Текст книги "Мой сталкер (СИ)"
Автор книги: Лиза Лазаревская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 12
Эхо тяжелого прошлого
Мороженое немного подтаяло, пока шли на море. На этом месте мы всего третий раз, но хочется кричать в голос, что морская прогулка – наша маленькая традиция. Я столько всего хочу сказать Андрею, но почему-то не могу – стесняюсь всего, любого сказанного слова, брошенного взгляда, растрепанных волос и даже мурашек. Постоянно кажется, что он чувствует даже их – все передается ему. Все, что я чувствую, передается ему воздушно-капельным путем.
Но при всем моем стеснении мне до жути легко.
С ним безумно уютно, настолько, что кажется, будто каждый день – вечер пятницы, а ты сидишь на диване, ешь пиццу и смотришь любимую мелодраму.
С ним нет забот, будто ты снова ребенок, который не обязан ничего решать – только то, какую игрушку хочешь в «Хэппимил».
С ним только бешеная энергетика внутри.
И я не боюсь. Может, только слегка… Но в сравнении с тем, как мне хорошо, это ничтожная пыль, песок, вода сквозь пальцы.
Я не просто часть интереса, я – его проявление.
Достаю бордовый плед из сумки, который каких-то полтора месяца назад брала для того, чтобы посидеть с Кириллом в парке. Вот уж правда – судьба просто так людей не сводит.
Небо благословляет наш небольшой морской пикник, потому одаряет нас янтарным блеском.
Запах его сигарет намертво прилипает к воздуху, но и в этом есть свой уют. Мысленно я молю у неба, чтобы наше свидание длилось вечно.
– Облака всегда разные, – говорю вслух, и Андрей поднимает голову.
– Да, здорово.
– Где ты ночевал?
– У друга.
– Все еще?..
– Ревнуешь, принцесса?
– Нет.
Нет, просто взбешена до предела, но вовсе не ревную.
– Просто не понимаю, почему ты должен ночевать у друга, когда твоя бывшая девушка нормально так устроилась в твоей квартире.
– Когда ей надоест этот цирк, сама свалит. Не ревнуй, пожалуйста.
Можно ли было подумать, что я буду ревновать Андрея к Луне? Ведь это поворот – на сто восемьдесят градусов. Поворот не туда.
– Я и не ревную.
– Конечно, зачем лучшей девочке в мире ревновать?
– Ты смеешься.
– Нет, вообще нет. С чего мне смеяться? С того, что ты такая хорошенькая?
– Да чем я хорошенькая?
– Да хер знает, целиком вся.
Показалось, что на этом его ответ закончился, но он продолжает:
– Ты так много можешь сказать, будто у тебя космос в голове. Я с самого начала и до последнего твоего слова восхищался тем, как ты мыслишь. Вспоминаю, как ты смотришь с фотографий, – это вообще убивало меня. Печатала этими тоненькими пальчиками такие правильные мысли, а потом этим же вечером присылала голосовые, от воспоминаний о которых у меня даже сейчас начинается эрекция.
На последнем предложении отвожу взгляд.
Где бы мне спрятаться?
Андрей наигранно смеется.
– Черт, не надо тебе знать о моей эрекции. Да, я долбанутый, заслушивал до дыр даже твои секундные зевки.
Понятия не имею, как отвечать на это. Чуть раньше мне казалось, что то, что он делал, – отвратительно и бессовестно, а сейчас бушующая внутри теплота протестует. Как же чувства переворачивают все мировоззрение – ослепляют тех, кто видит, оглушают тех, кто слышит, заставляют молчать говорящих.
Андрей знает обо мне многое. Я не скажу, что точно, но все, что было в переписке с Луной, – да. А было немало.
Но я только узнаю его. И для меня это золотое время. Время знакомства с человеком, который вызывает эмоции впервые за долгое время. Иногда не самые положительные, но живые. Не надо бояться огня, в пустом безразличии намного опаснее.
– Съешь мороженку? – спрашиваю, чтобы хоть как-то скрасить молчание.
– Разве ты не хотела мороженку?
– Хотела, но только карамель.
– А-а-а, тебе карамель оставить?
– Да.
– Конечно, без проблем. Безотходное производство.
Море спокойное-спокойное, ближе к берегу полоса белой, напоминающей взбитые сливки пены взрывается.
Над водой кружат чайки, передается их настроение – они будто благословляют нас своими танцами, выступая в роли небесных посланников. Они возвышаются. Они такие свободные.
Впервые за столько времени я подобна птице – никаких цепей, только открытое пространство и бесконечная синева.
Андрей встает, оставляя стаканчик с мороженым на сохранение мне в руки. Садится сзади, прижимая меня к себе.
– Удобно? – интересуется он.
– Удобно.
– Даже если неудобно, не встану.
Ест с моих рук.
Одна ложечка за другой, пока не капает мне на платье.
– Свинья, – злюсь я.
– Каждый может ошибиться.
– Какой же ты криворукий.
Легкий морской бриз развеивает все мои оставшиеся сомнения, преумножая счастье во много раз. Песок утекает сквозь пальцы. Андрей снимает с себя спортивную кофту. Укрывает ею мои плечи, защищая тем самым даже от ненавязчивого ветерка. А я и не в кофте будто, а в броне, под неизмеримым количеством щитов, каждый из которых держит он.
– Мне так спокойно.
– Правда?
– Да, я уже и забыла, что может быть так хорошо.
– Извини, если я испорчу тебе настроение. – Голос Андрея звучит уверено, но в то же время немного растерянно. – Просто мне нужно знать.
– Что знать? – настораживаюсь я.
Все внутри сжимается, как если родители просят принести дневник, а ты не успел замести следы вырванного листка.
– Кто это был?
– О чем ты?
Отдаленно я понимаю, о чем он, но хочу верить, что ошибаюсь.
– Те ублюдки.
– Почему тебе это важно?
– Я просто хочу разобраться.
Как нужно чувствовать себя при рассказе парню о том, что тебя изнасиловали?
Паршивой. Омерзительной. Испорченной.
– Они на свободе?
– А где им быть?
– Гнить в тюрьме.
– Я ничего не сделала, чтобы они гнили в тюрьме.
Андрей затих, потому что я чуть повысила голос, но не из злости на его вопрос. Возможно, ему правда хотелось понять. По крайней мере, скрывать глупо, если он уже знает. И знает не по моей инициативе, но так уж случилось.
– Знаешь, у нас считается постыдным, если парень приходит в полицию и рассказывает, что его избили – точно так же, как девушке стыдно сказать, что ее изнасиловали. Потому что тебе не просто не помогут, а еще и опозорят. Скажут, что с приличными девушками такое не случается. Но я слишком долго думала о том, может ли хоть папа знать об этом. Будет ли он сожалеть больше, чем стыдиться произошедшего? Ведь меня не просто… Боже, зачем тебе это? Зачем тебе нужна такая, как я?
В голове я прокручиваю то, как с дивана меня валят на пол – снимают майку, держат руки, ударяют по лицу, шепчут всякие непристойности на ухо, когда я произношу «Папа! Папа!» – как молитву.
Слезы затуманивают глаза. Больше не вижу ни чаек, ни подушку из облаков. Вижу только их лица – насмехающиеся и злорадствующие.
– Какая такая, самая лучшая девочка? Пойми, мне все равно. Мне жаль, что я заставляю вспоминать тебя об этом.
– Мне жаль, что им нет оправдания и прощения.
– Почему они не наказаны? Меня интересует только это.
– Потому что они сделали все для того, чтобы я молчала. Сделали со мной то, что сделали – и сняли на камеру, пообещав, что никто не увидит. Не увидит, если не узнает.
– И поэтому…
– Да, поэтому я промолчала, поэтому не сказала папе, кто это был. Он ведь хотел нанять людей, чтобы кости им переломать, но я боялась. Мне хотелось забыть больше, чем отомстить. Я бы не вынесла. Я и так не могла сопротивляться им, когда со мной делали жуткие вещи – кидали о шкаф головой, рвали на мне волосы, плевали в них.
Крепкая рука еще сильнее притягивает меня.
Как много могут сказать руки.
Их намерения.
Прикосновения.
С одной и той же силой они могут ласкать тебя и наносить удары.
С трудом пытаюсь понять, чья сила больше – ласки Андрея или грязи, которую на меня обрушили. Всего лишь за то, что мне было пятнадцать лет и я не знала, как правильно. Всего лишь за то, что я влюбилась. Всего лишь за то, что я – девушка.
Тогда я пошла к нему домой просто потому, что не искала подвоха. А он был не один – их трое. Собственноручно я посадила дерево, на котором меня распяли.
Наивная девушка в чьих-то руках, намерения которых не сумела понять сразу.
– Я так боялась, что папа может увидеть это. У него бы случился второй инфаркт, точно знаю.
– Когда ты рассказала папе?
– Я ему не рассказывала, он сам увидел синяки на мне. Сначала я думала, что скрыть следы побоев несложно, но синяки же не сразу проявляются. Сначала это были просто бледные пятна, которые потом налились. Где-то несколько дней я замазывала руки, ходила в длинных кофтах в жару, но как-то вышла ночью в футболке, и он увидел огромные черные пятна на моих руках. И связал это с моим поведением. Сначала папа жутко кричал, а потом плакал.
А я не понимала, от чего плакал – от стыда?
Ведь зачем нужна такая дочь? Такая грязная. Б/у.
Даже машина у папы новая в такие непростые для страны времена, а дочь – б/у.
Мне омерзительна грязь, которая на мне.
– Когда с девушкой случается подобное, есть одна сложность – кроме, конечно, того, что нужно это пережить. Нужно ли рассказывать родителям? Мне кажется, я прочитала сотни тысяч историй других девушек. И всем им было хуже, чем мне. Просто потому, что у них не было таких отцов, как у меня. Они писали, что родители им не верили, что виноваты сами. Одну девочку домогался родной дядя – когда она рассказала это бабушке, та приказала ей заткнуться и не придумывать. Обозвала ее разгульной девчонкой, ты представляешь? Родная бабушка.
Андрей внимательно слушает, а у меня уже не хватает сил, чтобы говорить спокойно.
– А я им смерти пожелала. Всем троим.
– Я убью их.
– Не убьешь.
– Увидишь.
Кроме нас, на пляже сидит парочка старичков и ребята с собакой, бегающей вдоль пирса. Андрей резким движением кладет меня спиной на плед. Нависает надо мной. Проводит большим пальцем по щеке. Убирает остатки недавних слез.
– Принцессам нельзя плакать.
– А что можно?
– Целовать принцев.
Андрей тянется суховатыми губами к моим, скользит рукой к бедру, другой прячет пряди мне за уши, так осторожно, будто боится вырвать волосок.
Момент нескончаемой радости все-таки проходит, потому что короткий звук телефонного уведомления прерывает нас. Не спрашивая, Андрей берет мой телефон, который валяется справа от нас. Внимательно вчитывается в сообщение.
– Блин, как же он меня достал. Если я сломаю ему челюсть, он перестанет с тобой общаться?
– Вообще-то это мой телефон.
Ненавижу, когда без спроса берут мои вещи, а Андрей с читает это чем-то само собой разумеющимся, как будто я – его собственность, и он должен контролировать каждый мой шаг. Не первый раз уже позволяет себе подобное, но если до этого мы оба старались сгладить ситуацию, то сейчас хочется объяснить ему, что мне не нравится такое поведение.
– Не читай мои сообщения, пожалуйста. Я же твои не читаю.
– На, читай. – Достает телефон из кармана и протягивает мне.
– Не буду.
– Потому что не хочешь, чтобы я твои читал?
– Тебе не стыдно поднимать эту тему? Особенно сейчас. Ты прочитал обо мне достаточно. Прочитал, не спрашивая, без разрешения. И хочешь продолжать контролировать меня?
– Хочешь поговорить об этом? О том, что я проявил инициативу? О том, что влюбился? Хотел защитить тебя?
– Я говорю не об этом.
– Именно об этом, золотце. Извини, если я такой дебил, переживаю, что любой гондон может с тобой…
– Может со мной?
– Я недоговорил.
– Я дослушала.
– Успокойся, я же забочусь.
– Мне жаль, что хоть и не по моей вине, ты, как и большинство других парней, всегда будешь видеть во мне шлюху, с которой может переспать любой желающий. Только потому, что меня пятнадцатилетнюю изнасиловали.
– Лизуш…
– Не называй мое имя. Я домой. Там меня никто не изнасилует.
– Я отвезу.
– Не надо. Извини еще раз за то, что позволила себя изнасиловать. Но я не виновата в том, что было в прошлом. Я не виновата в том, что из меня сделали вещь, которой я всегда буду.
Голос дрожит.
Больнее всего не то, что со мной сделали.
Больнее всего то, что во мне видят девушку, которая позволила с собой это сделать.
– Видимо, для тебя тоже.
Глава 13
Примирительная переписка
Не жива я и не живу.
Не жива как целостная личность.
Есть я – взрослая.
Есть я – ребенок.
И в жизни все настолько неизменно, что каждый раз внутренний ребенок страдает от меня внутренней взрослой. Разве забитый внутри ребенок был готов к тому, чтобы меня лишали девственности против моей воли? Засовывали пальцы, раздвигали ноги и разрывали одежду, как какие-то звери?
Если бы все это сопровождалось лишь эмоциональной болью… Но я навсегда запомню остро режущее ощущения, словно тебя протыкают ножами, снова и снова. Хорошо наточенными ножами.
В момент, когда жизнь пытается тебя уничтожить, вспоминается все – и вечно лезущий со своими советами отец, и хороший мальчик, которого ты постоянно отвергала, и каждая протянутая попрошайкой рука. Тебе хочется вернуться в любой момент твоей жизни, потому что нет ничего хуже, чем то, что с тобой делают.
Возможно, я погорячилась и некрасиво себя повела с Андреем. Нечего оправдывать себя, просто… Глупо даже надеяться, что какой-то парень может забыть о подобном, что бы там папа ни говорил.
«Для настоящего мужчины это ерунда».
«Никто на это даже не посмотрит».
Изнасилование – не порок, это диагноз, клеймо, шрам на всю жизнь. Изнасилование – не просто о том, что было, а о том, что никогда не забудется.
Если сука не захочет, кобель не вскочит… Не хочется вспоминать, но именно так нам – школьникам – говорила классная руководительница, когда девочки жаловались на то, что к ним пристают парни. У взрослой женщины язык поворачивался осуждать девушек, цепляясь за этот уродливый аргумент, который относится не к людям, а собакам.
Именно в таком направлении повернуты мозги у каждого.
Выходит, и у него.
Тогда зачем он игрался? Выслеживал? Запрещал общаться с кем-либо? Ревновал и проявлял – или имитировал – заботу? Не для того, чтобы затащить в постель, но зачем тогда?
Андрей даже не пишет.
Может, он понял внезапно? Не сразу пришло осознание, что я не от производителя, а с рук?
Так они шутили.
Так шутили, когда кидали меня из руки в руки.
Так шутили, когда затыкали рот.
Наверное, страх затмевает мне глаза. Страх того, что принятие Андрея – временное. Страх того, что будучи изнасилованной, ты никогда не избавишься от чувства вины (заткнись и скажи спасибо, что я вообще подобрал тебя, шавка).
Если бы он не знал этого…
Который раз мы с Андреем появляемся в сети почти одновременно.
Я точно не собираюсь отправлять ему что-то, но, может, сделать видимость, будто печатаю?
Хотя зачем позориться… Зачем навязываться…
Сто раз он скажет мне о любви, но и этого будет недостаточно для того, чтобы не чувствовать себя запятнанной.
Мне омерзительно то, что я имею право на отношения.
Собираюсь закрыть «Телеграм» и продолжить готовиться к экзамену – наконец-то последняя пересдача. Преподаватель ради меня не закрывала ведомость до июля. Надеюсь, хотя бы завтра это закончится.
Закрываю распахнутое окно, чтобы капли дождя не падали на подоконник.
В последний раз смотрю на его статус в сети.
Андрей, словно чувствуя мое уныние и одиночество, начинает печатать. Кончики пальцев и уголки губ немеют. Чуть не плача, переворачиваю телефон экраном вниз. Боюсь любых его слов. Захожу в чат. Дожидаюсь уведомления. Зажимаю диалоговое окно с ним, чтобы прочитать сообщения скрытно.
Андрей печатает
Андрей: успокоилась?
Андрей: в куколды меня записала?
В браузере пытаюсь выяснить, что такое куколд. Куча сайтов дают определения:
«Переведено с английского языка: рогоносец – муж неверной жены».
«Есть категория мужчин, которые абсолютно не переживают за то, что жена им изменяет, скорее наоборот.
Высшая степень удовольствия для них – когда жена делает это на их глазах».
Неужели можно было ожидать чего-то другого? Особенно от Андрея? У него на лице написано «консерватор, выступающий за патриархат в отношениях». Тяжело ему было осознавать, что он влюбился в обесчещенную девушку?
Вновь открываю «Телеграм» и вижу в маленьком синем кружочке напротив его имени цифру три.
Андрей: будь добра уважать чье-то мнение кроме своего
Андрей: если я как-то не так проявил свою заботу, извини
Андрей: ответь
Я: не трогай меня, пожалуйста
Андрей: я ведь тебя не трогаю
Я: трогаешь больше всего на свете
Андрей: я тебе чем-то обидел?
Андрей: ревностью?
Андрей: ну прости, что я такой
Я: это ты прости, что я такая
Андрей: какая?
Я: грязная, недостойная ни нормального отношения, ни любви, ни доверия
Андрей: иногда так хочется прописать тебе
Андрей: потому что ты глупая девочка
Андрей: а не грязная
Андрей: я хочу чтобы ты успокоилась и перестала нести чушь
Вот что я значу для него – глупая и тронутая (во всех смыслах) девочка, несущая…
Андрей: думаешь, ты всегда права? даже если тебе что-то не нравится в моих чувствах?
Андрей: что тебя задевает?
Я: меня ничего не задевает
Я: то, что я всегда в твоих глазах буду
использованной, меня не задевает
Я: я не хочу продолжать все это, Андрей
Я: я знала, что так все и будет
Я: давай просто прекратим
Я: и хорошо, что Луна еще не выехала из твоей квартиры
Я: для тебя ничего не поменялось и не поменяется
Андрей: если ты еще раз что-то скажешь по этому поводу, я правда пропишу тебе
Андрей: ты достала меня
Андрей: готовься к экзамену
Андрей: я приду завтра
Я: не приходи
Андрей: я приду, зайчик
Андрей: посмотрим, как ты в лицо мне будешь говорить
Андрей: когда губы заняты будут
Андрей: моими губами
Я: дурак ты
Андрей: я хуже
Андрей: и так люблю тебя
Андрей: ты бы знала
Андрей: мне плевать на все, что было до меня
Ссора стихает, как и моя тоска.
Душа не имеет границ, когда ты влюблен.
Его последнее сообщение заставляет меня слабо улыбнуться. Неужели в нашем прогнившем обществе нашелся парень, который меня не осуждает и полностью принимает? Он не дает моему уродливому прошлому, звучащему волнующим эхом, разрушить нашу связь.
Андрей: платьице наденешь для меня?
Я: я и так надела бы
Андрей: нет надень для меня, Андрей: только обязательно то, которое как тортик
Андрей: так бы и съел тебя
Андрей присылает и присылает сообщения, заставляющие меня краснеть и невольно улыбаться – то ли от стыда, то ли от радости. Чем больше его оказывается со мной – в переписке и лично, – тем больше я понимаю, как сильно я влюблена. Всецело, не вспоминая о том, каким он был для меня.
Я: съешь
Андрей: съем
Самолично вкладывая сердце в его ладони, наивно надеюсь на его защиту – и это чувство защищенности кровоточащими стигматами остаются на руках.
Я читаю его сообщения.
Руки трясутся.
Сглатываю.
Я: буду готовиться к экзамену
Я: так что не пиши больше такое!
Я: ты меня очень отвлекаешь
Андрей: и заставляю твои щечки краснеть?
Андрей: прости, моя принцесса
Андрей: не буду тебя отвлекать
Андрей: занимайся
Как уж теперь заниматься?
Глава 14
Ослепленные чувствами
Духота пробирается ко мне в комнату, щекоча и чуть покалывая неприкрытую махровым одеялом кожу. Еще нет девяти, но уже сильно парит. Навязчивое солнце слепит глаза. Золотые лучики пронзают меня, словно вилами. Нащупываю стеклянную бутылку на полу возле кровати, делаю глоток клаб-мат колы. Хорошо, что папа заказал целую упаковку, такая вкусная. Жаль только, что последняя бутылочка. Еще и нагретая, надо было оставить в холодильнике на ночь.
Часа четыре спала, не могла сосредоточиться, все думала про Андрея – хотелось чего-то особенного. Почему-то гложет чувство вины. Ему, конечно, об этом не скажу, чтоб не зазнавался, но я и правда вспылила. Кажется, Андрей всячески показывает, что прошлое должно остаться в прошлом, и заострять внимание на этом не собирается, что для меня удивительно. Ведь Андрей… В общем, действия у него радикальные, спокойной реакции ждать не приходится.
На кухне уже папа заваривает чай.
– Доброе утро, папочка.
– Привет, солнышко. Хорошее настроение?
– Не то слово.
Сажусь рядом. Папа наливает мне чай. Кладет несколько кубиков сахара. Размешивает, позволяя ложке ударяться о кружку. Услада для моих ушей, своеобразная симфония, позволяющая чувствовать себя живой и настоящей.
– Не переживаешь?
– Переживаю, но, думаю, все будет нормально. Я всю ночь готовилась.
– Моя умничка.
Твоя навсегда. Твоя при любых обстоятельствах. Только пришло время немного делиться, папочка.
– Пап, а ты сегодня до скольки на работе?
– До семи где-то. А что такое?
– Да нет, просто думала…
– Может, я приду и отпразднуем твою первую закрытую сессию? Поедем куда– нибудь?
– Нет-нет, давай я лучше что-нибудь испеку и посидим дома.
Разделю пирог на две половинки для мужчин, которые занимают особенные места в моем сердце.
– Ого-го, испечешь что-то? Ты так давно ничего не пекла. Конечно, тогда лучше посидим дома.
– А сегодня у меня вдохновение.
* * *
Белоснежные подушки парят сегодня особенно низко, пытаясь шепнуть мне что-то на ухо. Либо пожелать удачи с пересдачей, либо кое с чем другим. Точнее, с кем.
Назначено мне на полдень.
Андрей позвонил и сказал, что будет ровно к двенадцати, но его все еще нет, а заходить уже пора. Когда он рядом, мне спокойнее, а сейчас сердце пошаливает. Захожу в здание университета и поднимаюсь на третий этаж. Хочу написать Андрею, но преподавательница выходит из деканата и взмахом руки показывает, чтобы я шла за ней.
Вмиг все забываю.
Господи, помоги.
* * *
Ноги в босоножках не касаются пола. Я парю на крыльях радости и на привычном месте снаружи вижу Андрея – но не одного, а с цветами.
Нервы и жара залили щеки рубиновым оттенком. Не скрываю радости, подбегаю к Андрею и обнимаю его.
Кончиками пальцев он водит по моей спине, заставляя мурашки оккупировать каждую клеточку моего тела. Нежность прорастает в нас обоих, от его рук к моей спине, она задерживается в воздухе и выливается во взгляде синих глаз.
Нежность, которой он одаривает меня, настолько волшебна, что может камень превратить цветы.
Я не помню ни зла, не вижу, что происходит вокруг, – все только в его ладонях. Небо улыбается нам.
– Сдала, принцесса?
– Сдала!
И Андрей передает лежащий на скамье букет мне – я брать не спешу. Закрываю глаза руками.
– Стесняшка.
Позади слышится голос:
– Так вот почему вы пары прогуливали! – кричит преподавательница, выходя из университета. – Понимаю.
– Я ею займусь, не беспокойтесь.
– Ой, я и не беспокоюсь, ребята.
Теперь я стесняюсь вдвойне, но еще я вдвойне счастлива.
– А у меня есть предложение, – немного смущаясь, произношу я.
– Если заключается в том, чтобы поцеловать меня, я за. – Он заботливо убирает ржаво-русую прядь с моего лица, заправляя за ухо.
Чувство, будто он живет от поцелуя к поцелую, как другие люди от зарплаты до зарплаты. Если любовь – работа, а нежность – зарплата, то сегодня хочется выписать Андрею премию.
Это будет мой личный подъем, когда без раздумий и сомнений хочется вести его за собой, крепко-крепко держа за руку.
Наверное, я дура и жизнь никогда ничему не учит, но сейчас я имею право, ведь все оправданно. Влюбленность простит все.
– Не хочешь пойти ко мне?
– Что-что-что? – спрашивает с округленными глазами, наигранно приподнимая брови.
– Ну-у-у, раз уж твоя квартира занята, – с ноткой сарказма, обиды и даже злости говорю я, почти обвиняя, но он не обращает внимания на мои слова.
– Нет, я не расслышал. Повтори, пожалуйста.
– Все ты расслышал.
– Но все равно повтори. Просто не могу понять, меня разыгрывают? Где камера? Куда помахать?
– Очень смешно, – я злобно закатываю глаза.
– Разве ты не знаешь, что глупости делать нельзя? – с насмешкой спрашивает он, явно стараясь заставить меня чувствовать себя неловко.
Уверена, ему доставляет удовольствие вгонять меня в краску.
– Мне можно, я же девочка. Я и так уже сделала много глупостей. Например, влюбилась в тебя.
– Вот это как раз верное решение. Министерство здравоохранения одобряет.
– Так что? Я иду домой одна? – пытаюсь поддразнить Андрея.
– А папа ругаться не будет?
– Не будет, он же на работе. Так что пару часов у нас есть, если ты, конечно, будешь соображать быстрее.
Последняя фраза заставляет Андрея широко улыбнуться.
Я позволяю его рукам блуждать по моему телу и даже не представляю, чем такие прогулки могут обернуться. Мне безумно страшно, но я готова полностью довериться ему, потому что он окунает меня в океан из своей ласки. Мы не тонем в нежности. Мы ею дышим.
– Проказница?
– Не-а.
– А я думаю, да.
* * *
– Я думал, ты мне свою комнату покажешь?
– Я вообще-то хотела сделать пирог и накормить тебя им.
Крайне неожиданно ловлю грустную нотку. Все-таки становится страшно. В восемнадцать лет стараешься мыслить широко, но нехватка опыта все равно говорит за себя. Пригласить парня домой – уже немного другой уровень. Для меня это важнее, чем если бы я пришла к нему. И дело не в пошлом подтексте, просто он увидит тебя иначе – розовые обои в комнате, детские тапки, кружки с принтами из мультиков, фотографии. Я впускаю его на свою сокровенную территорию.
– Извини, не знала, что тебе только это и нужно…
– Да я же пошутил, котенок, чего ты? Я капец голодный.
– Хорошо, тогда жди.
– Жду, мой капитан.
Андрей перестает мешать.
Он молча засел в телефоне, но это еще больше отвлекает. Теперь беспрерывно думаю о том, что ему пишет Луна. Стараюсь не придавать значения. Вообще я очень редко показываю свою ревность. Потому что иногда кажется, что он просто издевается, и лучше драмы и скандалы оставлять за кадром, дабы не давать ему лишнего повода посмеяться.
Клубничный чизкейк получается слегка пригоревшим, но он все равно уминает половину за раз.
– Очень вкусно. Я, конечно, хотел тебя, но пирог тоже ничего.
– Ненавижу этот твой тупой пошлый юмор.
– А это не юмор.
И в этого человека я влюблена? Странно, ведь для эмоций нам нужны те, кто для жизни абсолютно не подходит. Парадокс. А чувства по натуре своей самостоятельны, независимы. Разрешения не спрашивают, за аренду не платят, селятся и все, выгоняй сколько хочешь – не уйдут.
Борясь ежесекундно с внутренним голосом, что просит остановиться, я все-таки беру его за руку и веду за собой – как мне кажется, в логово нежности. Несложно отгадать посыл, достаточно просто ощутить касание, которое скажет больше, чем слова.
Андрей меня понимает. Не останавливается сам и не останавливает меня.
Ему не до моей комнаты, когда наши тела падают на кровать. Нависая надо мной, он целует меня со звериной лаской. Чуть приподнимает платье. Мы растворяемся в моменте. Мне кажется, я готова, по-настоящему готова испытать что-то. По своей воле.
Но неужели это происходит? В меня входят пальцы. Ноги автоматически сжимаются и начинают дрожать. Не могу расслабиться. Хочу, но не получается.
– Разожми, – настойчиво требует он.
Возбуждение делает из парней животных.
– Не могу, – отвечаю, чуть не плача.
– Тихо, маленькая. Мы только попробуем, – успокаивающе произносит он. – Я сразу же прекращу, если ты скажешь, обещаю. Даже не сомневайся.
Но я не говорю и никак не останавливаю его, изо всех сил пытаясь перебороть себя и прошлое, которое постоянно что-то шепчет вдогонку. Мне тяжело быть до конца открытой. Даже наполовину не могу, но очень стараюсь.
И прогресс виден – я стягиваю Андрея футболку. Посматриваю на рельефный торс, но украдкой – не хочу, чтобы он зазнавался из-за того, что я рассматриваю его.
Все словно происходит в параллельной вселенной.
Тяжело поверить, что он здесь – в моей девчачьей постели, заставляет мой пульс совершать чуть ли не сто двадцать ударов в минуту. Пальцы его левой руки проникают под платье и змеей скользят по животу вверх.
– А вот и моя остановочка, – улыбается он, аккуратно лаская мою грудь, чем заставляет табун мурашек пробежаться по моему позвоночнику.
Впервые вижу на себе чей-то влюбленный взгляд.
Я хочу Андрея не настолько из возбуждения, насколько из любви – но он делает все для того, чтобы мне стало приятно.
Нахожу интересное и расслабляющее занятие – вожу указательным пальцем по непонятным узорам на его плече. За толстовками и футболками полностью не видно татуировок.
– У меня сносит крышу, – хрипит он. – Почему ты такая?
– Какая же?
– Вот такая. Опьяняешь сильнее шотов.
– А что это значит? – спрашиваю, дотрагиваясь до каких-то символов на крепкой мужской груди.
– Здесь очень глубокий смысл. Это значит: «Я люблю свою красавицу Лизочку».
– Обманщик! – злостно кричу я, ударяю его в плечо. – Не ври!
– Да не вру, глупышка. Обязательно такое набью.
– Ага, чтобы потом, когда мы расстались, ты нашел себе другую девушку с моим именем, потому что ты набил тупую татуировку.
– Расстанемся? Ты от меня не отделаешься.
– Так что значит эта надпись? – опять спрашиваю я.
Только губы Андрея снова прикасаются к моим, как я отчетливо слышу какие-то манипуляции с замочной скважиной. Проносятся сотни мыслей.
Папа?
Вроде до семи еще полно времени.
Вдруг грабители? Но вряд ли они сигнализацию отключили.
– Не понял.
– Подожди! Не выходи только, пожалуйста! – шепчу, на ходу накидывая платье.
Закрываю дверь в комнату. Запыхавшаяся бегу к входной двери.
По мне, так лучше бы были грабители.
– Лизуш? Ты дома уже?
– А чего ты так рано? – воскликнула я, надеясь, что Андрей не упадет сейчас на папу, как снег на голову в июле.
– Хотел сюрприз тебе сделать, мяса пожарить. Думал, ты сама позже придешь. Не стали с Владиком отмечать?
– Да мы с ним потом отметим.
– Так можно тебя поздравить? – спрашивает папа, тепло улыбаясь.
– Да, я сдала! – говорю я, радостно кидаясь в его объятия. – Очень быстро закрыла, даже обидно, что столько просидела над зубрежкой, а вопросы слишком легкие попались.
– Я тебя поздравляю, золотце! Теперь уже второкурсница. Так а чего не переодеваешься?
– Да платье это люблю сильно.
Из-за искренности папиных слов напрочь забываю о том, что в моей комнате секрет – и не надо, чтобы папа о нем узнал. Сейчас, по крайней мере. Андрей ему не понравится, даже к гадалке не ходи. Но мне все равно, просто не хочется ссориться сейчас ни с одним, ни с другим.
– Так, я сейчас пожарю мясо. Еще тортик купил.
– Зачем? Я же сказала, что испеку что-то.
– Да я подумал, что ты как всегда – сказала и забыла.
– Не забыла и испекла вообще-то. Только уже половину съела.
– Серьезно? Что-то ты действительно вдохновленная. Неужто с Кириллом помирилась? – Он специально насмехается надо мной.
Папа даже не представляет, на какой скандал я могу нарваться из-за того, что он из вредности снова вспоминает Кирилла.
– Пап, ты специально издеваешься надо мной? Оставь в покое этого Кирилла, я тебя уже второй месяц прошу ничего о нем не говорить! Можно услышать это наконец?
– Да можно-можно. Я же шучу. Без Кирилла – так без Кирилла. Без проблем.
– Каждый раз так говоришь. Он, наверное, уже заикается.
– Ничего, потерпит.
Приходится развлекать папу минут сорок, при этом следя, чтобы не сболтнул ничего постыдного. Андрей оставил телефон на столе. Чтобы папа не заметил, я быстро спрятала его в один из верхних кухонных шкафчиков – карманов-то у меня нет.
