Текст книги "Алая река"

Автор книги: Лиз Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

В результате она покатилась по наклонной плоскости. В тринадцать уже регулярно сбегала с занятий в Лиге. Всякий раз после звонка из Лиги Ба пыталась наказать Кейси, но успехом такие попытки увенчивались крайне редко – Кейси сбегала и от Ба тоже. А потом проступков накопилось такое количество, что Ба как-то неуверенно выдала: «Она уже большая, а я ей не сторож» – и махнула рукой. Мне было пятнадцать. Заодно уж Ба перестала контролировать и меня. Охота мне заниматься в Лиге – на здоровье; а лучше б работу нашла – так она рассуждала. Но я выбрала не работу, а практику всё в той же Лиге. Стала вожатой у младших детей.

Выбор мой был продиктован в основном желанием находиться поближе к Клиру. Но я ни единой живой душе в этом не призналась бы.

Кейси после школы стала зависать в компании, где верховодила Пола Мулрони. Конечно, о домашних заданиях теперь и речи не шло. Новые приятели моей сестры одевались во всё черное, курили, красили волосы и слушали группы вроде «Грин дэй» и «Самфинг корпорейт». Я подобную музыку не выносила физически – а вынуждена была терпеть. Кейси, пользуясь любой отлучкой бабушки и игнорируя то обстоятельство, что я занимаюсь, включала плеер на полную мощность. Помимо сигарет, она стала курить и марихуану. Небольшой запас и того и другого держала под ковролином. Изгадила наш детский тайник.

Словно пощечину мне влепила.

Отчетливо помню, как впервые обнаружила в нашем тайнике «колеса». Их было штук шесть, маленьких, голубого цвета; они лежали в миниатюрном пакетике. Как ни странно, взяв пакетик двумя пальцами, я испытала чувство облегчения – потому что таблетки казались произведенными на фабрике, а не в чьей-нибудь кухне. Каждая даже имела отметинки – с одного боку аккуратные буковки, с другого – цифирки. Не фальсификат, значит. Кейси меня дополнительно успокоила. Сказала, что таблетки – вроде «Тайленола»[11]11
  «Тайленол» – американское торговое название жаропонижающего препарата, который по всему миру известен как парацетамол.


[Закрыть] с усиленной формулой. Совсем невредные. Отцу Альби – это парень один – таблетки врач выписал; не выпишет же врач плохого? Это обезболивающее, потому что ведь у нас на районе где отцы вкалывают? Известно: на стройках или в порту грузчиками. Работа тяжелая, кости ноют, мышцы сводит. На дворе был 2000 год. Четырехлетним малышам сплошь и рядом прописывали «Оксиконтин»[12]12
  «Оксиконтин» – сильнодействующее обезболивающее средство для онкобольных.


[Закрыть] – и родители малышей покупали его без задней мысли. Еще спасибо за рецепт говорили. Считалось, что «Оксиконтин», в отличие от опиоидов предыдущего поколения, не вызывает такого привыкания; вот никто и не опасался. «Тебе-то они зачем?» – спросила я Кейси. «Так просто. Прикольно же» – был ответ.

Кейси не сказала, что они с приятелями эти таблетки крошат, а порошок нюхают.

А вскоре она и вовсе пошла по рукам. О том, что моя сестра спит с парнями, я узнала случайно. Услышала, как десятиклассник хвалился своим приятелям – дала, мол, младшая Фитцпатрик. Я спросила Кейси напрямую. Она только плечами пожала – ну да, было дело; чего колыхаешься-то?

Я на тот момент еще даже ни разу не целовалась.

Пропасть между нами росла. Без Кейси мое всегдашнее одиночество как-то выпячивалось, словно лишняя рука или нога; оно дребезжало в ушах; оно волочилось следом, как консервная банка, привязанная к кошачьему хвосту. Я тосковала по Кейси. В доме ее отсутствие ощущалось физически. Вдобавок некому стало меня социализировать. Я больше не могла ходить на вечеринки – меня там не ждали; за ланчем в школе я сидела в полном одиночестве. Сестра умела меня «преподнести»; когда мы оказывались в компании, выдавала: «С нашей Мики не соскучишься; сейчас идем, а она говорит…» Далее следовала какая-нибудь шутка, придуманная самой Кейси. Так было до Клира. Отныне, если мы пересекались в школе, сестра только кивала мне. Но и это происходило все реже – Кейси прогуливала школу.

Несколько раз я, затолкав подальше гордость, оставляла сестре записки в нашем старом тайнике.

Ответов я не получила. Ни одного.

* * *

В те дни сестра удостаивала меня вниманием, только если я заводила речь об офицере Клире.

Кейси его терпеть не могла.

«Много о себе воображает», – говорила она. Порой называла офицера Клира пижоном. Но даже тогда я понимала: неприязнь сестры к Клиру гораздо глубже, Кейси чует в нем нечто гадкое и темное, то, чего не может – или не желает – выразить словами.

«Ну-ну», – хмыкала она, стоило мне упомянуть Клира либо сослаться на его мнение; я же львиную долю своих высказываний начинала фразой «офицер Клир считает». Кейси и Ба пародировали меня столь безжалостно, что я окончательно замкнулась в себе. Моя одержимость Клиром, по иронии судьбы, поменяла нас с сестрой ролями. Теперь Кейси беспокоилась обо мне, а не наоборот.

* * *

Именно к Клиру я обратилась за поддержкой и советом после первой передозировки шестнадцатилетней Кейси.

Было лето. Мое последнее школьное лето перед выпускным классом. Мне исполнилось семнадцать; мы с офицером Клиром очень сблизились. Говорили теперь не только о книгах, фильмах и музыке; Клир стал моим советчиком и моей опорой в самых разных вопросах. Я была в курсе его детских и подростковых проблем; он делился со мной и взрослыми переживаниями, такими как разногласия с коллегами и проблемы в семье. Мать, с болью сообщил офицер Клир, после смерти отца пристрастилась к алкоголю, а недавно, пьяная, упала и сломала шейку бедра. Сестра, пожаловался он, во всё сует свой нос; просто не продохнуть от ее заботы. Я слушала и кивала, но комментариев не делала. О своей семье не распространялась. Предпочитала слушать, а не говорить. Офицер Клир, в отличие от Ба, ценил мою серьезность – по крайней мере, так мне казалось. И не уставал нахваливать меня: я и умная, и наблюдательная, и вдумчивая, и сообразительная на удивление.

В Лиге я была уже не практиканткой, а консультантом по организации летних программ, и за работу мне платили. Я чувствовала себя почти ровней офицеру Клиру. Я сопровождала детей на занятия, придумывала для них развлечения, с грехом пополам учила играть в спортивные игры, в которые никогда не играла сама. И каждую удобную минуту использовала, чтобы поговорить со своим кумиром.

Передозировка сестры повергла меня в шок. Как тень, я бродила по зданию Лиги – в лице ни кровинки, в голове сумбур. Зачем я здесь? Может, мне надо скорее домой, к Кейси? Ба устроила ей разнос; и потом, ей ведь реально плохо!

С такими мыслями я наконец вошла в самую просторную комнату. Меня била дрожь, я обхватила себя руками за плечи. И вдруг заметила: из-за рядов пластиковых, как в кафетерии, столиков, из своего любимого угла, на меня смотрит офицер Клир. В тот день дети особенно плохо себя вели, вот их и засадили за чтение и рисование. В комнате висела напряженная, вымученная тишина.

Офицер Клир поднялся и медленно пошел ко мне. Дети, радуясь поводу отвлечься, завертели головами, но Клир строго глянул на них и одним кивком велел продолжать занятия.

Приблизившись, он весь подался ко мне, приготовился выслушать. Смотрел на меня, нахмурив свои красивые брови – весь внимание.

– Что случилось, Микаэла? – спросил он. Нежность в его тоне потрясла меня.

Вероятно, от нее, от этой нежности, глаза наполнились слезами. Никогда прежде никто с такой неподдельной любовью не спрашивал меня, что случилось. Во всю мою жизнь ни один взрослый не проявил столько озабоченности моим состоянием. И во мне что-то открылось – некий шлюз, который потом попробуй закрой. Отчетливо мелькнуло видение – мамины нежные руки на моих щеках.

– Не надо плакать, – сказал офицер Клир.

Я потупилась. Две горячие слезищи скатились по скулам, и я их отерла – поспешно и яростно. Я вообще редко плакала, при взрослых всегда сдерживалась. Ба отучила от слез. Бывало, раскапризничаемся с Кейси, расхнычемся, а она говорит: «Не перестанете реветь без причины – уж я вам причину-то обеспечу». И действительно, обеспечивала – до тех пор, пока мы не переросли ее, мелкую и ледащенькую.

– Иди во двор, – еле слышно шепнул офицер Клир. – Жди, я сейчас.

* * *

В тот день было 90 градусов[13]13
  Соответствует 32 градусам по шкале Цельсия.


[Закрыть] в тени. Нормальный филадельфийский июль. Я выскочила к баскетбольной площадке с шаткими скамейками для зрителей. За площадкой тянулось футбольное поле – давно пожухлое, вытоптанное. Окрестные улицы как вымерли. Ни прохожих, ни зевак. На зады Лиги даже ни одно окно не выходило. Надо мной вяло жужжали мухи; еще более вяло я от них отмахивалась.

Прислонилась к кирпичной стене, козырек над которой создавал нечто похожее на тень. Сердце стучало где-то в животе – от страха за сестру или по другой причине, я не знала.

Я думала о Кейси. «Скорая» привезла ее в Епископальную больницу. Всю дорогу между нами висело молчание. Когда Кейси положили на койку, я сказала: «Как ты могла, просто не понимаю». А она процедила: «Где уж тебе понять». И всё. Поговорили, называется. Но вид у Кейси был, как будто ей худо – глаза закрыты, щеки с прозеленью. Вдруг дверь палаты распахнулась, и ворвалась Ба – лицо серое, застывшее, руки сцеплены. Ощущение, что их и не расцепишь. Ба – маленького росточка, тощая; о таких говорят: «В чем душа держится?» Нервически подвижная, минуты спокойно не постоит, тем более не посидит. А вот же – застыла у койки, окаменела. Только губами чуть шевелила, шипя с ненавистью:

– Глаза-то открывай. На меня смотри. Открывай и смотри, говорю!

Кейси повиновалась, хоть и не сразу. Она долго щурилась, отворачивала лицо от флуоресцентного света, что бил с потолка.

Ба ждала. Она заговорила, лишь когда взгляд Кейси сфокусировался на ней.

– Слушай сюда. Мне вот этого вот с твоей матерью хватило. А ты, – Ба нацелила на Кейси указательный палец, – ты кровь мою сосать не будешь.

Затем Ба схватила Кейси за локоть и потащила с койки. Игла капельницы выскочила, трубочка повисла, закачавшись. Ба повлекла Кейси прочь из палаты; мне ничего не оставалось, как только бежать следом. Медсестра закричала:

– Куда?! Ей нужен постельный режим!!!

Ни одна из нас не отреагировала.

Дома Ба отвесила Кейси тяжелую оплеуху. Моя сестра бросилась в спальню и заперлась изнутри.

Через некоторое время я подошла к дверям. Я звала сестру по имени. Ответа не было.

* * *

Кирпичная стена до того раскалилась, что жгла сквозь одежду. Иначе говоря, опора и поддержка из нее была никакая. Я стояла спиной к двери. Раздался тихий хлопок, затем еще один: дверь открыли и снова закрыли. Я не поворачивала головы. Воздух набух влагой. Пот струился у меня по бокам, мочил рубашку. Я смотрела прямо перед собой. Знала: офицер Клир подходит. Сзади. Вот остановился. Наверное, думает, что дальше делать. Дышит. Я слышу, как он дышит. И вдруг его руки обхватили меня всю. Я рано выросла. Была этакой жердью. В школе почти никто из мальчишек не мог смотреть на меня сверху вниз. Офицер Клир – мог. Он сомкнул объятие, и мой затылок оказался у него под подбородком – вот насколько Клир был выше.

Я закрыла глаза. Спиной чувствовала биение его сердца. Когда умерла мама, меня стал преследовать один и тот же сон. Будто некто, лишенный лица, баюкает меня, мерно и уверенно качает, подхватив одной рукой под спину, другой – под колени, сцепив пальцы в замок. Уже давно этот сон не возвращался, но чувства, которые я испытывала при пробуждении, помнились отчетливо. Я просыпалась утешенной. Умиротворенной. Любимой.

В тот день меня укачивал Саймон Клир. Я открыла глаза и подумала: «Вот оно, сбылось».

– Что случилось? – снова спросил Саймон.

И я все ему рассказала.

Сейчас

С сожалением признаю́: мне стоит немалых усилий взять себя в руки после разговора с Алонзо. Десять минут сижу за рулем без движения; наконец завожу мотор. Людей, что толкутся на тротуаре, вижу будто сквозь туманную муть. В каждой женщине мерещится Кейси; подъехав ближе, убеждаюсь – обозналась, ничего общего с моей сестрой у этой женщины нет. И у этой. И вон у той. Несмотря на промозглую погоду, опускаю оконное стекло. Пусть щеки и лоб обвеет ветром.

Из диспетчерской один за другим поступают звонки, но я медлю, не мчусь по вызову, как обычно.

Вдруг, спохватившись – я же на работе! – резко газую, обгоняю какой-то седан. Задаюсь вопросом: будь я следователем, что предприняла бы? Как стала бы искать пропавшую женщину?

В нерешительности касаюсь экрана, встроенного в приборную панель. Гаджет вроде лэптопа. В компьютерах я – дока, но эти конкретные системы крайне неудачные – всё время ломаются. Сегодня система работает; правда, подвисает.

Впервые за несколько лет ищу Кейси в базе данных.

Делать этого мне не следует; предполагается, что без веской причины ни один полицейский в этой базе никого не ищет. При входе я зарегистрировалась – значит, мои данные обнаружит любой желающий. В другое время я бы так не светилась, но сегодня у меня устойчивое ощущение, что мои данные никого не интересуют, что никто не займется поисками. У патрульных нашего района просто времени нет.

И все-таки сердце мое скачет, пока пальцы выбивают на клавиатуре: «Фитцпатрик, Кейси Мэри, д. р. 16 марта 1986».

Вылезает досье арестов длиной в милю. Первый арест имел место тринадцать лет назад, когда Кейси было восемнадцать. Пребывание в состоянии опьянения в общественном месте. По сравнению с прочими поводами для ареста этот кажется пустячным.

Лиха беда начало. Аресты с того дня следовали вереницей, обвинения были всё серьезнее. Хранение наркотических веществ. Нападение на человека (сожителя, который регулярно колотил Кейси, но не замедлил вызвать полицию, когда, единственный раз, она попробовала дать сдачи). Далее: домогательства; домогательства; домогательства. Последний арест случился полтора года назад. Мелкое воровство. Кейси за него месяц отсидела. Это было ее третье по счету тюремное заключение.

Однако в досье нет информации, которая единственная меня сейчас интересует, которую я так надеялась обнаружить. Нет сведений, что Кейси в данный момент находится в тюрьме – а значит, и среди живых.

В такой ситуации самый естественный следующий шаг – опросить родственников пропавшей. Чем скорей, тем лучше. Я же тискаю телефон, мешкаю – меня тошнит. Как всегда, когда нужно войти в контакт с О’Брайенами.

* * *

Если в двух словах, то вот оно, объяснение: родственники недолюбливают меня, а я недолюбливаю их. С детства я как паршивая овца; впрочем, такое же чувство постигло бы на моем месте любого человека, замотивированного на продуктивную жизнь. Едва ли в нормальной семье тяга ребенка к хорошим отметкам, страсть к чтению, рано принятое решение служить в правоохранительных органах вызовет подозрительность. Не таковы О’Брайены. Вот почему я оберегаю от них Томаса. Не хочу, чтобы он стал изгоем; еще хуже, если он хоть в чем-то уподобится О’Брайенам, которые, помимо вовлеченности в мелкую преступность, имеют целый букет предубеждений, в том числе расовых. Когда Томас родился, я решила оградить его от мутной о’брайеновской этики. Не то чтобы я бойкотирую родню; нет, один-два раза в год мы видимся в доме Ба, иногда сталкиваемся на улице или в магазине; в таких случаях я проявляю вежливость и даже сердечность. Но в остальное время избегаю родственников.

Томас пока не понимает, в чем дело. Не хочу ни пугать его, ни забивать ему голову информацией, для которой он не дорос. Версия для сына – всему виной моя загруженность на работе, мой неудобный график. Томас, впрочем, уже о чем-то догадывается. Недостаток более правдоподобных объяснений он компенсирует регулярными расспросами о родне, мольбами отправиться в гости к тем, с кем знаком, и встретиться уже наконец с остальными.

В прежнем садике однажды задали нарисовать семейное древо. Томас, едва дыша от волнения, попросил фотографии. Пришлось сознаться, что их нет. Ни одной. Тогда мой сын нарисовал каждого члена семьи, как ему представлялось; каждого снабдил улыбкой или печальным выражением лица, а также шапкой кучерявых волос определенного цвета. Теперь «семейное древо» висит у него над кроваткой.

* * *

Готовлюсь отбросить гордость и протянуть руку своим многочисленным родственникам. Прежде всего составлю список для обзвона. Достаю блокнот, выдираю последнюю страницу, пишу в столбик:

Ба (уже спрашивала).

Эшли (наша двоюродная тетка, нам ровесница; мы с ней дружили, когда были маленькие).

Бобби (еще один родственник, куда менее симпатичный; сам приторговывает наркотой и снабжал ею Кейси, пока мы с Труменом его не вычислили и не пригрозили упрятать за решетку).

Ну и хватит родни. Перейдем к знакомым.

Марта Льюис (когда Кейси выпустили условно-досрочно, Марта была ее надзирателем. Сейчас у нее, наверное, новый подопечный).

Далее следуют соседи. Затем – подружки Кейси по средней школе. После них – те, с кем Кейси водилась в старших классах. Наконец, ее нынешние приятели (никаких гарантий, что они не перешли в разряд врагов).

* * *

Сидя в патрульной машине № 2885, методично обзваниваю всех по списку.

Ба трубку не берет. На автоответчик она телефон не ставит. Когда мы были маленькие, Ба не пользовалась автоответчиком из страха, что ее станут домогаться кредиторы. Сейчас это просто привычка; или, может, так у нее проявляется мизантропия. «Кому надо, тот дозвонится», – убежденно говорит Ба.

Эшли не отвечает. Оставляю голосовое сообщение.

Бобби не отвечает. Оставляю голосовое сообщение.

Ни Марта Льюис, ни Джин Хейс не отвечают. Оставляю голосовые сообщения.

Потом спохватываюсь: да ведь сейчас никто голосовые сообщения не прослушивает! Печатаю всем эсэмэски. «Давно с Кейси общались?», «Кейси пропала», «Если что-нибудь слышали о Кейси, если видели ее, пожалуйста, сообщите».

Гипнотизирую телефон.

Первой откликается Марта Льюис. «Привет, Мик. Сочувствую. Поищу по своим каналам».

Затем – Эшли. «Нет, к сожалению, я не в курсе».

Еще несколько старых приятелей пишут, что сами давно не видели Кейси. Желают мне удачи в поисках. Выражают соболезнования.

Единственный, кто не пишет и не перезванивает, – это Бобби. Снова набираю его номер. Молчание. Пишу Эшли – может, Бобби номер сменил? «Нет, не менял. Всё правильно», – отвечает Эшли.

И вдруг я вспоминаю: сегодня понедельник, двадцатое ноября. В четверг – День благодарения.

* * *

Сколько себя помню, O’Брайены (со стороны Ба) на День благодарения собираются все вместе. Одно время отмечали в доме тети Линн, бабушкиной младшей сестры. Сейчас роль хозяйки торжества взяла на себя дочь тети Линн – Эшли. Но с рождения Томаса я эти сходки не посещаю. Моя стандартная отговорка – дежурство. Об одном я умалчиваю: дежурство я прошу сама, потому что в праздничные дни больше платят.

В этот четверг я как раз свободна. Планировала провести День благодарения с Томасом вдвоем. Купить консервированные бататы, готовое картофельное пюре и курицу гриль. Посреди стола поставить свечу, рассказать сыну истинную историю этого праздника. Ту историю, которую сама я узнала от своей любимой учительницы, мисс Пауэлл, – и которая сильно отличается от привычной версии, излагаемой в учебниках.

Но появление в доме Эшли дает шансы разузнать о Кейси, а может, и приступить с расспросами к Бобби, так и не ответившему на мою эсэмэску.

Снова звоню Ба. На сей раз она отвечает.

– Здравствуй, бабушка. Это Мики. Слушай, ты пойдешь к Эшли на День благодарения?

– Не пойду. Работаю.

– А вообще у нее гости будут?

– Линн говорит, что будут. А тебе на что?

– Просто интересуюсь.

– Еще скажи, что сама идешь.

– Может быть. Пока не знаю.

Ба выдерживает паузу, затем бросает:

– Очуметь.

– Представляешь, в кои-то веки дежурство на праздник не влепили, – продолжаю я. – Ты только Эшли пока не говори ничего. Вдруг не получится.

Я готова попрощаться, но задаю последний вопрос:

– Кейси не объявлялась?

– Сколько можно? – сердится Ба. – Ты ж знаешь – я с ней не контачу. А тебе она на что сдалась?

– Я так, просто…

* * *

Остаток дня проходит в бесплодных поисках. Катаюсь по району, высматриваю тех, кого можно расспросить о Кейси. Судорожно проверяю входящие эсэмэс-сообщения. Успеваю выехать всего по нескольким вызовам, причем выбираю случаи попроще.

Вечером Томас спрашивает:

– Мама, что-то случилось, да?

Язык чешется сказать: все паршиво, милый, ты – единственная отдушина. Единственная моя радость. Сам факт твоего существования, твое внимательное личико, разум, что растет в твоей головке, каждое новое слово, каждый новый речевой оборот, пополняющий твой словарь, я берегу как золотой запас, который обеспечит твое будущее. Главное, что у меня есть ты.

Я ограничиваюсь банальным:

– Нет, всё в порядке. С чего ты взял, будто что-то случилось?

По его лицу вижу – он мне не верит.

– Томас, – начинаю вкрадчивым тоном, – хочешь поехать на День благодарения к тете Эшли в гости?

Томас подпрыгивает и театральным жестом прижимает ручонки к груди. Они у него, как у всех мальчишек, – в заусенцах, с сильными пальцами, а ладони всегда пахнут землей, даже если Томас к лопатке и близко не подходил.

– Конечно! Я по ней очень соскучился!

Смешно. Последний раз я возила Томаса к Эшли, когда он был совсем крохой. Едва ли Томас вообще ее помнит. Он и знает-то о существовании Эшли лишь потому, что регулярно водит пальчиком по ветвям «семейного древа», повторяя имена. Ему известно, что тетя Эшли замужем за дядей Роном и у них есть дети, его кузены, – Джереми, Челси, Патрик и Доминик. А маму тети Эшли зовут Линн; бабушка Линн.

Вот он вскидывает ручонки – ура! – и спрашивает, сколько дней до праздника.

* * *

Укладываю сына спать. В те недели, когда график позволяет, мы с Томасом строго следуем раз заведенному вечернему ритуалу. Сначала купаться, затем – читать и, наконец, в постель. В каком бы районе мы ни жили, Томас записывается в библиотеку. Библиотекари знают его по имени. Каждую неделю мы тащим домой целую кипу книг, каждый вечер Томас отбирает те, что ему больше по душе. Я читаю вслух, Томас за мной повторяет; мы описываем картинки и придумываем собственные варианты развития событий; стараемся угадать, что там будет дальше.