобы описывать с его помощью [то есть изображать на карте] те чужие берега и страны», которые можно встретить в пути. Желателен также «компас моряка» и, наконец, морская «таблица» или карта, по которой, при помощи «неких таблиц, изготовленных специально», можно сказать, какой путь проделало ваше судно.

Карта, которую имел в виду Бландевиль и которую он далее описал, представляла собой чистый лист бумаги, на котором было изображено только несколько роз ветров – большая в центре и несколько поменьше. Все они были соединены между собой радиальными линиями, или румбами. Карта эта предназначалась для того, чтобы прокладывать по ней курс и отмечать направление и расстояние, пройденное за сутки. По назначению и дизайну она была близка к современным «океанским» или «мелкомасштабным путевым» картам. Только в современной версии используется миллиметровая бумага, а розу ветров времен Бландевиля сменила современная компасная шкала, проградуированная от 1 до 360 градусов.

Вторым типом карты – и именно о нем идет речь в настоящем повествовании – был портолан, или карта для отыскания гаваней. Первоначально такие карты рисовали как приложения к древним прибрежным лоциям (периплам). Сложно сказать, что важнее для истории. Прибрежная лоция представляла собой текстовое описание, призванное помогать морякам безопасно проводить суда вдоль определенных участков побережья и в гавани со сложными подходами. В ней описывалось расположение рифов и мелей, а также заметных ориентиров на берегу, по которым мореплаватель мог судить о том, где находится. Карта-портолан как приложение ктакой лоции возникла из-за необходимости иметь перед глазами более наглядный материал, отражающий сложности навигации в данных водах, и из-за недостатков словесного описания всевозможных ситуаций, которые могли возникнуть даже во время самого обычного каботажного плавания. Таким образом, карта-портолан была прибрежной картой, которую составляли моряки исключительно на основании опыта и знания местных особенностей, то есть берегов и гаваней полезных для перехода из одного места в другое. В этом их принципиальное отличие от ранних карт мира в целом и от карт стран и провинций, которые составлялись академично и строго по науке для небольшого круга ученых мужей. Из дошедших до нас фрагментарных документов можно сделать вывод, что вначале развитие морской карты шло независимо и практически не пересекалось с эволюцией общегеографических карт. Кроме некоторых расстояний, появившихся на картах с легкой руки любопытных людей вроде Страбона, Марина и Птолемея, между рисовальщиками морских карт и географами, занимавшимися составлением карты мира, было мало общего.

Историю морских карт и их авторов проследить даже труднее, чем историю мировых карт и людей, которые занимались их составлением. Причина в том, что за всю историю человечества не было такой группы людей – за исключением, возможно, профессиональных преступников, – которые более неохотно вели бы записи, чем моряки. Они были философами, но не обладали преимуществами университетского образования; математиками, но скорее по необходимости, чем по призванию; астрономами, лишенными иной обсерватории, чем корабельная палуба. Они держали свои знания при себе и не спешили ими делиться.

Людей, которые отправлялись «в море на кораблях» бороздить бескрайние просторы, всегда окружала атмосфера тайны. Их самих это вполне устраивало. Ни рыбаки, уходившие за добычей далеко в море, ни торговые моряки не стремились эту атмосферу развеять. Наоборот, они тщательно ее поддерживали и отказывались раскрывать свои секреты, а именно с помощью каких магических средств им удается провести корабль из одного места в другое. В древности, как и сегодня, знание кратчайшего маршрута между двумя портами или, скажем, между местом лова и родной деревней имело вполне конкретный денежный эквивалент. В древности каждый моряк сам, в поте лица и с опасностью для жизни, делал для себя карты. Секреты ремесла, содержавшиеся в них, тщательно охранялись, так что ранние морские карты либо изнашивались от постоянного употребления, либо просто уничтожались – сознательно и предумышленно. А почему нет?

Историки утверждают, что до изобретения морского компаса мореходство ограничивалось прибрежными водами; некоторые заходят даже так далеко, что утверждают, что суда выходили в море только при свете дня. Эта интересная гипотеза хорошо согласуется с популярной и привлекательной теорией о том, что искусство навигации расцвело именно с появлением компаса. Но она не подкреплена доказательствами и, кроме того, противоречит самой природе моряка, которая, как природа муравья или пчелы, практически не изменилась за последние три тысячи лет или больше. Рыбак, следуя за рыбой, не думает ни о жизни своей, ни о здоровье, а рыба мигрирует. Кому из нас приходилось слышать о рыбаке, который бросил бы погоню за богатым косяком рыбы только потому, что у него нет компаса или наступил вечер?

Первая важная глава в истории морских карт и искусства навигации имеет отношение к плаваниям финикийцев. Происходило это примерно за двенадцать столетий до рождения Христа. Об этом народе, его истории, торговле и религии известно немало, но вот морские достижения финикийцев – дело иное. От них не осталось ни записей, ни карт, только материальные следы. Чем занимались и где плавали финикийские моряки, можно узнать лишь из обрывочных записей и ссылок, сделанных чаще всего случайными людьми. Однако они оставили на берегах и островах Средиземного моря глубокие, нестираемые отметины. Не может быть сомнений, что дальнейшее развитие навигации и появление точных морских карт без финикийских моряков было бы невозможно.

Финикийцы были боковой ветвью одного из семитских племен, называвших себя ханаанами[28]28
  История финикийской культуры известна в основном по археологическим исследованиям в различный частях Средиземноморья и потому весьма фрагментарна.


[Закрыть]
. Сидон, «первородный» ханаанин, назван в Книге Бытия одним из потомков Хама. В начале своей истории финикийцы в борьбе за существование отвоевали для себя скромную часть побережья Сирии между рекой Элевтера (Нахр-эль-Кебир) на севере и горой Кармель на юге. Эта земля и звалась Ханаан. Ветхий Завет и древнеассирийские таблички называют ее обитателей также сидонийцами. Геродот пишет о том, что город Тир (иначе Сур, Сурра или Сарра) был основан за 2300 лет до него, а значит, примерно в 2756 г. до н. э. «Тир, – пишет Страбон, – занимает целый остров и построен почти так же, как Арад [Руад]; с сушей его связывает дамба, которую построил Александр при осаде города; и у него две гавани, одну из которых можно закрыть, а другая, называемая «египетской», открытая. Дома в городе, говорят, имеют много этажей, даже больше, чем дома в Риме, и по этой причине, когда произошло землетрясение, город был чуть ли не полностью стерт с лица земли. Город пострадал также, когда его после долгой осады взял Александр; но он преодолел все эти несчастья и возродился, как за счет мореходного искусства своего народа, в каковом финикийцы в целом превосходили все народы всех времен, так и за счет их красилен для пурпура, ибо тирский пурпур, как известно, самый красивый из всех; и раковины для пурпура вылавливают недалеко от берега; и легко достать прочие вещи, необходимые для крашения; и хотя из-за огромного количества красилен жить в городе неприятно, но все это делает город богатым через превосходное мастерство его обитателей».

Финикийцы были нацией мореходов, хотя их коммерческие интересы простирались далеко в глубину суши и влияние их чувствовалось в крупнейших торговых центрах мира. Моряков-финикийцев называли «красными людьми» из-за цвета кожи, загорелой и обветренной от постоянного действия стихий. Они познали многие «тайны моря» и важнейшие тайны небес, но история не может сказать в точности, что именно было им известно о море и о Вселенной в целом и насколько далеко сумели они продвинуться в искусстве навигации. Сами финикийцы не раскрывали этих секретов. Мастерство и готовность направить свои корабли туда, куда не осмеливались идти другие, давали финикийцам странную власть над более могущественными народами Средиземноморья, чьи товары они перевозили и в чьих войнах на море участвовали как наемники. Для сильных мира сего они были незаменимы. Сеннахериб, Псамметих, Нехо, Ксеркс, Александр полагались на финикийцев и зависели от них – ведь кто-то должен был заниматься перевозкой и снабжением их армий. Финикийцам было все равно. Они знали, чем владеют, и пуще глаза берегли свои тайные знания о торговых маршрутах и новых землях, о ветрах и течениях. Влияние морской державы постоянно усиливалось, и финикийцев, по крайней мере в Греции, от всей души ненавидели. И боялись.

Ксенофонт позволяет нам бросить беглый взгляд на жизнь финикийских моряков, и для каждого, кто знает море и моряков, это важное документальное свидетельство мастерства финикийских мореплавателей. В «Экономике» грек Исхомей, описывая преимущества порядка, говорит:

«Думаю, что наилучший и самый точный порядок вещей я видел, когда отправился взглянуть на большой финикийский корабль. Ибо я увидел величайшее количество канатов, размещенных по отдельности на самом малом пространстве. Ты знаешь, что любой корабль встает на якорь и снимается с якоря при помощи множества деревянных приспособлений и веревок, и движется при помощи многих парусов, и вооружен многими машинами против неприятельских кораблей, и несет на себе много оружия для экипажа и все те вещи, которыми люди пользуются в доме, и всю еду. Кроме всего этого, судно наполнено грузом, который владелец его везет ради получения выгоды. И все, что я перечислил, помещается на пространстве немногим большем, чем комната, где можно удобно поставить десять кроватей. При этом все вещи лежат так, чтобы не мешать одна другой, так что их не приходится искать и можно очень быстро собрать все вместе, и для этого не надо развязывать никаких узлов, что могло бы вызвать задержку, если вещи срочно понадобятся. Я понял, что помощник рулевого, которого называют баковым, так хорошо знает, где лежит каждый предмет, что, даже не видя их, может сказать, где лежат те или иные вещи и сколько их, точно так же, как человек грамотный может сказать, сколько букв в имени Сократа и в каком порядке они стоят. Я видел, как этот человек проверял в свободное время все то, что используется на борту корабля; и на мой вопрос о цели его действий он ответил: «Незнакомец, я проверяю, все ли на месте и всего ли хватает; ибо, когда на море поднимется шторм, будет некогда искать то, чего не хватает, и приводить в порядок то, что неудобно лежит».

Мнения историков, изучающих мореходные достижения финикийцев, во многом расходятся, а при практически полном отсутствии документов возникают поистине поразительные несообразности. Имеет смысл рассмотреть их. Единственное утверждение, которое почти не встречает возражений, состоит в том, что вначале (даты не называются) походы финикийцев ограничивались робкими и осторожными плаваниями вдоль побережья, в виду земли. Позже, говорят нам, финикийцы стали смелее и, вместо того чтобы красться вдоль берега, стали совершать переходы от мыса к мысу (предполагается, что таковые всегда имеются), ориентируясь каждый раз по очередному выступу суши. После такого общего вступления обычно начинается обсуждение редких и фрагментарных упоминаний о более масштабных путешествиях финикийцев, реальных или предполагаемых. При этом паруса финикийских кораблей подрезают в соответствии с тем, как данный историк оценивает свидетельства, и с его личным мнением о том, насколько финикийцы к этому моменту успели преодолеть свою первоначальную робость. На самом же деле совершенно не обязательно связывать самую первую стадию развития мореходного искусства – когда человек впервые отплыл от берега – именно с финикийцами. Существуют свидетельства о морском могуществе Критского (Минойского) царства с центром в Кноссе в самые отдаленные античные времена – возможно, около 3000 г. до н. э. Так что сомнительно, чтобы финикийские моряки успели поучаствовать в самой первой, робкой эре мореплавания.

Теория ограниченных прибрежных плаваний финикийцев до изобретения компаса плохо согласуется с колониальной империей, возникшей на Средиземном море в эпоху расцвета Финикии, около 850 г. до н. э. От Сидона и Тира на побережье Сирии их вооруженные торговцы двинулись на запад. Гомер знал, что прежде, до его времени, греческие воды бороздили финикийцы. Позже они основали на островах Эгейского моря и на Коринфском перешейке значительное количество торговых факторий. Там, помимо прочего, они собирали моллюсков, из которых делали пурпурную краску для своего процветающего текстильного производства. Они не осели в Адриатике, но свободно плавали по ней из конца в конец. Позже финикийцы заняли южное побережье Сицилии и западное побережье «носка» италийского сапога. Со временем они захватили Мелиту (Мальту), Гаулос (Гозо), Коссиру (Пантеллерию), Лампас (Линосу), Лопедузу (Лампедузу), лежащие между Сицилией и африканским побережьем. Сардиния и Корсика тоже были частично колонизированы, но больше всего по сердцу им пришлось то, что они обнаружили на западе. От залива Сидра до Танжера все побережье Африки принадлежало финикийцам, как и Балеарские острова. Карфаген и Утика, расположенные в Тунисской бухте, доминировали над Западным Средиземноморьем и были там центром коммерческой деятельности. Богатства Испании поступали в Таршиш (Тартес, Фарсис) на юго-западе. Там финикийцы контролировали богатые шахты по добыче серебра и других металлов, не говоря уже о прибыльной рыбной монополии. За Геркулесовыми столпами возле устья Гвадалквивира они построили портовый город, который назвали Гадейра, или Гадес (Кадис). Из этого океанского порта они ходили на юг вдоль африканского побережья, основали Ликсус (Эль-Араиш) и добирались до самой реки Субур (Себу). Они же открыли в 60 милях от африканского побережья Канарские острова.

Карфаген, согласно Страбону, был основан царицей Дидоной, которая привела с собой людей из Тира. Решение оказалось настолько удачным, что, если верить Страбону, даже в его время значительная часть континентальной Европы и прилегающие острова были заселены финикийцами. Более того, они захватили «всю ту часть Ливии, где человек может жить не кочуя», – иными словами, все, кроме пустыни. Они не только превратили Карфаген в город-соперник Рима, но и выдержали три войны с римлянами. В конце концов финикийцы исчезли с лица земли, но еще на момент битвы со Сципионом Эмилианом у них было «три сотни городов в Ливии и семьсот тысяч человек в их городе [Карфагене]». После второй войны с римлянами, сообщает Страбон, морская мощь Финикии была ограничена по договору 12 кораблями. «Но в Бирсе, карфагенском акрополе, где укрылись военные, имелись запасы выдержанной древесины и пряталось множество умелых кораблестроителей». Пока римляне патрулировали внешнюю гавань, финикийцы взялись за работу и за два месяца построили 120 палубных кораблей, прорыли канал к морю и вышли в море для сражения. «Но, – пишет Страбон, – хотя Карфаген был столь силен, он все же был захвачен и разрушен до основания».

До сих пор действия финикийского флота не казались нам робкими попытками приспособиться к незнакомой среде. Из Тира и Сидона в Сирии они поддерживали регулярную связь со своими колониями в западном конце Средиземного моря, то есть на расстоянии в 2200 миль. Можно, конечно, красться вдоль берега или идти от одного острова к другому в пределах видимости, но все же нужно еще объяснить длинные переходы от суши к островам. От Мисрата до Бенгази по прямой через залив Сидра 250 миль. От Мальты до Александрии 820 миль, а до Порт-Саида – 940. Страбон объяснил некоторые из этих загадок, когда заметил, что финикийцы были «философами в науках астрономии и арифметики, поскольку начали изучать их с практических вычислений и ночных плаваний… и если верить Посидонию, то древняя догма об атомах принадлежит сидонийцу Мохусу, родившемуся еще до времен Трои». В другом месте он пишет, что Малую Медведицу не отмечали как отдельное созвездие до тех пор, пока греки не узнали о ней у финикийцев, а те пользовались ею при навигации.

Если оставить в стороне вопрос о том, как финикийцы находили путь от одного места до другого, на который нет ответа, больше всего противоречий вызывает их монопольная торговля оловом и янтарем и их предположительное путешествие вокруг Африки. Нет сомнений в том, что олово поступало на восточные рынки, а также в том, что привозили его финикийцы на своих кораблях. Если верить Иезекиилю, то часть олова поступала из Испании: «Фарсис, торговец твой, по множеству всякого богатства, платил за товары твои серебром, железом, свинцом и оловом». Еще больше олова приходило с Касситерид, или Оловянных островов (вероятно, это острова Силли в 30 милях на западо-юго-запад от «края земли», юго-западной оконечности Англии). Страбон говорит, что это десять близко друг к другу расположенных островов к северу от порта Артабриан (мыс Финистерре на северо-западе Испании). «Один из них пустынен, но на остальных обитают люди, которые носят черные плащи, одеваются в туники до пят, подпоясываются под грудью, ходят с посохами и напоминают богинь мести в трагедиях. Они живут со своих стад и по большей части ведут кочевую жизнь… А в прежние времена, – продолжает Страбон, – одни только финикийцы вели эту торговлю (имеется в виду из Гадеса), ибо они держали маршрут в тайне от всех. И когда однажды римляне отправились вслед за одним капитаном корабля, чтобы тоже узнать все об этих рынках, капитан из ревности намеренно увел свой корабль с правильного курса в мелкие воды; после того как он заманил своих преследователей в гиблое место, сам он спасся с помощью обломка корабля и получил от государства стоимость потерянного груза». В результате длительных усилий римляне узнали путь на Касситериды, и Публий Красс лично проинспектировал шахты. Он обнаружил, что олово там залегает близко к поверхности, а жители островов настроены дружелюбно. Единственный недостаток – трудность пути до островов через «море более широкое, чем то, что отделяет Британию от континента»; вероятно, имеется в виду Бискайский залив.

Финикийцы продавали янтарь, или электрон, грекам и римлянам в огромных количествах. Большинство древних авторов сходятся в том, что янтарь поступал с Балтики, где его в настоящее время только и можно обнаружить, особенно на Земландском полуострове. Тавернье (1605–1689) пишет, что в его время янтарь находили исключительно на побережье герцогства Пруссии, куда его выбрасывало море, и что сбор его являлся монополией электора Бранденбургского. Плиний говорит, что его возили из Северной Германии в Паннонию. Там местные жители передавали его венедам на севере Адриатики, а те везли в Италию. В Средние века существовал торговый маршрут от Верхней Вислы до Южной Германии. Он проходил через Торн и Бреслау до реки Ваас, а оттуда спускался к Дунаю. Вопрос: где финикийцы брали свой янтарь? Проделывали ли они длинный путь вдоль берега Европы и дальше в Балтийское море или покупали его на торговых факториях, устроенных неизвестным способом на севере Адриатики, финикийцы нам не сообщили.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю